ИМПЕРИАЛИЗМ, КАК ВЫСШАЯ СТАДИЯ КАПИТАЛИЗМА1

ИМПЕРИАЛИЗМ, КАК ВЫСШАЯ СТАДИЯ КАПИТАЛИЗМА

ПОПУЛЯРНЫЙ ОЧЕРК¹

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемая вниманию читателя брошюра написана мной весной 1916 г. в Цюрихе. В тамошних условиях работы мне приходилось, естественно, терпеть известный недостаток во французской и английской литературе и очень большой недостаток — в литературе русской. Но все же главный английский труд об империализме, книгу Дж. А. Гобсона, я использовал с тем вниманием, которого этот труд, по моему убеждению, заслуживает.

Брошюра писана для царской цензуры. Поэтому я не только был вынужден строжайше ограничить себя исключительно теоретическим — экономическим в особенности — анализом, но и формулировать необходимые немногочисленные замечания относительно политики с громаднейшей осторожностью, намеками, тем эзоповским — проклятым эзоповским — языком, к которому царизм заставлял прибегать всех революционеров, когда они брали в руки перо для «легального» произведения.

Тяжело перечитывать теперь, в дни свободы, эти искаженные мыслью о царской цензуре, сдавленные, сжатые в железные тиски места брошюры. О том, что империализм есть канун социалистической революции, о том, что социал-шовинизм (социализм на словах, шовинизм на деле) есть полная измена социализму, полный переход на сторону буржуазии, что этот раскол рабочего движения стоит в связи с объективными условиями империализма и т. п. — мне приходилось говорить «рабьим» языком и я вынужден отослать читателя, интересующегося вопросом, к выходящему вскоре переизданию моих зарубежных статей 1914 —1917 годов.² Особенно стоит отметить одно место, на странице 119 — 120: (стр. 57 – 58 настоящего электронного издания) чтобы в цензурной форме пояснить читателю, как бесстыдно лгут капиталисты и перешедшие на их сторону социал-шовинисты (с коими так непоследовательно борется Каутский) по вопросу об аннексиях, как бесстыдно они прикрывают аннексии своих капиталистов, я вынужден был взять пример... Японии! Внимательный читатель легко подставит вместо Японии — Россию, а вместо Кореи — Финляндию, Польшу, Курляндию, Украину, Хиву, Бухару, Эстляндию и прочие невелико-россами заселенные области.

Я бы хотел надеяться, что моя брошюра, поможет разобраться в основном экономическом вопросе, без изучения которого нельзя ничего понять в оценке современной войны и современной политики, именно: в вопросе об экономической сущности империализма.

Петроград. 26 апреля 1917 г. Автор.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ФРАНЦУЗСКОМУ И НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ ³

Настоящая книжка написана, как указано в предисловии к русскому изданию, в 1916 г. для царской цензуры. Я не имею возможности переделать весь текст в настоящее время, да это было бы, пожалуй, нецелесообразно, ибо основная задача книги была и остается: показать, по сводным данным бесспорной буржуазной статистики и признаниям буржуазных ученых всех стран, какова была итоговая картина всемирного капиталистического хозяйства, в его международных взаимоотношениях, в начале XX века, накануне первой всемирной империалистской войны.

Отчасти будет даже небесполезно для многих коммунистов в передовых капиталистических странах убедиться на примере этой, легальной с точки зрения царской цензуры, книжки в возможности — и необходимости — использовать даже те слабые остатки легальности, которые остаются еще для коммунистов в современной, скажем, Америке или во Франции после недавнего, почти поголовного ареста коммунистов, для разъяснения всей лживости социал-пацифистских взглядов и надежд на «мировую демократию». А самые необходимые дополнения к этой подцензурной книжке я попытаюсь дать в настоящем предисловии.

I I

В книжке доказано, что война 1914 —1918 гг. была с обеих сторон империалистской (т.е. захватной, грабительской, разбойнической) войной, войной из-за дележа мира, из-за раздела и передела колоний, «сфер влияния» финансового капитала и т. д.

Ибо доказательство того, каков истинный социальный, или вернее: истинный классовый характер войны, содержится, разумеется, не в дипломатической истории войны, а в анализе объективного положения командующих классов во всех воюющих державах. Чтобы изобразить это объективное положение, надо взять не примеры и не отдельные данные (при громадной сложности явлений общественной жизни можно всегда подыскать любое количество примеров или отдельных данных в подтверждение любого положения), а непременно совокупность данных об основах хозяйственной жизни всех воюющих держав и всего мира. Именно такие сводные данные, которые не могут быть опровергнуты, приведены мной в картине раздела мира в 1876 и 1914 гг. (в § VI) и раздела желдорог всего мира в 1890 и 1913 гг. (в § VII). Желдороги, это - итоги самых главных отраслей капиталистической промышленности, каменноугольной и железоделательной, итоги — и наиболее наглядные показатели развития мировой торговли и буржуазно демократической цивилизации. Как связаны желдороги с крупным производством, с монополиями, с синдикатами, картелями, трестами, банками, с финансовой олигархией, это показано в предыдущих главах книги. Распределение желдорожной сети, неравномерность его, неравномерность ее развития, это — итоги современного, монополистического капитализма во всемирном масштабе. И эти итоги показывают абсолютную неизбежность империалистских войн на такой хозяйственной основе, пока существует частная собственность на средства производства. Постройка желдорог кажется простым, естественным, демократическим, культурным, цивилизаторским предприятием: такова она в глазах буржуазных профессоров, которым платят за подкрашивание капиталистического рабства, и в глазах мелкобуржуазных филистеров. На деле капиталистические нити, тысячами сетей связывающие эти предприятия с частной собственностью на средства производства вообще, превратили эту постройку в орудие угнетения миллиарда людей (колонии плюс полуколонии), т.е. больше половины населения земли в зависимых странах и наемных рабов капитала в «цивилизованных» странах.

Частная собственность, основанная на труде мелкого хозяина, свободная конкуренция, демократия, — все эти лозунги, которыми обманывают рабочих и крестьян капиталисты и их пресса, остались далеко позади. Капитализм перерос во всемирную систему колониального угнетения и финансового удушения горстью «передовых» стран гигантского большинства населения земли. И дележ этой «добычи» происходит между 2 — 3 всемирно могущественными, вооруженными с ног до головы хищниками (Америка, Англия, Япония), которые втягивают в свою войну из-за дележа своей добычи всю землю.

III

Брест-Литовский мир,⁴ продиктованный монархической Германией, а затем гораздо более зверский и подлый Версальский мир,⁵ продиктованный «демократическими» республиками, Америкой и Францией, а также «свободной» Англией, сослужили полезнейшую службу человечеству, разоблачив как наемных чернильных кули империализма, так и реакционных мещан, хотя бы и называющих себя пацифистами и социалистами, которые воспевали «вильсонизм», доказывали возможность мира и реформ при империализме.

Десятки миллионов трупов и калек, оставленных войной, войной из-за того, английская или германская группа финансовых разбойников должна получить больше добычи, и затем два этих «мирных договора» открывают глаза с невиданной прежде быстротой миллионам и десяткам миллионов забитых, задавленных, обманутых, одураченных буржуазией людей. На почве всемирного разорения, созданного войной, растет, таким образом, всемирный революционный кризис, который, какие бы долгие и тяжелые перипетии он ни проходил, не может кончиться иначе, как пролетарской революцией и ее победой.

Баэельскнй манифест I I Интернационала, давший в 1912 г. оценку именно той войне, которая наступила в 1914 г., а не войне вообще (войны бывают разные, бывают и революционные), этот манифест остался памятником, разоблачающим весь позорный крах, все ренегатство героев I I Интернационала.

Я перепечатываю поэтому этот манифест в приложении к настоящему изданию и обращаю внимание читателей еще и еще раз, что герои II Интернационала так же заботливо обходят те места этого манифеста, где говорится точно, ясно, прямо, о связи именно этой грядущей войны с пролетарской революцией, обходят так же заботливо, как вор обходит то место, где он совершил кражу.

Особенное внимание уделено в настоящей книжке критике «каутскианства», международного идейного течения, которое представлено во всех странах мира «виднейшими теоретиками», вождями II Интернационала (в Австрии —Отто Бауэр и Ко, в Англии- Рамсей Макдональд и др., во Франции - Алъбер Тома и т. д. и т. п.) и массой социалистов, реформистов, пацифистов, буржуазных демократов, попов. Это идейное течение есть с одной стороны, продукт разложения, гниения II Интернационала, а с другой стороны — неизбежный плод идеологии мелких буржуа, которых вея жизненная обстановка держит в плену буржуазных и демократических предрассудков.

У Каутского и подобных ему подобные взгляды есть полное отречение именно от тех революционных основ марксизма, которые этот писатель защищал десятки лет, специально, между прочим, в борьбе с социалистическим оппортунизмом (Бернштейна, Мильерана, Гайндмана, Гомперса и т. п.). Heслучайно поэтому, что во всем мире «каутскианцы» объединились теперь практически-политически « крайними оппортунистами (через II или желтый Интернационал) и с буржуазными правительствами (через коалиционные буржуазные правительства с участием социалистов).

Растущее во всем мире пролетарское революционное движение вообще, коммунистическое в особенности, не может обойтись без анализа и разоблачения теоретических ошибок «каутскианства. Это тем более так, что пацифизм и «демократизм» вообще, нисколько не претендующие на марксизм, но совершенно так -же, как Каутский и К⁰, затушевывающие глубину противоречий империализма и неизбежность порожденного им революционного кризиса, — эти течения распространены еще чрезвычайно сильно во всем мире. И борьба с этими течениями обязательна для партии пролетариата, которая должна отвоевывать от буржуазии одураченных ею мелких хозяйчиков и миллионы трудящихся, поставленных в более или менее мелкобуржуазные условия жизни.

Необходимо сказать несколько слов о главе VIII: «Паразитизм и загнивание капитализма». Как уже отмечено в тексте книги, Гильфердинг, бывший «марксист», теперь соратник Каутского и один из главных представителей буржуазной, реформистской политики в «Независимой социал-демократической партии Германии», сделал по этому вопросу шаг назад по сравнению с откровенным пацифистом и реформистом, англичанином Гобсоном. Международный раскол всего рабочего движения теперь уже обнаружился вполне (II и III Интернационал). Обнаружился также и факт вооруженной борьбы и гражданской войны между обоими течениями: поддержка Колчака и Деникина в России меньшевиками и «социалистами-революционерами» против большевиков, шейдемановцы и Носке с К⁰ в Германии с буржуазией против спартаковцев, тоже в Финляндии, Польше, Венгрии и т. д. В чем же экономическая основа этого всемирно-исторического явления?

Именно в паразитизме и загнивании капитализма, которые свойственны его высшей исторической стадии, т.е. империализму. Как доказано в настоящей книжке, капитализм выделил теперь горстку (менее одной десятой доли населения земли, при самом «щедром» и преувеличенном расчете менее одной пятой) особенно богатых и могущественных государств, которые грабят простой «стрижкой купонов» — весь мир. Вывоз капитала дает доход 8 — 10 млрд. франков в год, по довоенным ценам и довоенной буржуазной статистике. Теперь, конечно, много больше.

Понятно, что из такой гигантской сверхприбыли (ибо она получается сверх той прибыли, которую капиталисты выжимают из рабочих «своей» страны) можно подкупать рабочих вождей и верхнюю прослойку рабочей аристократии. Ее и подкупают капиталисты «передовых» стран — подкупают тысячами способов, прямых и косвенных, открытых и прикрытых.

Этот слой обуржуазившихся рабочих или «рабочей аристократии», вполне мещанских по образу жизни, по размерам заработков, по своему миросозерцанию, есть главная опора II Интернационала, a в наши дни главная социальная (не военная) опора буржуазии. Ибо это настоящие агенты буржуазии в рабочем движении, рабочие приказчики класса капиталистов (labor lieutenants of the capitalist class), настоящие проводники реформизма и шовинизма. В гражданской войне пролетариата с буржуазией они неизбежно становятся, в немалом числе, на сторону буржуазии, на сторону «версальцев» против «коммунаров».⁶

Не поняв экономических корней этого явления, не оценив его политического и общественного значения, нельзя сделать ни шага в области решения практических задач коммунистического движения и грядущей социальной революции.

" Империализм есть канун социальной революции пролетариата. Это подтвердилось с 1917 г. в всемирном масштабе.

В. Ленин6 июля 1920 г.

3а последние 15—20 лет, особенно после испано-американской (1898)⁷и англо-бурской (1899 — 1902) войны,⁸ экономическая, а также политическая, литература старого и нового света все чаще и чаще останавливается на понятии «империализм» для характеристики переживаемой нами эпохи. В 1902 г. в Лондоне и Нью-Йорке вышло в свет сочинение английского экономиста Дж. А. Гобсона: «Империализм». Автор, стоящий на точке зрения буржуазного социал-реформизма и пацифизма — однородной, в сущности, с теперешней позицией бывшего марксиста К. Каутского, — дал очень хорошее и обстоятельное описание основных экономических и политических особенностей империализма. В 1910 г. в Вене вышло в свет сочинение австрийского марксиста Рудольфа Гильфердинга: «Финансовый капитал» (русский перевод: Москва, 1912 год). Несмотря на ошибку автора в вопросе о теории денег ⁹ и на известную склонность к примирению марксизма с оппортунизмом, это сочинение представляет из себя в высшей степени ценный теоретический анализ «новейшей фазы в развитии капитализма» — так гласит подзаголовок книги Гильфердинга. В сущности, то, что говорилось за последние годы об империализме — особенно в громадном количестве журнальных и газетных статей на эту тему, а также в резолюциях, напр., Хемницкого и Базельского конгрессов, состоявшихся осенью 1912 г., — едва ли выходило из круга идей, изложенных или вернее подытоженных, у обоих названных авторов...

В дальнейшем мы попытаемся кратко изложить, в возможно более популярной форме, связь и взаимоотношение основных экономических особенностей империализма. На неэкономической * стороне дела остановиться, как она бы этого заслуживала, нам не придется.** Ссылки на литературу и другие примечания, способные интересовать не всех читателей, мы отнесем в конец брошюры.**

* - т.е. па политической. Ред.

** Так как книга предназначена была для легального, подцензурного, издания при царизме (см. предисловие Ленина, стр.3 наст. тома). Ред. *** В наст. издании эти ссылки и примечания опущены совершенно. Ред.

I. КОНЦЕНТРАЦИЯ ПРОИЗВОДСТВА И МОНОПОЛИИ

Громадный рост промышленности и замечательно быстрый процесс сосредоточения производства в все более крупных предприятиях являются одной из наиболее характерных особенностей капитализма.

Самые полные и самые точные данные об этом процессе дают современные промышленные переписи.

В Германии, напр., из каждой тысячи промышленных предприятий было крупных, т.е. имеющих свыше 50 наемных рабочих, в 1882 г.— 3; в 1895 г. — 6 и в 1907 г. — 9. На их долю приходилось из каждой сотни рабочих: 22, 30 и 37. Но концентрация производства гораздо сильнее, чем концентрация рабочих, потому что труд в крупных заведениях гораздо производительнее. На это указывают данные о паровых машинах и об электрических двигателях. Если взять то, что в Германии называют промышленностью в широком смысле, т.е. включая и торговлю и пути сообщения и т. п., то получим следующую картину. Крупных заведений 30588 из 3265623, т.е. всего 0,9%. У них рабочих — 5,7 млн. из 14,4 млн., т.е. 39,4%; паровых лошадиных сил — 6,6 млн. из 8,8, т.е. 75,3%, электрических—1,2 млн. килоуатт* из 1,5 млн., т.е. 77,2%.

Менее чем одна сотая доля предприятий имеет более 3/4 общего количества паровой и электрической силы! На долю 2,97 млн. мелких (до 5 наемных рабочих) предприятий, составляющих 91% всего числа предприятий, приходится всего 7% паровой и электрической силы! Десятки тысяч крупнейших предприятий — все; миллионы мелких — ничто.

Заведений, имеющих 1 000 и более рабочих, было в Германии в 1907 г. 586. У них почти десятая доля (1,38 млн.) общего числа рабочих и почти треть (32%) общей суммы паровой и электрической силы. Денежный капитал и банки, как увидим, делают этот перевес горстки крупнейших предприятий еще более подавляющим и притом в самом буквальном значении слова, т.е. миллионы мелких, средних и даже части крупных «хозяев» оказываются на деле в полном порабощении у нескольких сотен миллионеров-финансистов.

В другой передовой стране современного капитализма, в Соед. Штатах Северной Америки, рост концентрации производства еще сильнее. Здесь статистика выделяет промышленность в узком смысле слова и группирует заведения по величине стоимости годового продукта. В 1904 г. крупнейших предприятий, с производством в 1 млн. долл. и свыше, было 1900 (из 216180, т.е. 0,9%)—у них 1.4 млн. рабочих (из 5,5 млн., т.с.-25,6%) и 5,6 млрд. производства (из 14,8 млрд., т.е. 38%). Через 5 лет, в 1909г., соответственные цифры: 3 060 предприятий (из 268 491: — 1,1%) с 2,0 млн. рабочих (из 6,6; — 30,5%) и с 9,0 млрд. производства (из 20,7 млрд.; — 43,8%).**

* Килоуатт — единица измерения электрической энергии = 1,36 лош. сил, или 31,2 средних человеческих сил. Мощность 'механических двигателей выражается в лошадиных силах вследствие широкого применения лошадей в качестве двигательной силы на заре капитализма. Ред.

** 1 доллар — американская монета = 1 р. 94 коп. Ред

Почти половина всего производства всех предприятий страны в руках одной сотой доли общего числа предприятий! И эти три тысячи предприятий-гигантов охватывают 268 отраслей промышленности. Отсюда ясно, что концентрация, на известной ступени ее развития сама собою подводит, можно сказать, вплотную к монополии. Ибо нескольким десяткам гигантских предприятий легко придти к соглашению между собою, а с другой стороны затруднение конкуренции тенденция, к монополии порождается именно крупным размером предприятий. Это превращение конкуренции в монополию представляв из себя одно из важнейших явлений — если не важнейшее в экономике новейшего капитализма, и нам необходимо подробнее остановиться на нем. Но сначала мы должны устранить одно возможное недоразумение.

Американская статистика говорит: 3000 гигантских предприятий в 250 отраслях промышленности. Как будто бы, всего по 12 предприятий крупнейшего размера на каждую отрасль.

Но это не так. Не в каждой отрасли промышленности есть большие предприятия; а с другой стороны, крайне важной особенностью капитализма, достигшего высшей ступени развития, является так называемая комбинация, т.е. соединение в одном предприятии разных отраслей промышленности, представляющих собой либо последовательные ступени обработки сырья (напр., выплавка чугуна из руд и переделка чугуна в сталь, а далее, может быть, производство тех пли иных готовых продуктов из стали), — либо играющих вспомогательную роль одна по отношению к другой (напр., обработка отбросов или побочных продуктов; производство предметов упаковки и т. п.

«Комбинация — пишет Гильфердинг — уравнивает различия конъюнктуры, потому обеспечивает для комбинированного предприятия большее постоянство нормы прибыли. Во-2-х, комбинация приводит к устранению торговли. В-3-х. она делает возможными технические усовершенствования, а следовательно, и получение дополнительной прибыли по сравнению с «чистыми» (т.е. не комбинированным предприятиями. В-4-х, она укрепляет позицию комбинированного предприятия по сравнению с «чистым», — усиливает его в конкурентной борьбе во время сильной депрессии (заминки в делах, кризиса), когда понижений цен сырья отстает от понижения цены фабрикатов».

Немецкий буржуазный экономист Гейманн, посвятивший особое сочинение описанию «смешанных», т.е. комбинированных, предприятии в немецкой железоделательной промышленности, говорит: «Чистые предприятия гибнут, раздавленные высокой ценой на материал; при низких ценах на готовые продукты». Получается такая картина:

«Остались, с одной стороны, крупные каменноугольные компании, с добыч угля в несколько миллионов тонн, крепко сорганизованные в своем камин угольном синдикате; а затем тесно сказанные с ними крупные сталелитейные заводы со своим стальным синдикатом. Эти гигантские предприятия с производством стали в 400000 тонн (тонна = 60 пудов) в год, с громадной добычей руды и каменного уг.ля, с производством готовых изделий из стали, с 10000 рабочих, живущих по казармам заводских поселков, иногда со своими собственными железными дорогими и гаванями,— являются типичными представителями немецкой железной промышленности. И концентрация идет все дальше и дальше вперед. Отдельные предприятия становятся все крупнее; все большее число предприятий одной и той же или различных отраслей промышленности сплачивается в гигантские предприятия, для которых полдюжины крупных берлинских банков служат и опорой и руководителями. По отношению к германской горной промышленности точна доказана правильность учения Карла Маркса о концентрации и; правда, это относится к стране, в которой промышленность защищена запретительными пошлинами и перевозочными тарифами. Горная промышленность Германии созрела для экспроприации».

К такому выводу должен был придти добросовестный, в виде исключения, буржуазный экономист. Надо отметить, что он как бы выделяет Германию особо, ввиду защиты ее промышленности высокими охранительными пошлинами. Но это обстоятельство могло лишь ускорить концентрацию и образование монополистических союзов предпринимателей, картелей, синдикатов и т. п. Чрезвычайно важно, что в стране свободной торговли, Англии, концентрация тоже приводит к монополии, хотя несколько позже и в другой может быть форме. Вот что пишет профессор Герман Леви в специальном исследовании о «Монополиях, картелях и трестах» по данным об экономическом развитии Великобритании:

«В Великобритании именно крупный размер предприятий и их высокий технический уровень несут в себе тенденцию к монополии. С одной стороны, концентрация привела к тому, что на предприятие приходится затрачивать громадные суммы капитала; поэтому новые предприятия стоят перед все более высокими требованиями в смысле размеров необходимого капитала, и этим затрудняется их появление. А с другой стороны (и этот пункт мы считаем более важным), каждое новое предприятие, которое хочет стать на уровне гигантских предприятий, созданных концентрацией, должно производить такое громадное избыточное количество продуктов, что прибыльная продажа их возможна только при необыкновенном увеличении спроса, а в противном случае этот избыток продуктов понизит цены до уровня, невыгодного ни для нового завода, ни для монополистических союзов». В Англии монополистические союзы предпринимателей, картели и тресты, возникают большей частью — в отличие от других стран, где охранительные пошлины облегчают картелирование, лишь тогда, когда число главных конкурирующих предприятий сводится к «каким-нибудь двум дюжинам». «Влияние концентрации на порождение монополии в крупной промышленности сказывается здесь с кристальной ясностью».

Полвека тому назад, когда Маркс писал свой «Капитал», свободная конкуренция казалась большинству экономистов «законом природы». Казенная наука пыталась убить посредством заговора молчания сочинение Маркса, доказавшего теоретическим и историческим анализом капитализма, что свободная конкуренция порождает концентрацию производства, а эта концентрация на известной ступени своего развития ведет к монополии. Теперь монополия стала фактом. Экономисты пишут горы книг, описывая отдельные проявления монополии и продолжая хором заявлять, что «марксизм опровергнут». Но факты - упрямая вещь, как говорит английская пословица, и с ними волей-неволей приходится считаться. Факты показывают, что различия между отдельными капиталистическими странами, напр., в отношении протекционизма или свободной торговли, обусловливают лишь несущественные различия в форме монополий или во времени появления их, а порождение монополии концентрацией производства вообще является общим и основным законом современной стадии развития капитализма.

Для Европы можно установить довольно точно время окончательной смены старого капитализма новым: это именно — начало ХХ века. В одной из новейших сводных работ по истории «образования монополий» мы читаем:

«Можно привести из эпохи до I860 г. отдельные примеры капиталистических монополий; можно открыть в них зародыши тех форм, которые столь обычны теперь; но все это безусловно — доисторические времена для картелей. Настоящее начало современных монополий относится, самое раннее, к 1860 годам. Первый крупный период развития монополий начинается с международного угнетения промышленности 1870 гг. и простирается до начала 1890 годов». «Если рассматривать дело в европейском масштабе, то предельным пунктом развития свободной конкуренции являются 60 — 70 годы. Тогда Англия закончила постройку своей капиталистической организации старого стиля. В Германии эта организация вступила в решительную борьбу с ремеслом и домашней промышленностью и начала создавать себе свои формы существования».

«Большой переворот начинается с краха 1873 г. или вернее с депрессии, которая последовала за ним и которая — с едва заметным перерывом в начале 80-х гг. и с необыкновенно сильным, но коротким подъемом около 1889 г. — заполняет 22 года европейской экономической истории». «Во время короткого периода подъема 1889 — 1890 гг. картелями сильно пользовались для использования конъюнктуры. Необдуманная политика поднимала вверх цены еще быстрее и еще сильнее, чем это произошло бы без картелей, и почти все эти картели погибли бесславно «в могиле краха». Прошло еще пять лет плохих дел и низких цен, но в промышленности царило уже не прежнее настроение. Депрессию не считали уже чем-то само собою разумеющимся, в ней видели лишь паузу перед новой благоприятной конъюнктурой.

«И вот картельное движение вступило в свою вторую эпоху. Вместо преходящего явления - картели становятся одной из основ всей хозяйственной жизни. Они завоевывают одну область промышленности за другой, и в первую голову обработку сырых материалов. Уже в начале 1890 гг. картели выработали себе в организации коксового синдиката, по образцу которого создан угольный синдикат, такую картельную технику, дальше которой движение в сущности не пошло. Большой подъем в конце XIX века и кризис 1900 — 1903 г.г. стоят — по крайней мере и горной и железной промышленности — впервые всецело под знаком картелей. И если тогда это казалось еще чем-то новым, то теперь для широкого общественного сознания стало само собою разумеющейся истиной, что крупные части хозяйственной жизни изъяты, как общее правило, из свободной конкуренции».

Итак, вот основные итоги истории монополий: 1) 1860 и 1870 гг.— высшая предельная ступень развития - свободной конкуренции. Монополии лишь едва заметные зародыши. 2) После кризиса 1873 г. широкая полоса развития картелей, но они еще исключение. Они еще непрочны. Они еще преходящее явление. 3) Подъем конца XIXвека и кризис 1900 — 1903 гг.: картели становятся одной из основ всей хозяйственной жизни. Капитализм превратился в империализм.

Картели договариваются об условиях продажи, сроках платежа и пр. Они делят между собой области сбыта. Они определяют количество производимых продуктов. Они устанавливают цены. Они распределяют между отдельными предприятиями прибыль и т. д.

Число картелей в Германии определялось приблизительно в 250 в 1896 г. и в 385 в 1905 г. при участии в них около 12 000 заведений. Но все признают, что эти цифры преуменьшены. Из приведенных выше данных германской промышленной статистики 1907 г. видно, что даже 12000 крупнейших предприятий сосредоточивают, наверное, больше половины общего количества паровой и электрической силы. В Соед. Штатах Северной Америки число трестов определялось в 1900 г. — в 185; в 1907—в 250. Американская статистика делит все промышленные предприятия на принадлежащие отдельным лицам, фирмам и корпорациям. Последним принадлежало в 1904 г. — 23,6%, в 1909 г. — 25,9%, т.е. свыше четверти общего числа предприятий. Рабочих в этих заведениях было 70,6% в 1904 и 75,6%, три четверти общего числа, в 1909 г.; размеры производства были 10,9 и 16,3 млрд. долл., т.е. 73,7% и 79,0% общей, суммы.

В руках картелей и трестов сосредоточивается нередко семь-восемь; десятых всего производства данной отрасли промышленности. «Рейнско-Вестфальский каменноугольный синдикат) при своем основании: в 1893 г. концентрировал 86,7% всего производства угля в районе, а в 1910г. уже 95,4%. Создающаяся таким образом монополия обеспечивает гигантские доходы и ведет к образованию технически-про-. изводственных единиц необъятного размера. Знаменитый «Керосиновый трест» в Соед. Штатах («Standard Oil Company») был основан в 1900 году. «Его капитал составлял 150 млн. долларов. Выпущено было обыкновенных акций на 100 млн. и привилегированных на 106 миллионов. На эти последние выплачивалось дивиденда в 1900 —1907 гг. 48, 48, 45, 44, 36, 40, 40, 40%, всего 367 млн. долларов. С 1882 по 1907 г.г. было получено чистой прибыли 889 млн. долл.; из них 606 млн. уплачены в дивиденд, а остальное пошло на резервный капитал». «На всех предприятиях «Стального треста» («United States Steel Corparation») было в 1907 г. не менее как 210180 рабочих и служащих. Самое крупное предприятие германской горной промышленности, «Гельзенкирхенское горное общество» (Gelsenkirehner Bergwerksgesellschaft)), имело в 1908 г. — 46048 рабочих и служащих». Еще в 1902г. «Стальной трест» производил 9 млн. т стали. Его производство стали составляло в 1901 г. — 66,3%, а в 1908 г.—56,1% всего производства стали в Соед. Штатах; добыча руды —43,9% и 46,3%. за те же годы.

Отчет американской правительственной комиссии о трестах говорит:

«Их превосходство над конкурентами основывается на крупных размерах их предприятий и на их превосходно поставленной технике. Табачный трест с самого своего основания прилагал все усилия к тому, чтобы в широких размерах заменять ручной труд машинным повсюду. Он скупал для этой цели все патенты, имеющие какое-либо отношение к обработке табака, и израсходовал на это громадные суммы. Многие патенты оказывались сначала негодными, и их приходилось перерабатывать инженерам, состоящим на службе у треста. В конце 1906 г. было создано два филиальных общества с исключительной целью скупки патентов. Для той же цели трест основал свои литейные, машинные фабрики и починочные мастерские. Одно из этих заведений, в Бруклине, занимает в среднем 300 рабочих; здесь производятся опыты над изобретениями для производства папирос, маленьких сигар, нюхательного табака, листового олова для упаковки, коробок и пр.; здесь же усовершенствуются изобретения». «И другие тресты держат у себя на службе так называемых developping engineers (инженеров для развития техники), задачей которых является изобретать новые приемы производства и испытывать технические улучшения. Стальной трест платит своим инженерам и рабочим высокие премии за изобретения, способные повысить технику или уменьшить издержки».

Подобным же образом организовано дело технических улучшений в германской крупной промышленности, напр., в химической, которая развивалась так гигантски за последние десятилетия. Процесс концентрации производства уже к 1908 г. создал в этой промышленности две главные «группы», которые по-своему тоже подходили к монополии. Сначала эти группы были «двойственными союзами» двух пар крупнейших фабрик, с капиталом каждая в 20 — 21 млн. марок:* с одной стороны, бывшая Майстера, фабрика в Хохсте и Касселе в Франкфурте-на-Майне, с другой стороны, анилиновая и содовая фабрика в Людвигсхавене и бывшая Байера в Эльберфельде. Затем в 1905 г. одна группа, а в 1908 г. другая вошла в соглашение каждая еще с одной крупной фабрикой. Получилось два «тройственных союза» с капиталом в 40 — 50 млн. марок каждый, и между этими «союзами» уже началось «сближение», «договоры» о ценах и т. д.

Конкуренция превращается в монополию. Получается гигантский прогресс обобществления производства. В частности обобществляется и процесс технических изобретений и усовершенствований.

Это уже совсем не то, что старая свободная конкуренция раздробленных и не знающих ничего друг о друге хозяев, производящих для сбыта на неизвестном рынке. Концентрация дошла до того, что можно произвести приблизительный учет всем источникам сырых материалов (напр., железорудные земли) в данной стране и даже, как увидим, в ряде стран, во всем мире. Такой учет не только производится, но эти источники захватываются в одни руки гигантскими монополистическими союзами. Производится приблизительный учет размеров рынка, который «делят» между собою, по договорному

* 1 марка — немецкая монета = 46 код. Ред.

соглашению, эти союзы. Монополизируются обученные рабочие силы, нанимаются лучшие инженеры, захватываются пути и средства сообщения— железные дороги в Америке, пароходные общества в Европа и в Америке. Капитализм в его империалистской стадии вплотную подводит к самому всестороннему обобществлению производства, он втаскивает, так сказать, капиталистов, вопреки их воли и сознания, в какой-то новый общественный порядок, переходный от полной свободы конкуренции к полному обобществлению.

Производство становится общественным, но присвоение остается частным. Общественные средства производства остаются частной собственностью небольшого числа лиц. Общие рамки формально признаваемой свободной конкуренции остаются, и гнет немногих монополистов над остальным населением становится во сто раз тяжелее, ощутительнее, невыносимее.

Немецкий экономист Кестнер посвятил особое сочинение «борьбе между картелями и посторонними», т.е. не входящими в картель предпринимателями. Он назвал это сочинение: «Принуждение к организации», тогда как надо было бы говорить, конечно, чтобы не прикрашивать капитализма, о принуждении к подчинению союзам монополистов. Поучительно взглянуть просто хотя бы на перечень тех средств современной, новейшей, цивилизованной, борьбы за «организацию», к которым прибегают союзы монополистов: 1) лишение сырых материалов (...«один из важнейших приемов для принуждения к вступлению в картель»); 2) лишение рабочих рук посредством «аллиансов» (т.е. договоров капиталистов с рабочими союзами о том, чтобы последние принимали работу только на картелированных предприятиях); 3) лишение подвоза; 4) лишение сбыта; 5) договор с покупателем о ведении торговых сношений исключительно с картелями; 6) планомерное сбивание цен (для разорения «посторонних», т.е. предприятий, не подчиняющихся монополистам, расходуются миллионы на то, чтобы известное время продавать ниже себестоимости (в бензинной промышленности бывали примеры понижения цен с 40 до 22 марок, т.е. почти вдвое!); 7) лишение кредита; 8) объявление бойкота.

Перед нами уже не конкуренционная борьба мелких и крупных, технически отсталых и технически передовых предприятий. Перед нами — удушение монополистами тех, кто не подчиняется монополии, ее гнету, ее произволу. Вот как отражается этот процесс в сознании буржуазного экономиста:

«Да же в области чисто хозяйственной деятельности — пишет Кестнер—происходит известная передвижка от торговой деятельности в прежнем смысле к организаторски-спекулятивной. Наибольшим успехом пользуется не купец, умеющий «на основании своего технического и торгового опыта всего лучше определить потребности покупателей, найти и, так сказать, «открыть» спрос, остающийся в скрытом состоянии, а «спекулятивный гений» (?!) Умеющий наперед усчитать или хотя бы только почуять организационное развитие, возможность известных связей между отдельными предприятиями и банками...»

В переводе на человеческий язык это значит: развитие капитализма дошло до того, что, хотя товарное производство по прежнему «царит» и считается основой всего хозяйства, но на деле оно уже подорвано, и главные прибыли достаются «гениям» финансовых проделок. В основе этих проделок и мошенничеств лежит обобществление производства, но гигантский прогресс человечества, доработавшегося до этого обобществления, идет на пользу... спекулянтам. Мы увидим ниже, как «на этом основании» мещански-реакционная критика капиталистического империализма мечтает о возвращении назад, к «свободной», «мирной», «честной» конкуренции.

«Длительное повышение цен, как результат образования картелей, — говорит Кестнер — до сих пор наблюдалось только по отношению к важнейшим средствам производства, особенно каменному углю, железу, кали; и наоборот никогда не наблюдалось по отношению к готовым продуктам. Связанное с этим повышение доходности равным образом ограничивалось индустрией, производящей средства производства. Это наблюдение надо еще дополнить тем, что промышленность, обрабатывающая сырые материалы (а не полуфабрикаты), не только извлекает выгоды в виде высоких прибылей благодаря образованию картелей к ущербу для промышленности, занятой дальнейшей переработкой полуфабрикатов; но и стала, по отношению к этой промышленности в известное отношение господства, которого не было при свободной конкуренции».

Подчеркнутые нами слова показывают ту суть дела, которую так неохотно и редко признают буржуазные экономисты и от которой так усердно стараются отговориться и отмахнуться современные защитники оппортунизма с К. Каутским во главе. Отношения господства и связанного с ними насилия — вот что типично для «новейшей фазы в развитии капитализма», вот что с неизбежностью, должно было проистечь и проистекло из образования всесильных экономических монополий.

Приведем еще один пример хозяйничанья картелей. Там, где можно захватить в свои руки все или главные источники сырья, возникновение картелей и образование монополий особенно легко. Но было бы ошибкой думать, что монополии не возникают и в других отраслях промышленности, где захват источников сырья невозможен. В цементной промышленности сырой матерьял имеется всюду. Но и эта промышленность сильно картелирована в Германии. Заводы объединились в порайонные синдикаты - Южно-Германский, Рейнско-Вестфалъский и т. д. Цены установлены монопольные; 230 — 280 марок за вагон при себестоимости в 180 марок! Предприятия дают 12 — 16% -дивиденда, причем не надо забывать, что «гении» современной спекуляции умеют направлять в свои карманы большие суммы прибылей помимо того, что распределяется как дивиденд. Чтобы устранить конкуренцию из столь прибыльной промышленности, монополисты пускаются даже на уловки: распространяются ложные слухи о плохом положении промышленности, печатаются анонимные объявления в газетах: «Капиталисты! остерегайтесь вкладывать капиталы в цементное дело»; наконец, скупают заведения «посторонних» (т.е. не участвующих в синдикатах), платят им «отступного» 60 — 80 —150 тыс. марок. Монополия пролагает себе дорогу всюду и всяческими способами, начиная от «скромного» платежа отступного и кончая американским «применением» динамита к конкуренту.

Устранение кризисов картелями есть сказка буржуазных экономистов, прикрашивающих капитализм во что бы то ни стало. Напротив, монополия, создающаяся в некоторых отраслях промышленности, усиливает и обостряет хаотичность, свойственную всему капиталистическому производству в целом. Несоответствие в развитии земледелия и промышленности, характерное для капитализма вообще, становится еще больше. Привилегированное положение, в котором оказывается наиболее картелированная так называемая тяжелая индустрия, особенно уголь и железо, приводит в остальных отраслях промышленности «к еще более острому отсутствию планомерности», как признается Ейдэльс, автор одной из лучших работ об «отношении немецких крупных банков к промышленности».

«Чем развитее народное хозяйство, пишет Лифман, беспардонный защитник капитализма — тем больше обращается оно к более рискованным или к заграничным предприятиям, к таким, которые требуют продолжительного времени для своего развития, или наконец к таким, которые имеют только местное значение». Увеличение рискованности связано в конце концов с гигантским увеличением капитала, который, так сказать, льется через край, течет за границу и т. д. А вместе с тем усиленно быстрый рост техники несет с собой все больше элементов несоответствия между различными сторонами «народного хозяйства, хаотичности, кризисов. «Вероятно — вынужден признать тот же Лифман — человечеству предстоят в недалеком будущем снова крупные перевороты в области техники, которые проявят свое действие и на народно-хозяйственную организацию... электричество, воздухоплавание... Обыкновенно и по общему правилу в такие времена коренных экономических изменений развивается сильная спекуляция...»

А кризисы — всякого рода, экономические чаще всего, но не одни только экономические — в свою очередь в громадных размерах усиливают тенденцию к концентрации и к монополии. Вот чрезвычайно поучительное рассуждение Ейдэльса о значении кризиса 1900 г., кризиса, сыгравшего, как мы знаем, роль поворотного пункта в истории новейших монополий:

«Кризис 1900 г. застал наряду с гигантскими предприятиями в главных отраслях промышленности еще много предприятий с организацией, по теперешним понятиям устарелою, «чистые» предприятия» (т.е. не комбинированные), «поднявшиеся вверх на гребне волны промышленного подъема. Падение цен, понижение спроса привели эти «чистые» предприятия в такое бедственное положение, которое либо вовсе не коснулось комбинированных гигантских предприятий, либо затронуло их на совсем короткое время. Вследствие этого кризис 1900 г. в несравненно большей степени привел к промышленной концентрации, чем кризис 1873 г.: этот последний создал тоже известный отбор лучших предприятий, но при тогдашнем уровне техники этот отбор не мог привести к монополии предприятий, сумевших победоносно выйти из кризиса. Именно такой длительной монополией, и притом в высокой степени, обладают гигантские предприятия теперешней железоделательной и электрической промышленности благодаря их очень сложной технике, их далеко проведенной организации, мощи их капитала, а затем в меньшей степени и предприятия .машиностроительной, известных отраслей металлургической промышленности, путей сообщения и пр.».

Монополия — вот последнее слово «новейшей фазы в развитии капитализма». Но наши представления о действительной силе и значении современных монополий были бы крайне недостаточны, неполны, преуменьшены, если бы мы не приняли во внимание роли банков.

II. БАНКИ И ИХ НОВАЯ РОЛЬ

Основной и первоначальной операцией банков является посредничество в платежах. В связи с этим банки превращают бездействующий денежный капитал в действующий, т.е. приносящий прибыль, собирают все и всяческие денежные доходы, предоставляя их в распоряжение класса капиталистов.

По мере развития банкового дела и концентрации его в немногих учреждениях, банки перерастают из скромной роли посредников во всесильных монополистов, распоряжающихся почти всем денежным капиталом всей совокупности капиталистов и мелких хозяев, а также большею частью средств производства и источников сырья в данной стране и в целом ряде стран. Это превращение многочисленных скромных посредников в горстку монополистов составляет один из основных процессов перерастания капитализма в капиталистический империализм, и потому на концентрации банкового дела нам надо в первую голову остановиться.

В 1907—19G8 г. вклады всех акционерных банков Германии, обладавших капиталом более 1 млн. марок, составляли 7 млрд. марок; в 1912—1918 г. — уже 9,8 миллиардов. Увеличение на 40% за пять лет, причем из этих 2,8 млрд. увеличения 2,75 млрд. приходится на 57 банков, имевших капитал свыше 10 млн. марок. Распределение вкладов между крупными и мелкими банками было следующее:

процент всех вкладов

У берлинских

крупных бан-

ков, числом 9

У остальных 48

банков с капи-

талом свыше

10 млн. марок

У 113 банков с

капиталом 1 – 10

миллионов

У мелких банков

(мене 1 миллиона)

1907 – 1908 …

32,5

16,5

1912 – 1913 …

Мелкие банки оттеснены крупными, из которых всего девять концентрируют почти половину всех вкладов. Но здесь еще не принято очень многое во внимание, напр., превращение целого ряда мелких банков в фактические отделения крупных и т. д., о чем пойдет речь ниже.

В конце 1913 г. Шульце-Геверниц определял вклады 9 берлинских крупных банков в 5,1 млрд. марок из общей суммы около 10 миллиардов. Принимая во внимание не только вклады, а весь банковый капитал, тот же автор писал:

«В конце 1909 г. 9 берлинских крупных банков, вместе с примыкающими к ним банками, управляли 11,3 млрд. марок, т.е. около 83% всей суммы немецкого банкового капитала. «Немецкий банк» («Deutsche Bank»), управляющий, вместе с примыкающими к нему банками, суммой около 3.млрд..марок, является рядом с прусским управлением государственных железных дорог, самым крупным, и притом в высокой степени децентрализованным, скоплением капитала в старом свете».

Мы подчеркнули указание на «примыкающие» банки, ибо оно относится к одной из самых важных отличительных особенностей новейшей капиталистической концентрации. Крупные предприятия, банки в особенности, не только прямо поглощают мелкие, но и «присоединяют» их к себе, подчиняют их, включают в «свою» группу, в свой «концерн» — как гласит технический термин — посредством «участия» в их капитале, посредством скупки или обмена акций, системы долговых отношений и т.п. и т. д. Профессор Лифман посвятил целый огромный «труд» в полтысячи страниц описанию современных «обществ участия и финансирования» — к сожалению, с добавлением весьма низкопробных «теоретических» рассуждений к часто непереваренному сырому материалу. К какому итогу в смысле концентрации приводит эта система «участий», лучше всего показано в сочинении банкового «деятеля» Риссера о немецких крупных банках. Но прежде чем переходить к его данным, мы приведем один конкретный пример системы «участий».

«Группа» «Немецкого банка»— одна из самых крупных, если не самая крупная, из всех групп больших банков. Чтобы учесть главные нити, связывающие вместе все банки этой группы, надо различать «участия» первой, второй и третьей степени или, что то же, зависимость (более мелких банков от «Немецкого банка») первой, второй и третьей степени. Получается такая картина:

«Немецкий банк» участвует		Зависимость первой степени	Зависимость второй степени	Зависимость третьей степени
	постоянно	в 17 банках	из них 9 в 34	из них 4 в 7
	на неизвестное время	в 5 банках	-	-
	от времени до времени	в 8 банках	из них 5 из 14	из них 2 в 2
	Всего:	в 30 банках	из них 14 в 48	из них 6 в 9

В число 8 банков «первой степени зависимости», подчиненных «Немецкому банку» «от времени до времени», входит три заграничных банка: один австрийский (венский «Банковый союз» — «Bankvеrein») и два русских («Сибирский торговый и « Русский банк для внешней торговли»). Всего в группу «Немецкого банка» входит, прямо и косвенно, целиком и отчасти, 87 банков, а общая сумма капитала своего и чужого, которым распоряжается группа, определяется в 2 — 3 млрд. марок.

Ясно, что банк, стоящий во главе такой группы и входящий в соглашения с полудюжиной других, немного уступающих ему банков, для особенно больших и выгодных финансовых операций, вроде государственных займов, вырос уже из роли «посредника» и превратился в союз горстки монополистов.

С какой быстротой именно в конце XIX и начале XX века шла концентрация банкового дела в Германии, видно из следующих, приводимых нами в сокращенном виде, данных Риссера:

6 БЕРЛИНСКИХ КРУПНЫХ БАНКОВ ИМЕЛИ

Годы	Отделений в Германии	Депозитных касс и меняльных контор	Постоянных участий в немецких акционерных банках	Всего всех учреждений
1895	16	14	1	42
1900	21	40	8	80
1911	104	276	63	450

Мы видим, как быстро вырастает густая сеть каналов, охватывающих всю страну, централизирующих все капиталы и денежные доходы, превращающих тысячи и тысячи раздробленных хозяйств в единое общенациональное капиталистическое, а затем и всемирно-капиталистическое хозяйство. Та «децентрализация», о которой говорил в приведенной выше цитате Шульце-Геверниц от имени буржуазной политической экономии наших дней, на деле состоит в подчинении единому центру все большего и большего числа бывших, ранее сравнительно «самостоятельными» или, вернее, локально (местно)-замкнутыми хозяйственных единиц. На деле, значит, это - централизация, усиление роли, значения, мощи монополистических гигантов.

В более старых капиталистических странах эта «банковая сеть» еще гуще. В Англии с Ирландией в 1910 г. число отделений всех банков определялось в 7 151. Четыре крупных банка имели каждый свыше 400 отделений (от 447 до 689), затем еще 4 свыше 200 и 11 свыше 100.

Во Франции три крупнейших банка «Credit Lyonnais», «Comptoir National» и «Societe Generale»,* развивали свои операции и сеть своих отделений следующим образом:

	Число отделений и касс:			Размер капитала
	в провинции	в Париже	Всего	Своего млн.франков	чужого млн.франков
1870	47	17	64	200	427
1890	192	66	258	265	1245
1909	1033	196	1229	887	4363

Для характеристики «связей» современного крупного банка Риссер приводит данные о числе писем, отправляемых и получаемых «Учетным обществом» («Disconto-Gesellschaft»), одним из самых больших банков в Германии и во всем мире (капитал его в 1914 г. дошел до 300 млн. марок):

Число писем

входящих исходящих

1852 .... 6136 6292

1870 .... 85800 87613

1900 .... 533102 626 043

В парижском крупном банке, «Лионский кредит», число счетов с 28 535 в 1875 г. поднялось до 633 539 в 1912 году.

Эти простые цифры, пожалуй, нагляднее, чем длинные рассуждения, показывают, как с концентрацией капитала и ростом оборотов банков изменяется коренным образом их значение. Из разрозненных капиталистов складывается один коллективный капиталист. Ведя текущий счет для нескольких капиталистов, банк исполняет как будто бы чисто техническую, исключительную подсобную операцию. А когда эта операция вырастает до гигантских размеров, то оказывается, что горстка монополистов подчиняет себе торгово-промышленные операции всего капиталистического общества, получая возможность — через банковые связи, через текущие счета и другие финансовые операции — сначала точно узнавать состояние дел у отдельных капиталистов, затем контролировать их, влиять на них посредством расширения или сужения, облегчения или затруднения кредита, и, наконец всецело определять их судьбу, определять их доходность, лишать их капитала или давать возможность быстро и в громадных размерах увеличивать их капитал и т. п.

Мы упомянули сейчас о капитале в 300 млн. марок у «Учетного общества» в Берлине. Это увеличение капитала «Учетным обществом» было одним из эпизодов борьбы за гегемонию между двумя из самых больших берлинских банков, «Немецким банком» и «Учетным обществом».

* «Лионский кредит», «Национальная учетная контора»; «Генеральное общество». Ред.

** 1 франк — французская монета — до войны был равен 37,5 к., теперь (1930 г ) 7,6 коп. Ред.

В 1870 г. первый был еще новичком и обладал капиталом всего в 15 млн., второй в 30 миллионов. В 1908 г. первый имел капитал в 200 млн., второй в 170 миллионов. В 1914 г. первый поднял капитал до 250 млн., второй, посредством слияния с другим первоклассно-крупным банком, «Шафгаувенским союзным банком», до 300 миллионов. И, разумеется, эта борьба за гегемонию идет рядом с учащающимися и упрочивающимися «соглашениями» обоих банков. Вот какие выводы навязывает этот ход развития специалистам по банковому делу, смотрящим на экономические вопросы с точки зрения, никоим образом не выходящей за пределы умереннейшего и аккуратнейшего буржуазного реформаторства:

«Другие банки последуют по тому же пути» — писал немецкий журнал «Банк» по поводу повышения капитала «Учетного общества» до 300 млн. — «и из 300 человек, которые теперь экономически правят Германией, останется со временем 50, 25 или еще меньше. Нельзя ожидать, что новейшее концентрационное движение ограничится одним банковым делом. Тесные связи между отдельными банками естественно ведут также к сближению между синдикатами промышленников, которым покровительствуют эти банки... В один прекрасный день мы проснемся, и перед нашими изумленными глазами окажутся одни только тресты; перед нами будет стоять необходимость заменить частные монополии государственными монополиями. И тем не менее нам, в сущности, не за что упрекнуть себя кроме как за то, что мы предоставили развитию вещей свободный ход, немного ускоренный акциею».

Вот образец беспомощности буржуазной публицистики, от которой буржуазная наука отличается только меньшей искренностью и стремлением затушевать суть дела, заслонить лес деревьями. «Изумляться» перед последствиями концентрации, «упрекать» правительство капиталистической Германии или капиталистическое «общество» («мы»), бояться «ускорения» концентрации от введения акций, как один немецкий специалист «по картелям», Чиршки, боится американских трестов и «предпочитает» немецкие картели, ибо они, будто бы, способны «не так чрезмерно ускорять технический и экономический прогресс, как тресты», — разве это не беспомощность?

Но факты остаются фактами. В Германии нет трестов, а есть «только» картели, но ею управляют не более 300 магнатов капитала. И число их неуклонно уменьшается. Банки во всяком случае, во всех капиталистических странах, при всех разновидностях банкового законодательства, — во много рай усиливают и ускоряют процесс концентрации капитала и образования монополий.

«Банки создают в общественном масштабе форму, но именно только форму, общего счетоводства и общего распределения средств производства» — писал Маркс полвека тому назад в «Капитале» (русск. пер., т. III, ч. 2, стр. 144 ). Приведенные нами данные о росте банкового

* По изд. Гиза 1923 г. стр. 147. Ред.

капитала, об увеличении числа контор и отделений крупнейших банков, числа их счетов и пр. показывают нам конкретно, что «общее счетоводство» всего класса капиталистов и даже не только капиталистов, ибо банки собирают, хотя бы на время, всяческие денежные доходы, и мелких хозяйчиков, и служащих, и ничтожного верхнего слоя рабочих. «Общее распределение средств производства» — вот что растет, с формальной стороны дела, из современных банков, которые в числе каких-нибудь трех-шести крупнейших банков Франции, шести-восьми в Германии распоряжаются миллиардами и миллиардами. Но по содержанию своему это распределение средств производства совсем не «общее», а частное, т.е. сообразованное с интересами крупного — и в первую голову крупнейшего, монополистического — капитала, действующего в таких условиях, когда масса населения живет впроголодь, когда все развитие земледелия безнадежно отстает от развития промышленности, а в промышленности «тяжелая индустрия» берет дань со всех остальных ее отраслей.

В деле обобществления капиталистического хозяйства конкуренцию банкам начинают оказывать сберегательные кассы и почтовые учреждения, которые более «децентрализованы», т.е. захватывают в круг своего влияния большее количество местностей, большее число захолустий, более широкие круги населения. Вот данные, собранные американской комиссией по вопросу о сравнительном развитии вкладов в банки и в сберегательные кассы:

вклады (в миллиардах марок)

	Англия		Франция		Германия
	в банки	в сберкассы	в банки	в сберкассы	в банки	в кредитные товарищества	В сберкассы
1880	8,4	1,6	?	0,9	0,5	0,4	2,6
1888	12,4	2,0	1,5	2,1	1,1	0,4	4,5
1908	23,2	4,2	3,7	4,2	7,1	2,2	13,9

Платя по 4 и по 4 1/4 % по вкладам, сберегательные кассы вынуждены искать «доходного» помещения своим капиталам, пускаться в вексельные, ипотечные и прочие операции. Границы между банками и сберегательными кассами «все более стираются». Торговые палаты, напр., в Бохуме, в Эрфурте, требуют «запретить» сберегательным кассам вести «чисто» банковые операции вроде учета векселей, требуют ограничения «банковской» деятельности почтовых учреждений. Банковые тузы как бы боятся, не подкрадывается ли к ним государственная монополия с неожиданной стороны. Но, разумеется, эта боязнь не выходит за пределы, конкуренции, так сказать, двух столоначальников в одной канцелярии. Ибо, с одной стороны, миллиардными капиталами сберегательных* касс распоряжаются на деле и, в конце концов, те же магнаты банкового капитала; а с другой стороны, государственная монополия в капиталистическом обществе есть лишь средство повышения и закрепления доходов для близких к банкротству миллионеров той или иной отрасли промышленности.

Смена старого капитализма, с господством свободной конкуренции, новым капитализмом, с господством монополии, выражается, между прочим, в падении значения биржи.

«Биржа давно перестала быть — пишет журнал «Банк» — необходимым посредником обращения, каким она была раньше, когда банки не могли еще размещать большей части выпускаемых фондовых ценностей среди своих клиентов».

«Всякий банк есть биржа» — это современное изречение заключает в себе тем больше правды, чем крупнее банк, чем больше успехов делает концентрация в банковом деде». «Если прежде, в 70 гг., биржа, с ее юношескими эксцессами» («тонкий» намек на биржевой крах 1873 г., на грюндерские скандалы и пр.), «открывала эпоху индустриализации Германии, то в настоящее время банки и промышленность могут «справляться самостоятельно». Господство наших крупных банков над биржей... есть не что иное, как выражение полностью организованного немецкого промышленного государства. Если таким образом суживается область действия автоматически функционирующих экономических законов и чрезвычайно расширяется область сознательного регулирования через банки, то в связи с этим гигантски возрастает и народно-хозяйственная ответственность немногих руководящих лиц» — так пишет немецкий профессор Шульце-Гевёрниц, апологет немецкого империализма, авторитет для империалистов всех стран, старающийся затушевать «мелочь», именно, что это «сознательное регулирование» через банки состоит в обирании публики горсткою «полностью организованных» монополистов. Задача буржуазного профессора состоит не в раскрытии всей механики, не в разоблачении всех проделок банковых монополистов, а в приукрашивании их.

Точно также и Риссер, еще более авторитетный экономист и банковый «деятель», отделывается ничего не говорящими фразами по поводу фактов, отрицать которых невозможно:

«Биржа все более теряет безусловно необходимое для всего хозяйства и для обращения ценных бумаг свойство быть не только самым точным измерительным инструментом, но и почти автоматически действующим регулятором экономических движений, стекающихся к ней». "

Другими словами: старый капитализм, капитализм свободной конкуренции с безусловно необходимым для него регулятором, биржей, отходит в прошлое. Ему на смену пришел новый капитализм, носящий на себе явные черты чего-то переходного, какой-то смеси свободной конкуренции с монополией. Естественно напрашивается вопрос, к чему «переходит» этот новейший капитализм, но, поставить этот вопрос буржуазные ученые боятся.

«Тридцать лет тому назад свободно конкурирующие предприниматели выполняли ⁹/_ю той экономической работы, которая принадлежит к области физического труда «рабочих». В настоящее время чиновники выполняют ⁹/_ю этой экономической умственной работы. Банковское дело стоит во главе этого развития*».

Это признание Шульце-Гёверница еще и еще раз упираемся в вопрос о том, переходом к чему является новейший капитализм, капитализм в его империалистической стадии.

Между немногими банками, которые в силу процесса концентрации остаются во главе всего капиталистического хозяйства, естественно все больше намечается и усиливается стремление к монополистическому соглашению, к тресту банков. В Америке не девять, а два крупнейших банка, миллиардеров Рокфеллера и Моргана, господствуют над капиталом в 11 млрд. марок. В Германии отмеченное нами выше поглощение «Шафгаузенского союзного банка» «Учетным обществом» вызвало следующую оценку со стороны газеты биржевых интересов, «Франкфуртской газеты»:

«С ростом концентрации банков суживается тот круг учреждений; к которому вообще можно обратиться за кредитом, в силу чего увеличивается зависимость крупной промышленности от немногих банковых групп. При тесной связи между промышленностью и миром финансистов, свобода движения промышленных обществ, нуждающихся в банковом капитале, оказывается стесненною. Поэтому крупная промышленность смотрит на усиливающееся трестирование (объединение иди превращение в тресты) банков со смешанными чувствами; в самом деле, уже неоднократно приходилось наблюдать зачатки известных соглашений между отдельными концернами крупных банков, соглашений, сводящихся к ограничению конкуренции».

Опять и опять последнее слово в развитии банкового дела — монополия.

Что касается до тесной связи между банками и промышленностью, то именно в этой области едва ли не нагляднее всего сказывается новая роль банков. Если банк учитывает векселя данного предпринимателя, открывает для него текущий счет и т. п., то эти операции, взятые в отдельности, ни на йоту не уменьшают самостоятельности этого предпринимателя, и банк не выходит из скромной роли посредника. Но если эти операции учащаются и упрочиваются, если банк «собирает» в свои руки громадных размеров капиталы, если ведение текущих счетов данного предприятия позволяет банку — а это так и бывает — все детальнее и полнее узнавать экономическое положение его клиента, то в результате получается все более полная зависимость промышленного капиталиста от банка.

Вместе с этим развивается, так сказать, личная уния банков с крупнейшими предприятиями промышленности и торговли, слияние тех и других посредством владения акциями, посредством вступления директоров банков в члены наблюдательных советов (или правлений) торгово-промышленных предприятий и обратно. Немецкий экономист Ейдэльс собрал подробнейшие данные об этом виде концентрации капиталов и предприятий. Шесть крупнейших берлинских банков были представлены через своих директоров в 344 промышленных обществах, и через своих членов правления еще в 407, итого в 751 обществах. В 289 обществах они имели либо по два члена наблюдательных советов либо места их председателей. Среди этих торгово-промышленных обществ мы встречаем самые разнообразные отрасли промышленности, и страховое дело и пути сообщения, и рестораны и театры, и художественную промышленность и пр. С другой стороны, в наблюдательных советах тех же шести банков был (в. 1910.г.) 61 крупнейший промышленник, в том числе директор фирмы Крупп, гигантского пароходного общества «Hapag» (Hamburg-Amerika) и т.д. и т.п. Каждый из шести банков с 1895 по 1910 г. участвовал в выпуске акций и облигаций для многих сотен промышленных обществ именно: от 281 до 419.

«Личная уния» банков с промышленностью дополняется «личной унией» тех и других обществ с правительством. «Места членов наблюдательных советов — пишет Ейдэльс — добровольно предоставляют лицам с громкими именами, а также с бывшим чиновникам по государственной службе, которые могут доставить не мало облегчений (!!) при сношениях с властями»... «В наблюдательном совете крупного банка встречаешь обыкновенно члена парламента или члена берлинской городской думы».

Выработка и разработка, так сказать, крупно-капиталистлческих монополий идет, следовательно, на всех парах всеми «естественными» и «сверхъестественными» путями. Складывается систематически известное разделение труда между несколькими сотнями финансовых королей современного капиталистического общества.

«Наряду с этим расширением области деятельности отдельных крупных промышленников, вступающих в правления банков и с предоставлением в введение провинциальных директоров банков исключительно одного определенного промышленного округа идет известный рост специализации среди руководителей крупных банков. Такая специализация мыслима вообще лишь при больших размерах всего банкового предприятия и его промышленных связей в особенности. Это разделение труда идет по двум направлениям: с одной стороны, сношения с промышленностью в целом поручаются одному яз директоров, как его специальное дело; с другой стороны, каждый директор берет на себя надзор за отдельными предприятиями или за группами предприятий, близких между собой по профессии или по интересам»... ' (Капитализм уже дорос до организованного надзора за отдельными предприятиями...) «У одного специальностью является германская промышленность, иногда даже только западно-германская» (Западная Германия – наиболее промышленная часть Германии), «у других — отношения к государствам и промышленности заграницы, сведения о личности промышленников и пр., биржевые дела и т. д.

Кроме того, часто каждый из директоров банка получает в свое заведывание особую местность или особую отрасль промышленности; один работает главным образом в наблюдательных советах электрических обществ, другой в химических фабриках, пивоваренных или свеклосахарных заводах, третий в немногих изолированных предприятиях, а рядом с этим в наблюдательном совете страховых обществ... Одним словом, несомненно, что в крупных банках, по мере роста размеров и разнообразия их операций, складывается все большее разделение труда между руководителями, — с той целью (и с таким результатом), чтобы несколько поднять их, так сказать, выше чисто-банковых дел сделать их более способными к суждению, более знающими толк в общих вопросах промышленности и в специальных вопросах отдельных ее отраслей, подготовить их к деятельности в области промышленной сферы влияния банка. Эта система банков дополняется стремлением выбирать в свои наблюдательные советы людей, хорошо знакомых с промышленностью, предпринимателей, бывших чиновников, особенно служивших по железнодорожному, горному ведомству» и т. д.

Однородные учреждения, только в иной чуточку форме, встречаем во французском банковом деле. Например, один из трех крупнейших французских банков, «Лионский кредит», организовал у себя особое «отделение сбора финансовых сведений» (service des etudes financierea). В нем работает постоянно свыше 50 человек инженеров, статистиков, экономистов, юристов и пр. Стоит оно от 6 до 7 сот тысяч франков в год. Подразделено в свою очередь на 8 отделов: один собирает сведения специально о промышленных предприятиях, другой изучает общую статистику, третий — железнодорожные и пароходные общества, четвертый — фонды, пятый — финансовые отчеты и т. д.

Получается, с одной стороны, все большее слияние или, как выразился удачно Н. И. Бухарин, сращивание банкового и промышленного капиталов, а с другой стороны, перерастание банков в учреждения поистине «универсального характера». Мы считаем необходимым привести точные выражения по этому вопросу Ейдэльса, писателя, лучше всех изучавшего дело:

«Как результат рассмотрения промышленных связей в их совокупности, мы получаем универсальный характер финансовых институтов, работающих на промышленность. В противоположность к другим формам банков, в противоположность к выставлявшимся иногда в литературе требованиям, что банки должны специализироваться на определенной области дел или отрасли промышленности, чтобы не терять почвы под ногами, — крупные банки стремятся сделать свои связи с промышленными предприятиями как можно более разнообразными по месту и роду производства, стараются устранить те неравномерности в распределении капитала между отдельными местностями или отраслями промышленности, которые объясняются из истории отдельных предприятий». «Одна тенденция состоит в том, чтобы сделать связь с промышленностью общим явлением; другая — в том, чтобы сделать ее прочной и интенсивной; обе осуществлены в шести крупных банках не полностью, но уже в значительных размерах и в одинаковой степени».

Со стороны торгово-промышленных кругов нередко слышатся жалобы на «терроризм» банков. И неудивительно, что подобные жалобы раздаются, когда крупные банки «командуют» так, как показывает следующий пример. 19 ноября 1901 г. один из так называемых берлинских «д» банков (названия четырех крупнейших банков начинаются на букву «д» ) * обратился к правлению «Северо-западно средненемецкого цементного синдиката» со следующим письмом:

«Из сообщения, которое вы опубликовали 18 текущего месяца в газете такой-то, видно, что мы должны считаться с возможностью, что на общем собрании вашего синдиката, имеющем состояться 30 сего месяца, будут приняты решения, способные произвести в вашем предприятии изменения, для нас неприемлемые. Поэтому мы, к нашему глубокому сожалению, вынуждены прекратить вам тот кредит, коим вы пользовались... Но если на этом общем собрании не будет принято неприемлемых для нас решений и нам будут даны соответствующие гарантии в этом отношении насчет будущего, то мы выражаем готовность вступить в переговоры¹ об открытии вам нового кредита».

В сущности, это те же жалобы мелкого капитала на гнет крупного, только в разряд «мелких» попал здесь целый синдикат! Старая борьба мелкого и крупного капитала возобновляется на новой, неизмеримо более высокой ступени развития. Понятно, что и технический прогресс миллиардные предприятия крупных банков могут двигать вперед средствами, не идущими ни в какое сравнение с прежними. Банки учреждают, напр., особые общества технических исследований, результатами которых пользуются, конечно, только «дружественные» промышленные предприятия. Сюда относится «Общество для изучения вопроса об электрических железных дорогах», «Центральное бюро для научно-технических исследований» и т. п.

Сами руководители крупных банков не могут не видеть, что складываются какие-то новые условия народного хозяйства, но они беспомощны перед ними: *

«Кто наблюдал в течение последних лет — пишет Ейдэльс — смену лиц на должностях директоров и членов наблюдательных советов крупных банков, тот не мог не заметить, как власть переходит постепенно в руки лиц. считающих необходимой и все более насущной задачей крупных банков активное вмешательство в общее развитие промышленности, причем между этими лицами и старыми директорами банков развивается отсюда расхождение ,на деловой, а часто и на личной почве. Дело идет в сущности о том, не страдают ли байки, как кредитные учреждения, от этого вмешательства банков в промышленный процесс производства, не приносятся ли солидные принципы и верная прибыль в жертву такой дея-£'елы1ости, которая не имеет ничего общего с посредничеством в доставлении кредита и которая заводит банк в такую область, где он еще больше подчинен слепому господству -промышленной конъюнктуры, чем прежде. Так говорят многие из старых руководителей банков, а большинство молодых считает активное вмешательство в вопросы промышленности такой же необходимостью, как и та, которая вызвала к жизни вместе с современной крупной промышленностью и крупные банки и новейшее промышленное банковое предприятие. Лишь в том согласны между собою

* «Deutsche Bank» (Немецкий банк), «Diskonto Gesellschafb («Учетное общество»), «Dresdne'r Bank» (Дрезденский банк) и «Darmstadter Bank» ( Дарм-штадтский банк ). -Ред.

обе стороны, что не существует ни твердых принципов, ни конкретной цели для новой деятельности крупных банков».

Старый капитализм отжил. Новый является переходом к чему-то. Найти «твердые принципы и конкретную цель» для «примирения» монополии со свободной конкуренцией, разумеется, дело безнадежное. Признание практиков звучит совсем не так, как казенное воспевание прелестей «организованного» капитализма его апологетами вроде Шульце-Геверница, Лифмана и тому подобными «теоретиками».

К какому именно времени относится окончательное установление «новой деятельности» крупных банков, на этот важный вопрос мы находим довольно точный ответ у Ейдэльса:

«Связи между промышленными предприятиями, с их новым содержанием, новыми формами, новыми органами, именно крупными банками, организованными одновременно и «централистически и децентралистически», образуются как характерное народно-хозяйственное явление едва ли раньше 1890 г.в известном смысле это можно даже отодвинуть этот начальный пункт до 1897 г., с его крупным» «слияниями» предприятии, вводящими впервые новую форму децентрализованной организация ради соображений промышленной политики банков. Этот начальный пункт можно, пожалуй, отодвинуть еще на более поздний срок, ибо лишь, кризис 1900 г. гигантски ускорил процесс концентрации и в промышленности и в банковом деле, закрепил этот процесс, впервые превратив сношения с промышленностью в настоящую монополию крупных банков, сделал эти сношения значительно более тесными и интенсивными».

Итак, XX век — вот поворотный пункт от старого к новому капитализму, от господства капитала вообще к господству финансового капитала.

III. ФИНАНСОВЫЙ КАПИТАЛ И ФИНАНСОВАЯ ОЛИГАРХИЯ

«Все возрастающая часть промышленного капитала — пишет Гильфердинг,— не принадлежит тем промышленникам, которые его применяют. Распоряжение над капиталом они получают лишь при посредстве банка, .который представляет по отношению к ним собственников этого капитала. С другой стороны, и банку, все возрастающую часть своих капиталов приходится закреплять в промышленности. Благодаря этому он во все возрастающей мере становится промышленным капиталистом. Такой банковый капитал, — следовательно, капитал в денежной форме, — который таким способом в действительности превращен в промышленный капитал, я называю» финансовым капиталом». «.Финансовый капитал: капитал, находящийся в распоряжении банков и применяемый промышленниками».

Это определение неполно постольку, поскольку в нем нет указания на один из самых важных моментов, именно: на рост концентрации производства и капитала в такой сильной степени, когда концентрация приводит и привела к монополии. Но во всем изложении Гильфердинга вообще, в частности в обеих главах, предшествующих той, из которой взято это определение, подчеркивается роль капиталистических монополий

Концентрация производства; монополии, вырастающие из нее; слияние или сращивание банков с промышленностью — вот история возникновения финансового, капитала и содержание этого понятия.

Нам следует перейти теперь к описанию того, как «хозяйничанье» капиталистических монополий становится неизбежно, в общей обстановке товарного производства и частной собственности, господством финансовой олигархии. Заметим, что представители буржуазной немецкой,— да и не одной немецкой — науки, как Риссер, Шульце-Геверниц, Лифман и пр., являются сплошь апологетами империализма и финансового капитала. Они не вскрывают, а затушевывают и прикрашивают «механику», образования олигархии, ее приемы, размеры ее доходов, «безгрешных и грешных», ее связи с парламентами и пр. и т.д. Они отделываются от «проклятых вопросов» важными, темными фразами, призывами к «чувству ответственности» директоров банков, восхвалением «чувства долга» прусских чиновников, серьезным разбором мелочей совершенно несерьезных законопроектов о «надзоре», «регламентации», теоретической игрой в бирюльки, вроде, напр., следующего «научного» определения, до которого дописался профессор Лифман: ...«.торговля есть промысловая деятельность, направленная к собиранию к благ, хранению их и предоставлению их в распоряжение» (курсив и жирный шрифт в сочинении профессора)... выходит, что торговля была у первобытного человека, который еще не знал обмена, будет и в социалистическом обществе!

Но чудовищные факты, касающиеся чудовищного господства финансовой олигархий, настолько бьют в глаза, что во всех капиталистических странах, и в Америке, и во Франции, и в Германии возникла литература, стоящая на буржуазной точке зрения и дающая все же приблизительно правдивую картину и — мещанскую, конечно, — критику финансовой олигархии.

Во главу угла следует поставить ту «систему участий», о которой несколько слов сказано уже было выше. Вот как описывает суть дела едва ли не раньше других обративший на нее внимание немецкий экономист Гейманн:

«Руководитель контролирует основное общество («общество-мать» буквально); оно в свою очередь господствует над зависимыми от него обществами («обществами-дочерьми»), эти последние — над «обществами-внуками» и т. д.

Таким образом, можно, владея не слишком большим капиталом, господствовать над гигантскими областями производства. В самом деле, если обладания 50% капитала всегда бывает достаточно для контроля над акционерным обществом, то руководителю надо обладать лишь 1 млн., чтобы иметь возможность контролировать 8 млн. капитала у «обществ-внуков». А если этот «переплет» идет дальше, то с 1 млн. можно контролировать 16 млн., 32 млн. и т. д.

На самом деле опыт показывает, что достаточно владеть 40% акций, чтобы распоряжаться делами акционерного общества, ибо известная часть раздробленных, мелких акционеров не имеет на практике никакой возможности принимать участие в общих собраниях и т. д. «Демократизация» владения акциями, от которой буржуазные софисты и оппортунистические «тоже-социалдемократы» ожидают (или уверяют, что ожидают) «демократизации капитала», усиления роли и значения мелкого производства и т. п., на деле есть один из способов усиления мощи финансовой олигархии. Поэтому, между прочим, в более передовых или более старых и «опытных» капиталистических странах законодательство разрешает более мелкие акции. В Германии закон не разрешает акций менее, чем на сумму в 1000 марок, и немецкие финансовые магнаты с завистью смотрят на Англию, где закон разрешает акции и в 1 фунт стерлингов (= 20 марок, около 10 рублей). Сименс, один из крупнейших промышленников и «финансовых королей» Германии, заявил в рейхстаге 7 июня 1900 г., что «акция в 1 фунт стерлингов есть основа британского империализма». У этого купца заметно более глубокое, более «марксистское» понимание того, что такое империализм, чем у некоего неприличного писателя, который считается основателем русского марксизма * и который полагает, что империализм есть дурное свойство одного из народов...

Но «система участий» не только служит к гигантскому увеличению власти монополистов, она кроме того позволяет безнаказанно обделывать какие угодно темные и грязные дела и обирать публику, ибо руководители «общества-матери» формально, по закону, не отвечают за «общество-дочь», которое считается «самостоятельным» и через которое можно все «провести». Вот пример, заимствуемый нами из майской книжки немецкого журнала «Банк» за 1914 год:

««Акционерное общество пружинной стали» в Касселе несколько лет тому назад считалось одним из самых доходных предприятий Германии. Плохое управление довело дело до того, что дивиденды упали с 15% до 0%. Как оказалось, правление без ведома акционеров дало в ссуду одному из своих «обществ-дочерей», «Хассия», номинальный капитал которого составлял всего несколько сот тысяч марок, 6 млн. марок. Об этой ссуде, которая почти втрое превышает акционерный капитал «общества-матери», в балансах последнего ничего не значилось; юридически такое умолчание было вполне законно и могло длиться целых два года, ибо ни единый параграф торгового законодательства этим не нарушался. Председатель наблюдательного совета, который, в качестве ответственного лица, подписывал лживые балансы, был и остается председателем Кассельской торговой палаты. Акционеры узнали об этой ссуде обществу «Хассия» лишь долго спустя после того, как она оказалась «ошибкой»... (это слово автору следовало бы поставить в кавычки)... «и

* Имеется в виду Г. В. Плеханов. Ред.

когда акции «пружинной стали», в силу того, что их стали сбывать с рук посвященные, пали в цене приблизительно на 100%...

«... Этот типичный пример эквилибристики с балансами, самой обычной в акционерных обществах, объясняет нам, почему правления акционерных обществ с гораздо более легким сердцем берутся за рискованные дела, чем частные предприниматели. Новейшая техника составления балансов не только дает им возможность скрывать рискованные дела от среднего акционера, но и позволяет главным заинтересованным лицам сваливать с себя ответственность посредством своевременной продажи акций, в случае неудачи эксперимента, тогда как частный предприниматель отвечает своей шкурой за все, что он делает...»

«Балансы многих акционерных обществ похожи на те известные из эпохи средних веков палимпсесты, на которых надо было сначала стереть написанное, чтобы открыть стоящие под ними знаки, дающие действительное содержание рукописи» (палимпсесты — пергамент, на котором основная рукопись затерта и по затертому написано другое).

«Самое простое и поэтому всего чаще употребляемое средство делать балансы непроницаемыми состоит в том, чтобы разделить единое предприятие на несколько частей посредством учреждения «обществ-дочерей» или посредством присоединения таковых. Выгоды этой системы с точки зрения различных целей — законных и незаконных — до того очевидны, что в настоящее время прямо-таки исключением являются крупные общества, которые бы не приняли этой системы».

Как пример крупнейшего и монополистического общества, самым широким образом прибегающего к этой системе, автор называет знаменитую «Всеобщую компанию электричества» (А. Е. G., о ней у нас будет еще речь ниже). В 1912 г. считали, что это общество участвует в 175 — 200 обществах, господствуя, разумеется, над ними и охватывая, в целом, капитал около 1'/_г млрд. марок.

Всякие правила контроля, публикации балансов, выработки определенной схемы для них, учреждения надзора и т. п., чем занимают внимание публики благонамеренные — т.е. имеющие благое намерение защищать и прикрашивать капитализм — профессора и чиновники, не могут тут иметь никакого значения. Ибо частная собственность священна, и никому нельзя запретить покупать, продавать, обменивать акции, закладывать их и т. д.

О том, каких размеров «система участия» достигла в русских крупных банках, можно судить по данным, сообщаемым Е.Агадом, который 15 лет служил чиновником "Русско-китайского банка" и в мае 1914 г. опубликовал сочинение под не совсем точным заглавием: «Крупные банки и всемирный рынок". Автор делит крупные русские банки на две основные группы: а) работающие при «системе участий» и б) «независимые», произвольно понимая однако под «независимостью» независимость от заграничных банков; первую группу автор делит на три подгруппы: 1) немецкое участие; 2) английское и 3) французское, имея в виду «участие» и господство крупнейших заграничных банков соответствующей национальности. Капиталы банков автор делит на «продуктивно» помещаемые (в торговлю и промышленность) и «спекулятивно» помещаемые (в биржевые и финансовые операции), полагая, со свойственной ему мелкобуржуазно-реформистской точки зрения, будто можно при сохранении капитализма отделить первый вид помещения от второго и устранить второй вид. Данные автора следующие:

АКТИВ БАНКОВ (ПО ОТЧЕТАМ ЗА ОКТЯВРЬ-

НОЯБРЬ 1913 Г.) в млн. рублей

Группы русских банков	Капиталы помещаемые
	продук- тивно	спекуля- тивно	Всего
а 1) 4 банка: «С.-Петербургский торговый», «Русский», «Международный» и «Учетный»	413,7	859,1	1272,8
а 2) 2 банка: «Торгово-промышленный» и " Русско-английский"	239,3	169,1	408,1
а 3) 5 банков: «Русско-азиатский», "С.-Петербургский частный», «Азовско-донской", «Унион московский», "Русско-французский торговый»	711,8	661,2	1373,0
( 9 банков) Итого….а =	1 364,8	1 689,4	3 054,2
6) 8 банков: "Московско-купеческий»; «Волжско-камский»; «Юнкер и К°»; «С. Петербургский торговый», бывш. Вавельберг; «Московский»,бывш. Рябушинского; «.Московский учетный ; "Московский торговый» и «Московский частный».......	711,8	661,2	1373,0
( 19 банков) Всего …..	1 869,0	2 080,5	3 949,5

По этим данным из почти 4 млрд. р., составляющих «работающий» капитал крупных банков, свыше ³/4, более 3 млрд. приходится на долю банков, которые представляют из себя, в сущности, «общества-дочери» заграничных банков, в первую голову парижских (знаменитое банковое трио: «Парижский союз»; " Парижский и Нидерландский ; «Генеральное общество») и берлинских (особенно «Немецкий» и «Учетное общество» ). Два крупнейших русских банка, «Русский» («Русский банк для внешней торговли») и «Международный» («С.-Петербургский международный торговый банк»), повысили свои капиталы с 1906 по 1912 г. с 44 до 98 млн. р., а резервы с 15 до 39 млн., «работая на 3/4 немецкими капиталами»; первый банк принадлежит к «концерну» берлинского «Немецкого банка», второй—берлинского «Учетного общества». Добрый Агад глубоко возмущается тем, что берлинские банки имеют в своих руках большинство акций и что поэтому русские акционеры бессильны. И разумеется, страна, вывозящая капитал, снимает сливки: напр., берлинский «Немецкий Банк», вводя в Берлине акции «Сибирского торгового банка», продержал их год у себя в портфеле, а затем продал по курсу 193 за 100, т.е. почти вдвое, «заработав» около 6 млн. р. барыша, который Гильфер-динг назвал «учредительским барышом».¹⁰ Всю «мощь» петербургских крупнейших банков автор определяет в 8 235 млн. р., почти 8 1/₄ млрд., при чем «участие», а вернее господство, заграничных банков он распределяет так: французские банки — 55%; английские —10%; немецкие — 35%. Из этой суммы, 8 235 млн., функционирующего капитала — 3687 млн., т.е. свыше 40%, приходится, по расчету автора, на синдикаты: Продуголь,¹¹Продамета,¹² синдикаты в нефтяной, металлургической и цементной промышленности. Следовательно, слияние банков и промышленного капитала, в связи с образованием капиталистических монополий, сделало и в России громадные шаги вперед.

Финансовый капитал, концентрированный в одних руках и пользующийся фактической монополией, берет громадную и все возрастающую прибыль от учредительства, от выпуска фондовых бумаг, от государственных займов и т. п., закрепляя господство финансовых олигархий, облагая все общество данью монополистам. Вот — один из бесчисленных примеров «хозяйничанья», американских трестов, приводимый Гильфердингом: в 1887 г. Гавемейер основал «Сахарный трест» посредством слияния 15 мелких компаний, общий капитал которых равнялся 6 1l2 млн. долларов. Капитал же треста был, по американскому выражению, «разведен водой», определен в 50 млн. долларов. «Перекапитализация» усчитывала будущие монопольные прибыли, как «Стальной трест» в той же Америке усчитывает будущие монопольные прибыли, скупая все больше железорудных земель. И действительно, «Сахарный трест» установил монопольные цены и получил такие доходы, что мог уплачивать по 10% дивиденда на капитал, в семь раз «разведенный водой»,¹³ т.е. почти 70°/₀на капитал, действительно внесенный при основании треста! В 1909 г. капитал треста составлял 90 млн. долларов. За двадцать два года более чем удесятерение капитала.

Во Франции господство «финансовой олигархии» («Против финансовой олигархии во Франции» — заглавие известной книги Лизиса, вышедшей пятым изданием в 1908 г.) приняло лишь немного измененную форму. Четыре крупнейших банка пользуются не относительной, а «абсолютной монополией» при выпуске ценных бумаг. Фактически, это — «трест крупных банков». И монополия обеспечивает монопольные прибыли от эмиссий. При займах страна занимающая получает обыкновенно не более 80% всей суммы; 10% достается банкам и другим посредникам. Прибыль банков от русско-китайского займа в 400 млн. франков составляла 8%, от русского (1904) в 800 млн. — 10%, от мароккского (1904) в 62¹/₂ млн.—18³/₄%. Капитализм, начавший свое развитие с мелкого ростовщического капитала, кончает свое развитие гигантским ростовщическим капиталом. «Французы — ростовщики Европы», говорит Лизис. Все условия экономической жизни терпят глубокое изменение в силу этого перерождения капитализма. При застое населения, промышленности, торговли, морского транспорта, «страна» может богатеть от ростовщичества. «Пятьдесят человек, представляя капитал в 8 млн. франков, могут распоряжаться двумя миллиардами в четырех банках». Система «участий», уже знакомая нам, ведет к тем же последствиям: один из крупнейших банков, «Генеральное общество» ("Soсiete Generale"), выпускает 64000 облигаций «общества-дочери», «Рафинадные заводы в Египте». Курс выпуска—150%, т.е. банк наживает 50 копеек на рубль. Дивиденды этого общества оказались фиктивными, «публика» потеряла от 90 до 100 млн. франков; «один из; директоров «Генерального общества» был членом правления «Рафинадных заводов»). Неудивительно, что автор вынужден сделать вывод: «французская республика есть финансовая монархия»; «полное господство финансовой олигархии; она владычествует и над прессой, и над правительством».

Исключительно высокая прибыльность выпуска ценных бумаг, как одной из главных операций финансового капитала, играет очень важную роль в развитии и упрочении финансовой олигархии. «Внутри страны нет ни одного гешефта, который бы давал хотя приблизительно столь высокую прибыль, как посредничество при выпуске иностранных займов» — говорит немецкий журнал «Банк».

«Нет ни одной банковой операции, которая бы приносила такую высокую прибыль, как эмиссионное дело». На выпуске фондов промышленных предприятий, по данным «Немецкого Экономиста», прибыль составляла в среднем за год:

1895 — 38,67% 1896 — 36,1% 1897 — 66,7%

1893 — 67,7°/₀1899 — 66,9 % 1900 — 55,2 %

«В течении десяти лет, 1891 — 1900 гг., на выпуске немецких промышленных фондов было «заработано» свыше одного миллиарда».

Если во время промышленного подъема необъятно велики прибыли финансового капитала, то во время упадка гибнут мелкие и непрочные предприятия, а крупные банки «участвуют» в скупке их задешево или в прибыльных «оздоровлениях» и «реорганизациях». При «оздоровлениях» убыточных предприятий «акционерный капитал понижается, т.е. доход распределяется на меньший капитал и в дальнейшем исчисляется уже на него. Или, если доходность понизилась до нуля, привлекается новый капитал, который, соединившись с менее доходным старым, теперь будет приносить уже достаточный доход. Кстати сказать, — добавляет Гильфердинг — все эти оздоровления и реорганизации имеют двоякое значение для банков: во-первых, как прибыльная операция, и, во-вторых, как удобный случай для того, чтобы поставить такие нуждающиеся общества в зависимость от себя».

Вот пример: акционерное горнопромышленное общество «Уннон» в Дортмунде основано в 1872 году. Выпущен был акционерный капитал почти в 40 млн. марок, и курс поднялся до 170%, когда за первый год получился дивиденд в 12%. Финансовый капитал снял сливки, заработав мелочь вроде каких-нибудь 28 миллионов. При основании этого общества главную роль играл тот самый крупнейший немецкий банк «Учетное общество», который благополучно достиг капитала в 300 млн. марок. Затем дивиденды «Уннона» спускаются до нуля. Акционерам приходится соглашаться на «списывание» капитала, т.е. на потерю части его, чтобы не потерять всего. И вот, в результате ряда «оздоровлений» из книг общества «Уннон» в течение 30 лет исчезает более 73 млн. марок. «В настоящее время первоначальные акционеры этого общества имеют в руках лишь 5% номинальной стоимости своих акций», а на каждом «оздоровлении» банки продолжали «зарабатывать».

Особенно прибыльной операцией финансового капитала является также спекуляция земельными участками в окрестностях быстро растущих больших городов. Монополия банков сливается здесь с монополией земельной ренты и с монополией путей сообщения, ибо рост цен на земельные участки, возможность выгодно продать их по частям и т. д. зависит больше всего от хороших путей сообщения с центром города, а эти пути сообщения находятся в руках крупных компаний, связанных системой участий и распределением директорских мест с теми же банками. Получается то, что немецкий писатель Л. Эшвегэ, сотрудник журнала «Банк», .специально изучавший операции с торговлей земельными участками, с закладыванием их и т. д., назвал «Болотом»: бешеная спекуляция пригородными участками, крахи строительных фирм, вроде берлинской фирмы «Босвау и Кнауэр», нахватавшей денег до 100 млн. марок при посредстве «солиднейшего и крупнейшего» «Немецкого банка» ( Deutsche Bank ), который, разумеется, действовал по системе «участий», т.е. тайком, за спиной, и вывернулся, потеряв «всего» 12 млн. марок, — затем, разорение мелких хозяев и рабочих, ничего не получающих от дутых строительных фирм, мошеннические сделки с берлинской «честной» полицией и администрацией для захвата в свои руки выдачи справок об участках и разрешений городской думы на возведение построек и пр. и т. д.

«Американские нравы», по поводу которых так лицемерно возводят очи горе европейские профессора и благонамеренные буржуа, стали в эпоху финансового капитала нравами буквально всякого крупного города в любой стране.

В Берлине в начале 1914 г, говорили о том, что предстоит образование «Транспортного треста», т.е. «общности интересов» между тремя берлинскими транспортными предприятиями: электрической городской железной дорогой, трамвайным обществом и обществом омнибусов.

«Что подобное намерение существует, это мы знали — писал журнал «Банк» — с тех пор, как стало известно, что большинство акций общества омнибусов перешло в руки двух других транспортных обществ... Можно вполне поверить лицам, преследующим такую цель, что посредством единообразного регулирования транспортного дела они надеются поучить такие сбережения, часть которых в конце концов могла бы достаться публике. Но вопрос усложняется тем, что за этим образующимся транспортным трестом стоят банки, которые, «если захотят, могут подчинить монополизировавши» ими пути сообщения интересам своей торговли земельными участками. Чтобы убедиться в том, насколько естественно такое предположение, достаточно припомнить, что уже при основании общества городской электрической железной дороги тут были замешаны интересы того крупного банка,- который поощрял его основание. Именно: интересы этого транспортного предприятия переплетались с интересами торговли земельными участками. Дело в том, что восточная линия этой дороги должна была охватить те земельные участки, которые потом этот банк, когда постройка дороги была уже обеспечена, продал с громадной прибылью для себя и для нескольких участвующих лиц».

Монополия, раз она сложилась и ворочает миллиардами, с абсолютной неизбежностью пронизывает все стороны общественной жизни, независимо от политического устройства и от каких бы то ни было других «частностей». В немецкой экономической литературе обычно лакейское самовосхваление честности прусского чиновничества, с кивками по адресу французской Панамы¹⁴ или американской политической продажности. Но факт тот, что даже буржуазная литература, посвященная банковым делам Германии, вынуждена постоянно выходить далеко за пределы чисто банковских операций и писать, напр., об «устремлении в банк» по поводу учащающихся случаев перехода чиновников на службу в банки: «Как обстоит дело с неподкупностью государственного чиновника, тайное стремление которого направлено к теплому местечку на Бэренштрассе?» — улица в Берлине, где помещается «Немецкий банк». Издатель журнала «Банк» Альфред Лансбург писал в 1909 г. статью: «Экономическое значение византинизма», по поводу, между прочим, поездки Вильгельма II в Палестину и «непосредственного результата этой поездки, постройки Багдадской железной дороги,¹⁵ этого рокового «великого дела немецкой предприимчивости», которое более виновато в «окружении», чем все наши политические грехи вместе взятые», — (под окружением разумеется политика Эдуарда VII, стремившегося изолировать Германию и окружить ее кольцом империалистского противо-германского союза). Упомянутый уже нами сотрудник того же журнала Эшвегэ писал в 1912 г. статью: «Плутократия и чиновничество», разоблачая, напр., случай с немецким чиновником Фелькером, который был членом комиссии о картелях и выделялся своей энергией, а некоторое время спустя, оказался обладателем доходного местечка в самом крупном картеле, "Стальном синдикате". Подобные случаи, которые вовсе не случайны, заставляли того же буржуазного писателя признаться, что «обеспеченная германской конституцией экономическая свобода во многих областях хозяйственной жизни стала лишенной содержания фразой» и что при сложившемся господстве плутократии «даже самая широкая политическая свобода не может нас спасти от того, что мы превратимся в народ людей несвободных».

Что касается России, то мы ограничимся одним примером: несколько лет тому назад все газеты обошло известие о том, что директор кредитной канцелярия Давыдов покидает государственную службу и берет место в одном крупном банке за жалованье, которое по договору должно было в несколько лет составить сумму свыше 1 млн. рублей. Кредитная канцелярия есть учреждение, задачей которого является «объединение деятельности всех кредитных учреждений государства» и которое оказывает субсидии столичным банкам на сумму до 800 — 1 000 млн. рублей. Капитализму вообще свойственно отделение собственности на капитал от приложения капитала к производству, отделение денежного капитала от промышленного или производительного, отделение рантье, живущего только доходом с денежного капитала, от предпринимателя и всех непосредственно участвующих в распоряжении капиталом лиц. Империализм или господство финансового капитала есть та высшая ступень капитализма, когда это отделение достигает громадных размеров. Преобладание финансового капитала над всеми остальными формами капитала означает господствующее положение рантье и финансовой олигархии, означает выделение немногих государств, обладающих финансовой «мощью», из всех остальных. В каких размерах идет этот процесс, об этом можно судить по данным статистики эмиссий, т.е. выпуска всякого рода ценных бумаг.

В «Бюллетене Международного Статистического Института» А. Неймарк опубликовывал самые обстоятельные, полные и сравнимые данные об эмиссиях во всем мире, данные, которые неоднократно приводились потом по частям в экономической литературе. Вот итоги за 4 десятилетия:

сумма эмиссий в миллиардах франков за 10 - л е т и е

1871 — 188O .... 76,1

1881 - 1890 .... 64,5

1891 — 1900 . ... 100,4

1901 — 1910 .... 197,8

В 1870 гг. общая сумма эмиссий во всем мире повышена в особенности займами в связи с франко-прусской войной и последовавшей эпохой грюндерства в Германии. В общем и целом, увеличение идет в течение трех последних десятилетий XIX века сравнительно не очень быстро, и только первое десятилетие XX века дает громадное увеличение, почти удвоение за 10 лет. Начало XX века, следовательно, является эпохой перелома не только в отношении роста монополий (картелей, синдикатов, трестов), о чем мы уже говорили, но и в отношении роста финансового капитала.

Общую сумму ценных бумаг в мире в 1910 г. Неймарк определяет приблизительно в 815 млрд. франков. Вычитывая, приблизительно, повторения, он уменьшает эту сумму до 575 — 600 миллиардов. Вот распределение по странам (берем 600 миллиардов):

сумма ценных бумаг в 1910 г. (миллиарды франков)

Англия................... 1421

Соед. Штаты........... 132

Франция.................. 110

Германия ................ 95

Всего: 479

Россия .................. 31

Австро-Венгрия .......... 24

Италия………………… 14

Япония ............................. 12

Голландия......................... 12,5

Бельгия ............................ 7,5

Испания........................... 7,5

Швейцария...................... 6,25

Дания. . .......................... 3,75

Швеция, Норвегия,

Румыния и пр. …………… 2,5

Всего............................. 600,0

По этим данным сразу видно, как резко выделяются четыре наиболее богатые капиталистические страны, владеющие приблизительно от 100 до 150 млрд. франков ценных бумаг. Из этих четырех стран две — самые старые и, как увидим, наиболее богатые колониями, капиталистические страны: Англия и Франция; другие две — наиболее передовые капиталистические страны по быстроте развития и по степени распространения капиталистических монополий в производстве — Соед. Штаты и Германия. Вместе, эти 4 страны имеют 479 млрд. франков, т.е. почти 80% всемирного финансового капитала. Почти весь остальной мир, так или иначе, играет роль должника и данника этих стран — международных банкиров, этих четырех «столпов» всемирного финансового капитала.

Особенно следует остановиться на той роли, которую играет в создании международной сети зависимости и связей финансового капитала вывоз капитала.

IV. ВЫВОЗ КАПИТАЛА

Для старого капитализма, с полным господством свободной конкуренции, типичен был вывоз товаров. Для новейшего капитализма, с господством монополий, типичным стал вывоз капитала.

Капитализм есть товарное производство на высшей ступени его развития, когда и рабочая сила становится товаром. Рост обмена как внутри страны, так и в особенности международного есть характерная отличительная черта капитализма. Неравномерность и скачкообразность в развитии отдельных предприятий, отдельных отраслей промышленности, отдельных стран неизбежны при капитализме. Сначала Англия стала, раньше других, капиталистической страной и, к половине XIX века, введя свободную торговлю, претендовала на роль «мастерской всего мира», поставщицы фабрикатов во все страны, которые должны были снабжать ее, в обмен, сырыми материалами. Но эта монополия Англии уже в последней четверти XIX века была подорвана, ибо ряд других стран, защитившись «охранительными» пошлинами, развились в самостоятельные капиталистические государства. На пороге XX века мы видим образование иного рода монополий: во-первых, монополистических союзов капиталистов во всех странах развитого капитализма; во-вторых, монополистического положения немногих богатейших стран, в которых накопление капитала достигло гигантских размеров. Возник громадный «избыток капитала» в передовых странах.

Разумеется, если бы капитализм мог развить земледелие, которое теперь повсюду страшно отстало от промышленности, если бы он мог поднять жизненный уровень масс населения, которое повсюду остается, несмотря на головокружительный технический прогресс, полуголодным и нищенским, — тогда об избытке капитала не могло бы быть и речи. И такой «довод» сплошь да рядом выдвигается мелкобуржуазными критиками капитализма. Но тогда капитализм не был бы капитализмом, ибо и неравномерность развития и полуголодный уровень жизни масс есть коренные, неизбежные условия и предпосылки этого способа производства. Пока капитализм остается капитализмом, избыток капитала обращается не на повышение уровня жизни масс в данной стране, ибо это было бы понижением прибыли капиталистов, а на повышение прибыли путем вывоза капитала за границу, в отсталые страны. В этих отсталых странах прибыль обычно высока, ибо капиталов мало, цена земли сравнительно невелика, заработная плата низка, сырые материалы дешевы. Возможность вывоза капитала создается тем, что ряд отсталых стран втянут уже в оборот мирового капитализма, проведены или начаты главные линии железных дорог, обеспечены элементарные условия развития промышленности и т. д.

Необходимость вывоза капитала создается тем, что в немногих странах капитализм «перезрел», и капиталу не достает (при условии не развитости земледелия и нищеты масс) поприщ «прибыльного» помещения.

Вот приблизительные данные о размерах капитала, вложенного за границей тремя главными странами.

капитал, помещенный заграницей (в миллиардах франков) Годы

Годы	Англией	Францией	Германией
1862 ....	3,6	-	-
1872 ....	15	10 (1869)	-
1882 ....	22	15 (1880)	?
1893 ....	42	20 (1890)	?
1902 ....	62	27 - 37	12,5
1914 ....	75 -100	60	44,0

Мы видим отсюда, что гигантского развития вывоз капитала достиг только в начале XX века. Перед войной вложенный за границей капитал трех главных стран достигал 175 — 200 млрд. франков. Доход с этой суммы, по скромной норме в 5%, должен достигать 8 — 10 млрд. франков в год. Солидная основа империалистского угнетения и эксплуатации большинства наций и стран мира, капиталистического паразитизма горстки богатейших государств!

Как распределяется этот помещенный за границей капитал между разными странами, где он помещен, на этот вопрос можно дать лишь приблизительный ответ, который однако в состоянии осветить некоторые общие соотношения и связи современного империализма:

ЧАСТИ СВЕТА, МЕЖДУ КОТОРЫМИ РАСПРЕДЕЛЕНЫ (ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО) ЗАГРАНИЧНЫЕ КАПИТАЛЫ (ОКОЛО 1 9 1 0 Г О Д А )

Англия Франция Германия Всего

(миллиарды марок)

Европа ...................................... 4 23 18 45

Америка ...................................... 37 4 10 51

Азия, Африка и Австралия …….29 8 7 44

Итого …………………………… 70 35 35 140

В Англии на первое место выдвигаются ее колониальные владения, которые очень велики и в Америке (напр., Канада), не говоря уже об Азии и пр. Гигантский вывоз капитала теснее всего связан здесь с гигантскими колониями, о значении которых для империализма мы еще будем говорить дальше. Иное дело во Франции. Здесь заграничный капитал помещен главным образом в Европе и, прежде всего, в России (не менее 10 млрд. франков), при чем преимущественно это — ссудный капитал, государственные займы, а не капитал, вкладываемый в промышленные предприятия. В отличие от английского, колониального, империализма, французский можно назвать ростовщическим империализмом. В Германии — третья разновидность: колонии ее невелики, и распределение помещаемого ею за границей капитала наиболее равномерное между Европой и Америкой.

Вывоз капитала в тех странах, куда он направляется, оказывает влияние на развитие капитализма, чрезвычайно ускоряя его. Если поэтому, до известной степени, этот вывоз способен приводить к некоторому застою развития в странах вывозящих, то это может происходить лишь ценою расширения и углубления дальнейшего развития капитализма во всем мире.

Для стран, вывозящих капитал, почти всегда получается возможность приобрести известные «выгоды», характер которых проливает свет на своеобразие эпохи финансового капитала и монополии. Вот, напр., что писал в октябре 1913 г. берлинский журнал «Банк»:

«На международном рынке капиталов разыгрывается с недавнего времени комедия, достойная кисти Аристофана. Целый ряд чужестранных государств, от Испании до Балкан, от России до Аргентины, Бразилии и Китая, выступают открыто или прикрыто перед крупными денежными рынками с требованиями, иногда в высшей степени настоятельными, получить заем. Денежные рынки находятся теперь не в очень блестящем положении, и политические перспективы не радужные. Но ни один из денежных рынков не решается отказать в займе, из боязни, что сосед предупредит его, согласится на заем, а вместе с тем обеспечит себе известные услуги за услуги. При такого рода международных сделках почти всегда кое-что перепадает в пользу кредитора: уступка в торговом договоре, угольная станция, постройка гавани, жирная концессия, заказ на пушки».

Финансовый капитал создал эпоху монополий. А монополии всюду несут с собой монополистические начала: использование «связей» для выгодной сделки становится на место конкуренции на открытом рынке, Самая обычная вещь: условием займа ставится расходование части его на покупку продуктов кредитующей страны, особенно на предметы вооружения, на суда и т. д. Франция в течение двух последних десятилетий (1890 —1910) очень часто прибегала к этому средству. Вывоз капитала за границу становится средством поощрять вывоз товаров за границу. Сделки между особенно крупными предприятиями бывают при этом таковы, что они стоят — как выразился «мягко» Шильдер — «на границе подкупа». Крупп в Германии, Шнейдер во Франции, Армстронг в Англии — образцы таких фирм, тесно связанных с гигантскими банками и с правительством, которые не легко «обойти» при заключении займа.

Франция, давая взаймы России, «прижала» ее в торговом договоре 16 сентября 1905 г.,¹⁶ выговорив известные уступки до 1917 г.; то же по торговому договору с Японией от 19 августа 1911 года.¹⁷ Таможенная война Австрии с Сербией, продолжавшаяся с семимесячным перерывом с 1906 по 1911 г,,¹⁸ была вызвана отчасти конкуренцией Австрии и Франции в деле поставок военных припасов Сербии. Поль Дешанель заявил в палате в январе 1912 г., что французские фирмы за 1908 — 1911 гг. доставили Сербии военных материалов на 45 млн. франков.

В отчете австро-венгерского консула в Сао-Пауло (Бразилия) говорится :

« Постройка бразильских железных дорог совершается большей частью на французские, бельгийские, британские и немецкие капиталы; эти страны при финансовых операциях, связанных с постройкой дорог, выговаривают себе поставку железнодорожных/строительных материалов».

Таким образом, финансовый капитал в буквальном, можно сказать, смысле слова раскидывает свои сети на все страны мира. Большую роль играют при этом банки, учреждаемые в колониях, и их отделения. Немецкие империалисты с завистью смотрят на «старые» колониальные страны, обеспечившие себя в этом отношении особенно «успешно»: Англия имела в 1904 г. 50 колониальных банков с 2 279 отделениями (1910: 72 с 5449 отделениями); Франция — 20 с 136 отделениями; Голландия — 16 с 68, а Германия «всего только» 13 с 70 отделениями. Американские капиталисты, в свою очередь, завидуют английским и германским:

«В Южной Америке — жаловались они в 1916 г. — 5 германских банков имеют 40 отделений и 5 английских — 70 отделений... Англия и Германия за последние 25 лет поместили в Аргентине, Бразилии, Уругвае приблизительно 4 биллиона (млрд.) долларов, и в результате они пользуются 40 % всей торговли этих 3 стран».

Страны, вывозящие капитал, поделили мир между собою, в переносном смысле слова. Но финансовый капитал привел и к прямому разделу мира.

V. РАЗДЕЛ МИРА МЕЖДУ СОЮЗАМИ КАПИТАЛИСТОВ

Монополистические союзы капиталистов, картели, синдикаты, тресты, делят между собою прежде всего внутренний рынок, захватывая производство данной страны в свое, более или менее полное, обладание. Но внутренний рынок, при капитализме, неизбежно связан с внешним. Капитализм давно создал всемирный рынок. И по мере того, как рос вывоз капитала и расширялись всячески заграничные и колониальные связи и «сферы влияния» крупнейших монополистических союзов, дело «естественно» подходило к всемирному соглашению между ними, к образованию международных картелей.

Это — новая ступень всемирной концентрации капитала и производства, несравненно более высокая, чем предыдущие. Посмотрим, как вырастает эта сверх-монополия.

Электрическая промышленность — самая типичная для новейших успехов техники, для капитализма конца XIX и начала XX века. И вcero более развилась она в двух наиболее передовых из новых капиталистических стран - Соед. Штатах и Германии. В Германии на рост концентрации в этой отрасли особо сильное влияние оказал кризис 1900 года. Банки, к тому времени достаточно уже сросшиеся с промышленностью, в высшей степени ускорили и углубили во время этого кризиса гибель сравнительно мелких предприятий, их поглощение крупными.

«Банки — пишет Ейдэльс — отнимали руку помощи как раз у тех предприятий, которые всего более нуждались в ней, вызывая этим сначала бешеный подъем, а потом безнадежный крах тех обществ, которые были недостаточно тесно связаны с ними».

В результате концентрация после 1900 г. пошла вперед гигантскими шагами. До 1900 г. было восемь или семь «групп» в электрической промышленности, при чем каждая состояла из нескольких обществ (всего их было 28) и за каждой стояло от 2 до 11 банков: К 1908 — 1912 гг. все эти группы слились в две или одну. Вот как шел этот процесс:

ГРУППЫ В ЭЛЕКТРИЧЕСКОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

До 1910 г.

Фельтен Ламей-

и Гильом ер

Унион

A.E.G.

Сименс и Шукерт

Гальске и К^о

Берг-

ман

Кум-

мер

Фельтен и

Ламейер

A.E.G.

(«Всеобщее

электрическое

общество»)

Сименс и

Гальске-

Шукерт

Берг-

ман

Крах-

нула в

1900 г.

К 1912 г.

A.E.G.(«Всеобщее электрическое общество

Сименс и Гальске-

Шукерт

(«Тесная кооперация» с 1908 года)

Знаменитое A. E.G. ((Всеобщее общество электричества»), выросшее таким образом, господствует над 175 — 200 обществ (по системе «участий») и распоряжается общей суммой капитала приблизительно в 1'/₂ млрд. марок. Одних только прямых заграничных представительств оно имеет 34, из них 12 акционерных обществ, — более чем в 10 государствах. Еще в 1904 г. считали, что капиталы, вложенные немецкой электрической промышленностью за границей, составляли 233 млн. марок, из них 62 млн. в России. Нечего и говорить, что «Всеобщее общество электричества» представляет из себя гигантское «комбинированное» предприятие с производством — число одних только фабрикационных обществ у него равняется 16 — самых различных продуктов, от кабелей и изоляторов до автомобилей и летательных аппаратов.

Но концентрация в Европе была также составной частью процесса концентрации в Америке. Вот как шло дело:

	«Всеобщая электрическая К^о(General Electrik C^о)
Америка	К^о Томпсон – Гаустон основывает для Европы фирму	К^о Эдисона основывает для Европы фирму: «Французская К^о Эдисона» которая передает патенты немецкой фирме
Германия	«Унион К^о электричества» «Всеобщее общ-во электричества» A.E.G.
	«Всеобщее общ-во электричества» A.E.G.

Таким образом сложились две электрические «державы»: «Других, вполне независимых от них, электрических обществ, на земле нет» — пишет Гейниг в своей статье: «Путь электрического треста». О размере оборотов и величине предприятий обоих «трестов» некоторое, далеко не полное, представление дают следующие цифры:

Оборот товаров

(млн. марок)

Число служащих

Чистая прибыль

(миллионы марок)

Америка: «Всеобщая

электрическая К^о»

( G.E.C.)

1907:

1910:

252

298

28 000

32 000

35,4

45,6

Германия: «Всеобщее

общество электричества»

(A.E.G.)…………………

1907:

1911:

216

362

30 700

60 800

14,5

21,7

И вот в 1907 г. между американским и германским трестом заключен договор о дележе мира. Конкуренция устраняется. «Всеобщая электрическая К°» (G. Е. С.) «получает» Соед. Штаты и Канаду; «Всеобщему обществу электричества- (А. Е. G.) «достается» Германия, Австрия, Россия, Голландия, Дания, Швейцария, Турция, Балканы. Особые — разумеется, тайные — договоры заключены относительно «обществ-дочерей», проникающих в новые отрасли промышленности и в «новые», формально еще не поделенные, страны. Установлен взаимный обмен изобретениями и опытами.

Понятно само собою, насколько затруднена конкуренция против этого, фактически единого, всемирного треста, который распоряжается капиталом в несколько миллиардов марок и имеет свои «отделения», представительства, агентуры, связи и т. д. во всех концах мира. Но раздел мира между двумя сильными трестами, конечно, не исключает передела, если отношения силы — вследствие неравномерности развития, войн, крахов и т. п. — изменяются.

Поучительный пример попытки такого передела, борьбы за передел, представляет керосиновая промышленность.

«Керосиновый рынок мира — писал Ейдэльс в 1905 г. — и теперь еще поделен между двумя крупными финансовыми группами; американским «Керосиновым трестом» («Standard Oil К^о) Рокфеллера и хозяевами русской бакинской нефти, Ротшильдом и Нобелем. Обе группы стоят в тесной связи между собою, но их монопольному положению угрожает, в течение вот уже нескольких лет, пятеро врагов»: 1) истощение американских источников нефти; 2) конкуренционная фирма Манташева в Баку; 3) источники нефти в Австрии и 4) в Румынии; 5) заокеанские источники нефти, особенно в голландских колониях (богатейшие фирмы Самюэля и Шелля, связанные также с английским капиталом). Три последние ряда предприятий связаны с немецкими крупными банками, с крупнейшим «Немецким банком» во главе. Эти банки самостоятельно и планомерно развивали керосиновую промышленность, напр., в Румынии, чтобы иметь «свою» точку опоры. В румынской керосиновой промышленности считали в 1907 г. иностранных капиталов на 186 млн. франков, в том числе немецких 74 миллиона».

Началась борьба, которую в экономической литературе так и называют борьбой за «дележ мира». С одной стороны, «Керосиновый тpecт» Рокфеллера, желая захватить все, основал «общество-дочь» в самой Голландии, скупая нефтяные источники в Голландской Индии и желая таким образом нанести удар своему главному врагу: голландско-английскому тресту «Шелля». С другой стороны, «Немецкий банк» и другие берлинские банки стремились «отстоять» «себе» Румынию и объединить ее с Россией против Рокфеллера. Этот последний обладал капиталом неизмеримо более крупным и превосходной организацией транспорта и доставки керосина потребителям. Борьба должна была кончиться и кончилась в 1907 г. полным поражением «Немецкого банка», которому оставалось одно из двух: либо ликвидировать с миллионными потерями свои «керосиновые интересы», либо подчиниться. Выбрали последнее и заключили очень невыгодный для «Немецкого банка» договор с «Керосиновым трестом». По этому договору, «Немецкий банк» обязался «не предпринимать ничего к невыгоде американских интересов», при чем было однако предусмотрено, что договор теряет силу, если в Германии пройдет закон о государственной монополии на керосин.

Тогда начинается «керосиновая комедия». Один из финансовых королей Германии, фон Гвиннер, директор «Немецкого банка», через своего частного секретаря, Штауса, пускает в ход агитацию за керосиновую монополию. Весь гигантский аппарат крупнейшего берлинского банка, все обширные «связи» приводятся в движение, пресса захлебывается от «патриотических» криков против «ига» американского треста, и рейхстаг почти единогласно принимает 15 марта 1911 г. резолюцию, приглашающую правительство разработать проект о керосиновой монополии. Правительство ухватилось за эту «популярную» идею, и игра «Немецкого банка», который хотел вздуть своего американского контрагента и поправить свои дела посредством государственной монополии, казалась выигранной. Немецкие керосиновые короли предвкушали уже гигантские прибыли, не уступающие прибылям русских сахарозаводчиков... Но, во-первых, немецкие крупные банки перессорились между собой из-за дележа добычи, и «Учетное общество» разоблачило корыстные интересы «Немецкого банка»; во-вторых, правительство испугалось борьбы с Рокфеллером, ибо было весьма сомнительно, достанет ли Германия керосина помимо него (производительность Румынии невелика); в-третьих, подоспела миллиардная ассигновка 1913 г. на военную подготовку Германии. Проект монополии отложили. «Керосиновый трест» Рокфеллера вышел из борьбы пока победителем.

Берлинский журнал «Банк» писал по этому поводу, что бороться с «Керосиновым трестом» Германия могла бы, лишь вводя монополию электрического тока и превращая водяную силу в дешевое электричество.

Но — добавлял он — «электрическая монополия придет тогда, когда она понадобится производителям; именно тогда, когда будет стоять перед дверьми следующий крупный крах в электрической промышленности и когда те гигантские, дорогие электрические станции, которые строятся теперь повсюду частными «концернами» электрической промышленности и для которых эти «концерны» теперь уже получают известные отдельные монополии от городов, государств и пр., будут не в состоянии работать с прибылью. Тогда придется пустить в ход водяные силы; но их нельзя будет превращать на государственный счет в дешевое электричество, их придется опять-таки передать «частной монополии, контролируемой государством», потому что частная промышленность уже заключила ряд сделок и выговорила себе крупные вознаграждения... Так было с монополией кали, так есть с керосиновой монополией, так будет с монополией электричества. Пора бы нашим государственным социалистам, дающим себя ослепить красивым принципом, понять наконец, что в Германии монополии никогда не преследовали такой цели и не вели к такому результату, чтобы приносить выгоды потребителям или хотя бы предоставлять государству часть предпринимательской прибыли, а служили только к тому, чтобы оздоровлять на государственный счет частную промышленность, дошедшую почти до банкротства».

Такие ценные признания вынуждены делать буржуазные экономисты Германии. Мы видим здесь наглядно, как частные и государственные монополии переплетаются воедино в эпоху финансового капитала, как и те и другие на деле являются лишь отдельными звеньями империалистской борьбы между крупнейшими монополистами за дележ мира.

В торговом судоходстве гигантский рост концентрации привел тоже к разделу мира. В Германии выделились два крупнейших общества: «Гамбург-Америка» и «Северо-германский ллойд», оба с капиталом по 200 млн. марок (акций и облигаций), с пароходами, стоящими 185 — 189 млн. марок. С другой стороны, в Америке 1 января 1903 г. образовался так называемый трест Моргана, «Международная компания морской торговли», объединяющая американские и английские судоходные компании, числом в 9, и располагающая капиталом в 120 млн. долл. (480 млн. марок). Уже в 1903 г. между германскими колоссами и этим американо-английским трестом заключен был договор о разделе мира в связи с разделом прибыли. Немецкие общества отказались от конкуренции в деле перевозок между Англией и Америкой. Было точно установлено, кому какие гавани «предоставляются», был создан общий контрольный комитет и т. д. Договор заключен на 20 лет, с предусмотрительной оговоркой, что в случае войны он теряет силу.

Чрезвычайно поучительна также история образования «Международного рельсового картеля". В первый раз английские, бельгийские и немецкие рельсовые заводы сделали попытку основать такой картель еще в 1884 г., во время сильнейшего упадка промышленных дел. Согласились не конкурировать на внутреннем рынке вошедших в соглашение стран, а внешние поделить по норме: 66% Англии, 27% Германии и 17% Бельгии. Индия была предоставлена всецело Англии. Против одной английской фирмы, оставшейся вне соглашения, была поведена общая война, расходы на которую покрывали известным процентом с общих продаж. Но в 1886 г., когда из союза вышли две английские фирмы, он распался. Характерно, что соглашения не удавалось достигнуть во время последовавших периодов промышленного подъема.

В начале 1904 г. основан «Стальной синдикат" в Германии. В ноябре 1904 г. возобновлен «Международный рельсовый картель» по нормам: Англии 53,5%, Германии — 28,83%, Бельгии — 17,67%. Затем присоединилась Франция с нормами 4,8%, 5,8% и 6,4% в первый, второй и третий год, сверх 100%, т.е. при сумме 104,8% и т. д. В 1905 г. присоединился «Стальной трест» Соед. Штатов («Стальная корпорация»), затем Австрия и Испания.

«В данный момент — писал Фогельштейн в 1910 г. — дележ земли закончен, и крупные потребители, в первую голову государственные железные дороги, — раз мир уже поделен и с их интересами не считались — могут жить, как поэт, на небесах Юпитера».

Упомянем еще «Международный цинковый синдикат", основанный в 1909 г. и точно распределивший размеры производства между пятью группами заводов: немецких, бельгийских, французских, испанских, английских: — затем «Пороховой международный трест», этот, по словам Лифмана,

«вполне современный тесный союз между всеми немецкими фабриками взрывчатых веществ, которые затем вместе с аналогично организованными французскими и американскими динамитными фабриками поделили между собою, так сказать, весь мир».

Всего Лифман считал в 1897 г. около 40 международных картелей с участием Германии, а к 1910 г. уже около 100.

Некоторые буржуазные писатели (к которым присоединился теперь и К. Каутский, совершенно изменивший своей марксистской позиции, напр., 1909 г.) выражали то мнение, что международные картели, будучи одним из наиболее рельефных выражений интернационализации капитала, дают возможность надеяться на мир между народами при капитализме. Это мнение теоретически совершенно вздорно, а практически есть софизм и способ нечестной защиты худшего оппортунизма. Международные картели доказывают, до какой степени выросли теперь капиталистические монополии и из-за чего идет борьба между союзами капиталистов. Это последнее обстоятельство есть самое важное; только оно выясняет нам историко-экономический смысл происходящего, ибо форма борьбы может меняться и меняется постоянно в зависимости от различных, сравнительно частных и временных, причин, но сущность борьбы, ее классовое содержание не может измениться, пока существуют классы. Понятно, что в интересах, напр., немецкой буржуазии, к которой по сути дела перешел в своих теоретических рассуждениях Каутский (об этом речь пойдет еще ниже), затушевывать содержание современной экономической борьбы (раздел мира) и подчеркивать то одну, то другую форму этой борьбы. Ту же ошибку делает Каутский. И речь идет, конечно, не о немецкой, а о всемирной буржуазии. Капиталисты делят мир не по своей особой злобности, а потому, что достигнутая ступень концентрации заставляет становиться на этот путь для получения прибыли; при этом делят они его «по капиталу», «по силе» — иного способа дележа не может бить в системе товарного производства и капитализма. Сила же меняется в зависимости от экономического и политического развития; для понимания происходящего надо знать, какие вопросы решаются изменениями силы, и есть ли это — изменения «чисто» экономические или внеэкономические (напр., военные), это вопрос второстепенный, не могущий ничего изменить в основных взглядах на новейшую эпоху капитализма. Подменять вопрос о содержании борьбы и сделок между союзами капиталистов вопросом о форме борьбы и сделок (сегодня мирной, завтра немирной, послезавтра опять не мирной) значит опускаться до роли софиста.

Эпоха новейшего капитализма показывает нам, что между союзами капиталистов складываются известные отношения на почве экономического раздела мира, а рядом с этим, в связи с этим, между политическими союзами, государствами, складываются известные отношения на почве территориального раздела мира, борьбы за колонии, «борьбы за хозяйственную территорию».

VI. РАЗДЕЛ МИРА МЕЖДУ ВЕЛИКИМИ ДЕРЖАВАМИ

Географ А. Супан в своей книге о «территориальном развитии европейских колоний подводит следующий краткий итог этому развитию в конце ХIХ века:

ПРОЦЕНТ ЗЕМЕЛЬНОЙ ПЛОЩАДИ, ПРИНАДЛЕЖАЩЕЙ ЕВРОПЕЙСКИМ

КОЛОНИАЛЬНЫМ ДЕРЖАВАМ (СОЕД. ШТАТАМ В ТОМ ЧИСЛЕ)

1876

1900

Увеличено на

В Африке……

10,8 %

90,4 %

+ 79,6 %

В Полинезии..

56,8 %

98,9 %

+ 42,1 %

В Азии………

51,5 %

56,6 %

+ 5,1 %

В Австралии..

100,0 %

100,0

В Африке……

27,5 %

27,2 %

- 0,3 %

«Характеристичной чертой этого периода — заключает он — является, следовательно, раздел Африки и Полинезии».

Так как в Азии и в Америке незанятых земель, т.е. не принадлежащих никакому государству, нет, то вывод Супана приходится расширить и сказать, что характеристичной чертой рассматриваемого периода является окончательный раздел земли, окончательный не в том смысле, чтобы не возможен был передел, — напротив, переделы возможны и неизбежны, — а в том смысле, что колониальная политика капиталистических стран закончила захват незанятых земель на нашей планете. Мир впервые оказался уже поделенным, так что дальше предстоят лишь переделы, т.е. переход от одного «владельца» к другому, а не от бесхозяйности к «хозяину». Мы переживаем, следовательно, своеобразную эпоху всемирной колониальной политики, которая теснейшим образом связана с «новейшей ступенью в развитии капитализма», с финансовым капиталом. Необходимо поэтому подробнее остановиться прежде всего на фактических данных, чтобы возможно точнее выяснить как отличие этой эпохи от предыдущих, так и положение дела в настоящее время. В первую голову возникают здесь два фактических вопроса: наблюдается ли усиление колониальной политики, обострение борьбы за колонии, именно в эпоху финансового капитала, и как именно поделен мир в этом отношении в настоящее время.

Американский писатель Моррис в своей книге об «Истории колонизации» делает попытку свести данные о размерах колониальных владений Англии, Франции и Германии за разные периоды XIX века. Вот, в сокращении, полученные им итоги:

РАЗМЕР КОЛОНИАЛЬНЫХ ВЛАДЕНИЙ

	Англия		Франция		Германия
Годы	площадь (млн. кв. миль)	население (миллионы)	площадь (млн. кв. миль)	население (миллионы)	площадь (млн. кв. миль)	Население (миллионы)
1815-1830	?	126,4	0,02	0,5	-	-
1860	2,5	145,1	0,2	3,4	-	-
1880	7,7	267,9	0,7	7,5	-	-
1899	9,3	309,0	3.7	56,4	1,0	14,7

Для Англии период громадного усиления колониальных захватов приходится на 1860 —1880 гг. и очень значительного на последнее двадцатилетие XIX века. Для Франции и Германии — именно на это двадцатилетие. Мы видели выше, что период предельного развития капитализма домонополистического, капитализма с преобладанием свободной конкуренции, приходится на 1860 и 1870 годы. Мы видим теперь, что именно после этого периода начинается громадный «подъем» колониальных захватов, обостряется в чрезвычайной степени борьба за территориальный раздел мира. Несомненен, следовательно, тот факт, что переход капитализма к ступени монополистического капитализма, к финансовому капиталу связан с обострением борьбы за раздел мира.

Гобсон в своем сочинении об империализме выделяет эпоху 1884 — 1900 гг., как эпоху усиленной «экспансии» (расширения территории) главных европейских государств. По его расчету, Англия приобрела за это время 3,7 млн. кв. миль с населением в 57млн.; Франция — 3,6 млн. кв. миль с населением в 36¹/₂ млн.; Германия — 1,0 млн. кв. миль с 16,7 млн.; Бельгия — 900 тыс. кв. миль с 30 млн.; Португалия— 800 тыс. кв. миль с 9 миллионам. Погоня за колониями в конце XIX века, особенно с 1880 гг., со стороны всех капиталистических государств представляет из себя общественный факт истории дипломатии и внешней политики.

В эпоху наибольшего процветания свободной конкуренции в Англии, в 1840—1860гг., руководящие буржуазные политики ее были против колониальной политики, считали освобождение колоний, полное отделение их от Англии неизбежным и полезным делом. М. Бер указывает в своей, появившейся в 1898 г., статье о «новейшем английском империализме», как в 1852 г. такой склонный, вообще говоря, к империализму государственный деятель Англии, как Дизраэли, говорил: «Колонии, это — мельничные жернова на нашей шее». А в конце XIX века героями дня в Англии были Сесиль Роде и Джозеф Чемберлен, открыто проповедовавшие империализм и применявшие империалистскую политику с наибольшим цинизмом!

Небезынтересно, что связь чисто, так сказать, экономических и социально-политических корней новейшего империализма была уже тогда ясна для этих руководящих политиков английской буржуазии. Чемберлен проповедовал империализм как «истинную, мудрую и экономную политику», указывая особенно на ту конкуренцию, которую встречает теперь Англия на мировом рынке со стороны Германии, Америки, Бельгии. Спасение в монополии — говорили капиталисты, основывая картели, синдикаты, тресты. Спасение в монополии — вторили политические вожди буржуазии, торопясь захватить еще неподеленные части мира. А Сесиль Роде, как рассказывал его интимный друг, журналист Стэд, говорил ему по поводу своих империалистских идей в 1895 г.:

«Я был вчера в лондонском Ист-Энде (рабочий квартал) и посетил одно собрание безработных. Когда я послушал там дикие речи, которые были сплошным криком: хлеба, хлеба! Я, идя домой и размышляя о виденном, убедился более, чем прежде, в важности империализма... Моя заветная идея есть решение социального вопроса, именно: чтобы спасти сорок миллионов жителей Соединенного королевства от убийственной гражданской войны, мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями для помещения избытка населения, для приобретения новых областей сбыта товаров, производимых на фабриках и в рудниках. Империя, я всегда говорил это, есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами».

Так говорил Сесиль Роде в 1895 г., миллионер, финансовый король, главный виновник англо-бурской войны; а ведь его защита империализма только грубовата, цинична, по сути же не отличается от «теории» гг. Маслова, Зюдекума, Потресова, Давида, основателя русского марксизма* и пр. и пр. Сесиль Роде был немножко более честным социал-шовинистом...

Для того, чтобы дать возможно более точную картину территориального раздела мира и изменений в этом отношении за последние десятилетия, воспользуемся теми сводками, которые дает Супан в названном сочинении но вопросу о колониальных владениях всех. держав мира Супан берет 1876 и 1900 гг.; мы возьмем 1876 — пункт, выбранный очень удачно, ибо именно к этому времени можно, в общем и целом, считать законченным развитие западно-европейского капитализма в его до-монополистической стадии — и 1914, заменяя цифры Супана более новыми по «Географически-статистическим таблицам» Гюбнера. Супан берет только колонии; мы считаем полезным — для того, чтобы представить полную картину раздела мира, — добавить сведения, вкратце, и о неколониальных странах и о полуколониях, к которым мы относим Персию, Китай и Турцию: первая из этих стран почти целиком стала уже колонией, вторая и третья становятся таковыми.

Получаем следующие итоги:

КОЛОНИАЛЬНЫЕ ВЛАДЕНИЯ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ:

(млн. кв. км и млн. жителей)

	Колонии				Метрополии		Всего
	1876		1914		1914		1914
	кв. км	жит.	кв. км	жит	кв. км.	жит	кв. км.	жит
Англия	22,5	251,9	33,5	393,5	0,3	46,5	33,8	440,0
Россия	17,0	15,9	17,4	33,2	5,4	136,2	22,8	169,4
Франция	0,9	6,0	10,6	55,5	0,5	39,6	11,1	95,1
Германия	-	-	2,9	12,3	0,5	64,9	3,4	77,2
Соед. Штаты	-	-	0,3	9,7	9,4	97,0	9,7	106.7
Япония	-	-	0,3	19,2	0,4	53,0	0,7	72,2
Итого 6 великих держав 40,4		273,8	65,0	523,4	16,5	437,2	81,5	960,6
Колонии остальных держав (Бельгии, Голландии и пр.)….. Полуколонии (Персия, Китай, Турция)……………………… Остальные страны……………………………………………..							9,9 14,5 28,0	45,8 361,2 289,9
Вся земля……………………………………………………….							133,9	1657,0

Мы видим тут наглядно, как «закончен» был на границе XIX и XX веков раздел мира. Колониальные владения расширились после 1876 г. в гигантских размерах: более чем в полтора раза, с 40 до 65 млн. кв. км у шести крупнейших держав; прирост составляет 25 млн. кв. км, в полтора раза больше площади метрополий (16 '/₂ миллионов). Три державы не имели в 1876 г. никаких колоний, а четвертая, Франция, почти не имела их. К 1914 г. эти четыре державы приобрели колонии площадью в 14,1 млн. кв. км, т.е. приблизительно раза в полтора больше площади Европы, с населением почти в 100

* Речь идет о Г. В. Плеханове. Ред.

миллионов. Неравномерность в расширении колониального владения очень велика. Если сравнить, напр., Францию, Германию и Японию, которые не очень сильно разнятся по величине площади и по количеству населения, то окажется, что первая из этих стран приобрела почти втрое больше колоний (по площади), чем вторая и третья, вместе взятые. Но по размерам финансового капитала Франция в начале рассматриваемого периода была, может быть, тоже в несколько раз богаче Германии и Японии, взятых вместе. На размер колониальный владений, кроме чисто экономических условий, и на базе их, оказывают влияние условия географические и пр. Как ни сильно шла за последние десятилетия нивелировка мира, выравнивание условий хозяйства и жизни в различных странах под давлением крупной промышленности, обмена и финансового капитала, но все же разница остается не малая, и среди названных шести стран мы наблюдаем, с одной стороны, молодые, необыкновенна быстро прогрессировавшие капиталистические страны (Америка, Германия, Япония); с другой — страны старого капиталистического развития, которые прогрессировали в последнее время гораздо медленнее предыдущих (Франция и Англия); с третьей, страну наиболее отставшую в экономическом отношении (Россию), в которой новейше-капиталистический империализм оплетен, так сказать, особенно густой сетью отношении докапиталистических.

Рядом с колониальными владениями великих держав мы поставили небольшие колонии маленьких государств, являющиеся, так сказать, ближайшим объектом возможного и вероятного «передела» колоний. Большей частью эти маленькие государства сохраняют свои колонии только благодаря тому, что между крупными есть противоположности интересов, трения и пр., мешающие соглашению о дележе добычи. Что касается до «полуколониальных» государств, то они дают пример тех «переходных форм», которые встречаются во всех областях природы и общества. Финансовый капитал — такая крупная, можно сказать решающая сила во всех экономических и во всех международных отношениях, что он способен подчинять себе и в действительности подчиняет даже государства, пользующиеся полнейшей политической независимостью; мы увидим сейчас примеры тому. Но, разумеется, наибольшие «удобства» и наибольшие выгоды дает финансовому капиталу такое подчинение, которое связано с потерей политической независимости подчиняемыми странами и народами. Полуколониальные страны типичны, как «середина» в этом отношении. Понятно, что борьба из-за этих полузависимых стран особенно должна была обостриться в эпоху финансового капитала, когда остальной мир уже был поделен.

Колониальная политика и империализм существовали и до новейшей ступени капитализма и даже до капитализма. Рим, основанный на рабстве, вел колониальную политику и осуществлял империализм.¹⁹Но «общие» рассуждения об империализме, забывающие или отодвигающие на задний план коренную разницу общественно-экономических формаций, превращаются неизбежно в пустейшие банальности или бахвальство, вроде сравнения «великого Рима с великой Британией». Даже капиталистическая колониальная политика прежних стадий капитализма существенно отличается от колониальной политики финансового капитала.

Основной особенностью новейшего капитализма является господство монополистических союзов крупнейших предпринимателей. Такие монополии всего прочнее, когда захватываются в одни руки все источники сырых материалов, и мы видели, с каким рвением международные союзы капиталистов направляют свои усилия на то, чтобы вырвать у противника всякую возможность конкуренции, чтобы скупить, напр., железорудные земли или нефтяные источники и т. п. Владение колонией одно дает полную гарантию успеха монополии против всех случайностей борьбы с соперником —вплоть до такой случайности, когда противник пожелал бы защититься законом о государственной монополии. Чем выше развитие капитализма, чем сильнее чувствуется недостаток сырья, чем острее конкуренция и погоня за источниками сырья во всем мире, тем отчаяннее борьба за приобретение колоний.

«Можно выставить утверждение, — пишет Шильдер — которое некоторым, пожалуй, покажется парадоксальным, именно; что рост городского и промышленного населения в более или менее близком будущем гораздо скорее может встретить препятствие в недостатке сырья для промышленности, чем в недостатке предметов питания». Так, напр., обостряется недостаток дерева, которое все более дорожает, — кож, — сырья для текстильной промышленности. «Союзы промышленников пытаются создать равновесие между сельским хозяйством и промышленностью в пределах всего мирового хозяйства; как пример можно назвать существующий с 1904 г. международный союз союзов — бумагопрядильных фабрикантов в нескольких важнейших промышленных государствах; затем основанный по образцу его в 1910 г. союз европейских союзов льнопрядильщиков».

Конечно, значение такого рода фактов буржуазные реформисты и среди них особенно теперешние каутскианцы пытаются ослабить указанием на то, что сырье «можно бы» достать на свободном рынке без «дорогой и опасной» колониальной политики, что предложение сырья «можно бы» гигантски увеличить «простым» улучшением условий сельского хозяйства вообще. Но такие указания превращаются в апологетику империализма; в приукрашивание его, ибо они основываются на забвении главной особенности новейшего капитализма: монополий. Свободный рынок все более отходит в область прошлого, монополистические синдикаты и тресты с каждым днем урезывают его, а «простое» улучшение условий сельского хозяйства сводится к улучшению положения масс, к повышению заработной платы и уменьшению прибыли. Где же, кроме как в фантазии сладеньких реформистов, существуют тресты, способные заботиться о положении масс вместо завоевания колоний? Не только открытые уже источники сырья имеют значение для финансового капитала, но и возможные источники, ибо техника с невероятной быстротой развивается в наши дни, и земли, непригодные сегодня, могут быть сделаны завтра пригодными, если будут найдены новые приемы (а для этого крупный банк может снарядить особую экспедицию инженеров, агрономов и пр.), если будут произведены большие затраты капитала. То же относится к разведкам относительно минеральных богатств, к новым способам обработки и утилизации тех или иных сырых материалов и пр. и т. п. Отсюда — неизбежное стремление финансового капитала к расширению хозяйственной территории и даже территории вообще. Как тресты капитализируют свое имущество по двойной или тройной оценке, учитывая «возможные» в будущем (а не настоящие) прибыли, учитывая дальнейшие результаты монополии, так и финансовый капитал вообще стремится захватить как можно больше земель каких бы то ни было, где бы то ни было, как бы то ни было, учитывая возможные источники сырья, боясь отстать в бешеной борьбе за последние куски неподеленного миpa или за передел кусков, уже разделенных.

Английские капиталисты всячески стараются развить производство хлопка в своей колонии Египте, — в 1904 г. из 2,3 млн. га культурной земли в Египте уже 0,6 млн. было под хлопком, т.е. свыше четверти — русские в своей колонии, Туркестане, потому что таким путем они легче могут побить своих иностранных конкурентов, легче могут придти к монополизации источников сырья, к созданию более экономного и прибыльного текстильного треста с «комбинированным» производством, с сосредоточением всех стадий производства и обработки хлопка в одних руках.

Интересы вывоза капитала равным образом толкают к завоеванию колоний, ибо на колониальном рынке легче (а иногда единственно только и возможно) монополистическими путями устранить конкурента, обеспечить себе поставку, закрепить соответствующие «связи» и пр.

Внеэкономическая надстройка, вырастающая на основе финансового капитала, его политика, его идеология, усиливают стремление к колониальным завоеваниям. «Финансовый капитал хочет не свободы, а господства», справедливо говорит Гильфердинг. А один буржуазный французский писатель, как бы развивая и дополняя приведенные выше мысли Сесиля Родса,* пишет, что к экономическим причинам современной колониальной политики следует прибавить социальные:

«Вследствие растущей сложности жизни и трудности, давящей не только на рабочие массы, но и на средние классы, во всех странах старой цивилизации скопляется нетерпение, раздражение, ненависть, угрожающие общественному спокойствию; энергии, выбиваемой из определенной классовой колеи, надо найти применение, дать ей дело вне страны, чтобы не произошло взрыва внутри».

Раз идет речь о колониальной политике эпохи капиталистического империализма, необходимо отметить, что финансовый капитал и соответствующая ему международная политика, которая сводится к борьбе великих держав за экономический и политический раздел мира, создают целый ряд переходных форм государственной зависимости. Типичны для этой эпохи не только две основные группы стран: владеющие колониями и колонии, но и разнообразные формы зависимых стран, политически, формально самостоятельных, на деле же опутанных сетями финансовой и дипломатической зависимости. Одну из форм — полуколонии — мы уже указали раньше. Образцом другой является, напр., Аргентина.

«Южная Америка, а особенно Аргентина — пишет Шульце-Геверниц в своем сочинении о британском империализме — находится в такой финансовой зависимости от Лондона, что ее следует назвать почти что английской торговой колонией».

Капиталы, помещенные Англией в Аргентине, Шильдер определял, по сообщениям австро-венгерского консула в Буэнос-Айресе за 1909 г., в 8³/₄ млрд. франков. Нетрудно себе представить, какие крепкие связи получает в силу этого финансовый капитал — и его верный «друг», дипломатия — Англии с буржуазией Аргентины, с руководящими кругами всей ее экономической и политической жизни.

Несколько иную форму финансовой и дипломатической зависимости, при политической независимости, показывает нам пример Португалии. Португалия — самостоятельное, суверенное государство, но фактически в течение более 200 лет, со времени войны за испанское наследство (1700 —1714), она находится под протекторатом Англии. Англия защищала се и ее колониальные владения ради укрепления своей позиции в борьбе с своими противниками, Испанией, Францией. Англия получала в обмен торговые выгоды, лучшие условия для вывоза товаров и особенно для вывоза капитала в Португалию и ее колонии, возможность пользоваться гаванями и островами Португалии, ее кабелями и пр. и т. д. Такого рода отношения между отдельными крупными и мелкими государствами были всегда, но в эпоху капиталистического империализма они становятся всеобщей системой, входят, как часть, в сумму отношений «раздела мира», превращаются в звенья операции всемирного финансового капитала.

Чтобы покончить с вопросом о разделе мира, мы должны отметить еще следующее. Не только американская литература после испано-американской и английская после англо-бурской войн поставили этот вопрос вполне открыто и определенно в самом конце XIX и начале XX века, не только немецкая литература, всего «ревнивее» следившая за «британским империализмом», систематически оценивала этот факт, но и во французской буржуазной литературе вопрос поставлен достаточно определенно и широко, поскольку это мыслимо с буржуазной точки зрения. Сошлемся на историка Дрио, который в своей книге: «Политические и социальные проблемы в конце XIX века» в главе о «великих державах и разделе мира» писал следующее:

«В течение последних лет все свободные места на земле, за исключением Китая, заняты державами Европы и Северной Америки. На этой почве произошло уже несколько конфликтов и перемещений влияния, являющихся предвестниками более ужасных взрывов в близком будущем. Ибо приходится торопиться: нации, не обеспечившие себя, рискуют никогда не получить своей части и не принять участия в той гигантской эксплуатации земли, которая будет одним из существеннейших фактов следующего (т. е. XX) века. Вот почему вся Европа и Америка были охвачены в последнее время лихорадкой колониальных расширений, «империализма», который является самой замечательной, характерной чертой конца XIX века".

И автор добавлял:

«При этом разделе мира, в этой бешеной погоне за сокровищами и крупными рынками земли, сравнительная сила империй, основанных в этом, XIX веке, находится в полном несоответствии с тем местом, которое занимают в Европе нации, основавшие их. Державы, преобладающие в Европе, вершительницы ее судеб, не являются равным образом преобладающими во всем мире. А так как колониальное могущество, надежда обладать богатствами, еще не учтенными, окажет очевидно свое отраженное действие на сравнительную силу европейских держав, то в силу этого колониальный вопрос — «империализм», если хотите, — изменивший уже политические условия самой Европы, будет изменять их все более и более».

VII. ИМПЕРИАЛИЗМ, КАК ОСОБАЯ СТАДИЯ КАПИТАЛИЗМА

Мы должны теперь попытаться подвести известные итоги, свести вместе сказанное выше об империализме. Империализм вырос как развитие и прямое продолжение основных свойств капитализма вообще. Но капитализм стал капиталистическим империализмом лишь на определенной, очень высокой ступени своего развития, когда некоторые основные свойства капитализма стали превращаться в свою противоположность, когда по всей линии сложились и обнаружились черты переходной эпохи от капитализма к более высокому общественно-экономическому укладу. Экономически основное в этом процессе есть смена капиталистической свободной конкуренции капиталистическими монополиями. Свободная конкуренция есть основное свойство капитализма и товарного производства вообще; монополия есть прямая противоположность свободной конкуренции, но эта последняя на наших глазах стала превращаться в монополию, создавая крупное производство, вытесняя мелкое, заменяя крупное крупнейшим, доводя концентрацию производства и капитала до того, что из нее вырастала и вырастает монополия: картели, синдикаты, тресты, сливающийся с ними капитал какого-нибудь десятка ворочающих миллиардами банков. И в то же время монополии, вырастая из свободной конкуренции, не устраняют ее, а существуют над ней и рядом с ней, порождая этим ряд особенно острых и крутых противоречий, трений, конфликтов. Монополия есть переход от капитализма к более высокому строю.

Если бы необходимо было дать как можно более короткое определение империализма, то следовало бы сказать, что империализм есть монополистическая стадия капитализма. Такое определение включало бы самое главное, ибо, с одной стороны, финансовый капитал есть банковый капитал монополистически-немногих крупнейших банков, слившийся с капиталом монополистических союзов промышленников; а с другой стороны, раздел мира есть переход от колониальной политики, беспрепятственно расширяемой на незахваченные ни одной капиталистической державой области, к колониальной политике монопольного обладания территорией земли, поделенной до конца.

Но слишком короткие определения хотя и удобны, ибо подытоживают главное, — все же недостаточны, раз из них надо особо выводить весьма существенные черты того явления, которое надо определить.

Поэтому, не забывая условного и относительного значения всех определений вообще, которые никогда не могут охватить всесторонних связей явления в его полном развитии, следует дать такое определение империализма, которое бы включало следующие пять основных его признаков: 1) концентрация производства и капитала, дошедшая до такой высокой ступени развития, что она создала монополии, играющие решающую роль в хозяйственной жизни; 2) слияние банкового капитала с промышленным и создание, на базе этого «финансового капитала», финансовой олигархии; 3) вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение; 4) образуются международные монополистические союзы капиталистов, делящие мир, и 5) закончен территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами. Империализм есть капитализм на той стадии развития, когда сложилось господство монополий и финансового капитала, приобрел выдающееся значение вывоз капитала, начался раздел мира международными трестами и закончился раздел всей территории земли крупнейшими капиталистическими странами.

Мы увидим еще ниже, как можно и должно иначе определить империализм, если иметь в виду не только основные чисто-экономические понятия (которыми ограничивается приведенное определение), а историческое место данной стадии капитализма, по отношению к капитализму вообще или отношение империализма и двух основных направлений в рабочем движении. Сейчас же надо отметить, что, понимаемый в указанном смысле, империализм представляет из себя, несомненно, особую стадию развития капитализма. Чтобы дать читателю возможно более обоснованное представление об империализме, мы намеренно старались приводить как можно больше отзывов буржуазных экономистов, вынужденных признавать особенно бесспорно установленные факты новейшей экономики капитализма. С той же целью приводились подробные статистические данные, позволяющие видеть, до какой именно степени вырос банковый капитал и т. д., в чем именно выразился переход количества в качество, переход развитого капитализма в империализм. Нечего и говоритъ, конечно, что все грани в природе и обществе условны и подвижны, что было бы нелепо спорить, напр., о том, к какому году или десятилетию относится «окончательное» установление империализма.

Но спорить об определении империализма приходится прежде всего с главным марксистским теоретиком эпохи так называемого II Интернационала, т.е. 25-летия 1889 —1914 гг., Е. Каутским.

Против основных идей, выраженных в данном нами определении империализма, Каутский выступил вполне решительно и в 1915 и даже ещё в ноябре 1914 г., заявляя, что под империализмом надо понимать не «фазу» или ступень хозяйства, а политику, именно определенную политику, «предпочитаемую» финансовым капиталом, что империализм нельзя «отождествлять» с «современным капитализмом», что если понимать под империализмом «все явления современного капитализма», — картели, протекционизм, господство финансистов, колониальную политику — то тогда вопрос о необходимости империализма для капитализма сведется к «самой плоской тавтологии», ибо тогда, «естественно, империализм есть жизненная необходимость для капитализма» и т. д. Мысль Каутского мы выразим всего точнее, если приведем данное им определение империализма, направленное прямо против существа излагаемых нами идей (ибо возражения из лагеря немецких марксистов, проводивших подобные идеи в течение целого ряда лет, давно известны Каутскому, как возражения определенного течения в марксизме). Определение Каутского гласит:

«Империализм есть продукт высокоразвитого промышленного капитализма. Он состоит в стремлении каждой промышленной капиталистической нации присоединять к себе или подчинять все большие аграрные (курсив Каутского) области, без отношения к тому, какими нациями они населены».

Это определение ровнехонько никуда не годится, ибо оно односторонне, т.е. произвольно, выделяет один только национальный вопрос (хотя и в высшей степени важный как сам по себе, так и в его отношении к империализму), произвольно и неверно связывая его только с промышленным капиталом в аннектирующих другие нации странах, столь же произвольно и неверно выдвигая аннексию аграрных областей.

Империализм есть стремление к аннексиям — вот к чему сводится политическая часть определения Каутского. Она верна, но крайне неполна, ибо политически империализм есть вообще стремление к насилию и к реакции. Нас занимает здесь однако экономическая сторона дела, которую внес в свое определение сам Каутский. Неверности в определении Каутского бьют в лицо. Для империализма характерен как раз не промышленный, а финансовый капитал. Не случайность, что во Франции как раз особо быстрое развитие финансового капитала, при ослаблении промышленного, вызвало с 80-х гг. прошлого века крайнее обострение аннексионистской (колониальной) политики. Для империализма характерно как раз стремление к аннектированию не только аграрных областей, а даже самых промышленных (германские аппетиты насчет Бельгии, французские насчет Лотарингии), ибо, во-1-х, законченный раздел земли вынуждает, при переделе, протягивать руку ко всяким землям; во-2-х, для империализма существенно соревнование нескольких крупных держав в стремлении к гегемонии, т.е. к захвату земель не столько прямо для себя, сколько для ослабления противника и подрыва его гегемонии (для Германии Бельгия особенно важна, как опорный пункт против Англии; Англии Багдад, как опорный пункт против Германии²⁰ и т. д.).

Каутский ссылается в особенности — и неоднократно — на англичан, установивших будто бы чисто-политическое значение слова империализм в его, Каутского, смысле. Берем англичанина Гобсона и читаем в его сочинении «Империализм», вышедшем в 1902 году:

«Новый империализм отличается от старого, во-первых, тем, что он на место стремлений одной растущей империи ставит теорию и практику соревнующих империй, каждая из которых руководится одинаковыми вожделениями к политическому расширению и к коммерческой выгоде; во-вторых, господством над торговыми интересами интересов финансовых или относящихся к помещению капитала».

Мы видим, что Каутский абсолютно неправ фактически, в своей ссылке на англичан вообще (он мог бы сослаться разве на вульгарных английских империалистов или прямых апологетов империализма). Мы видим, что Каутский, претендуя, что он продолжает защищать марксизм, на деле делает шаг назад по сравнению с социал-либералом Гобсоном, который правильнее учитывает две «исторически-конкретные» (Каутский как раз издевается своим определением над исторической конкретностью!) особенности современного империализма: 1) конкуренцию нескольких империализмов и 2) преобладание финансиста над торговцем. А если речь идет главным образом о том, чтобы промышленная страна аннектировала аграрную, то этим выдвигается главенствующая роль торговца.

Определение Каутского - не только неверное и немарксистское. Оно служит основой целой системы взглядов, разрывающих по всей линии и с марксистской теорией и с марксистской практикой, о чем еще пойдет речь ниже. Совершенно несерьезен тот спор о словах, который поднят Каутским: назвать ли новейшую ступень капитализма империализмом или ступенью финансового капитала. Называйте, как хотите; это безразлично. Суть дела в том, что Каутский отрывает политику империализма от его экономики, толкуя об аннексиях, как «предпочитаемой» финансовым капиталом политике, и противопоставляя ей другую возможную будто бы буржуазную политику па той же базе финансового капитала. Выходит, что монополии в экономике совместимы с немонополистическим, ненасильственным, незахватным образом действий в политике. Выходит, что территориальный раздел земли, завершенный как раз в эпоху финансового капитала и составляющий основу своеобразия теперешних форм соревнования между крупнейшими капиталистическими государствами, совместим с неимпериалистской политикой. Получается затушевывание, притупление самых коренных противоречий новейшей ступени капитализма вместо раскрытия глубины их, получается буржуазный реформизм вместо марксизма.

Каутский спорит с немецким апологетом империализма и аннексий, Куновым, который рассуждает аляповато и цинично: империализм есть современный капитализм; развитие капитализма неизбежно и прогрессивно; значит, империализм прогрессивен; значит, надо раболепствовать перед империализмом и славословить! Нечто вроде той карикатуры, которую рисовали народники против русских марксистов в 1894—1895 гг.: дескать, если марксисты считают капитализм в России неизбежным и прогрессивным, то они должны открыть кабак и заняться насаждением капитализма. Каутский «возражает» Кунову: нет, империализм не есть современный капитализм, а лишь одна из форм политики современного капитализма, и мы можем и должны бороться с этой политикой, бороться с империализмом, с аннексиями и т. д.

Возражение кажется вполне благовидным, а на деле оно равняется более топкой, более прикрытой (и потому более опасной) проповеди примирения с империализмом, ибо «борьба» с политикой трестов и банков, не затрагивающая основ экономики трестов и банков, сводится к буржуазному реформизму и пацифизму, к добреньким и невинным благопожеланиям. Отговориться от существующих противоречий, забыть самые важные из них, вместо вскрытия всей глубины противоречий — вот теория Каутского, не имеющая ничего общего с марксизмом. И понятно, что такая «теория» служит только к защите идеи единства с Куновым!

«С чисто-экономической точки зрения — пишет Каутский — не невозможно, что капитализм переживет еще одну новую фазу, перенесение политики картелей на внешнюю политику, фазу ультра-империализма», т.е. сверх-империализма, объединения империализмов всего мира, а не борьбы их, фазу прекращения войн при капитализме, фазу «общей эксплуатации мира интернационально-объединенным финансовым капиталом».

На этой «теории ультра-империализма» нам придется остановиться ниже, чтобы подробно показать, до какой степени она разрывает решительно и бесповоротно с марксизмом. Здесь же нам надо, сообразно общему плану настоящего очерка, взглянуть на точные экономические данные, относящиеся к этому вопросу. «С чисто-экономической точки зрения» возможен «ультра-империализм» или это ультра-пустяки?

Если понимать под чисто-экономической точкой зрения «чистую» абстракцию, тогда все, что можно сказать, сведется к положению; развитие идет к монополиям, следовательно, к одной всемирной монополии, к одному всемирному тресту. Это бесспорно, но это и совершенно бессодержательно, вроде указания, что «развитие идет» к производству предметов питания в лабораториях. В этом смысле «теория» ультра-империализма такой же вздор, каким была бы «теория ультраземледелия».

Если же говорить о «чисто-экономических» условиях эпохи финансового капитала, как об исторически-конкретной эпохе, относящейся к началу XX века, то лучшим ответом на мертвые абстракции «ультраимпериализма» (служащие исключительно реакционнейшей цели: отвлечению внимания от глубины наличных противоречий) является противопоставление им конкретно-экономической действительности современного всемирного хозяйства. Бессодержательнейшие разговоры Каутского об ультра-империализме поощряют, между прочим, ту глубоко-ошибочную и льющую воду на мельницу апологетов империализма мысль, будто господство финансового капитала ослабляет неравномерности и противоречия внутри всемирного хозяйства, тогда как на деле оно усиливает их.

Р. Кальвер в своей небольшой книжке «Введение в всемирное хозяйство» сделал попытку свести главнейшие чисто-экономические данные, позволяющие конкретно представить взаимоотношения внутри всемирного хозяйства на рубеже XIX и XX веков. Он делит весь мир на 5 «главных хозяйственных областей»: 1) средне европейская (вся Европа кроме России и Англии); 2) британская: 3) российская; 4) восточно-азиатская и 5) американская, включая колонии в «области» тех государств, которым они принадлежат, и «оставляя в стороне» немногие, нераспределенные по областям, страны, напр., Персию, Афганистан, Аравию в Азии, Марокко и Абиссинию в Африке и т. п.

Вот, в сокращенном виде, приводимые им экономические данные об этих областях:

			Пути сообщения		Торговля	Промышленность
Главные хозяйственные области мира	Площадь (млн. кв. киломе- тров)	Насе- ление (милли- оны)	Железные дороги (тыс. километров)	Торговый флот (млн. тонн)	Ввоз и Вывоз Вместе (млрд. марок)	Добыча		Число вере- тен в хлоп- чато-бумажной промыш-ленности
Главные хозяйственные области мира	Площадь (млн. кв. киломе- тров)	Насе- ление (милли- оны)	Железные дороги (тыс. километров)	Торговый флот (млн. тонн)	Ввоз и Вывоз Вместе (млрд. марок)	камен- ного угля (млн. тонн)	чугуна (млн. тонн)	Число вере- тен в хлоп- чато-бумажной промыш-ленности
1) средне-европейские	27,6 (23,6)	388 (146)	201	8	41	251	15	26
2) британские	28,9 (28,6)	398 (355)	140	11	25	249	9	51
3) российские	22	131	63	1	3	16	3	7
4) восточно- азиатские	12	389	8	1	2	8	0,02	2
5)американские	30	148	379	6	14	245	14	19

В скобках площадь и население колоний.

Мы видим три области с высокоразвитым капитализмом (сильное развитие и путей сообщения и торговли и промышленности): среднеевропейскую, британскую и американскую. Среди них три господствующие над миром государства: Германия, Англия, Соед. Штаты. Империалистское соревнование между ними и борьба крайне обострены тем, что Германия имеет ничтожную область и мало колоний; создание «Средней Европы» еще в будущем, и рождается она в отчаянной борьбе. Пока — признак всей Европы политическая раздробленность. В британской и американской областях очень высока, наоборот, политическая концентрация, но громадное несоответствие между необъятными колониями первой и ничтожными — второй. А в колониях капитализм только начинает развиваться. Борьба за Южную Америку все обостряется.

Две области — слабого развития капитализма, российская и восточно-азиатская. В первой крайне слабая плотность населения, во второй — крайне высокая; в первой политическая концентрация велика, во второй отсутствует. Китай только еще начали делить, и борьба за него между Японией, Соед. Штатами и т. д. обостряется все сильнее.

Сопоставьте с этой действительностью — с гигантским разнообразием экономических и политических условий, с крайним несоответствием в быстроте роста разных стран и пр., с бешеной борьбой между империалистическими государствами — глупенькую побасенку Каутского о «мирном» ультра-империализме. Разве это не реакционная попытка запуганного мещанина спрятаться от грозной действительности? Разве интернациональные картели, которые кажутся Каутскому зародышами «ультра-империализма» (как производство таблеток в лаборатории «можно» объявить зародышем ультра-земледелия), не показывают нам примера раздела и передела мира, перехода от мирного раздела к не-мирному и обратно? Разве американский и пр. финансовый капитал, мирно деливший весь мир, при участии Германии, скажем, в «Международном рельсовом синдикате» или в «Международном тресте торгового судоходства», не переделяют теперь мир на основе новых отношений силы, изменяющихся совсем не-мирным путем?

Финансовый капитал и тресты не ослабляют, а усиливают различия между быстротой роста разных частей всемирного хозяйства. А раз соотношения силы изменились, то в чем может заключаться, при капитализме разрешение противоречия кроме как в силе? Чрезвычайно точные данные о различной быстроте роста капитализма и финансового капитала во всем всемирном хозяйстве мы имеем в статистике железных дорог. За последние десятилетия империалистского развития длина железных дорог изменилась так:

Железные дороги (тыс. километров)

	1890			1913
Европа	224		346		+122
Соед. Штаты Америки	268		411		+ 143
Все колонии	82 } 43	125	210 } 137	347	+128 } 222 + 94
Самостоят. и полусамостоят. госу- дарства Азии и Америки
Всего	61		1104

Быстрее всего развитие железных дорог шло, следовательно, в колониях и в самостоятельных (и полусамостоятельных) государствах Азии и Америки. Известно, что финансовый капитал 4 — 5 крупнейших капиталистических государств царит и правит здесь всецело. Двести тысяч километров новых железных дорог в колониях и в других странах Азии и Америки, это значит свыше 40 млрд. марок нового помещения капитала на особо выгодных условиях, с особыми гарантиями доходности, с прибыльными заказами для сталелитейных заводов и пр. и т. д.

Быстрее всего растет капитализм в колониях и в заокеанских странах. Среди них появляются новые империалистские державы (Япония). Борьба всемирных империализмов обостряется. Растет дань, которую берет финансовый капитал с особенно прибыльных колониальных и заокеанских предприятий. При разделе этой «добычи» исключительно высокая доля попадает в руки стран, не всегда занимающих первое место по быстроте развития производительных сил. В крупнейших державах, взятых вместе с их колониями, длина железных дорог составляла:

Тысяч километров

	1890	1913
Соед. Штаты	268	413	+ 145
Британская империя	107	208	+ 101
Россия	32	78	+ 46
Германия	43	68	+ 25
Франция	41	63	+ 22
Всего	491	830	+ 339

Итак, около 80% всего количества железных дорог сконцентрировано в 5 крупнейших державах. Но концентрация собственности на эти дороги, концентрация финансового капитала еще неизмеримо более значительна, ибо английским и французским, напр., миллионерам принадлежит громадная масса акций и облигаций американских, русских и других железных дорог.

Благодаря своим колониям Англия увеличила «свою» железнодорожную сеть на 100 тыс. километров, вчетверо больше, чем Германия. Между тем общеизвестно, что развитие производительных сил Германии за это время, и особенно развитие каменноугольного и железоделательного производства, шло несравненно быстрее, чем в Англии, не говоря уже о Франции и России. В 1892 г. Германия производила 4.9 млн. m чугуна, против 6,8 в Англии; а в 1912г. уже 17,6 против 9,0, т.е. гигантский перевес над Англией! Спрашивается, на почве капитализма какое могло быть иное средство, кроме войны, для устранения несоответствия между развитием производительных сил и накоплением капитала, с одной стороны, — разделом колонии и «сфер влияния» для финансового капитала, с другой?

VIII. ПАРАЗИТИЗМ И ЗАГНИВАНИЕ КАПИТАЛИЗМА

Нам следует остановиться теперь еще на одной очень важной стороне империализма, которая большей частью недостаточно оценивается в большинстве рассуждений на эту тему. Одним из недостатков марксиста Гильфердинга является то, что он сделал шаг назад по сравнению с немарксистом Гобсоном. Мы говорим о паразитизме, свойственном империализму.

Как мы видели, самая глубокая экономическая основа империализма есть монополия. Это — монополия капиталистическая, т.е. выросшая из капитализма и находящаяся в общей обстановке капитализма, товарного производства, конкуренции, в постоянном и безысходном противоречии с этой общей обстановкой. Но, тем не менее, как и всякая монополия, она порождает неизбежно стремление к застою и загниванию. Поскольку устанавливаются, хотя бы на время, монопольные цены, постольку исчезают до известной степени побудительные причины к техническому, а следовательно и ко всякому другому прогрессу, движению вперед; постольку является, далее, экономическая возможность искусственно задерживать технический прогресс. Пример: в Америке некий Оуэнс изобрел бутылочную машину, производящую революцию в выделке бутылок. Немецкий картель бутылочных фабрикантов скупает патенты Оуэнса и кладет их под сукно, задерживает их применение. Конечно, монополия при капитализме никогда не может полностью и на очень долгое время устранить конкуренции с всемирного рынка (в этом, между прочим, одна из причин вздорности теории ультра-империализма). Конечно, возможность понизить издержки производства и повысить прибыли посредством введения технических улучшений действует в пользу изменений. Но тенденция к застою и загниванию, свойственная монополии, продолжает в свою очередь действовать, и в отдельных отраслях промышленности, в отдельных странах, на известные промежутки времени она берет верх.

Монополия обладания особенно обширными, богатыми или удобно расположенными колониями действует в том же направлении.

Далее. Империализм есть громадное скопление в немногих странах денежного капитала, достигающего, как мы видели, 100 — 150 млрд. франков ценных бумаг. Отсюда — необычайный рост класса или, вернее, слоя рантье, т.е. лиц, живущих «стрижкой купонов», — лиц, совершенно отделенных от участия в каком бы то ни было предприятии — лиц, профессией которых является праздность. Вывоз капитала, одна из самых существенных экономических основ империализма, еще более усиливает; эту полнейшую оторванность от производства слоя рантье, налагает отпечаток паразитизма на всю страну, живущую эксплуатацией труда нескольких заокеанских стран и колоний.

«В 1893 г. — пишет Гобсон — британский капитал, помещенный за границей, составлял около 15 % всего богатства Соединенного королевства».

Напомним, что к 1915 г. этот капитал увеличился приблизительно в 2^J/₂ раза.

«Агрессивный империализм, — читаем далее у Гобсона—который стоит так дорого плательщикам налогов и имеет так мало значения для промышленника и торговца,... есть источник больших прибылей для капиталиста, ищущего помещения своему капиталу»... (по-английски это понятие выражается одним словом: «инвестор» — «поместитель». рантье)... «Весь годичный доход, который Великобритания получает от всей своей внешней и колониальной торговли, ввоза и вывоза, определяется статистиком Гиффеном в 18 млн. фунтов стерлингов (около 170 млн. р.) за 1899 г., считая по 2 1/2 % на весь оборот в 800 млн. фунтов стерлингов».

Как ни велика эта сумма, она не может объяснить агрессивного империализма Великобритании. Его объясняет сумма в 90 —100 млн. фунтов стерлингов, представляющая доход от «помещенного» капитала, доход слоя рантье.

Доход рантье впятеро превышает доход от внешней торговли в самой «торговой» стране мира! Вот сущность империализма и империалистического паразитизма.

Понятие: «государство-рантье» (Bentnerstaat), или государство-ростовщик, становится поэтому общеупотребительным в экономической литературе об империализме. Мир разделился на горстку государств-ростовщиков и гигантское большинство государств-должников.

«Среди помещений капитала за границей — пишет Шульце-Геверниц — на нервом месте стоят такие, которые падают на страны, политически зависимые или союзные: Англия дает взаймы Египту, Японии, Китаю, Южной Америке. Ее военный флот играет роль, в случае крайности, судебного пристава. Политическая сила Англии оберегает ее от возмущения должников».

Сарториус фон Вальтерсхаузен в своем сочинении «Народно-хозяйственная система помещения капитала за границей» выставляет образцом «государства-рантье» Голландию и указывает, что таковыми становятся теперь Англия и Франция. Шильдер считает, что пять промышленных государств являются «определенно выраженными странами-кредиторами»: Англия, Франция, Германия, Бельгия и Швейцария. Голландию он не относит сюда только потому, что она «мало индустриальная». Соед. Штаты являются кредитором лишь по отношению к Америке.

«Англия — пишет Шульце-Геверниц — перерастает постепенно из промышленного государства в государство-кредитора. Несмотря на абсолютное увеличение промышленного производства и промышленного вывоза, возрастает относительное значение для всего народного хозяйства доходов от процентов и дивидендов, от эмиссий, комиссий и спекуляции. По моему мнению, именно этот факт является экономической основой империалистического подъема. Кредитор прочнее связан с должником, чем продавец с покупателем».

Относительно Германии издатель берлинского журнала «Банк» А. Лансбург писал в 1911 г. в статье: «Германия — государство рантье" следующее:

«В Германии охотно посмеиваются над склонностью к превращению в рантье, наблюдаемой во Франции. Но при этом забывают, что, поскольку дело касается буржуазии, германские условия все более становятся похожими на французские».

Государство-рантье есть государство паразитического, загнивающего капитализма, и это обстоятельство не может не отражаться как "на всех социально-политических условиях данных стран вообще, так и на двух основных течениях в рабочем движении в особенности. Чтобы показать это возможно нагляднее, предоставим слово Гобсону, который всего более «надежен», как свидетель, ибо его невозможно заподозрить в пристрастии к «марксистскому правоверию», а с другой стороны, он — англичанин, хорошо знающий положение дел в стране, наиболее богатой и колониями и финансовым капиталом и империалистским опытом.

Описывая, под живым впечатлением англо-бурской войны,⁸ связь империализма с интересами «финансистов», рост их прибылей от подрядов, поставок и пр., Гобсон писал:

"Направителями этой определенно паразитической политики являются капиталисты; но те же самые мотивы оказывают действие и на специальные разряды рабочих. Во многих городах самые важные отрасли промышленности зависят от правительственных заказов; империализм центров металлургической и кораблестроительной промышленности зависит в немалой степени от этого факта».

Двоякого рода обстоятельства ослабляли, по мнению автора, силу старых империй: 1) «экономический паразитизм» и 2) составление войска из зависимых народов.

«Первое есть обычай экономического паразитизма, в силу которого господствующее государство использует свои провинции, колонии и зависимые страны для обогащения своего правящего класса и для подкупа своих низших классов, чтобы они оставались спокойными».

Для экономической возможности такого подкупа, в какой бы форме он ни совершался, необходима — добавим от себя — монополистически высокая прибыль.

Относительно второго обстоятельства Гобсон пишет:

«Один из наиболее странных симптомов слепоты империализма является та беззаботность, с которой Великобритания, Франция и другие империалистские нации становятся на этот путь. Великобритания пошла дальше всех. Большую часть, тех сражений, которыми мы завоевали нашу индийскую империю, вели наши войска, составленные из туземцев; в Индии, как последнее время и в Египте, большие постоянные армии находятся под начальством британцев: почти все войны, связанные с покорением нами Африки, за исключением ее южной части, проведены для нас туземцами».

Перспектива раздела Китая вызывает у Гобсона такую экономическую оценку:

«Большая часть Западной Европы могла бы тогда принять вид и характер, который теперь имеют части этих стран: юг Англии, Ривьера, наиболее посещаемые туристами и населенные богачами места Италии и Швейцарии, именно: маленькая кучка богатых аристократов, получающих дивиденды и пенсии с далекого Востока, с несколько более значительной группой профессиональных служащих и торговцев и с более крупным числом домашних слуг и рабочих в перевозочной промышленности и в промышленности, занятой окончательной отделкой фабрикатов. Главные же отрасли промышленности исчезли бы, и массовые продукты питания, массовые полуфабрикаты притекали бы, как дань, из Азии и из Африки». «Вот какие возможности открывает перед наша более широкий союз западных государств, европейская федерация великих держав: она не только не двигала бы вперед дело всемирной цивилизации, а могла бы означать гигантскую опасность западного паразитизма: выделить группу передовых промышленных наций, высшие классы которых получают громадную дань с Азии и с Африки и при помощи этой дани содержат большие прирученные массы служащих и слуг, занятых уже не производством массовых земледельческих и промышленных продуктов, а личным услужением или второстепенной промышленной работой под контролем новой финансовой аристократии. Пусть те, кто готов отмахнуться от такой теории» (надо было сказать: перспективы) «как незаслуживающей рассмотрения, вдумаются в экономические и социальные условия тех округов современной Южной Англии, которые уже приведены в такое положение. Пусть они подумают, какое громадное расширение такой системы стало бы возможным, если бы Китай был подчинен экономическому контролю подобных групп финансистов, «поместителей капитала», их политических и торгово-промышленных служащих, выкачивающих прибыль из величайшего потенциального резервуара, который только знал когда-либо мир, с целью потреблять эти прибыли в Европе. Разумеется, ситуация слишком сложна, игра мировых сил слишком трудно поддается учету, чтобы сделать очень вероятным это или любое иное истолкование будущего в одном только направлении. Но те влияния, которые управляют империализмом Западной Европы в настоящее время, двигаются в этом направлении и, если они не встретят противодействия, если они не будут отвлечены в другую сторону, они работают в направлении именно такого завершения процесса».

Автор совершенно прав: если бы силы империализма не встретили противодействия, они привели бы именно к этому. Значение «Соед. Штатов Европы» в современной, империалистской, обстановке оценено здесь правильно. Следовало бы лишь добавить, что и внутри рабочего движения оппортунисты, победившие ныне на время в большинстве стран, «работают» систематически и неуклонно именно в таком направлении. Империализм, означая раздел мира и эксплуатацию не одного только Китая, означая монопольно-высокие прибыли для горстки богатейших стран, создает экономическую возможность подкупа верхних прослоек пролетариата и тем питает, оформливает, укрепляет оппортунизм. Не следует лишь забывать тех противодействующих империализму вообще и оппортунизму в частности сил, которых естественно не видеть социал-либералу Гобсону.

Немецкий оппортунист Гергард Гильдебранд, который в свое время был исключен из партии за защиту империализма, а ныне мог бы быть вождем так называемой «социал-демократической» партии Германии; хорошо дополняет Гобсона, проповедуя «Соед. Штаты Западной Европы» (без России) в целях «совместных» действий... против африканских негров, против «великого исламистского движения», для содержания «сильного войска и флота», против «японо-китайской коалиции» и пр.

Описание «британского империализма» у Шульце-Геверница показывает нам те же черты паразитизма. Народный доход Англии приблизительно удвоился с 1865 по 1898 г., а доход «от заграницы» за это время возрос в девять раз. Если «заслугой» империализма является «воспитание негра к труду» (без принуждения не обойтись...), то «опасность» империализма состоит в том, что

«Европа свалит физический труд— сначала сельскохозяйственный и горный, а потом и более грубый промышленный — на плечи темнокожего человечества, а сама успокоится на роли рантье, подготовляя, может быть, этим экономическую, а затем и политическую эмансипацию краснокожих и темнокожих рас».

Все большая часть земли в Англии отнимается от сельскохозяйственного производства и идет под спорт, под забаву для богачей. Про Шотландию — самое аристократическое место охоты и другого спорта — говорят, что «она живет своим прошлым и мистером Карнеджи» (американским миллиардером). На одни только скачки и на охоту за лисицами Англия расходует ежегодно 14 млн. фунтов стерлингов (около 130 млн. рублей). Число рантье в Англии составляет около 1 миллиона. Процент производительного населения понижается:

Население Англии

(миллионы)

Число рабочих в

главных отраслях

промышленности

(миллионы)

Процент к

населению

1851

17,9

4.1

23 %

1901

32,5

4,9

15 %

И, говоря об английском рабочем классе, буржуазный исследователь «британского империализма начала XX века» вынужден систематически проводить разницу между «верхним слоем» рабочих и «собственно пролетарским низшим слоем». Верхний слой поставляет массу членов кооперативов и профессиональных союзов, спортивных обществ и многочисленных религиозных сект. К eго уровню приноровлено избирательное право, которое в Англии «все еще достаточно ограниченное, чтобы исключать собственно-пролетарский низший слой»!! Чтобы прикрасить положение английского рабочего класса, обыкновенно говорят только об этом верхнем слое, составляющем меньшинство пролетариата: напр.,

«вопрос о безработице есть преимущественно вопрос, касающийся Лондона и пролетарского низшего слоя, с которым политики мало считаются..»

Надо было сказать: с которым буржуазные политиканы и «социалистические» оппортунисты мало считаются.

К числу особенностей империализма, которые связаны с описываемым кругом явлений, относится, уменьшение эмиграции из империалистских стран и увеличение иммиграции (прихода рабочих и переселения) в эти страны из более отсталых стран, с более низкой заработной платой. Эмиграция из Англии, как отмечает Гобсон, падает с 1884 г.: она составляла 242 тыс. в этом году и 169 тыс. в 1900 году. Эмиграция из Германии достигла максимума за 10-летие 1881 — 1890гг.: 1 453 тыс., падая в два следующие десятилетия до 544 и до 341 тысяч. Зато росло число рабочих, приходящих в Германию из Австрии, Италии, России и пр. По переписи 1907 г., в Германии было 1 342 294 иностранца, из них рабочих промышленных — 440 800, сельских — 257 329. Во Франции рабочие в горной промышленности «в значительной части» иностранцы: поляки, итальянцы, испанцы. В Соед. Штатах иммигранты из Восточной и Южной Европы занимают наихудше оплачиваемые места, а американские рабочие дают наибольший процент выдвигающихся в надсмотрщики и получающих наилучше оплачиваемые работы. Империализм имеет тенденцию и среди рабочих выделить привилегированные разряды и отколоть их от широкой массы пролетариата.

Необходимо отметить, что в Англии тенденция империализма раскалывать рабочих и усиливать оппортунизм среди них, порождать временное загнивание рабочего движения, сказалась гораздо раньше, чем конец XIX и начало XX века. Ибо две крупные отличительные черты империализма имели место в Англии с половины XIX века: громадные колониальные владения и монопольное положение на всемирном рынке. Маркс и Энгельс систематически, в течение ряда десятилетий, прослеживали эту связь оппортунизма в рабочем движении с империалистическими особенностями английского капитализма. Энгельс писал, напр., Марксу 7 октября 1858 г.:

«Английский пролетариат фактически все более и более обуржуазивается, так что эта самая буржуазная из всех наций хочет, по-видимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует весь мир, это до известной степени правомерно».

Почти четверть века спустя, в письме от 11 августа 1881 г., он говорит о

«худших английских тред-юнионах, которые позволяют руководить собою людям, купленным буржуазию или, по крайней мере, оплачиваемым ею».

А в письме к Каутскому от 12 сентября 1882 г. Энгельс писал:

«Вы спрашиваете меня, что думают английские рабочие о колониальной политике? То же самое, что они думают о политике вообще. Здесь нет рабочей партии, есть только консервативные и либеральные радикалы, а рабочие преспокойно пользуются вместе с ними колониальной монополией Англии и ее монополией на всемирном рынке». (То же самое изложено Энгельсом для печати в предисловии ко 2 изданию «Положения рабочего класса в Англии», 1892 год. ^2l)

Здесь ясно указаны причины и следствия. Причины: 1) эксплуатация данной страной всего мира; 2) ее монопольное положение на всемирном рынке; 3) ее колониальная монополия. Следствия: 1) обуржуазивание части английского пролетариата; 2) часть его позволяет руководить собой людям, купленным буржуазией, или, по крайней мере оплачиваемым, ею. Империализм начала XX века докончил раздел мира горсткой государств, из которых каждое эксплуатирует теперь (в смысле извлечения сверхприбыли) немногим меньшую часть «всего мира», чем Англия в 1858 г.; каждое занимает монопольное положение на всемирном рынке благодаря трестам, картелям, финансовому капиталу, отношениям кредитора к должнику; каждое имеет до известной степени колониальную монополию (мы видели, что из 75 млн. кв. км всех колоний мира 65 млн., т.е. 86% сосредоточено в руках шести держав; 61 млн., т.е. 81% сосредоточено в руках 3 держав).

Отличие теперешнего положения состоит в таких экономических и политических условиях, которые не могли не усилить непримиримость оппортунизма с общими и коренными интересами рабочего движения: империализм из зачатков вырос в господствующую систему; капиталистические монополии заняли первое место в народном хозяйстве и в политике; раздел мира доведен до конца; а с другой стороны вместо — безраздельной монополии Англии мы видим борьбу за участие в монополии между небольшим числом империалистических держав, характеризующую все начало XX века. Оппортунизм не может теперь оказаться полным победителем в рабочем движении одной из стран на длинный ряд десятилетий, как победил оппортунизм в Англии во второй половине XIX столетия, но он окончательно созрел, перезрел и сгнил в ряде стран, вполне слившись с буржуазной политикой, как социал-шовинизм.*

* Русский социал-шовинизм г.г. Потресовых, Чхенкели, Масловых и т. д. как в своем откровенном виде, так и в прикровенном (гг. Чхеидзе, Скобелев, Аксельрод, Мартов и пр.), тоже вырос из русской разновидности оппортунизма, именно из ликвидаторства.

IX. КРИТИКА ИМПЕРИАЛИЗМА

Критику империализма мы понимаем в широком смысле слова, как отношение к политике империализма различных классов общества в связи с их общей идеологией.

Гигантские размеры финансового капитала, концентрированного в немногих руках и создающего необыкновенно широко раскинутую и густую сеть отношений и связей, подчиняющую ему массу не только средних и мелких, но и мельчайших капиталистов и хозяйчиков, — с одной стороны, а с другой, обостренная борьба с другими национально-государственными группами финансистов за раздел мира и за господство над другими странами, — все это вызывает повальный переход всех имущих классов на сторону империализма. «Всеобщее» увлечение его перспективами, бешеная защита империализма, всевозможное приукрашивание его — таково знамение времени. Империалистская идеология проникает и в рабочий класс. Китайская стена не отделяет его от других классов. Если вожди теперешней так называемой «социал-демократической» партии Германии получили по справедливости название «социал-империалистов», т.е. социалистов на словах, империалистов на деле, то Гобсон еще в 1902 г. отметил существование «фабианских империалистов» в Англии, принадлежащих к оппортунистическому «Фабианскому обществу».⁸⁴

Буржуазные ученые и публицисты выступают защитниками империализма обыкновенно в несколько прикрытой форме, затушевывая полное господство империализма и его глубокие корни, стараясь выдвинуть на первый план частности и второстепенные подробности, усиливаясь отвлечь внимание от существенного совершенно несерьезными проектами «реформ» вроде полицейского надзора за трестами или банками и т. п. Реже выступают циничные, откровенные империалисты, имеющие смелость признать нелепость мысли о реформировании основных свойств империализма.

Приведем один пример. Немецкие империалисты в издании: «Архив всемирного хозяйства» стараются следить за национально-освободительными движениями в колониях, особенно, разумеется, немецких. Они отмечают брожение и протесты в Индии, движение в Натале (Южная Африка), в Голландской Индии и т. д. Один из них в заметке по поводу английского издания, дающего отчет о конференции подчиненных наций и рас, состоявшейся 28 — 30 июня 1910 г. из представителей различных, находящихся под чужестранным господством, народов Азии. Африки, Европы, пишет, оценивая речи на этой конференции:

«С империализмом, говорят нам, надо бороться; господствующие государства, должны признать право подчиненных народов на самостоятельность; международный трибунал должен наблюдать за исполнением договоров, заключенных между великими державами и слабыми народами. Дальше этих невинных пожеланий конференция не идет. Мы не видим и следа понимания той истины, что империализм неразрывно связан с капитализмом в его теперешней форме и что поэтому (!!) прямая борьба с империализмом безнадежна, разве если ограничиваться выступлением против отдельных, особенно отвратительных, эксцессов».

Так как реформистское исправление основ империализма - есть обман, «невинное пожелание», так как буржуазные представители угнетенных наций не идут «дальше» вперед, поэтому буржуазный представитель угнетающей нации идет «дальше» назад, к раболепству перед империализмом, прикрытому претензией на «научность». Тоже «логика»!

Вопросы о том, возможно ли реформистское изменение основ империализма, вперед ли идти, к дальнейшему обострению и углублению противоречий, порождаемых им, или назад, к притуплению их, являются коренными вопросами критики империализма. Так как политическими особенностями империализма являются реакция по всей линии и усиление национального гнета в связи с гнетом финансовой олигархии и устранением свободной конкуренции, то мелкобуржуазно-демократическая оппозиция империализму выступает едва ли не во всех империалистских странах начала XX века. И разрыв с марксизмом со стороны Каутского и широкого интернационального течения каутскианства состоит именно в том, что Каутский не только не позаботился, не сумел противопоставить себя этой мелкобуржуазной, реформистской, экономически в основе своей реакционной, оппозиции, а напротив слился с ней практически.

В Соед. Штатах империалистская война против Испании 1898 г.⁷вызвала оппозицию «антиимпериалистов», последних могикан буржуазной демократии, которые называли войну эту «преступной», считали нарушением конституции аннексию чужих земель, объявляли «обманом шовинистов» поступок по отношению к вождю туземцев на Филиппинах, Агвинальдо (ему обещали свободу его страны, а потом высадили американские войска и аннектировали Филиппины), — цитировали слова Линкольна:

«Когда белый человек сам управляет собой, это — самоуправление; когда он управляет сам собой и вместе с тем управляет другими, это уже не самоуправление, это — деспотизм».

Но пока вся эта критика боялась признать неразрывную связь империализма с трестами и, следовательно, основами капитализма, боялась присоединиться к силам, порождаемым крупным капитализмом и его развитием, она оставалась «невинным пожеланием».

Такова же основная позиция Гобсона в его критике империализма. Гобсон предвосхитил Каутского, восставая против «неизбежности империализма» и апеллируя к необходимости «поднять потребительную способность» населения (при капитализме!). На мелкобуржуазной точке зрения в критике империализма, всесилия банков, финансовой олигархии и пр. стоят цитированные неоднократно нами Агад, А.Ланебург, Л. Эшвегэ, а из французских писателей — Виктор Берар, автор поверхностной книги: «Англия и империализм», вышедшей в 1900 году.

Все они, нисколько не претендуя на марксизм, противопоставляют империализму свободную конкуренцию и демократию, осуждают затею Багдадской железной дороги,¹⁵ ведущую к конфликтам и войне, высказывают «невинные пожелания» мира и т. п. — вплоть до статистика международных эмиссий А. Неймарка, который, подсчитывая сотни миллиардов франков «международных» ценностей, восклицал в 1912 г.: «Возможно ли предположить, чтобы мир мог быть нарушен?.. чтобы при таких громадных цифрах рисковали вызвать войну?».

Со стороны буржуазных экономистов такая наивность не удивительна; им же притом и выгодно казаться столь наивными и «всерьез» говорить о мире при империализме. Но что же осталось от марксизма у Каутского, когда он в 1914,1915,1916 гг. становится на ту же буржуазно-реформистскую точку зрения и утверждает, что «все согласны» (империалисты, якобы-социалисты и социал-пацифисты) насчет мира? Вместо анализа и вскрытия глубины противоречий империализма мы видим одно лишь реформистское «невинное желание» отмахнуться, - отговориться от них.

Вот образчик экономической критики империализма Каутским. Он берет данные о вывозе и ввозе Англии из Египта за 1872 и 1912 гг.; оказывается, что этот вывоз и ввоз рос слабее, чем общий вывоз и ввоз Англии. И Каутский умозаключает:

«Мы не имеем никаких оснований полагать, что без военного занятия Египта торговля с ним выросла бы меньше под влиянием простого веса экономических факторов». «Стремления капитала к расширению» «лучше всего могут быть достигнуты не насильственными методами империализма, а мирной демократией».

Это рассуждение Каутского, на сотни ладов перепеваемое его российским оруженосцем (и российским прикрывателем социал-шовинистов) г. Спектатором, составляет основу каутскианской критики империализма и на нем надо поэтому подробнее остановиться. Начнем с цитаты из Гильфердинга, выводы которого Каутский много раз, в том числе в апреле 1915 г., объявлял «единогласно принятыми всеми социалистическими теоретиками».

«Не дело пролетариата — пишет Гильфердинг — более прогрессивной капиталистической политике противопоставлять оставшуюся позади эру свободной торговли и враждебного отношения к государству. Ответом пролетариата на экономическую политику финансового капитала, на империализм, может быть не свобода торговли, а только социализм. Не такой идеал, как восстановление свободной конкуренции — он превратился теперь в реакционный идеал — может быть теперь целью пролетарской политики, а единственно лишь полное уничтожение конкуренции посредством устранения капитализма».

Каутский порвал с марксизмом, защищая для эпохи финансового капитала «реакционный идеал», «мирную демократий», «простой вес экономических факторов», — ибо этот идеал объективно тащит назад, от монополистического капитализма к немонополистическому, является реформистским обманом.

Торговля с Египтом (или с другой колонией или полуколонией) «выросла бы» сильнее без военного занятия, без империализма, без финансового капитала. Что это значит? Что капитализм развивался бы быстрее, если бы свободная конкуренция не ограничивалась ни монополиями вообще, ни «связями» или гнетом (т.е. тоже монополией) финансового капитала, ни монопольным обладанием колониями со «стороны отдельных стран»?

Другого смысла рассуждения Каутского иметь не могут, а этот «смысл» есть бессмыслица. Допустим, что да, что свободная конкуренция, без каких бы то ни было монополий, развивала бы капитализм и торговлю быстрее. Но ведь чем быстрее идет развитие торговли и капитализма, тем сильнее концентрация производства и капитала, рождающая монополию. И монополии уже родились — именно из свободной конкуренции! Если даже монополии стали теперь замедлять развитие, все-таки это не довод за свободную конкуренцию, которая невозможна после того, как она родила монополии.

Как ни вертите рассуждения Каутского, ничего кроме реакционности и буржуазного реформизма в нем нет.

Если исправить это рассуждение, и сказать, как говорит Спектатор: торговля английских колоний с Англией развивается теперь медленнее, чем с другими странами, — это тоже не спасает Каутского. Ибо Англию побивает тоже монополия, тоже империализм, только другой страны (Америки, Германии). Известно, что картели привели к охранительным пошлинам нового, оригинального типа: охраняются (это отметил еще Энгельс в III томе «Капитала») ²² как раз те продукты, которые способны к вывозу. Известна, далее, свойственная картелям и финансовому капиталу система «вывоза по бросовым ценам», «выбрасывания», как говорят англичане: внутри страны картель продает свои продукты по монопольно-высокой цене, а за границу сбывает втридешева, — чтобы подорвать конкурента, чтобы расширять до максимума свое производство и т. д. Если Германия быстрее развивает свою торговлю с английскими колониями, чем Англия, — это доказывает лишь, что германский империализм свежее, сильнее, организованнее, выше английского, но вовсе не доказывает «перевеса» свободной торговли, ибо борется не свободная торговля с протекционизмом, с колониальной зависимостью, а борется один империализм против другого, одна монополия против другой, один финансовый капитал против другого. Перевес немецкого империализма над английским сильнее, чем стена колониальных границ или протекционных пошлин: делать отсюда «довод» за свободную торговлю и «мирную демократию» есть пошлость, забвение основных черт и свойств империализма, замена марксизма мещанским реформизмом.

Интересно, что даже буржуазный экономист А. Лансбург, критикующий империализм так же мещански, как Каутский, подошел все же к более научной обработке данных торговой статистики. Он взял сравнение не одной случайно выхваченной страны и только колония с остальными странами, а сравнение вывоза из империалистской страны 1) в страны финансово зависимые от нее, занимающие у нее деньги и 2) в страны финансово независимые. Получилось следующее:

Вывоз из Германии (млн.марок)

В страны, финансово зависимые от Германии		1889 г.	1903 г.	Увелич. В %
	Румыния	48.2	70,8	+ 47%
	Португалия	19,0	32,8	+73 %
	Аргентина	60,7	147,0	+143 %
	Бразилия	48,7	84,5	+73 %
	Чили	28,3	52,4	+85 %
	Турция	29,9	64,0	+114 %
	Итого:	234,8	451,5	+92 %
В страны, финансово независимые от Германии	Великобритания	651,8	997,4	+53 %
	Франция	210,2	437,9	+108 %
	Бельгия	137,2	322,8	+135 %
	Швейцария	177,4	401,1	+127 %
	Австралия	21,2	64,5	+205%
	Голландская Индия	8,8	40,7	+462 %
	Итого:	1206,6	2264,4	87 %

Лансбург не подвел итогов и поэтому странным образом не заметил, что если эти цифры что-либо доказывают, то только против него, ибо вывоз в финансово зависимые страны возрос все же быстрее, хотя и немногим, чем в финансово независимые (подчеркиваем «если», ибо статистика Лансбурга далеко еще не полна). Прослеживая связь вывоза с займами, Лансбург пишет: «В 1890—1891 г. был заключен румынский заем при посредстве немецких банков, которые уже в предыдущие годы давали ссуды под него. Заем служил главным образом для покупки железнодорожного материала, который получался из Германии. В 1891 г. немецкий вывоз в Румынию составлял 55 млн. марок. В следующем году он упал до 39,4 млн. и с перерывами, упал до 25.4 млн. в 1900 году. Лишь в самые последние годы достигнут снова уровень 1891 г. — благодаря двум новым займам.

«Немецкий вывоз в Португалию возрос вследствие займов 1888 —1889 до 21,1 млн. (1890); затем в два следующие года упал до 16,2 и 7,4 млн. и достиг своего старого уровня лишь в 1903 году.

«Еще рельефнее данные о немецко-аргентинской торговле. Вследствие займов 1888 и 1890 гг. немецкий вывоз в Аргентину достиг в 1889 г. 60,7 миллионов. Два года спустя вывоз составлял всего 18,6 млн., меньше третьей части прежнего. Лишь в 1901 г. достигнут и превзойден уровень 1889 г., что было связано с новыми государственными и городскими займами денег на постройку электрических заводов и с другими кредитными операциями».

«Вывоз в Чили возрос вследствие займа 1889 г. до 45,2 млн. (1892) и упал затем через, год до 22,5 миллионов. После нового займа, заключенного при посредстве немецких банков в 1906 г., вывоз поднялся до 84,7 млн. (1907), чтобы вновь упасть до 52.4 млн. в 1908 году».

Лансбург выводит из этих фактов забавную мещанскую мораль, как непрочен и неравномерен вывоз, связанный с займами, как нехорошо вывозить капиталы за границу вместо того, чтобы «естественно» и «гармонично» развивать отечественную промышленность, как «дорого» обходятся Круппу многомиллионные бакшиши * при иностранных займах и т. п. Но факты говорят ясно: повышение вывоза как раз связано с мошенническими проделками финансового капитала, который не заботится о буржуазной морали и дерет две шкуры с вола: во-первых, прибыль с займа, во-вторых, прибыль с того же займа, когда он идет на покупку изделий Круппа или железнодорожных материалов «Стального синдиката» и пр.

* По-татарски — взятка. Ред.

Повторяем, мы вовсе не считаем статистику Лансбурга совершенством, но ее обязательно было привести, ибо она научнее, чем статистика Каутского и Спектатора, ибо Лансбург намечает правильный подход к вопросу. Чтобы рассуждать о значении финансового капитала в деле вывоза и т. п., надо уметь выделить связь вывоза специально и только с проделками финансистов, специально и только со сбытом картельных продуктов и т. д. А сравнивать попросту колонии вообще и не-колонии, один империализм и другой империализм, одну полуколонию или колонию (Египет) и все остальные страны значит обходить и затушевывать как раз суть дела.

Теоретическая критика империализма у Каутского потому и не имеет ничего общего с марксизмом, потому и годится только как подход к проповеди мира и единства с оппортунистами и социал-шовинистами, что эта критика обходит и затушевывает как раз самые глубокие и коренные противоречия империализма: противоречие между монополиями и существующей рядом с ними свободной конкуренцией, между гигантскими «операциями» (и гигантскими прибылями) финансового капитала и «честной» торговлей на вольном рынке, между картелями и трестами, с одной стороны, и некартелированной промышленностью, с другой, и т. д.

Совершенно такой же реакционный характер носит пресловутая теория «ультра-империализма», сочиненная Каутским. Сравните его рассуждение на эту тему в 1915 г. с рассуждением Гобсона в 1902 году.

Каутский:

«... Не может ли теперешняя империалистская политика быть вытеснена новою, ультра-империалистскою, которая поставит на место борьбы национальных финансовых капиталов между собою общую эксплуатацию мира интернационально-объединенным финансовым капиталом? Подобная новая фаза капитализма во всяком случае мыслима. Осуществима ли она, для решения этого нет еще достаточных предпосылок».

Гобсон:

«Христианство, упрочившееся в немногих крупных федеральных империях, из которых каждая имеет ряд нецивилизованных колоний и зависимых стран, кажется многим наиболее законным развитием современных тенденций и притом таким развитием, которое дало бы больше всего надежды на постоянный мир на прочной базе интер-империализма».

Ультра-империализмом или сверх-империализмом назвал Каутский то, что Гобсон за 13 лет до него назвал интер-империализмом или между-империализмом. Кроме сочинения нового премудрого словечка, посредством замены одной латинской частички другою, прогресс «научной» мысли у Каутского состоит только в претензии выдавать за марксизм то, что Гобсон описывает, в сущности, как лицемерие английских попиков. После англо-бурской войны со стороны этого высокопочтенного сословия было вполне естественно направить главные усилия на утешение английских мещан и рабочих, потерявших немалое количество убитыми в южно-африканских сражениях и расплачивавшихся повышением налогов за обеспечение более высоких прибылей английским финансистам. И какое же утешение могло быть лучше того, что империализм не так плох, что он близок к интер-(или ультра-) империализму, способному обеспечить постоянный мир? Каковы бы ни были благие намерения английских попиков или сладенького Каутского, объективный, т.е. действительный, социальный смысл его «теории» один и только один: реакционнейшее утешение масс надеждами на возможность постоянного мира при капитализме посредством отвлечения внимания от острых противоречий и острых проблем современности и направления внимания на ложные перспективы какого-то якобы нового будущего «ультра-империализма». Обман масс — кроме этого ровно ничего нет в «марксистской» теории Каутского.

В самом деле, достаточно ясно сопоставить общеизвестные, бесспорные факты, чтобы убедиться в том, насколько ложны перспективы, которые старается внушить немецким рабочим (и рабочим всех стран) Каутский. Возьмем Индию, Индо-Китай и Китай. Известно, что эти три колониальные и полуколониальные страны с населением в 6 — 7 сот миллионов душ подвергаются эксплуатации финансового капитала нескольких империалистских держав, Англии, Франции, Японии, Соед. Штатов и т. д. Допустим, что эти империалистские страны составят союзы, один против другого, с целью отстоять или расширить свои владения, интересы и «сферы влияния» в названных азиатских государствах. Это будут «интер-империалистские» или «ультраимпериалистские» союзы. Допустим, что все империалистские державы составят союз для «мирного» раздела названных азиатских стран, — это будет «интернационально-объединенный финансовый капитал». Фактические примеры такого союза имеются в истории XX века, напр., в отношениях держав к Китаю. Спрашивается, «мыслимо» ли предположить, при условии сохранения капитализма (а именно такое условие предполагает Каутский), чтобы такие союзы были не кратковременными? чтобы они исключали трения, конфликты и борьбу во всяческих и во всех возможных формах?

Достаточно ясно поставить вопрос, чтобы на него нельзя было дать иного ответа кроме отрицательного. Ибо при капитализме немыслимо иное основание для раздела сфер влияния, интересов, колоний и пр., кроме как учет силы участников дележа, силы обще-экономической, финансовой, военной и т. д. А сила изменяется неодинаково у этих участников дележа; ибо равномерного развития отдельных предприятий, трестов, отраслей промышленности, стран при капитализме быть не может. Полвека тому назад Германия была жалким ничтожеством, если сравнить ее капиталистическую силу с силой тогдашней Англии; тоже — Япония по сравнению с Россией. Через десяток-другой лет «мыслимо» ли предположить, чтобы осталось неизменным соотношение силы между империалистскими державами? Абсолютно немыслимо.

Поэтому «интер-империалистские» или «ультра-империалистские» союзы в капиталистической действительности, а не в пошлой мещанской фантазии английских попов или немецкого «марксиста» Каутского, — в какой бы форме эти союзы ни заключались, в форме ли одной империалистской коалиции против другой империалистской коалиции, или в форме всеобщего союза всех империалистских держав — являются неизбежно лишь «передышками» между войнами. Мирные союзы подготовляют войны и в свою очередь вырастают из войн, обусловливая друг друга, рождая перемену форм мирной и немирной борьбы из одной и той те почвы империалистских связей и взаимоотношений всемирного хозяйства и всемирной политики. А премудрый Каутский, чтобы успокоить рабочих и примирить их с перешедшими на сторону буржуазии социал-шовинистами, отрывает одно звено единой цепи от другого, отрывает сегодняшний мирный (и ультра-империалистский — даже ультра-ультра-империалистский) союз всех держав для «успокоения» Китая (вспомните подавление боксерского восстания ²³) от завтрашнего немирного конфликта, подготовляющего послезавтра опять «мирный» всеобщий союз для раздела, допустим, Турции и т. д. и т. д. Вместо живой связи периодов империалистского мира и периодов империалистских войн Каутский преподносит рабочим мертвую абстракцию, чтобы примирить их с их мертвыми вождями.

Американец Хилл в своей «Истории дипломатии в международном развитии Европы» намечает в предисловии следующие периоды новейшей истории дипломатии: 1) эра революции; 2) конституционное движение; 3) эра «торгового империализма* наших дней. А один писатель делит историю «всемирной политики» Великобритании с 1870 г. на 4 периода: 1) первый азиатский (борьба против движения России в Средней Азии по направлению к Индии); 2) африканский (приблизительно 1885 — 1902) — борьба с Францией из-за раздела Африки («Фашода» 1898 — на волосок от войны с Францией); 3) второй азиатский (договор с Японией против России) и 4) «европейский» — главным образом против Германии. «Политические стычки передовых отрядов разыгрываются на финансовой почве», писал еще в 1905 г. банковый «деятель» Риссер, указывая на то, как французский финансовый капитал, оперируя в Италии, подготовлял политический союз этих стран, как развертывалась борьба Германии и Англии из-за Персии, борьба всех европейских капиталов из-за займов Китаю и пр. Вот она — живая действительность «ультра-империалистских» мировых союзов в их неразрывной связи с просто-империалистскими конфликтами.

Затушевывание самых глубоких противоречий империализма Каутским, неизбежно превращающееся в приукрашивание империализма, не проходит бесследно и на критике политических свойств империализма этим писателем. Империализм есть эпоха финансового капитала и монополий, которые всюду несут стремления к господству, а не к свободе. Реакция по всей линии при всяких политических порядках, крайнее обострение противоречий и в этой области — результат этих тенденций. Особенно обостряется также национальный гнет и стремление к аннексиям, т.е. к нарушениям национальной независимости (ибо аннексия есть не что иное, как нарушение самоопределения наций). Гильфердинг справедливо отмечает связь империализма с обострением национального гнета:

«Что касается вновь открытых стран — пишет он — там ввозимый капитал усиливает противоречия и вызывает постоянно растущее сопротивление народов, пробуждающихся к национальному самосознанию, против пришельцев; сопротивление это легко может вырасти в опасные меры, направленные против иностранного капитала. В корень революционизируются старые социальные отношения, разрушается тысячелетняя аграрная обособленность «внеисторических наций», они вовлекаются в капиталистический водоворот. Сам капитализм мало по малу дает покоренным средства и способы для освобождения. И они выдвигают ту цель, которая некогда представлялась европейским нациям наивысшею:

создание единого национального государства, как орудия экономической и культурной свободы. Это движение к независимости угрожает европейскому капиталу в его наиболее ценных областях эксплуатации, сулящих наиболее блестящие перспективы, и европейский капитал может удерживать господство, лишь постоянно увеличивая свои военные силы».

К этому надо добавить, что не только во вновь открытых, но и в старых странах империализм ведет к аннексиям, к усилению национального гнета и, следовательно, также к обострению сопротивления.

Возражая против усиления политической реакции империализмом, Каутский оставляет в тени ставший особенно насущным вопрос о невозможности единства с оппортунистами в эпоху империализма. Возражая против аннексий, он придает своим возражениям такую форму, которая наиболее безобидна для оппортунистов и всего легче приемлема для них. Он обращается непосредственно к немецкой аудитории и тем не менее затушевывает как раз самое важное и злободневное, напр., что Эльзас-Лотарингия является аннексией Германии.²⁴Для оценки этого «уклона мысли» Каутского возьмем пример. Допустим, японец осуждает аннексию Филиппин американцами.²⁵Спрашивается, многие ли поверят, что это делается из вражды к аннексиям вообще, а не из желания самому аннектировать Филиппины? И не придется ли признать, что «борьбу» японца против аннексий можно счесть искренней и политически-честной исключительно в том случае, если он восстает против аннексии Кореи Японией,²⁶ если он требует свободы отделения Кореи от Японии?

И теоретический анализ империализма у Каутского и его экономическая, а также политическая критика империализма насквозь проникнуты абсолютно непримиримым с марксизмом духом затушевывания и сглаживания самых коренных противоречий, стремлением во что бы то ни стало отстоять разрушающееся единство с оппортунизмом в европейском рабочем, движении.

Х.. ИСТОРИЧЕСКОЕ МЕСТО ИМПЕРИАЛИЗМА

Мы видели, что по своей экономической сущности империализм есть монополистический капитализм. Уже этим определяется историческое место империализма, ибо монополия, вырастающая на почве свободной конкуренции и именно из свободной конкуренции, есть переход от капиталистического к более высокому общественно-экономическому укладу. Надо отметить в особенности четыре главных вида монополий или главных проявлений монополистического капитализма, характерных для рассматриваемой эпохи.

Во-первых, монополия выросла из концентрации производства на очень высокой ступени ее развития. Это — монополистские союзы капиталистов, картели, синдикаты, тресты. Мы видели, какую громадную роль они играют в современной хозяйственной жизни. К началу XX века они получили полное преобладание в передовых странах и если первые шаги по пути картелирования были раньше пройдены странами с высоким охранительным тарифом (Германия, Америка), то Англия с ее системой свободной торговли показала лишь немногим позже тот же основной факт: рождение монополий из концентрации производства

Во-вторых, монополии привели к усиленному захвату важнейших источников сырья, особенно для основной, и наиболее картелированной, промышленности капиталистического общества: каменноугольной и железоделательной. Монополистическое обладание важнейшими источниками сырых материалов страшно увеличило власть крупного капитала и обострило противоречие между картелированной и некартелированной промышленностью.

В-третьих, монополия выросла из банков. Они превратились из скромных посреднических предприятий в монополистов финансового капитала. Каких-нибудь три -пять крупнейших банков любой из самых передовых капиталистических наций осуществили «личную унию» промышленного и банкового капитала, сосредоточили в своих руках распоряжение миллиардами и миллиардами, составляющими большую часть капиталов и денежных доходов целой страны. Финансовая олигархия, налагающая густую сеть отношений зависимости на все без исключения экономические и политические учреждения современного буржуазного общества, — вот рельефнейшее проявление этой монополии.

В-четвертых, монополия выросла из колониальной политики. К многочисленным «старым» мотивам колониальной политики финансовый капитал прибавил борьбу за источники сырья, за вывоз капитала, за «сферы влияния» — т.е. сферы выгодных сделок, концессий, монополистических прибылей и пр. — наконец за хозяйственную территорию вообще. Когда европейские державы занимали, напр., своими колониями одну десятую долю Африки, как это было еще в 1876 г., тогда колониальная политика могла развиваться немонополистически по типу, так сказать, «свободно-захватного» занятия земель. Но когда ⁹/₁₀ Африки оказались захваченными (к 1900 г.), когда весь мир оказался поделенным, — наступила неизбежно эра монопольного обладания колониями, а, следовательно, и особенно обостренной борьбы за раздел и за передел мира.

Насколько обострил монополистический капитализм все противоречия капитализма, общеизвестно. Достаточно указать на дороговизну и на гнет картелей. Это обострение противоречий является самой могучей двигательной силой переходного исторического периода, который начался со времени окончательной победы всемирного финансового капитала.

Монополии, олигархия, стремления к господству вместо стремлений к свободе, эксплуатация все большего числа маленьких или слабых наций небольшой горсткой богатейших или сильнейших наций — все это породило те отличительные черты империализма, которые заставляют характеризовать его как паразитический или загнивающий капитализм. Все более и более выпукло выступает, как одна из тенденций империализма, создание «государства-рантье», государства-ростовщика, буржуазия которого живет все более вывозом капитала и «стрижкой купонов». Было бы ошибкой думать, что эта тенденция к загниванию исключает быстрый рост капитализма; нет, отдельные отрасли промышленности, отдельные слои буржуазии, отдельные страны проявляют в эпоху империализма с большей или меньшей силой то одну, то другую из этих тенденций. В целом, капитализм неизмеримо быстрее, чем прежде, растет, но этот рост не только становится вообще более неравномерным, но неравномерность проявляется также в частности в загнивании самых сильных капиталом стран (Англия).

Про быстроту экономического развития Германии автор исследования о немецких крупных банках Риссер говорит:

«Не слишком медленный прогресс предыдущей эпохи (1848 —1870) относится к быстроте развития всего хозяйства в Германии и в частности ее банков в данную эпоху (1870 — 1905) приблизительно так, как быстрота движения почтовой кареты доброго старого времени относится к быстроте современного автомобиля, который несется так, что становится опасным и для беззаботно идущего пешехода и для самих едущих в автомобиле лиц».

В свою очередь этот необыкновенно быстро выросший финансовый капитал именно потому, что, он так быстро вырос, не прочь перейти к более «спокойному» обладанию колониями, подлежащими захвату, путем не только мирных средств, у более богатых наций. А в Соед. Штатах экономическое развитие за последние десятилетия шло еще быстрее, чем в Германии, и как раз благодаря этому паразитические черты новейшего американского капитализма выступили особенно ярко. С другой стороны, сравнение хотя бы республиканской американской буржуазии с монархической японской или германской показывает, что крупнейшее политическое различие в высшей степени ослабляется в эпоху империализма — не потому, чтобы оно было вообще не важно, а потому, что речь идет во всех этих случаях о буржуазии с определенными чертами паразитизма.

Получение монопольно-высокой прибыли капиталистами одной из многих отраслей промышленности, одной из многих стран и т. п. дает им экономическую возможность подкупать отдельные прослойки рабочих, а временно и довольно значительное меньшинство их, привлекая их на сторону буржуазии данной отрасли или данной нации против всех остальных. И усиленный антагонизм империалистских наций из-за раздела мира усиливает это стремление. Так создается связь империализма с оппортунизмом, которая сказалась раньше всех и ярче всех в Англии благодаря тому, что некоторые империалистические черты развития наблюдались здесь гораздо раньше, чем в других странах. Некоторые писатели, напр., Л. Мартов, любят отмахиваться от факта связи империализма с оппортунизмом в рабочем движении — факта, который ныне особенно сильно бросается в глаза, — посредством «казенно-оптимистических» (в духе Каутского и Гюисманса) рассуждений такого рода: дело противников капитализма было бы безнадежно, если бы именно передовой капитализм вел к усилению оппортунизма или если бы именно наилучше оплачиваемые рабочие оказывались склонны к оппортунизму и т. п. Не надо обманываться насчет значения такого «оптимизма»: это — оптимизм насчет оппортунизма, это — оптимизм, служащий к прикрытию оппортунизма. На самом же деле особенная быстрота и особенная отвратительность развития оппортунизма вовсе не служит гарантией прочной победы его, как быстрота развития злокачественного нарыва на здоровом организме может лишь ускорить прорыв нарыва, освобождение организма от него. Опаснее всего в этом отношении люди, не желающие понять, что борьба с империализмом, если она не связана неразрывно с борьбой против оппортунизма, есть пустая и лживая фраза.

Из всего сказанного выше об экономической сущности империализма вытекает, что его приходится характеризовать, как переходный или, вернее, умирающий капитализм. Чрезвычайно поучительно в этом отношении, что ходячими словечками буржуазных экономистов, описывающих новейший капитализм, являются: «переплетение», «отсутствие изолированности», и т. п.; банки суть «предприятия, которые по своим задачам и по своему развитию не носят чисто частнохозяйственного характера, а все более вырастают из сферы чисто-частно-хозяйственного регулирования». И тот же самый Риссер, которому принадлежат последние слова, с чрезвычайно серьезным видом заявляет, что «предсказание» марксистов относительно «обобществления» «не осуществилось»!

Что же выражает это словечко «переплетение»? Оно схватывает лишь наиболее бросающуюся в глаза черточку происходящего у нас перед глазами процесса. Оно показывает, что наблюдатель перечисляет отдельные деревья, не видя леса. Оно рабски копирует внешнее, случайное, хаотическое. Оно изобличает в наблюдателе человека, который подавлен сырым материалом и совершенно не разбирается в его смысле и значении. «Случайно переплетаются» владения акциями, отношения частных собственников. Но то, что лежит в подкладке этого переплетения, — то, что составляет основу его, есть изменяющиеся общественные отношения производства. Когда крупное предприятие становится гигантским и планомерно, на основании точного учета массовых данных, организует доставку первоначального сырого материала в размерах: ²/₃ или ³/₄ всего необходимого для десятков миллионов населения; когда систематически организуется перевозка этого сырья в наиболее удобные пункты производства, отделенные иногда сотнями и тысячами верст один от другого; когда из одного центра распоряжаются всеми стадиями последовательной обработки материала вплоть до получения целого ряда разновидностей готовых продуктов; когда распределение этих продуктов совершается по одному плану между десятками и сотнями миллионов потребителей (сбыт керосина и в Америке и в Германии американским «Керосиновым трестом»); — тогда становится очевидным, что перед нами налицо обобществление производства, а вовсе не простое «переплетение»; — что частно-хозяйственные и частнособственнические отношения составляют оболочку, которая уже не соответствует содержанию, которая неизбежно должна загнивать, если искусственно оттягивать ее устранение, — которая может оставаться в гниющем состоянии сравнительно долгое (на худой конец, если излечение от оппортунистического нарыва затянется) время, но которая все же неизбежно будет устранена.

Восторженный поклонник немецкого империализма Шульце-Геверниц восклицает:

«Если в последнем счете руководство немецкими банками лежит на дюжине лиц, то их деятельность уже теперь важнее для народного блага, чем деятельность большинства государственных министров» (о «переплетении» банковиков, министров, промышленников, рантье здесь выгоднее позабыть...)... «Если продумать до конца развитие тех тенденций, которые мы видели, то получается: денежный капитал нации объединен в банках; банки связаны между собой в картель; капитал нации, ищущий помещения, отлился в форму ценных бумаг. Тогда осуществляются гениальные слова Сен-Симона: «Теперешняя анархия в производстве, которая соответствует тому факту, что экономические отношения развертываются без единообразного регулирования, должна уступить место организации производства. Направлять производство будут не изолированные предприниматели, независимые друг от друга, не знающие экономических потребностей людей; это дело будет находиться в руках известного социального учреждения. Центральный комитет управления, имеющий возможность обозревать широкую область социальной экономии с более высокой точки зрения, будет регулировать ее так, как это полезно для всего общества, и передавать средства производства в подходящие для этого руки, а в особенности будет заботиться о постоянной гармонии между производством и потреблением. Есть учреждения, которые включили известную организацию хозяйственного труда в круг своих задач: банки». Мы еще далеки от осуществления этих слов Сен-Симона, но мы находимся уже на пути к их осуществлению: марксизм иначе, чем представлял его себе Маркс, по только по форме иначе».

Нечего сказать: хорошее «опровержение» Маркса, делающее шаг назад от точного научного анализа Маркса к догадке — хотя и гениальной, но все же только догадке, Сен-Симона.

Январь — июль 1916 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Ленин называет свою книгу «Империализм, как высшая стадия капитализма» «популярным очерком». На деле эта книга занимает исключительное место среди всей

марксистской литературы, посвященной империализму. Стоя в ряду важнейших капитальных работ Ленина, она непосредственно примыкает к «Капиталу» Mаркса. Развитое в ней учение Ленина об империализме является прямым продолжением марксова учения о капитализме. Маркс вскрыл основные экономические и классовые противоречия капитализма и законы его развития. Этим он дал научное экономическое обоснование своему учению о пролетарской революции и диктатуре пролетариата. Но ни Маркс, ни Энгельс не дожили до расцвета империализма. Они были свидетелями только его первых шагов (главным образом в Англии). Поэтому они лишь в самых общих чертах могли предвидеть особенности и последствия этой новой, высшей стадии развития капитализма. В развитии капиталистических объединений (акционерных обществ, трестов, синдикатов), в растущей централизации производства, его сосредоточении в руках небольших кучек крупнейших капиталистов («магнатов капитала»); и в росте их монополии, т.е. исключительного господства над народным хозяйством, Маркс и Энгельс уже усматривали наступление такой эпохи, когда станет невозможным дальнейшее капиталистическое развитие и наступит крах капитализма. Именно эту эпоху имеет в виду Маркс, когда он в т. I «Капитала» (гл. 24, стр. 766 по изд. Гиза 1923 г.) говорит: «Наряду с постоянным уменьшением числа магнатов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого процесса переворота (т.е. переворота, который производит капитализм в технике производства и во всем народном хозяйстве. Ред.), растет масса нищеты, гнета, порабощения, вырождения и эксплуатации, но вместе с тем растет и возмущение рабочего класса, непрерывно увеличивающегося, вышколенного, объединенного и организованного самым механизмом капиталистического процесса производства. Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вместе с нею и благодаря ей достиг расцвета. Централизация средств производства и обобществление труда достигают уровня, при котором они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Последняя разрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют». И тот же этап развития капитализма, как его высший и последний этап, имеет в виду Энгельс в своей книге «Анти-Дюринг» (отд. III: «Социализм», гл.II, стр. 262 — 264 по изд. Института Маркса и Энгельса 1928 г.), когда говорит о «монополии» трестов. Он пишет там, что «ни один народ не согласился бы долго мириться с производством, регулируемым трестами, с неприкрытой эксплуатацией всего общества маленькой бандой купоновладельцев». Он говорит, что и переход производства в руки капиталистического государства (т.е. государственный капитализм в буржуазном государстве) не избавит капитализм от крушения, ибо от этого перехода «капиталистические отношения не устранятся, а еще более обострятся, но это обострение будет последним шагом их развития». Но все это были лишь самые общие предсказания. Маркс и Энгельс не могли еще наблюдать особенностей новой эпохи монополистического капитализма (иначе говоря — империализма) в их развитом состоянии. Вскрыть эти особенности, показать, в каких новых и притом наиболее острых формах развиваются в эпоху империализма экономические и классовые противоречия капитализма, как они превращают эту эпоху в «канун социализма», и эпоху пролетарских революций, создавая для этого все необходимые предпосылки, — все это выпало на долю Ленина. Выполнив эту задачу в своей книге «Империализм, как высшая стадия капитализма», Ленин дал научное обоснование дальнейшему развитию марксистского учения о пролетарской революции и диктатуре пролетариата, превращению его в то, что мы называем теперь ленинизмом. Ленинизм вырос на теоретической базе марксизма в империалистическую эпоху, и ленинское учение о пролетарской революции и диктатуре, в каждом своем положении, опирается на то его понимание, которое развернуто в данной книге Ленина. Ленинское учение об империализме лежит в основе программы ВКП(б) и программы Коминтерна в целом. Это учение служило для самого Ленина, служило и служит для нашей партии и Коминтерна в целом исходным для разрешения всех вопросов стратегии и тактики борьбы с капитализмом за все время от империалистической войны до настоящего времени. Оно же служит могучим орудием как борьбы против II Интернационала, против теоретического оправдания империализма, против преклонения перед ним и служения ему со стороны партий этого Интернационала, так и борьбы с оппортунистическими течениями «слева» и «справа» в самих компартиях.

Второй Интернационал, в лице таких своих «теоретиков», как Гильфердинг и К^о, свою политику предательства рабочего класса и служения буржуазии обосновывает теорией так называемого "организованного капитализма», т.е. капитализма, который будто бы способен именно в эпоху империализма устранить раздирающие его противоречия, и создать бескризисное, планомерно развивающееся производство. На этой теории II Интернационал строит теперь свое отрицание пролетарской революции, свою борьбу против неё и свое, оппортунистическое, учение о врастании в социализм через сотрудничество с буржуазией, через так называемую «политическую и хозяйственную демократию». Одним из истоков этой теории «организованного капитализма», ее первоначальным выражением была теория «ультра-империализма» («сверх-империализма») Каутского, возникшая одновременно с ленинским учением об империализме, в период империалистической войны и построенная для оправдания социал-шовинизма. Эта теория предсказывала такое развитие империализма, которое устранит противоречия капитализма прежде всего в международной области путем «объединения империализмов всего мира» и уничтожения войн, через «интернационально-объединенный финансовый капитал». Ленин в своей книге «Империализм, как высшая стадия капитализма» (см. гл. VII этой книги, стр. 59 — 66 и 73 — 83 наст. т.) и в другой своей, ранее написанной, работе «Крах II Интернационала» (см. гл. IV и IX этой работы, стр. 130 —138 наст. т ) дал уничтожающую критику этой теории «ультра-империализма», как «ультра-пустяка», как антимарксистской, реформистской теории притупления противоречий капитализма. Этой критикой и всем своим учением об империализме, как эпохе величайшего обострения всех противоречий капитализма, Ленин дал незаменимое оружие и для борьбы с современной оппортунистической теорией организованного капитализма, пропагандируемый вождями II Интернационала.

Троцкизм, выступая в 1925 — 1927 гг., вместе с группой Зиновьева — Каменева, против ленинского учения о возможности победы социализма в одной стране, которое целиком вытекает из ленинского же понимания империализма, по существу продолжал ту борьбу против ленинизма, которую он вел во время империалистической войны. В годы войны троцкизм от скрытого ликвидаторства перешел, как это показывает Ленин в ряде своих статей, к скрытому под «марксистскими словечками» социал-шовинизму, примыкая в этом отношении к Каутскому и К°. Троцкий тогда выступал против ленинских лозунгов превращения войны империалистической в войну гражданскую, и победы социализма первоначально в одной или нескольких странах, и в противовес им поддерживал лозунг Соединенных штатов Европы «без монархий и постоянных армии», т.е. лозунг буржуазно-демократического объединения Европы, которое, по его мнению, должно было явиться обязательным условием победы социалистической революции. Этот лозунг Троцкого был не чем иным, как каутскианским признанием возможности «объединения империализмов» Европы в единый европейский сверхимпериализм. За «современным хозяйством», т.е. за империализмом, он признавал «поистине освободительную историческую миссию: постройку объединенного мирового хозяйства, независимого от национальных рамок и государственно-таможенных застав» (Троцкий, «Программа мира», — см. его книгу «Война и революция», т. II., стр. 498). Именно из этого объединения мирового хозяйства при империализме Троцкий выводил невозможность прочной победы пролетарской революции и построения социализма в какой бы то ни было отдельной стране, и в особенности в России. Таким образом, в основе троцкистского отрицания победы социализма в одной стране лежало антиленинское, каутскианское, реформистское понимание империализма. Троцкистская борьба против ленинизма в годы войны была борьбой на основе каутскианства, и такой она осталась, по существу, в 1925 — 1927 годах. Ленинское учение об империализме и его уничтожающая критика каутскианства и троцкизма в годы войны дали нашей партии незаменимое оружие и для победы над троцкизмом в период XIV— XV съездов.

Такое же незаменимое оружие они дали и для борьбы с правым оппортунизмом в рядах ВКП(б), который тоже в вопросах понимания империализма скатывается к теории «организованного капитализма», родившейся из каутскианского «сверхимпериализма». Еще в период империалистической войны т. Бухариным высказывались мысли, значительно приближавшие его взгляды на империализм к взглядам Каутского и Гильфердинга. В работе Бухарина «Мировое хозяйство и империализм», написанной в 1915 г., мы читаем:

«...Происходит процесс превращения раздробленного на «национальные» группы капитала в единую мировую организацию, всеобщий мировой трест, которому противостоит мировой пролетариат.

Рассуждая абстрактно-теоретически, такой трест вполне мыслим, так как, вообще говоря, не существует экономического предела для процесса картелирования» (стр. 132, изд. 4).

В дальнейшем автор цитирует Гильфердинга о возможности единого треста, заявляя о своем полном согласии с ним в этом вопросе.

Не менее характерны рассуждения т. Бухарина по данному вопросу в его более поздней теоретической работе «Империализм накопление капитала» (изд. 1925 года). Здесь также, «рассуждая абстрактно-теоретически», т. Бухарин пишет о «коллективно-капиталистическом строе (государственном капитализме), где капиталистический класс объединен в единый трест, и где, следовательно, перед нами организованное, но в то же время антагонистическое, с точки зрения классов, хозяйство». Отсюда он делает такой вывод: «Следовательно, никакого кризиса перепроизводства здесь (при едином тресте Ред.) получиться не может. Ход производства, в общем, плавный. Стимул производства и производственного плана — потребление капиталистов» (стр. 84, курсив наш).

Исходя из этой возможности планового хозяйства при империализме, Бухарин последовательно приходит в известных своих статьях в «Правде» от 26 мая и 30 июня 1929 г. («Некоторые проблемы современного капитализма у теоретиков буржуазии» и «Теория организованной бесхозяйственности»») к оппортунистической оценке и современного периода империализма. Правда, теперь у него нет уже речи об едином мировом тресте, о возможности планового мирового хозяйства. Но зато т. Бухарин впадает в другую не менее оппортунистическую крайность. Все противоречия империализма, все их обострение переносится т. Бухариным в международную область и тем самым все возможности пролетарских революций связываются исключительно с обострением международных противоречий, международных столкновении империалистических стран, и с неизбежностью на этой основе империалистических войн. Вместо «абстрактной» возможности «единого мирового треста» Теперь у т. Бухарина фигурирует реальная возможность единого треста внутри отдельных империалистических стран, в виде «государственного капитализма», который, по его мнению, «означает замирание конкуренции внутри капиталистической страны и величайшее обострение конкуренции между капиталистическими странами». Это означает не что иное, как возможность бескризисного, планового развития капитализма внутри отдельных капиталистических стран и, следовательно, не обострение, а притупление противоречий капитализма внутри них. Совершенно очевиден оппортунизм этой теории, ее чрезвычайная близость с рассуждениями «теоретиков» II Интернационала об организованном капитализме, поскольку в ней идет речь о «замирании конкуренции» и бескризисном капитализме внутри империалистических стран, и, наоборот, ее совершенная непримиримость с ленинским учением об империалистической эпохе, как эпохе величайшего обострения противоречий капитализма не только международных, но и внутри каждой империалистической страны. Подвергая в своей книге «Империализм, как высшая стадия капитализма» жесточайшей критике взгляды ни империализм Каутского и буржуазных экономистов, Ленин отбрасывает, как «сказку буржуазных экономистов, прикрашивающих капитализм во что бы то ни стало» (см. наст. т., стр. 18), всякие разговоры о возможности в эпоху империализма бескризисного планового хозяйства. Он устанавливает, что в эту эпоху, наоборот, «усиливается, обостряется хаотичность, свойственная всему капиталистическому производству в целом», несмотря на рост объединений капиталистов, несмотря на стремление монополистического капитализма уничтожить свободную конкуренцию внутри каждой страны. Соответствующие места книги Ленина как бы заранее направлены против современного правого оппортунизма с его трактовкой нынешнего периода империализма.

Книга Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма», являясь основой ленинского учения о пролетарской революции, в то же время служит лучшим ключом для понимания позиций и лозунгов Ленина в. период империалистической войны и в период борьбы за пролетарскую диктатуру в России (1917 год). Вместе с тем она служит ключом и для ведшейся Лениным борьбы на «два фронта» — против всех разновидностей социал-шовинизма с одной стороны и против «левого» уклона в рядах большевизма в то время (группа Бухарина-Пятакова и пр.) с другой. Поэтому, несмотря на то, что эта книга написана Лениным позднее целого ряда его работ, относящихся к годам империалистической войны, мы помещаем ее на первом месте в наст. томе.

² Зарубежные статьи Ленина, по вопросам о которых он здесь говорит, печатались в «Социалдемократе» (центральный орган РСДРП (б)), «Коммунисте» и «Сборнике Социалдемократа», выходивших в Швейцарии. В 1917 г. они вышли в сборнике «Против течения». К этому их переизданию и отсылает Ленин читателя. В собрании сочинений Ленина статьи эти напечатаны в тт. XVIII и XIX. Часть этих статей и среди них одна из самых важных — «Крах II Интернационала» — помещены в наст, томе (стр. 88 —189).

³ Это предисловие напечатано было впервые спустя год после его написания — в журнале «Коммунистический Интернационал» № 18 за 1921 г. под заглавием «Капитализм и империализм». В издании книги Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма» на немецком и французском языках 1920 г. этого предисловия нет.

⁴ Брест-Литовский или короче Брестский мир — заключен Советским правительством с Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией. Мирный договор был подписан Советской делегацией в гор. Брест-Литовске на мирной конференции 1 — 3 марта 1918 г. и ратифицирован (утвержден) IV Чрезвычайным съездом Советов 15 марта, после принятия VII съездом партии предложения Ленина и ЦК о заключении мира. Этому предшествовали длительные переговоры с Германией, тянувшиеся со 2 декабря (19 ноября) 1917 г., и столь же длительная борьба за заключение мира внутри партии и ее ЦК с левыми коммунистами, возглавлявшимися т. Бухариным, и с Троцким. Ленин категорически настаивал на заключении этого мира для того, чтобы, «уступив пространство, выиграть время», добиться «передышки», укрепить таким образом пролетарскую диктатуру, организовать Красную армию, сломить саботаж и сопротивление контрреволюции в стране.

Группа «левых коммунистов», возглавлявшаяся т. Бухариным, вела борьбу против Ленина, считая заключение мира изменой пролетарской революции. Московское областное бюро партии, руководимое т. Бухариным, приняло резолюцию, в которой признавало возможным пойти на утрату Советской власти в России, чтобы разжечь мировую революцию. В этой резолюции Московское бюро выражало недоверие ЦК, возглавлявшемуся Лениным. Троцкий стоял на позиции, близкой к «левым коммунистам», защищая политику, выражавшуюся формулой: «Войны не продолжать, мира не заключать».

Точку зрения «левых коммунистов» и Троцкого Ленин подверг жесточайшей критике как в своих устных выступлениях, в частности на VII съезде партии, так и в печати. Сопротивление «левых коммунистов» и позиция Троцкого значительно затянули заключение мира, и заключить его пришлось на гораздо более невыгодных условиях, чем это можно было в декабре 1917 года. По Брестскому мирному договору из состава советской территории выпадали Латвия, Эстония и часть Белоруссии, оставались за Германией занятые ею во время войны часть Польши и Литва, и Советское правительство обязывалось «очистить» вместе с Латвией и Эстонией также Украину и Финляндию. В ноябре 1918 г., в связи с революцией в Германии, Советское правительство аннулировало Брестский мирный договор.

Подробно о Брестском мире, его значении и борьбе вокруг него внутри партии см. в т. IV наст. изд. доклад и заключительное слово Ленина по вопросу о Брестском мире на VII съезде партии и его статью «О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности», а также прим. к ним.

⁵ Версальский мир (по имени гор. Версаля, близ Парижа — во Франции) — заключен в результате империалистической войны 1914 — 1918 гг. между Германией и ее союзниками, с одной стороны, и воевавшими против нее государствами (Англия, Франция, Северо-американские соединенные штаты, Сербия, Италия, Япония) — с другой.

Если Брестский мир показывал захватнические, грабительские цели войны со стороны Германии, то Версальский мир в свою очередь подтвердил грабительские цели войны со стороны Франции, Англии и их союзников. По Версальскому договору, подписанному сторонами 28 июня 1919 г., после перемирия, начавшегося с ноября 1918 г., от Германии и Австрии отошли ряд их европейских территорий, у Германии были отобраны и распределены между странами победительницами все колонии; Германия была почти совершенно разоружена, причем вооружение, в том числе военный флот, перешло победителям. Германия была обложена невероятно высокой контрибуцией, которая должна выплачиваться частью золотом, а частью натурой — углем, строительными материалами, машинами, красящими веществами и т. п. Эта контрибуция («репарации»), как известно, и теперь тяжелым гнетом лежит на рабочем классе и остальных трудящихся массах Германии, ибо буржуазия, как всегда, перелагает свои государственные платежи на спину эксплуатируемых ею и ее государством трудящихся классов.

⁶ «Версальцы» и «коммунары» — так назывались контрреволюционеры и революционеры во время Парижской коммуны во Франции в 1871 году. «Версальцы» (буржуазия и буржуазное правительство) во главе с Тьером обосновались в Версале (город близ Парижа), а «коммунары» (пролетариат, городская беднота и частью мелкая буржуазия) в Париже образовали Коммуну на место бежавшего в Версаль правительства.

⁷ Испано-американская война 1898 г. велась Северо-американскими соединенными штатами против Испании за захват Антильских, Филиппинских и др. островов в Атлантическом и Тихом океанах, под видом борьбы за «освобождение» этих островов от испанского гнета. Эта война является одной из иллюстраций к положению Ленина о борьбе империалистических стран за передел мира. Крупнейшие из Антильских островов (Куба, Порто-Рико) являются базой для господства и контроля над Мексикой, республиками Центральной Америки и северной половиной Южной Америки. Кроме того, Соединенные штаты, захватывая эти острова в Атлантическом океане, получали ключ от Панамского канала (см. прим. 14 к наст, т.), соединяющего два океана (Атлантический и Тихий). Филиппинские острова, в свою очередь, являлись для Северо-американских соединенных штатов базой в Тихом океане для проникновения в Китай, в Индокитай, для контроля над Японией и Австралией и для контроля над движением европейских судов в Восточную Азию. Эти обстоятельства играли решающую роль для возникновения войны между Соединенными штатами и Испанией.

Испано-американская война закончилась Парижским мирным договором 10 декабря 1898 года. По этому договору Испания вынуждена была очистить острова Кубу, Гуам, Порто-Рико и Филиппинские. Куба была объявлена «независимой», но когда испанцы покинули ее, американские войска остались там и при их помощи Соединенные штаты начали хозяйничать на Кубе, как в своей колонии, а затем законодательными актами и договорами с Кубой 1901 и последующих годов Куба и формально была превращена в колонию Соединенных штатов. Для того же, чтобы превратить в свою колонию Филиппины, очищенные Испанией, по мирному договору 1898 г., Соединенные штаты вели еще новую войну с самими филиппинцами, которая кончилась «усмирением» филиппинцев в 1901г. (см. прим. 25 к наст. тому).

⁸ Англо-бурская война 1899 — 1902. гг. велась Англией в Южной Африке против бурских республик Трансвааля и Оранжевой. Буры (от голландского слова boers — бур, по-русски — крестьянин) были потомками выходцев из Голландии, поселившихся в Южной Африке еще в XVII веке и в XIX веке образовавших там две названных республики, независимых ни от Голландии, ни от других европейских государств. Англия, которая постепенно окружала Трансвааль и Оранжевую своими колониями, не раз пыталась превратить в колонии и эти республики. К концу XIX века, когда там началась разработка алмазных и золотых россыпей, Англия произвела сперва набег на Трансвааль, а затем начала и формальную войну с обеими республиками, заключившими между собой военный союз. Война продолжалась с переменным успехом почти 4 года. На все население буров в 645 000 чел. в продолжение войны Англией было прислано и мобилизовано в южно-африканских колониях Англии около 500 000 солдат и офицеров. Английские империалисты, заинтересованные в выгодном рынке приложения капитала, беспощадно расправились с войсками и населением бурских республик. В результате войны бурские республики были присоединены к Великобритании. Война обошлась английской буржуазии около 2 млрд. рублей.

⁹ Говоря об ошибке Гильфердинга в теории денег, Ленин имеет в виду, главным образом, гл. II «Финансового капитала». В этой главе Гильфердинг пытается «углубить» и «поправить» Маркса, ссылаясь на факты австрийской и индийской экономики. Маркс во «Введении» к «К критике политической экономии» и в гл. III т. I «Капитала» определял ценность бумажных денег, исходя из ценности металлических (золотых денег), по отношению к которым бумажные деньги являются своего рода заместителями. Законы бумажно-денежного обращения, по Марксу, можно понять на основе законов золотого обращения. Гильфердинг же, в противоположность Марксу, утверждает, что «при чистом бумажно-денежном обращении... бумажные деньги... приобретают полную независимость от стоимости золота и непосредственно отражают стоимость товаров» (курсив наш. Ред.) (см. стр. 20 «Финансового капитала», изд. 5). Свое несогласие с Марксом Гильфердинг формулирует и в прим. на стр. 43 — 44 того же издания.

Эти ревизионистские положения Гильфердинга встретили резкий отпор в марксистской (в частности, немецкой) литературе. Гильфердингу в 1911 г. возражал Каутский (тогда он еще не превратился в изменника, марксизму) в теоретическом журнале немецкой социал-демократии «Новое Время» («Neue Zeit»).

¹⁰ Учредительский барыш, или учредительская прибыль, получается обычно учредителями при организации или реорганизации акционерных предприятий. Образуется учредительский барыш следующим образом. Выпускается, допустим, 100 000 акций, каждая по 100 р. — всего на сумму 10 млн. рублей. Учредители могут купить сразу все акции и вложить 10 млн. в предприятие. Допустим, что средняя прибыль составляет 10%. Тогда капитал в 10 млн. р. будет «стоить» 11 млн. р., а каждая акция вместо 100 р. будет продаваться по 110 рублей. Если положение устойчиво, учредители смогут сбыть на бирже акции по повышенной цене, получив, таким образом, лишний 1 млн. р., который и составляет учредительский барыш. Покупатели этих акций, в случае ухудшения положения, расплачиваются за свою доверчивость.

Существуют самые разнообразные способы получения учредительской прибыли. Часто предприятие основывается исключительно ради учредительского барыша.

¹¹ Продуголь — сокращенное название синдиката «Русское общество торговли минеральным топливом Донецкого бассейна». Организовался он в 1906 году. В состав его входили 18 крупнейших угольных предприятий, из которых почти все были связаны с французским капиталом; 90 — 100% основного капитала этих предприятий-гигантов принадлежали французским дельцам. Перед войной Продуголь поднял цены на уголь на месте производства на 67%, а на московском рынке на 162% выше, чем в Юзовском районе (Донбассе). В интересах повышения цен Продуголь задерживал продукцию, вызывая топливный голод. Во время империалистической войны Продуголь был преобразован в государственный регулирующий орган.

¹² Продамета — сокращенное название синдиката «Общество для продажи изделий русских металлургических заводов». Начало этому синдикату было положено в октябре 1901 г. на XXVI съезде горнопромышленников юга России, обсуждавшем причины кризиса и мероприятия по изживанию его. На съезде инженером Ясюковичем был внесен «проект соединенных представительств южных металлургических заводов». Проект Ясюковича не был осуществлен полностью. Вместо синдицирования всего производства произошло объединение отдельных отраслей железоделательной промышленности. По существу, Продамета был объединением б синдикатов: 1) по продаже листового железа, 2) балок и швеллеров, 3) бандажей и осей, 4) чугунных труб и 5) сортового железа.

В состав Продамета входили крупнейшие металлургические предприятия юга России с основным капиталом от 6 до 41 млн. р., причем руководящая роль в этих предприятиях принадлежала иностранным капиталистам, преимущественно французским, направлявшим их деятельность через крупнейшие петербургские банки. Синдикат устанавливал высокие цепы на внутреннем рынке (на 20 — 30% выше, чем на внешнем рынке) путем сокращения предложения; в 1911 г. дело дошло до чугунного голода.

В 1908 г. была сделана попытка превратить синдикат в металлургический трест. Формально трест не был разрешен правительством, а фактически он превосходно «работал», грабя потребителей путем систематического повышения цен.

¹³ Разводнение капитала состоит в том, что действительный капитал оценивается в чрезвычайно преувеличенной сумме (допустим капитал в 5 млн. р. оценивается в 50 млн. р.) и на эту сумму выпускаются и продаются акции. Такая махинация дает возможность воротилам предприятия прибирать к рукам громадные деньги. Определенное время (до первого банкротства) они уплачивают покупателям своих акций обычный процент. После банкротства заправилы нагревают руки на собранных при помощи описанной махинации капиталах, а широкая масса акционеров разоряется.

¹⁴ Французская Панама была связана с прорытием канала, соединяющего Атлантический и Тихий океаны, через Панамский перешеек, который связывает Северную и Южную Америку. Работы по этому каналу были начаты сперва в 1882 г. французской компанией Лессепса, обанкротившейся в 1888 г., закончена же по стройка канала была лишь в 1913 г. Северо-американскими соединенными штатами. В связи с банкротством французской компании Лессепса обнаружились крупнейшие хищения, подкупы, подлоги и другие мошенничества, в которых участвовали, вместе с руководителями компании Лессепса, видные политические деятели (Клемансо, Лубэ и пр.). С того времени слово «панама» стало употребляться, как название крупных мошеннических махинаций.

¹⁵ Багдад — город на реке Тигр в Аравии. Германия проектировала постройку грандиозного железнодорожного пути, известного под именем «трех Б»: Берлин - Византиум (Византия, Константинополь) — Багдад. Этот проект и разумеется Лениным под постройкой Багдадской жел. дороги. Она должна была служить укреплению господства Германии в Малой Азии и на Аравийском полуострове и открыть путь для ее экономического влияния на Индию и Египет, представляя собой угрозу господству Англии в этих последних странах. В противовес атому германскому плану, сорванному империалистической войной 1914 —1918 гг., существовали еще два проекта грандиозных путей: 1) английский проект «трех К" : Капштадт (Южная Африка) — Каир (Египет) — Калькутта (Индия) и 2) русский проект («двух П" Петербург — Персидский залив).

¹⁷ Торговый, договор Франции е Россией от 29 (16) сентября 1906 г. заключался в такой момент, когда царское самодержавие, стоя перед лицом развертывавшейся первой русской революции, вынуждено было, в интересах укрепления своих позиций и подавления революции, обратиться к Франции за крупным денежным займом. Именно революция 1905 г. дала возможность Франции «прижать» царское правительство при заключении этого торгового договора. Он предусматривал широкий ввоз французских товаров в Россию. Количество наименований французских товаров, ввозимых в Россию, приблизительно в три раза превышало количество наименований русских товаров, допускавшихся во Францию. Россия вывозила исключительно сырье (хлеб, кожи, лес, нефть), Франция—обработанные фабрикаты (продукты питания, парфюмерия, автомобили и т. п.). Пошлины на французские товары были относительно меньше пошлин на русские товары. Хотя договор предусматривал возможность изменений, фактическое положение дел позволяло Франции пользоваться его выгодами вплоть до революции 1917 года.

¹⁸ Торговый договор Франции с Японией от 1 сентября (19 августа) 1911 г. был заключен с явной выгодой для Франции, так как: 1) льготы французам предоставлялись и во всех японских колониях, а льготы японцам только в одной французской колонии (Алжире), которая к тому же почти не покупает вывозимого Японией шелка; 2) Франция по этому договору добилась льготного ввоза в Японию целого ряда товаров, как, напр., сардинки, различные вина, мыло, различная парфюмерия, автомобили, машины и т. д., в то время как Японии предоставила право льготного ввоза во Францию одного лишь шелка-сырца.

¹⁹Таможенная война представляет собою ожесточенную экономическую борьбу между двумя или несколькими странами. Борьба эта происходит путем повышения пошлины на товары другой страны. Эта последняя в свою очередь увеличивает пошлины на товары первой страны, что вызывает новое повышение пошлин со стороны первой. Эти схватки могут заканчиваться закрытием границ. Таможенная борьба служит грозным предвестником войны между капиталистическими странами.

Таможенная борьба между Австрией и Сербией началась в первой половине 1906 года. Формальным поводом было соглашение Сербии с Болгарией, затрагивавшее интересы Австрии, которая протестовала и закрыла границу, что больно ударило по интересам торговой буржуазии и помещиков Сербии, сбывавших скот в Австрию.

Во второй половине 1900 г, борьба возобновилась. Австрия требовала открытия рынка для своей военной промышленности. Сербия покупала оружие во Франции и была связана с ней целым рядом обязательств. Французская буржуазия требовала сохранения монополии рынка военного снаряжения за собой, а сербское правительство должно было подчиниться, несмотря на явную убыточность прекращения внешней торговли с Австрией. Представители австрийского правительства откровенно, даже в печати, заявляли о возможности открыть границу для сербского скота лишь в случае покупки Сербией австрийского оружия.

¹⁹ «Империализм древнего Рима», который вел захватническую, завоевательную политику, силой оружия подчиняя своему господству целый ряд стран Европы, Азии и Африки, нельзя смешивать с современным империализмом, как нельзя, напр., ростовщический капитал, существовавший до капитализма, смешивать с ростовщическим, банковским капиталом в эпоху империализма. Отличие империализма древнего Рима от современного империализма состоит в различии производственной базы. Там — мелкое крестьянское и ремесленное производство и торговый капитал, здесь — гигантское машинное производство и монополистический капитал. Этот пример, между прочим показывает, насколько неправильно под современным империализмом понимать лишь «политику», а не целую систему капиталистического хозяйства. Первая точка зрения делает невозможным понимание разницы между империализмом древнего Рима и современным империализмом.

²⁰ Говоря о важности для Англии Багдада, как опорного пункта против Германии, Ленин имеет в виду важность его для борьбы английского империализма того времени против захватнических планов Германии по отношению к Малой Азии, Персидскому полуострову, Индии и Египту, в частности против осуществления германского плана постройки Багдадской жел. дороги (см. прим. 16 к наст. тому).

²¹ В этом предисловии Энгельс, между прочим, писал: «...Покуда продолжалась промышленная монополия Англии, английский рабочий класс до известной степени принимал участие в выгодах этой монополии. Выгоды эти распределялись между рабочими весьма неравномерно: привилегированное меньшинство поглощало значительную часть, но и на долю широкой массы порой кое-что перепадало... С падением монополии это привилегированное положение английского рабочего класса исчезнет...» (см. Ф. Энгельс, «Положение рабочего класса в Англии в 1844 г.», Гиза, 1928 г., стр. 63).

²² Энгельс говорит об этом (буквально теми словами, которые приводит Ленин) в прим. к гл. VI, ч. 1, т. III «Капитала» Маркса; см. изд. Гиза 1923 г., стр. 97.

²³ Боксерское восстание — восстание крестьян в северном Китае весной 1900 г. против иностранных империалистов. Восстание поддерживалось китайской буржуазией, которая использовала крестьянское движение для давления на китайское, тогда монархическое, правительство. В это движение были вовлечены широкие крестьянские массы на почве голода после нескольких неурожайных годов, предшествовавших восстанию. Общества, руководившее движением — И Хе-цюань (кулак во имя справедливости и гармонии), Да Цюань-гуй (общество большого кулака) и др. в своих названиях имели слово «кулак». Отсюда и название «боксеры». Мировая буржуазия выступила единым фронтом против восставших и разгромила их объединенными силами американских, русских, западно-европейских и японских войск. После подавления восстания Китаю были предъявлены со стороны «великих держав» грабительские требования о предоставлении и расширении концессий в крупнейших городах (Пекине, Тяньцзине, Шанхае и др.), о предоставлении иностранцам права содержать свою вооруженную охрану, об уплате громадной контрибуции в несколько сот миллионов рублей, которая выплачивается до на стоящего времени. СССР отказался от контрибуции, падавшей на долю царской России.

²⁴ Эльзас-Лотарингия составляла две области (Эльзас и Лотарингию), принадлежавшие Франции до войны между ней и Пруссией 1870 —1871 годов. В результате этой войны она была присоединена к Германии, а в результате империалистической войны отошла обратно к Франции. Вопрос об Эльзас-Лотарингии Ленин называет «важным и злободневным» потому, что Эльзас-Лотарингия была одним из предметов войны между империалистами Германии и Франции, и германские социал-шовинисты, защищавшие «свою» буржуазию, замалчивали факт захвата Германией Эльзас-Лотарингии в 1871 году.

²⁵ Аннексия Филиппин (т.е. Филиппинских островов на Тихом океане) была произведена Северо-американскими соединенными штатами вооруженной силой. После войны с Испанией 1898 г. (см. прим. 7 к наст. т.), Филиппины, по мирному договору с ней, должны были перейти от Испании к Соединенным штатам. Но сама победа последних над Испанией на Филиппинских островах была одержана в значительнейшей мере благодаря помощи филиппинской армии в 30 000 чел., под руководством филиппинского революционера Агвинальдо, путем обмана привлеченного Соединенными штатами на свою сторону. По окончании войны с Испанией, после ухода испанцев с Филиппин, Агвинальдо, в ответ на сообщение правительства Соединенных штатов, что оно берет на себя управление Филиппинами, объявил эти острова независимой республикой. Соединенные штаты двинули на Филиппины армию в 140 000 человек. Борьба филиппинцев продолжалась около двух лет. Филиппинцы были в конце концов разгромлены, их вождь Агвинальдо был захвачен в плен, и затем началась расправа с революционерами (смертные казни, десятки лет тюремного заключения). Борьба филиппинцев с Соединенными штатами за свою независимость обошлась филиппинцам, по подсчетам самих американцев, в 600 000 человек. По уверениям тогдашнего президента Соединенных штатов Мак-Кинли такими средствами выполнялось не что иное, как воля божья. «Филиппинцы, как и Куба и Порто-Рико (см. прим. 7 к наст. тому. Ред.), доверены нам промыслом божьим. Могла ли страна избежать выполнения подобного долга?..». «Долг» же этот перед «промыслом божьим» определялся Мак-Кинли так: "Филиппинские острова навсегда наши. Непосредственно за Филиппинами находятся безграничные рынки Китая. Мы не откажемся ни от того, ни от другого».

²⁶ Корея — государство на дальнем востоке в Азии, расположенное на Корейском полуострове. В течение продолжительного времени происходила упорная борьба за Корею между Китаем и Японией. С 90-х гг. прошлого столетия борьба за эксплуатацию Кореи развертывается между Японией и Россией. После русско-японской войны 1904 — 1906 гг. Корея была аннексирована Японией, захватившей в свои руки руководство финансами, почту, телеграф, телефон, внешние сношения. Япония получила так называемый «протекторат» (захват под видом покровительства) над Кореей.