ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ................................................................................................... 3

ПОСЛЕСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ............................................................................................. 10

К. Маркс.................................................................................................................................................................. 39

Капитал. Критика политической экономии.................................................................................................... 39

Книга I. ПРОЦЕСС ПРОИЗВОДСТВА КАПИТАЛА................................................................................. 39

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ. ТОВАР И ДЕНЬГИ.............................................................................................................. 41

Глава первая. ТОВАР....................................................................................................................................... 41

1. ДВА ФАКТОРА ТОВАРА: ПОТРЕБИТЕЛЬНАЯ СТОИМОСТЬ И СТОИМОСТЬ (СУБСТАНЦИЯ СТОИМОСТИ, ВЕЛИЧИНА СТОИМОСТИ).............................................................................................................................................. 41

2. ДВОЙСТВЕННЫЙ ХАРАКТЕР ЗАКЛЮЧАЮЩЕГОСЯ В ТОВАРАХ ТРУДА........................ 48

3. ФОРМА СТОИМОСТИ, ИЛИ МЕНОВАЯ СТОИМОСТЬ.............................................................. 54

4. ТОВАРНЫЙ ФЕТИШИЗМ И ЕГО ТАЙНА........................................................................................ 79

Глава вторая.  ПРОЦЕСС ОБМЕНА.............................................................................................................. 92

Глава третья. ДЕНЬГИ, ИЛИ ОБРАЩЕНИЕ ТОВАРОВ......................................................................... 102

1. МЕРА СТОИМОСТЕЙ.......................................................................................................................... 102

2. СРЕДСТВО ОБРАЩЕНИЯ.................................................................................................................... 111

3. ДЕНЬГИ.................................................................................................................................................... 138

 

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Труд, первый том которого я предлагаю вниманию публики, составляет продолжение опубликованного в 1859 г. моего сочи­нения «К критике политической экономии». Длительный пере­рыв между началом и продолжением вызван многолетней бо­лезнью, которая все снова и снова прерывала мою работу.

Содержание более раннего сочинения, упомянутого выше, ре­зюмировано в первой главе этого тома. Я сделал это не только в интересах большей связности и полноты исследования. Са­мое изложение улучшено. Многие пункты, которые там были едва намечены, получили здесь дальнейшее развитие, поскольку это допускал предмет исследования, и наоборот, положения, обстоятельно разработанные там, лишь вкратце намечены здесь. Само собой разумеется, разделы, касающиеся историче­ского развития теории стоимости и денег, здесь совсем опущены. Однако читатель, знакомый с работой «К критике политической экономии», найдет в примечаниях к первой главе настоящего сочинения новые источники по истории этих теорий.

Всякое начало трудно, — эта истина справедлива для ка­ждой науки. И в данном случае наибольшие трудности пред­ставляет понимание первой главы, — в особенности того ее раздела, который заключает в себе анализ товара. Что касается особенно анализа субстанции стоимости и величины стоимости, то я сделал его популярным, насколько это возможно(¹). Форма (с.5)

____________

1. Это казалось тем более необходимым, что существенные недоразумения имеются даже в том разделе работы Ф. Лассаля, направленной против Шульце-Делича, где дается, как заявляет автор, «духовная квинтэссенция» моего исследования по этому предмету . Кстати сказать: если Ф Лассаль все общие теоретические поло­жения своих экономических работ, например об историческом характере капитала, о связи между производственными отношениями и способом производства и т. д., заимствует из моих сочинений почти буквально, вплоть до созданной мною терми­нологии, и притом без указания источника, то это объясняется, конечно, сообра­жениями пропаганды. Я не говорю, разумеется, о частных положениях и их практи­ческом применении, к которым я совершенно непричастен.

 

стоимости, получающая свой законченный вид в денежной форме, очень бессодержательна и проста. И, тем не менее, ум челове­ческий тщетно пытался постигнуть ее в течение более чем 2 000 лет, между тем как, с другой стороны, ему удался, по крайней мере приблизительно, анализ гораздо более содержа­тельных и сложных форм. Почему так? Потому что развитое тело легче изучать, чем клеточку тела. К тому же при анализе экономических форм нельзя пользоваться ни микроскопом, ни химическими реактивами. То и другое должна заменить сила абстракции. Но товарная форма продукта труда, или форма стои­мости товара, есть Форма экономической клеточки буржуаз­ного общества. Для непосвященного анализ ее покажется просто мудрствованием вокруг мелочей. И это действительно мелочи, но мелочи такого рода, с какими имеет дело, например, микроанатомия.

За исключением раздела о форме стоимости, эта книга не представит трудностей для понимания. Я, разумеется, имею в виду читателей, которые желают научиться чему-нибудь новому и, следовательно, желают подумать самостоятельно. Физик или наблюдает процессы природы там, где они про­являются в наиболее отчетливой форме и наименее затемняются нарушающими их влияниями, или же, если это возможно, производит эксперимент при условиях, обеспечивающих ход процесса в чистом виде. Предметом моего исследования в настоящей работе является капиталистический способ производства и соответствующие ему отношения производства и обмена. Классической страной этого способа производства является до сих пор Англия. В этом причина, почему она служит главной иллюстрацией для моих теоретических выводов. Но если немец­кий читатель станет фарисейски пожимать плечами по поводу условий, в которые поставлены английские промышленные и сельскохозяйственные рабочие, или вздумает оптимистически успокаивать себя тем, что в Германии дело обстоит далеко не так плохо, то я должен буду заметить ему: De te fabula narratur! [He твоя ли история это!] .

Дело здесь, само по себе, не в более или менее высокой ступени развития тех общественных антагонизмов, которые вытекают из естественных законов капиталистического произ­водства. Дело в самих этих законах, в этих тенденциях, дей­ствующих и осуществляющихся с железной необходимостью. (6)

 

Страна, промышленно более развитая, показывает менее раз­витой стране лишь картину ее собственного будущего.

Но этого мало. Там, где у нас вполне установилось капита­листическое производство, например на фабриках в собственном смысле, наши условия гораздо хуже английских, так как мы не имеем противовеса в виде фабричных законов. Во всех осталь­ных областях мы, как и другие континентальные страны Запад­ной Европы, страдаем не только от развития капиталистического производства, но и от недостатка его развитая. Наряду с бед­ствиями современной эпохи нас гнетет целый ряд унаследован­ных бедствий, существующих вследствие того, что продолжают прозябать стародавние, изжившие себя способы производства и сопутствующие им устарелые общественные и политические отношения Мы страдаем не только от живых, но и от мертвых. Le mort saisit le vif! [мертвый хватает живого!]

Пo сравнению с английской, социальная статистика Герма­нии и остальных континентальных стран Западной Европы на­ходится в жалком состоянии. Однако она приоткрывает покры­вало как раз настолько, чтобы заподозрить под ним голову Медузы. Положение наших собственных дел ужаснуло бы нас, если бы наши правительства и парламенты назначали периоди­чески, как это делается в Англии, комиссии по обследованию экономических условий, если бы эти комиссии были наделены такими же полномочиями для раскрытия истины, как в Англии, если бы удалось найти для этой цели таких же компетентных, беспристрастных и решительных людей, как английские фаб­ричные инспектора, английские врачи, составляющие отчеты о «Public Health» («Здоровье населения»), как члены англий­ских комиссий, обследовавших условия эксплуатации женщин и детей, состояние жилищ, питания и т. д. Персей нуждался в шапке-невидимке, чтобы преследовать чудовищ. Мы закры­ваем шапкой-невидимкой глаза и уши, чтобы иметь возможность отрицать самое существование чудовищ.

Нечего предаваться иллюзиям. Подобно тому как американ­ская война XVIII столетия за независимость прозвучала набат­ным колоколом для европейской буржуазии, так по отношению к рабочему классу Европы ту же роль сыграла Гражданская война в Америке XIX столетия. В Англии процесс перево­рота стал уже вполне осязательным. Достигнув известной сту­пени, он должен перекинуться на континент. Он примет здесь более жестокие или более гуманные формы в зависимости от уровня развития самого рабочего класса. Таким образом, помимо каких-либо мотивов более высокого порядка, насущнейший интерес господствующих ныне классов предписывает (9)

 

убрать все те стесняющие развитие рабочего класса препятствия,  которые поддаются законодательному регулированию. Потому-то, между прочим, я уделил в настоящем томе столь значительное место истории, содержанию и результатам англий­ского фабричного законодательства. Всякая нация может и должна учиться у других. Общество, если даже оно напало на след естественного закона своего развития, а конечной целью моего сочинения является открытие экономического закона, движения современного обшества, - не может ни перескочить через естественнные фазы развития, ни отменить последние декретами. Но оно может сократить и смягчить муки родов.

Несколько слов для того, чтобы устранить возможные недо­разумения. Фигуры капиталиста и земельного собственника я рисую далеко не в розовом свете. Но здесь дело идет о лицах лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями определенных классовых   отношений и интересов. Я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественноисторический процесс;  поэтому с моей точки зрения, меньше чем с какой бы то ни было другой, отдельное лицо можно считать ответственным за те условия, продуктом которых в социальном смысле оно остается, как бы ни возвышалось оно над ними субъективно.   В области политической экономии свободное научное исследование встречается не только с теми врагами, с какими оно имеет дело в других областях. Своеобразный характер

материала, с которым имеет дело политическая экономия, вызывает на арену борьбы против свободного научного исследо­вания самые яростные, самые низменные и самые отвратительные страсти человеческой души  — фурий частного интереса. Так, высокая англиканская церковь скорее простит нападки на 38 из 39 статей ее символа веры, чем на 1/39 ее денежного до­хода. В наши дни сам атеизм представляет собой culpa levis [небольшой грех] по сравнению с критикой традиционных отно­шений собственности. Однако и здесь прогресс не подлежит сомнению. Я укажу, например, на опубликованную за послед­ние недели Синюю книгу : «Correspondence with Her Majesty's Missions Abroad, regarding Industrial Questions and Trades Unions». Представители английской короны за границей за­являют здесь самым недвусмысленным образом, что в Германии, Франции, — одним словом, во всех культурных государствах европейского континента, — радикальное изменение в суще-ствующих отношениях между капиталом и трудом столь же ощутительно и столь же неизбежно, как в Англии. Одновре­менно с этим по ту сторону Атлантического океана г-н Уэйд, (10)
вице-президент Соединенных Штатов Северной Америки, зая­вил на публичном собрании:. по устранении рабства, в порядок дня становится радикальное изменение отношений капитала и отношений земельной собственности. Таковы знамения времени; их  не скроешь от глаз ни пурпурной мантией, ни черной рясой. Это не означает, конечно, что завтра произойдет чудо. Но это показывает, что уже сами господствующие классы начи­нают смутно чувствовать,  что теперешнее общество не твердый кристалл, а организм, способный к превращениям и находя-щийся в постоянном процессе превращения.

Второй том этого сочинения будет посвящен процессу обращения капитала (книга II) и формам капиталистического процесса в целом (книга III), заключительный третий том (книга IV) — истории экономических теорий.

Я буду рад всякому суждению научной критики. Что же касается предрассудков так называемого общественного мнения, которому я никогда не делал уступок, то моим девизом по-прежнему остаются слова великого флорентийца:

Segui il tuo corso, e lascia dir le genti! ^e

Карл Маркс

Лондон, 25 июля 1867 г.

(11)

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Я должен прежде всего указать читателям первого издания на изменения, произведенные во втором издании. Бросается в глаза более четкая структура книги. Дополнительные приме­чания везде отмечены как примечания ко второму изданию. Что касается самого текста, важнейшее заключается в сле­дующем.

В разделе 1 первой главы с большей научной строгостью выполнено выведение стоимости из анализа уравнений, в кото­рых выражается всякая меновая стоимость, а также отчетливо выражена лишь намеченная в первом издании связь между суб­станцией стоимости и определением ее величины общественно необходимым рабочим временем. Раздел 3 первой главы («Форма стоимости») полностью переработан: это было необходимо уже вследствие того, что в первом издании изложение давалось дважды. Кстати сказать, к этому двойному изложению побудил меня мой друг д-р Л. Кугельман из Ганновера. Я посетил его весной 1867 г., когда из Гамбурга пришли первые пробные оттиски, и он убедил меня, что для большинства читателей необходимо дополнительное, более дидактическое выяснение формы стоимости. — Последний раздел первой главы «То­варный фетишизм и т. д.» в значительной части изменен. Раздел 1 третьей главы («Мера стоимостей») тщательно пере­смотрен, так как этот раздел в первом издании был выполнен небрежно, — читатели отсылались к изложению, данному уже в книге «К критике политической экономии», Берлин, 1859. Значительно переработана глава седьмая, в особенности раздел 2.

Было бы бесполезно указывать на все отдельные изменения текста, подчас чисто стилистические. Они разбросаны по всей книге. Однако, пересматривая текст для выходящего в Париже французского перевода, я теперь нахожу, что некоторые части немецкого оригинала местами требуют основательной перера­ботки, местами правки в стилистическом отношении или тща­тельного устранения случайных недосмотров. Но для этого у меня не было времени, так как только осенью 1871 г., будучи занят другими неотложными работами, я получил известие, что книга распродана и печатание второго издания должно начаться уже в январе 1872 года.

Понимание, которое быстро встретил «Капитал» в широких кругах немецкого рабочего класса, есть лучшая награда за мой труд. Г-н Майер, венский фабрикант, человек, стоящий в эко­номических вопросах на буржуазной точке зрения, в одной брошюре ⁷, вышедшей во время франко-прусской войны, спра­ведливо указывал, что выдающиеся способности к теорети­ческому мышлению, считавшиеся наследственным достоянием немцев, совершенно исчезли у так называемых образованных классов Германии, но зато снова оживают в ее рабочем классе ⁸. (В четвертом издании эти четыре абзаца опущены).

В Германии политическая экономия до настоящего времени оставалась иностранной наукой. Густав Гюлих в своей книге «Geschichtliche Darstellung des Handels, der Gewerbe etc.», осо­бенно в двух первых томах этой работы, вышедших в 1830 г., в значительной мере уже выяснил те исторические условия, которые препятствовали у нас развитию капиталистического способа производства, а следовательно, и формированию совре­менного буржуазного общества. Отсутствовала, таким образом, жизненная почва для политической экономии. Последняя импортировалась из Англии и Франции в виде готового товара; немецкие профессора политической экономии оставались уче­никами. Теоретическое выражение чужой действительности превратилось в их руках в собрание догм, которые они толко­вали в духе окружающего их мелкобуржуазного мира, т. с. превратно. Не будучи в состоянии подавить в себе чувство своего научного бессилия и неприятное сознание, что прихо­дится играть роль учителей в сфере, на самом деле им чуждой, они старались прикрыться показным богатством литературно-исторической учености или же заимствованием совершенно постороннего материала из области так называемых камераль­ных наук, — из этой мешанины разнообразнейших сведений, чистилищный огонь которых должен выдержать каждый пре­исполненный надежд кандидат в германские бюрократы. (13)

 

С 1848 г. капиталистическое производство быстро развилось в Германии и в настоящее время уже переживает горячку своего спекулятивного расцвета. Но к нашим профессиональным уче­ным судьба остается по-прежнему немилостивой. Пока у них была возможность заниматься политической экономией беспри­страстно, в германской действительности отсутствовали совре­менные экономические отношения. Когда же эти отношения появились, то налицо были уже такие обстоятельства, кото­рые больше не допускали возможности беспристрастного изу­чения этих отношений в рамках буржуазного кругозора. Поскольку политическая экономия является буржуазной, т. е. поскольку она рассматривает капиталистический строй не как исторически преходящую ступень развития, а наоборот, как абсолютную, конечную форму общественного производства, она может оставаться научной лишь до тех пор, пока классовая борьба находится в скрытом состоянии или обнаруживается лишь в единичных проявлениях.

Возьмем Англию. Ее классическая политическая экономия относится к периоду неразвитой классовой борьбы. Последний великий представитель английской классической политической экономии, Рикардо, в конце концов сознательно берет исходным пунктом своего исследования противоположность классовых интересов, заработной платы и прибыли, прибыли и земельной ренты, наивно рассматривая эту противоположность как есте­ственный закон общественной жизни. Вместе с этим буржуазная экономическая наука достигла своего последнего, непереходимого предела. Еще при жизни Рикардо и в противополож­ность ему выступила критика буржуазной политической эко­номии в лице Сисмонди ².

Последующий период, 1820—1830 гг., характеризуется в Анг­лии научным оживлением в области политической экономии. Это был период вульгаризации и распространения рикардовской теории и в то же время ее борьбы со старой школой. Проис­ходили блестящие турниры. То, что было сделано в это время экономистами, мало известно на европейском континенте, так как полемика по большей части рассеяна в журнальных статьях, случайных брошюрах и памфлетах. Обстоятельства того времени объясняют беспристрастный характер этой полемики, хотя тео­рия Рикардо в виде исключения уже тогда применялась как орудие нападения на буржуазную экономику. С одной стороны, сама крупная промышленность еще только выходила из детского возраста, как это видно уже из того обстоятельства, что только

------------

2) См. мою работу «К критике политической экономии». Берлин, 1859, стр. 39 [см. Сочинения К. Маркса и Ф. Энгельса, 2 изд., том 13, стр. 47].

 (14)

 кризисом 1825 г. начинаются периодические кругообороты ее современной жизни. С другой стороны, классовая борьба между капиталом и трудом была отодвинута на задний план: в полити­ческой области ее заслоняла распря между феодалами и пра­вительствами, сплотившимися вокруг Священного союза, с одной стороны, и руководимыми буржуазией народными мас­сами —с другой; в экономической области ее заслоняли раздоры между промышленным капиталом и аристократической земель­ной собственностью, которые во Франции скрывались за про­тивоположностью интересов парцеллярной собственности и крупного землевладения, а в Англии со времени хлебных зако­нов прорывались открыто. Английская экономическая лите­ратура этой эпохи напоминает период бури и натиска в области политической экономии во Франции после смерти д-ра Кенэ, однако только так, как бабье лето напоминает весну. В 1830 г. наступил кризис, которым все было решено одним разом.

Буржуазия во Франции и в Англии завоевала политическую власть. Начиная с этого момента, классовая борьба, практиче­ская и теоретическая, принимает все более ярко выраженные и угрожающие формы. Вместе с тем пробил смертный час для научной буржуазной политической экономии. Отныне дело шло уже не о том, правильна или неправильна та или другая теорема, а о том, полезна она для капитала или вредна, удобна или неудобна, согласуется с полицейскими соображениями или нет. Бескорыстное исследование уступает место сражениям наемных писак, беспристрастные научные изыскания заме­няются предвзятой, угодливой апологетикой. Впрочем, претен­циозные трактатцы, издававшиеся Лигой против хлебных за­конов  с фабрикантами Кобденом и Брайтом во главе, все же представляли своей полемикой против землевладельческой ари­стократии известный интерес, если не научный, то, по крайней мере, исторический. Но со времени сэра Роберта Пиля и это последнее жало было вырвано у вульгарной политической эко­номии фритредерским законодательством.

Континентальная революция 1848 г. отразилась и на Англии. Люди, все еще претендовавшие на научное значение и не до­вольствовавшиеся ролью простых софистов и сикофантов гос­подствующих классов, старались согласовать политическую экономию капитала с притязаниями пролетариата, которых уже нельзя было более игнорировать. Отсюда тот плоский синкре­тизм, который лучше всего представлен Джоном Стюартом Мил­лем. Это — банкротство буржуазной политической экономии, что мастерски показал уже в своих «Очерках из политической (17)
экономии  (по Миллю)» великий русский ученый и критик Н. Чернышевский.

Таким образом, в Германии капиталистический способ производства созрел лишь после того, как в Англии и Франции его антагонистический характер обнаружился в шумных бит­вах исторической борьбы, причем германский пролетариат уже обладал гораздо более ясным теоретическим классовым созна­нием, чем германская буржуазия. Итак, едва здесь возникли условия, при которых буржуазная политическая экономия как наука казалась возможной, как она уже снова сделалась невозможной.

При таких обстоятельствах ее представители разделились на два лагеря. Одни, благоразумные практики, люди наживы, сплотились вокруг знамени Бастиа, самого пошлого, а потому и самого удачливого представителя вульгарно-экономической апологетики. Другие, профессорски гордые достоинством своей науки, последовали за Джоном Стюартом Миллем в его попытке примирить непримиримое. Немцы в период упадка буржуазной политической экономии, как и в классический ее период, оста­лись простыми учениками, поклонниками  и подражателями заграницы, мелкими разносчиками продуктов крупных загра­ничных фирм.

Таким образом, особенности исторического развития герман­ского общества исключают возможность какой бы то ни было оригинальной разработки буржуазной политической экономии, но не исключают возможность ее критики. Поскольку такая кри­тика вообще представляет известный класс, она может представ­лять лишь тот класс, историческое призвание которого — со­вершить переворот в капиталистическом способе производства и окончательно уничтожить классы, т. е. может представлять лишь пролетариат.

Ученые и неученые представители германской буржуазии попытались сначала замолчать «Капитал», как это им удалось по отношению к моим более ранним работам. Когда же эта так­тика уже перестала отвечать обстоятельствам времени, они, под предлогом критики моей книги, напечатали ряд советов на пред­мет «успокоения буржуазной совести», но встретили в рабочей прессе — см., например, статьи Иосифа Дицгена в «Volks-staat" — превосходных противников, которые до сего дня не дождались от них ответа ³.

--------------

3) Косноязычные болтуны германской  вульгарной политической экономии бранят стиль и  способ изложения «Капитала". Литературные недостатки моего трудя я сознаю лучше, чем кто-либо другой. Тем не менее в назидание  и к удовольствию этих господ и их публики я процитирую мнение английской и русской критики - «Satur­day Review., безусловно враждебная моим взглядам, в своей заметке по поводу первого немецкого издания пишет, что «изложение придает даже самым сухим Эконо­мическим вопросам своеобразную прелесть (charm)». •Санкт-Петербургские ведомости в номере от 8 (20) апреля 1872 г. между прочим замечают: «Изложение его труда (исключая некоторые слишком специальные частности) отличается ясностью, обще­доступностью и, несмотря на научную высоту предмета, необыкновенной живостью. В этом отношении автор... далеко не походит на большинство немецких ученых, которые... пишут свои сочинения таким темным и сухим языком, от которого у обык­новенных смертных трещит голова». У читателей современной немецко-национально-либеральной профессорской литературы трещит не голова, а кое-что совершенно другое.

    Прекрасный русский перевод «Капитала» появился весной 1872 г. в Петербурге. Издание в 3 000 экземпляров в настоя­щее время уже почти разошлось. Еще в 1871 году г-н Н. Зибер, профессор политической экономии в Киевском университете, в своей работе «Теория ценности и капитала Д. Рикардо» пока­зал, что моя теория стоимости, денег и капитала в ее основных чертах является необходимым дальнейшим развитием учения Смита — Рикардо. При чтении этой ценной книги западноевро­пейского читателя особенно поражает последовательное прове­дение раз принятой чисто теоретической точки зрения.

Метод, примененный в «Капитале», был плохо понят, что доказывается уже противоречащими друг другу характеристи­ками его.

Так, парижский журнал «Revue Positiviste» упрекает меня, с одной стороны, в том, что я рассматриваю политическую экономию метафизически, а с другой стороны — отгадайте-ка, в чем? — в том, что я ограничиваюсь критическим расчленением данного, а не сочиняю рецептов (контовских?) для кухни бу­дущего. По поводу упрека в метафизике проф. Зибер замечает:

«Насколько речь идет собственно о теории, метод Маркса есть дедук­тивный метод всей английской школы, и недостатки его, как и достоинства, разделяются лучшими из экономистов-теоретиков».

Г-н М. Блок в брошюре «Les Theoriciens du Socialisme en Allemagne. Extrait du «Journal des Economistes», juillet et aout 1872» открывает, что мой метод —аналитический, и говорит между прочим:

«Этой работой г-н Маркс доказал, что он является одним из самых выдающихся аналитических умов».

Немецкие рецензенты кричат, конечно, о гегельянской со­фистике. Петербургский «Вестник Европы» в статье, посвящен­ной исключительно методу «Капитала» (майский номер за 1872 г., стр. 427—436), находит, что метод моего исследования строго реалистичен, а метод изложения к несчастью, немецки-диалектичен. Автор пишет:

«С виду, если судить по внешней форме изложения, Маркс большой идеалист-философ, и притом в «немецком», т. е. дурном, значении этого (19)
слова. На самом же деле он бесконечно более реалист, чем все его пред­шественники в деле экономической критики... Идеалистом его ни в каком случае уже нельзя считать».

Я не могу лучше ответить автору, как несколькими выдерж­ками из его же собственной критики; к тому же выдержки эти не лишены интереса для многих из моих читателей, которым недоступен русский оригинал.

Приведя цитату из моего предисловия к «К критике полити­ческой экономии», Берлин, 1859, стр. IV—VII ¹⁴, где я изложил материалистическую основу моего метода, автор продолжает:

«Для Маркса важно только одно: найти закон тех явлений, исследова­нием которых он занимается. И при том для него важен не один закон, управляющий ими, пока они имеют известную форму и пока они нахо­дятся в том взаимоотношении, которое наблюдается в данное время. Для него, сверх того, еще важен закон их изменяемости, их развития, т. е. перехода от одной формы к другой, от одного порядка взаимоотношений к другому. Раз он открыл этот закон, он рассматривает подробнее послед­ствия, в которых закон проявляется в общественной жизни... Сообразно с этим Маркс заботится только об одном: чтобы точным научным исследо­ваниям доказать необходимость определенных порядков общественных отношений и чтобы возможно безупречнее констатировать факты, служа­щие ему исходными пунктами и опорой. Для него совершенно достаточно, если он, доказав необходимость современного порядка, доказал и необхо­димость другого порядка, к которому непременно должен быть сделан переход от первого, все равно, думают ли об этом или не думают, сознают ли это или не сознают. Маркс рассматривает общественное движение как естественноисторический процесс, которым управляют законы, не только не находящиеся в зависимости от воли, сознания и намерения человека, но сами еще  определяющие его волю, сознание и намерения... Цели сознательный элемент в истории культуры играет такую подчиненную роль, то понятно, что критика, имеющая своим предметом самую куль­туру, всего менее может иметь своим основанием какую-нибудь форму или какой-либо результат сознания. То есть не идея, а внешнее явление одно только может ей служить исходным пунктом. Критика будет заклю­чаться в сравнении, сопоставлении и сличении факта не с идеей, а с другим фактом. Для нее важно только, чтобы оба факта были возможно точнее исследованы и действительно представляли собой различные степени развития, да сверх того важно, чтобы не менее точно были исследованы порядок, последовательность и связь, в которых проявляются эти степени развития... Иному читателю может при этом прийти на мысль и такой вопрос... ведь общие законы экономической жизни одни и те же, все равно, применяются ли они к современной или прошлой жизни? Но именно этого Маркс не признает. Таких общих законов для него не существует... По его мнению, напротив, каждый крупный исторический период имеет свои законы ... Но как только жизнь пережила данный период развития, вышла из данной стадии и вступила в другую, она начинает управляться уже дру­гими законами. Словом, экономическая жизнь представляет нам в этом случае явление, совершенно аналогичное тому, что мы наблюдаем в дру­гих разрядах биологических явлений... Старые экономисты не понимали природы экономических законов, считая их однородными с законами фи­зики и химии... Более глубокий анализ явлений показал, что социальные организмы отличаются друг от друга не менее глубоко, чем организмы бо- (20)
 танические и зоологические... Одно и то же явление, вследствие раз­личия в строе этих организмов, разнородности их органов, различий условий, среди которых органам приходится функционировать, и т. д., под­чиняется совершенно различным законам. Маркс отказывается, напри­мер, признавать, что закон увеличения народонаселения один и тот же всегда и повсюду, для всех времен и для всех мест. Он утверждает, напротив, что каждая степень развития имеет свой закон размножения... В зависимости от различий в уровне развития производительных сил изменяются отношения и законы, их регулирующие. Задаваясь, таким образом, целью — исследовать и объяснить капиталистический порядок хозяйства, Маркс только строго научно формулировал цель, которую Может иметь точное исследование экономической жизни... Его научная цена заключается в выяснении тех частных законов, которым подчи­няются возникновение, существование, развитие, смерть данного социального организма и заменение его другим, высшим. И эту цену дейст­вительно имеет книга Маркса».

Автор, описав так удачно то, что он называет моим действи­тельным методом, и отнесшись так благосклонно к моим личным приемам применения этого метода, тем самым описал не что иное, как диалектический метод.              

Конечно, способ  изложения не может с формальной стороны не отличаться от способа исследования. Исследование должно детально освоиться с материалом, проанализировать различные формы его развития, проследить их внутреннюю связь. Лишь после того как эта работа закончена, может быть надлежащим образом изображено действительное движение. Раз это удалось и жизнь материала получила свое идеальное отражение, то мо­жет показаться, что перед нами априорная конструкция.

Мой диалектический метод по своей основе не только отличается от гегелевского, но является его  прямой противополож­ностью. Для Гегеля процесс мышления, который он превращает даже под именем идеи в самостоятельный субъект  есть демиург⁴ действительного, которое составляет лишь его внешнее проявле­ние, У меня же, наоборот,  идеальное есть не что иное, как мате­риальное,

пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней.

  Мистифицирующую сторону гегелевской диалектики я под­верг критике почти 30 лет тому назад, в то время, когда она была еще в моде. Но как раз в то время, когда я работал над первым томом «Капитала», крикливые, претенциозные и весьма посред­ственные эпигоны, задающие тон в современной образован­ной Германии, усвоили манеру третировать Гегеля, как некогда, во времена Лессинга, бравый Мозес Мендельсон третировал Спинозу, как «мертвую собаку». Я поэтому открыто объявил себя учеником этого великого мыслителя и в главе о теории

4) — творец, созидатель. Ред (21)
стоимости местами даже кокетничал характерной для Гегеля манерой выражения. Мистификация, которую претерпела диа­лектика в руках Гегеля, отнюдь не помешала тому, что именно Гегель первый дал всеобъемлющее и сознательное изображение ее всеобщих форм движения. У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистиче­ской оболочкой рациональное зерно.

В своей мистифицированной форме диалектика стала немец­кой модой, так как казалось, будто она прославляет существую­щее положение вещей. В своем рациональном виде диалектика внушает буржуазии и ее доктринерам-идеологам лишь злобу и ужас, так как в позитивное понимание существующего она включает в то же время понимание его отрицания, его необхо­димой гибели, каждую осуществленную форму она рассматри­вает в движении, следовательно также и с ее преходящей сто­роны, она ни перед чем не преклоняется и по самому существу своему критична и революционна.

Полное противоречий движение капиталистического обще­ства всего осязательнее дает себя почувствовать буржуа-прак­тику в колебаниях проделываемого современной промышлен­ностью периодического цикла, апогеем которых является общий кризис. Кризис опять надвигается, хотя находится еще в своей начальной стадии, и благодаря разносторонности и ин­тенсивности своего действия он вдолбит диалектику даже в го­ловы выскочек новой священной прусско-германской империи.

Карл Маркс

Лондон, 24 января 1873 г.

(22)

К. Маркс

Капитал. Критика политической экономии.

Книга I. ПРОЦЕСС ПРОИЗВОДСТВА КАПИТАЛА

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ. ТОВАР И ДЕНЬГИ

Глава первая. ТОВАР

1. ДВА ФАКТОРА ТОВАРА: ПОТРЕБИТЕЛЬНАЯ СТОИМОСТЬ И СТОИМОСТЬ (СУБСТАНЦИЯ СТОИМОСТИ, ВЕЛИЧИНА СТОИМОСТИ)

Богатство обществ, в которых господствует капиталистиче­ский способ производства, выступает как «огромное скопление товаров»[1], а отдельный товар — как элементарная форма этого богатства. Наше исследование начинается поэтому анализом товара.      

Товар есть прежде всего внешний предмет, вещь, которая благодаря ее свойствам, удовлетворяет какие-либо человече­ские потребности. Природа этих потребностей, — порождаются ли они, например, желудком или фантазией, — ничего не изме­няет в деле[2]. Дело также не в том, как именно удовлетворяет данная вещь человеческую потребность: непосредственно ли, как жизненное средство, т. е. как предмет потребления или окольным путем, как средство производства.          

Каждую полезную вещь, как, например, железо, бумагу и т. д., можно рассматривать с двух точек зрения: со стороны качества и со стороны количества. Каждая такая вещь есть совокупность многих свойств и поэтому может быть полезна различными своими сторонами. Открыть эти различные сто­роны, а следовательно, и многообразные способы употребления (43)

вещей, есть дело исторического развития[3].  То же самое следует сказать об отыскании общественных мер для количественной стороны полезных вещей. Различия товарных мер отчасти определяются различной природой самих измеряемых предметов, отчасти же являются условными.

       Полезность вещи делает ее потребительной стоимостью[4]. Но эта полезность не висит в воздухе. Обусловленная свойствами товарного тела, она не существует вне этого последнего. Поэтому товарное тело, как, например, железо, пшеница, алмаз и т. п., само есть потребительная стоимость, или благо. Этот его характер не зависит от того много или мало труда стоит человеку присвоение его потребительских свойств.  При рассмотрении потребительных стоимостей всегда предполагается их ко­личественная определенность, например дюжина часов, аршин холста, тонна железа и т. п. Потребительные стоимости товаров составляют предмет особой дисциплины—товароведения[5]. Потребительная стоимость осуществляется лишь в пользовании  или потреблении. Потребительные стоимости образуют вещественное содержание богатства, какова бы ни была его общественная форма. При той форме общества, которая подлежит нашему рассмотрению, они являются в то же время веществен­ными носителями меновой стоимости.

Меновая стоимость прежде всего представляется в виде количественного соотношения, в виде пропорции, в которой   потре­бительные стоимости одного рода обмениваются на потребительные   стоимости другого рода[6] — соотношения, постоянно изменяющегося в зависимости от времени и места.   Меновая стои­мость кажется поэтому чем-то случайным и чисто относитель­ным, а внутренняя, присущая самому товару меновая стоимость (44)
                      

 

(valeur intrinseque) представляется каким-то contradictio in adjecto [противоречием в определении][7]. Рассмотрим дело ближе.   

Известный товар, например один квартер пшеницы, обме­нивается на х сапожной ваксы, или на у шелка, или на z золота и т. д., одним словом — на другие товары в самых различных пропорциях. Следовательно, пшеница имеет не одну-единственную, а многие меновые стоимости. Но так как и х; сапожной ваксы, и у шелка, и z золота и т. д. составляют меновую стоимость квартера пшеницы, то х сапожной ваксы, у шелка, z золота и т. д. должны быть меновыми стоимостями, способными замещать друг друга, или равновеликими. Отсюда следует, во-первых, что различные меновые стоимости одного и того же товара вы­ражают нечто одинаковое и, во-вторых, что меновая стоимость вообще может быть лишь способом выражения, лишь «формой проявления» какого-то отличного от нее содержания.

Возьмем, далее, два товара, например пшеницу и железо. Каково бы ни было их меновое отношение, его всегда можно выразить уравнением, в котором данное количество пшеницы приравнивается известному количеству железа, например:

1 квартер пшеницы = а центнерам железа. Что говорит нам это уравнение? Что в двух различных вещах — в 1 квартере пше­ницы и в а центнерах железа — существует нечто общее равной величины. Следовательно, обе эти вещи равны  чему-то третьему, которое само по себе  не есть ни первая, ни вторая из них. Таким образом, каждая из них, поскольку она есть меновая стоимость, должна быть сводима к этому третьему.

Иллюстрируем это простым геометрическим примером. Для того чтобы определять и сравнивать площади всех прямолиней­ных фигур, последние рассекают на треугольники. Самый тре­угольник сводят к выражению, совершенно отличному от его видимой фигуры, — к половине произведения основания на высоту. Точно так же и меновые стоимости товаров необходимо свести к чему-то общему для них, большие или меньшие коли­чества чего они представляют.

Этим общим не могут быть геометрические, физические, хи­мические, или какие-либо иные природные свойства товаров. Их телесные свойства принимаются во внимание вообще лишь постольку, поскольку от них зависит полезность товаров, т. е. (45)
поскольку они делают товары потребительными стоимостями.  Очевидно, с другой стороны, что меновое отношение товаров характеризуется как раз отвлечением от их потребительных стоимостей. В пределах менового отношения товаров каждая данная потребительная стоимость значит ровно столько же, как и всякая другая, если только она имеется в надлежащей пропорции. Или, как говорит старик Барбон:

«Один сорт товаров так же хорош, как и другой, если равны их ме­новые стоимости. Между вещами, имеющими равные меновые стоимости, не существует никакой разницы, или различия»[8].

Как потребительные стоимости товары  различаются прежде всего качественно, как меновые стоимости они могут иметь лишь количественные различия, следовательно не заключают   в себе ни одного атома потребительной стоимости.

   Если отвлечься от потребительной стоимости товарных тел, то у них остается лишь одно свойство, а именно то, что они — продукты труда. Но теперь и самый продукт труда приобретает совершенно новый вид. В самом деле, раз мы отвлеклись от его потребительной стоимости, мы вместе с тем отвлеклись также от тех составных частей и форм его товарного тела, которые делают его потребительной стоимостью. Теперь это уже не стол, или дом, или пряжа, или какая-либо другая полезная вещь. Все чув­ственно воспринимаемые свойства погасли в нем. Равным об­разом теперь это уже не продукт труда столяра, или плотника, или прядильщика, или вообще какого-либо иного определен­ного производительного труда. Вместе с полезным характером продукта труда исчезает и полезный характер представленных в нем видов труда, исчезают, следовательно, различные кон­кретные формы этих видов труда; последние не различаются более между собой, а сводятся все к одинаковому человече­скому труду, к абстрактно человеческому труду.

Рассмотрим теперь, что же осталось от продуктов труда. От них ничего не осталось, кроме одинаковой для всех призрач­ной предметности, простого сгустка лишенного различий человеческого труда,  т е. затраты человеческой рабочей силы без­относительно к форме этой затраты. Все эти вещи представляют собой теперь лишь выражения того, что в их производстве затрачена человеческая рабочая сила, накоплен человеческий труд. Как кристаллы этой общей им всем общественной суб­станции, они суть стоимости — товарные стоимости. (46)

 

В самом меновом отношении товаров их меновая стоимость явилась нам как нечто совершенно не зависимое от их потребительных стоимостей. Если мы действительно отвлечемся от  потребительной стоимости  продуктов труда, то получим их стоимость, как она была только что определена. Таким образом, то общее, что выражается в меновом отношении, или меновой стоимости товаров, и есть их стоимость. Дальнейший ход иссле­дования приведет нас опять к меновой стоимости как необходимому способу выражения, или форме проявления стоимости тем не менее стоимость должна быть сначала рассмотрена неза­висимо от этой формы.

Итак, потребительная стоимость  или благо, имеет стоимость лишь потому, что в ней овеществлен, или материализован абстрактно человеческий труд. Как же измерять величину ее стоимости? Очевидно, количеством содержащегося в ней труда, этой «созидающей стоимость субстанции». Количество самого труда измеряется его продолжительностью, рабочим временем, а рабочее время находит, в свою очередь, свой масштаб в опре­деленных долях времени, каковы: час, день и т. д.

Если стоимость товара определяется количеством труда, затраченного в продолжение его производства, то могло бы показаться, что стоимость товара тем больше, чем ленивее или неискуснее производящий его человек, так как тем больше времени требуется ему для изготовления  товара Но тот труд, который образует субстанцию стоимостей есть одинаковый человеческий труд, затрата одной и той же человеческой рабочей силы. Вся рабочая сила общества выражающаяся в стоимостях товарного мира выступает здесь как одна и та же человеческая  рабочая сила. хотя она и состоит из бесчисленных индивидуаль­ных рабочих сил. Каждая из этих индивидуальных рабочих сил, как и всякая другая, есть одна и та же человеческая рабочая сила, раз она обладает характером общественной средней  рабочей силы и функционирует как такая общественная средняя рабочая сила, следовательно  употребляет на производство дан­ного товара лишь необходимое в среднем или общественно необходимое рабочее время. Общественно необходимое рабочее время есть то рабочее время, которое требуется для изготовле­ния какой-либо потребительной стоимости при. наличных общественно нормальных условиях производства и при  среднем в данном обществе уровне умелости, и интенсивности труда. Так, например, в Англии после введения парового ткацкого станка для превращения данного количества пряжи в ткань требовалась, быть может, лишь половина того труда, который затрачивался на это раньше. Конечно, английский ручной ткач (47)

и после того употреблял на это превращение столько же рабо­чего времени, как прежде, но теперь в продукте его индивидуального рабочего часа была представлена лишь половина общественного рабочего часа, и потому стоимость этого продукта уменьшилась вдвое.

Итак, величина стоимости данной потребительной стоимости определяется лишь количеством труда, или количеством рабо­чего времени. общественно необходимого для ее изготовления[9]. Каждый отдельный товар в данном случае имеет значение лишь как средний экземпляр своего рода[10]. Поэтому товары, в ко­торых содержатся равные количества труда, или которые могут быть изготовлены в течение одного и того же рабочего времени, имеют одинаковую величину стоимости. Стоимость одного товара относится к стоимости каждого другого товара, как рабо­чее время, необходимое для производства первого, к рабочему времени, необходимому для производства второго. «Как стои­мости, все товары суть лишь определенные количества застыв­шего рабочего времени».[11]

Следовательно, величина стоимости товара оставалась бы постоянной, если бы было постоянным необходимое для его производства рабочее время. Но рабочее время изменяется с каждым изменением производительной силы труда. Произво­дительная сила труда определяется разнообразными обстоятельствами,  между прочим средней степенью искусства рабочего, уровнем развития науки и степенью ее технологического применения, общественной комбинацией производственного процесса,  размерами и эффективностью средств производства, природными условиями. Одно и то же количество труда выражается, например, в благоприятный год в 8 бушелях пшеницы, в неблаго­приятный — лишь в 4 бушелях. Одно и то же количество труда в богатых рудниках доставляет больше металла, чем в бедных и т. д. Алмазы редко встречаются в земной коре, и их отыска­ние стоит поэтому в среднем большого рабочего времени. Следовательно, в их небольшом объеме представлено много труда. Джейкоб сомневается, чтобы золото оплачивалось когда- (48)
 

нибудь по его полной стоимости ²⁵. С еще большим правом это можно сказать об алмазах. По Эшвеге, в 1823 г. цена всего про­дукта восьмидесятилетней разработки бразильских алмазных копей не достигала средней цены полуторагодового продукта бразильских сахарных или кофейных плантаций, хотя в первом было представлено гораздо больше труда, а следовательно, и стоимости. С открытием более богатых копей то же самое количество труда выразилось бы в большем количестве алмазов и стоимость их понизилась бы. Если бы удалось небольшой затратой труда превращать уголь в алмаз, стоимость алмаза могла бы упасть ниже стоимости кирпича. Вообще, чем больше производительная сила труда, тем меньше рабочее время,  необходимое для изготовления известного изделия, тем меньше кристаллизованная в нем масса труда, тем меньше его стоимость. Наоборот, чем меньше производительная сила труда, тем больше рабочее время, необходимое для изготовления изделия, тем больше его стоимость. Величина стоимости товара изме­няется. таким образом, прямо пропорционально количеству и обратно пропорционально производительной силе труда, находящего себе осуществление в этом товаре. Вещь может быть потребительной стоимостью и не быть стоимостью. Так бывает, когда ее полезность для человека не опосредствована трудом. Таковы: воздух, девственные земли, есте­ственные луга, дикорастущий лес и т. д. Вещь может быть полезной и быть продуктом человеческого труда, но не быть товаром. Тот, кто продуктом своего труда удовлетворяет свою собственную потребность, создает потребительную стоимость, но не товар. Чтобы произвести товар, он должен произвести не просто потребительную стоимость, но потребительную стои­мость для других, общественную потребительную стоимость. {И не только для других вообще. Часть хлеба, произведенного средневековым крестьянином, отдавалась в виде оброка фео­далу, часть — в виде десятины попам. Но ни хлеб, отчуждав­шийся в виде оброка, ни хлеб, отчуждавшийся в виде десятины, не становился товаром  вследствие того только, что он произве­ден для других, Для того чтобы стать товаром, продукт должен быть передан в руки того, кому он  служит в качестве потребительной стоимости, посредством обмена ^11а)} Наконец, вещь не может быть стоимостью, не будучи  предметом потребления. Если она бесполезна, то и затраченный на нее труд бесполезен, не считается за  труд и  потому не образует никакой  стоимости.

11а) {Примечание к 4 изданию. Я вставил заключенные в скобки слова, так как при их отсутствии очень часто возникало недоразумение, будто, по Марксу, всякий продукт, потребляемый не тем, кто его произвел, является товаром. Ф. Э.} (49)

 

2. ДВОЙСТВЕННЫЙ ХАРАКТЕР ЗАКЛЮЧАЮЩЕГОСЯ В ТОВАРАХ ТРУДА

Первоначально товар предстал перед нами как нечто двой­ственное: как потребительная стоимость и меновая стоимость. Впоследствии обнаружилось, что и труд, поскольку он выражен в стоимости, уже не имеет тех признаков, которые принадлежат ему как созидателю потребительных стоимостей. Эта двойствен­ная природа содержащегося в товаре труда впервые критически доказана мною[12]. Так как этот пункт является отправным пунктом, от которого зависит понимание политической эконо­мии, то его следует осветить здесь более обстоятельно.

Возьмем два товара, например один сюртук и 10 аршин холста. Пусть стоимость первого вдвое больше стоимости послед­них, так что если 10 аршин холста = w, то сюртук = 2 w.

Сюртук есть потребительная стоимость, удовлетворяющая определенную потребность. Для того чтобы. создать его, был необходим определенный род производительной деятельности. Последний определяется своей целью,  характером операций, предметом, средствами и результатом. Труд, полезность которого выражается таким образом в потребительной стоимости его продукта, или в том, что продукт его является потребительной стоимостью, мы просто назовем полезным трудом. С этой точки зрения труд всегда рассматривается в связи с его полезным эффектом.

Как сюртук и холст — качественно различные потребитель­ные стоимости, точно так же качественно различны между собой и обусловливающие их бытие работы: портняжество и ткачество. Если бы эти вещи не были качественно различными потребительными стоимостями и, следовательно, продуктами качественно различных видов полезного труда, то они вообще не могли бы противостоять друг другу как товары. Сюртук не обменивают на сюртук, данную потребительную стоимость — на ту же самую потребительную стоимость.

В совокупности разнородных потребительных стоимостей, или товарных тел, проявляется совокупность полезных работ, столь же многообразных, разделяющихся на столько же различных родов, видов, семейств, подвидов и разновидностей, одним словом — проявляется общественное разделение труда. Оно составляет условие существования товарного производства, хотя товарное производство, наоборот, не является условием существования общественного разделения труда. В древнеиндийской

-(50)
общине труд общественно разделен, но продукты его не становятся товарами. Или возьмем более близкий пример: на каждой фабрике труд систематически разделен, но это раз­деление осуществляется не таким способом, что рабочие обме­ниваются продуктами своего индивидуального труда. Только продукты самостоятельных, друг от друга не зависимых частных работ противостоят один другому как товары.

Итак, в потребительной стоимости каждого  товара содер­жится определенная целесообразная производительная деятель­ность, или полезный труд. Потребительные стоимости не могут противостоять друг другу как товары, если в них не содержится  качественно различные виды полезного труда. В обществе, продукты которого, как общее правило, принимают форму товаров, т. е. в обществе товаропроизводителей, это качественное различие видов полезного труда, которые здесь выполняются независимо друг от друга, как частное дело самостоятельных  производителей, развивается в многочленную систему,  в общественное  разделение труда.

Для сюртука, впрочем, безразлично, кто его носит, сам ли портной или заказчик портного. В обоих случаях он функцио­нирует как потребительная стоимость. Столь же мало меняет отношение между сюртуком и производящим его трудом тот факт, что портняжный труд становится особой профессией, самостоятельным звеном общественного разделения труда. Там, где это вынуждалось потребностью в одежде, человек портня­жил целые тысячелетия, прежде чем из человека сделался порт­ной. Но сюртук, холст и вообще всякий элемент вещественного богатства, который мы не находим в природе в готовом виде, всегда должен создаваться при посредстве специальной, целе­сообразной производительной деятельности, приспособляющей различные вещества природы к определенным человеческим потребностям. Следовательно, труд как созидатель потреби­тельных стоимостей, как полезный труд, есть не зависимое от всяких  общественных форм  условие существования людей, вечная естественная необходимость: без него не был бы возмо­жен обмен веществ между человеком и природой, т. е. не была бы возможна сама человеческая жизнь.

Потребительные стоимости: сюртук, холст и т. д., одним словом — товарные тела; представляют собой соединение двух элементов —вещества природы и труда. За вычетом суммы всех различных полезных видов труда, заключающихся в сюртуке, холсте и т. д., всегда остается известный материальный субстрат, который существует от природы, без всякого содействия чело­века. Человек в процессе производства может действовать лишь (51)

так, как действует сама природа, т. е. может изменять лишь формы веществ[13]. Более того, в самом этом труде формирования он постоянно опирается на содействие сил природы. Следо­вательно, труд не единственный источник производимых им потребительных стоимостей, вещественного богатства. Труд есть отец богатства, как говорит Уильям Петти, земля — его мать.

Перейдем теперь от товара как предмета потребления к товарной стоимости.

Согласно нашему предположению, сюртук имеет вдвое большую стоимость, чем холст. Но это только количественная разница, которая нас пока не интересует. Мы напомним поэтому, что если стоимость одного сюртука равна двойной стоимости 10 аршин холста, то 20 аршин холста имеют ту же самую вели­чину стоимости, что один сюртук. Как стоимости, сюртук и холст суть вещи, имеющие одну и ту же субстанцию, суть объектив­ные выражения однородного труда. Но портняжество и тка­чество — качественно различные виды труда. Бывают, однако, такие общественные условия, при которых один и тот же чело­век попеременно шьет и ткет и где, следовательно, оба эти различные виды труда являются лишь модификациями труда одного и того же индивидуума, а не прочно обособившимися функциями различных индивидуумов, — совершенно так же, как сюртук, который портной шьет сегодня, и брюки, которые он делает завтра, представляют собой лишь вариации одного и того же индивидуального труда. Далее, ежедневный опыт показывает, что в капиталистическом обществе, в зависимости от изменяющегося направления спроса на труд, известная доля общественного труда предлагается попеременно, то в форме портняжества, то в форме ткачества. Это изменение формы труда не совершается, конечно, без известного трения, но оно должно совершаться. Если отвлечься от определённого характера произ­водительной деятельности и, следовательно от, полезного   характера труда, то в нем остается лишь одно, — то он есть рас­ходование человеческой рабочей силы. Как  портняжество, так (52)

 

и ткачество, несмотря на качественное различие этих видов производительной деятельности, представляют собой производительное расходование человеческого мозга, мускулов, нервов, рук и т. д. и в этом смысле — один и тот же человеческий труд. Это лишь две различные формы расходования человече­ской рабочей силы. Конечно, сама человеческая рабочая сила должна быть более или менее развита, чтобы затрачиваться в той или другой форме. Но в стоимости товара представлен просто человеческий труд, затрата человеческого труда вообще. По­добно тому как в буржуазном обществе генерал или банкир играют большую роль, а просто человек — очень жалкую[14], точно так же обстоит здесь дело и с человеческим трудом. Он есть расходование простой рабочей силы, которой в среднем обладает телесный организм каждого обыкновенного человека, не отличающегося особым развитием. Простой средний труд, хотя и носит различный характер в различных странах и в раз­личные культурные эпохи, тем не менее для каждого определенного общества есть нечто данное Сравнительно сложный труд означает только возведенный в степень или. скорее, помножен­ный простой труд. так что меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого. Опыт показывает, что такое сведение сложного труда к простому совершается постоянно. Товар может быть продуктом самого сложного труда,  но его стоимость делает  его равным продукту простого труда, и, следовательно, сама представляет лишь определенное коли­чество простого труда[15]. Различные пропорции, в которых различные виды труда сводятся к простому труду как к единице их измерения, устанавливаются общественным процессом. за спиной производителей и потому кажутся последним установленными обычаем. Ради простоты в дальнейшем изложении мы будем рассматривать всякий вид рабочей силы непосред­ственно как простую рабочую силу, — это избавит нас от необходимости сведения в каждом частном случае сложного труда к простому.

Стало быть, как в стоимостях сюртука и холста исчезают различия их потребительных стоимостей, так и в труде, пред­ставленном в этих стоимостях, исчезают различия его полез­ных форм — портняжества и ткачества. Если потребительные стоимости сюртук и холст представляют собой лишь соедине­ния целесообразной производительной деятельности с сукном (53)

               

и пряжей, то в качестве стоимостей сюртук и холст суть не более, как однородные сгустки труда; равным образом и в затратах труда, содержащихся в этих стоимостях, имеет значение непроиз­водительное их отношение к сукну и пряже, а лишь расходова­ние человеческой рабочей силы. Элементами, созидающими потребительные стоимости сюртук и холст, портняжество и тка­чество являются именно в силу своих качественно различных особенностей; субстанцией стоимости сюртука и холста они оказываются лишь постольку, поскольку происходит отвлече­ние от их особых качеств, поскольку они обладают одним и тем же качеством, качеством человеческого труда.

Но сюртук и холст — не только стоимости вообще, но и стоимости определенной величины: по нашему предположению, сюртук имеет вдвое большую стоимость, чем 10 аршин холста. Откуда эта разница в величине их стоимости? Причина состоит в том, что холст содержит в себе лишь половину того труда, который заключается в сюртуке, так что для производства последнего надо затрачивать рабочую силу в течение вдвое более продолжительного времени, чем для производства первого.

Поэтому, если по отношению к потребительной стоимости товара имеет значение лишь качество содержащегося в нем труда, то по отношению к величине стоимости имеет значение лишь количество труда уже сведенного к человеческому труду без всякого дальнейшего качества. В первом случае дело идет о том, как совершается труд и что он производит, во втором  случае — о том, сколько труда затрачивается и сколько времени он продолжается. Так как величина стоимости товара выражает лишь количество заключающегося в нем труда, то взятые в из­вестной пропорции товары всегда должны быть равновеликими стоимостями.

Если производительная сила всех полезных видов труда, необходимых для производства одного сюртука, остается неиз­менной, то величина стоимости сюртуков растет пропорцио­нально их количеству. Если один сюртук представляет х рабочих дней, то 2 сюртука представляют 2 х рабочих дней и т. д. Но допустим, что труд, необходимый для производства одного сюртука, возрастает вдвое или. падает наполовину. В первом случае один сюртук стоит столько, сколько раньше стоили два сюртука, во втором случае два сюртука стоят столько, сколько раньше стоил один, хотя в обоих случаях услуги, оказываемые сюртуком, остаются неизменными, равно как остается неизмен­ным и качество содержащегося в нем полезного труда. Но количество труда, затраченного на его производство, изме­нилось. (54)

 

Большее количество потребительной стоимости составляет само по себе большее вещественное богатство: два сюртука больше, чем один. Двумя сюртуками можно одеть двух человек. одним — только одного и т. д. Тем не менее возрастающей массе вещественного богатства может соответствовать одновре­менное понижение величины его стоимости. Это противоположное движение возникает из двойственного характера труда. Производительная сила, конечно, всегда есть производитель­ная сила полезного, конкретного труда и фактически опреде­ляет собой только степень эффективности целесообразной произ­водительной деятельности в течение данного промежутка времени. Следовательно, полезный труд оказывается то более богатым, то более скудным источником продуктов прямо про­порционально повышению или падению его производительной силы. Напротив, изменение производительной  силы само по себе нисколько не затрагивает труда, представленного в стои­мости товара. Так как производительная сила принадлежит конкретной полезной форме труда, то она, конечно, не может затрагивать труда, поскольку происходит отвлечение от его конкретной  полезной формы. Следовательно один и тот же труд в равные промежутки времени создает всегда равные по вели­чине стоимости, как бы ни изменялась его производительная сила. Но он доставляет при этих условиях в равные проме­жутки времени различные количества потребительных стоимостей: больше, когда производительная сила растет, меньше когда она падает. То самое изменение производительной силы, которое увеличивает плодотворность  труда, а потому и массу доставляемых им потребительных стоимостей, уменьшает, сле­довательно, величину стоимости этой возросшей массы, раз оно сокращает количество рабочего времени, необходимого для ее производства. И наоборот.

********Всякий труд есть, с одной стороны, расходование человече­ской рабочей силы в физиологическом смысле — и в этом своем качестве одинакового, или абстрактно человеческого, труд образует стоимость товаров. Всякий труд есть, с другой стороны,  расходование человеческой  рабочей силы в особой целесообразной форме, и в этом своем качестве конкретного полезного труда он создает потребительные стоимости[16]. (55)******

3. ФОРМА СТОИМОСТИ, ИЛИ МЕНОВАЯ СТОИМОСТЬ

Товары являются на свет в форме потребительных стоимо­стей, или товарных тел, каковы железо, холст, пшеница и т. д. Это их доморощенная натуральная форма. Но товарами они становятся лишь в силу своего двойственного характера, лишь в силу того, что они одновременно и предметы потребления  и носители стоимости. Следовательно, они являются товарами, или имеют товарную форму, лишь постольку, поскольку они обладают этой двойной формой — натуральной формой и фор­мой стоимости.

Стоимость [Werfcgegenstandlichkeit] товаров тем отличается от вдовицы Куикли, что не знаешь, как за нее взяться. В прямую противоположность чувственно грубой предметности товарных тел, в стоимость [Wertgegenstandlichkeit] не входит ни одного атома вещества природы. Вы можете ощупывать и разглядывать каждый отдельный товар, делать с ним что вам угодно, он как стоимость [Wertding] остается неуловимым. Но если мы припомним, что товары обладают стоимостью [Wertgegenstandlichkeit] лишь постольку, поскольку они суть выражения одного и того же общественного единства — челове­ческого труда, что их стоимость [ Wertgegenstandlichkeit] имеет поэтому чисто общественный характер, то для нас станет само собой понятным, что и проявляться она может лишь в общественном отношении  одного товара к другому. В самом деле мы исходим из менового отношения това­ров, чтобы напасть на след скрывающейся в них стоимости. (56)

 

Мы должны   возвратиться теперь к этой форме проявления стоимости.

Каждый знает — если он даже ничего более не знает, — что товары обладают общей им всем формой стоимости, резко кон­трастирующей с пестрыми натуральными формами их потреби­тельных стоимостей, а именно: обладают денежной формой стоимости. Нам предстоит здесь совершить то, чего буржуазная политическая экономия даже и не пыталась сделать, — именно показать происхождение этой денежной формы,  т. е. проследить развитие выражения стоимости, заключающегося в стоимостном отношении товаров, от простейшего, едва заметного образа и вплоть до ослепительной денежной формы. Вместе с тем исчез­нет и загадочность денег.

Простейшее стоимостное отношение есть, очевидно, стоимостное отношение товара к какому-нибудь одному товару другого рода - все равно к какому именно. Стоимостное отношение двух товаров дает,  таким образом, наиболее простое выражение стоимости данного товара. 

А. ПРОСТАЯ, ЕДИНИЧНАЯ, ИЛИ СЛУЧАЙНАЯ, ФОРМА СТОИМОСТИ

х товара А = у товара В, или: х товара А стоит у товара В. (20 аршин холста == 1 сюртуку, или: 20 аршин холста стоят одного сюртука.)

1) Два полюса выражения стоимости; относительная форма стоимости и эквивалентная форма

 Тайна всякой формы стоимости заключена в этой простой форме стоимости. Ее  анализ и представляет поэтому главную трудность.

Два разнородных товара А и В, в нашем примере холст и сюртук, играют здесь, очевидно, две различные роли. Холст выражает свою стоимость в сюртуке, сюртук служит материалом для этого выражения стоимости. Первый товар играет активную, второй пассивную роль. Стоимость первого товара представлена как  относительная стоимость, или он находится в относительной форме стоимости. Второй товар функционирует как эквивалент, или находится в эквивалентной форме.

Относительная форма стоимости и эквивалентная форма — это соотносительные, взаимно друг друга обусловливающие, нераздельные моменты, но в то же время друг друга исключаю­щие или противоположные крайности, т. е. полюсы одного и того же выражения стоимости; они всегда распределяются (57)

 

между различными товарами, которые выражением стоимости ставятся в отношение друг к другу. Я не могу. например, вы­разить стоимость холста в холсте: 20 аршин холста == 20 арши­нам холста не есть выражение стоимости. Это уравнение скорее говорит наоборот: 20 аршин холста есть не что иное, как 20 ар­шин холста, т. е. определенное количество предмета потребле­ния — холста. Следовательно, стоимость холста может быть выражена лишь относительно т. е. в другом товаре. Относи­тельная форма стоимости холста предполагает поэтому, что какой-нибудь иной товар противостоит ему в эквивалентной форме. С другой стороны,  этот иной товар, фигурирующий в качестве эквивалента, не может в то же время находиться в относительной форме стоимости. Не он  выражает свою стоимость. он доставляет лишь материал для  выражения стоимости другого товара.

Правда, выражение 20 аршин холста == 1 сюртуку, или 20 ар­шин холста стоят 1 сюртука, включает в себя и обратное отно­шение: 1 сюртук == 20 аршинам холста, или 1 сюртук стоит 20 аршин холста. Но мне приходится, таким образом, перевер­нуть уравнение для того, чтобы дать относительное выражение стоимости сюртука, и, раз я это делаю, холст вместо сюртука становится эквивалентом. Следовательно, один и тот же товар в одном и том же выражении стоимости не может принимать одновременно обе формы. Более того, последние полярно исключают друг друга.

 Находится ли данный товар в относительной форме стоимости или в противоположной ей эквивалентной форме — это зависит исключительно от  места в данном выражении стои­мости, т. е. от того, является ли он товаром, стоимость которого выражается, или же товаром, в котором выражается стоимость.

2) Относительная форма стоимости

а) Содержание относительной формы стоимости

Чтобы выяснить, каким образом простое выражение стоимости одного товара содержится в стоимостном отношении двух  товаров,  необходимо прежде всего рассмотреть это последнее . независимо от его количественной стороны. Обыкновенно же  поступают как раз наоборот и видят в стоимостном отношении только пропорцию, в которой приравниваются друг другу определенные количества двух различных сортов товара. При этом забывают, что различные вещи становятся количественно сравнимыми лишь после того, как они сведены к одному и тому (58)

 

же единству. Только как выражения одного и того же единства они являются одноименными, а следовательно, соизмеримыми величинами[17].

Равняются ли 20 аршин холста одному сюртуку, или они = 20, или — х сюртукам, другими словами — стоит ли данное количество холста многих или немногих сюртуков, во всяком случае самое существование такой пропорции предполагает всегда, что холст и сюртуки как величины стоимости суть вы­ражения одного и того же единства, суть вещи, имеющие одну и ту же природу. Холст = сюртуку — это основа уравнений.

Но эти два качественно уравненных друг с другом, товара играют не одинаковую роль. Только стоимость холста находит себе выражение. И притом каким образом? Путем его отноше­ния к сюртуку как его «эквиваленту», как к чему-то, на что холст может быть обменен. В этом отношении сюртук служит формой существования стоимости, воплощением стоимости [Wertding], потому что только как стоимость он тождествен с холстом. С дру­гой стороны, здесь обнаруживается или получает самостоятельное  выражение стоимостное бытие самого холста, потому что лишь как стоимость холст может относиться к сюртуку как к чему-то равноценному или способному обмениваться на него. Так, например, масляная кислота и пропиловый эфир муравьи­ной кислоты — различные вещества. Однако оба они состоят из одних и тех же химических субстанций — углерода (С), водо­рода (Н) и кислорода (О), и притом в одном и том же процент­ном отношении, а именно: C₄H₈O₂. Если бы мы приравняли масляную кислоту к муравьино-пропиловому эфиру, то это значило бы в данном уравнении, во-первых, что муравьино-пропиловый эфир есть лишь форма существования С₄Н₈О₂ и, во-вторых, что масляная кислота также состоит из C₄H₈O₂. Посредством приравнения муравьино-пропилового эфира к ма­сляной кислоте была бы выражена, таким образом, их химическая субстанция в отличие от их физической формы.

Когда мы говорим: как стоимости, товары суть простые сгустки человеческого труда, то наш анализ сводит товары к абстрактной стоимости, но не дает им формы  стоимости,  отличной от их натуральной формы. Не то в стоимостном отношении одного товара к другому. Стоимостный характер товара (59)

обнаруживается здесь в его собственном отношении к другому товару.

Когда, например, сюртук, как стоимость [Wertding], приравни­вается холсту, заключающийся в первом труд приравнивается труду, заключающемуся во втором. Конечно, портняжный труд, создающий сюртук, есть конкретный труд иного рода, чем труд ткача, который делает холст. Но приравнение к тка­честву фактически сводит портняжество к тому, что действи­тельно одинаково в обоих видах труда, к общему им характеру человеческого труда. Этим окольным путем утверждается далее, что и ткачество, поскольку оно ткет стоимость не отли­чается от портняжества, следовательно есть абстрактно чело­веческий труд. Только выражение эквивалентности разнород­ных товаров обнаруживает специфический характер труда, образующего стоимость, так как разнородные виды труда, содержащиеся в разнородных товарах, оно действительно сво­дит к тому, что в них есть общего, — к человеческому труду вообще ^17а)

17а) Примечание к 2 изданию. Один ив первых экономистов, который после Уильяма Петти разглядел природу стоимости, знаменитый Франклин, говорит: «Так как торговля есть вообще не что иное, как обмен одного труда на другой труд, то стоимость всех вещей наиболее правильно оценивать трудом» («The Works of В. Frank­lin etc., edited by Sparks». Boston, 1836, Y. II, p. 267). Франклин не уяснил себе, что оценивая стоимость всех вещей «трудом», он тем самым отвлекается от различий между обмениваемыми видами труда, — следовательно, сводит их к одинаковому челове­ческому труду. Но хотя он этого не знает, он непроизвольно высказывает это. Он говорит сначала об «одном труде», затем о «другом труде», в заключение о «труде» без дальнейшего определения как о субстанции стоимости всех вещей.

Недостаточно, однако, выразить специфический характер, того труда,  из которого состоит стоимость холста.  Человеческая рабочая сила в текучем состоянии, или человеческий труд, образует стоимость, но сам труд не есть стоимость. Стоимостью он становится в застывшем состоянии,  в предметной форме.

Для того чтобы стоимость холста была выражена как сгусток человеческого труда, она должна быть выражена как особая «предметность», которая вещно отлична от самого холста и в то же время обща ему и другому товару. Эта задача уже решена.

В стоимостном отношении холста к сюртуку сюртук фигу­рирует как нечто качественно одинаковое с холстом, как вещь того же самого рода, потому что он есть стоимость. Он играет здесь роль вещи, в которой проявляется стоимость или которая в своей осязательной натуральной форме представляет стоимость. Конечно, сюртук — тело товара сюртук — есть только потребительная стоимость. Сюртук столь же мало выражает собой стоимость, как и первый попавшийся кусок холста. Но это доказывает лишь, что в пределах своего стоимостного отно-

(60)

 

шения к холсту сюртук значит больше, чем вне его, — подобно тому как многие люди в сюртуке с золотым шитьем значат больше, чем без него.

В производстве сюртука в форме портняжного труда дей­ствительно затрачена человеческая рабочая сила. Следова­тельно, в нем накоплен человеческий труд. С этой стороны сюр­тук является «носителем стоимости», хотя это его свойство и не просвечивает сквозь его ткань, как бы тонка она ни была. И в своем стоимостном отношении к холсту он выступает лишь этой своей стороной, т. е. как воплощенная стоимость, как стои­мостная плоть. Несмотря на то, что сюртук выступает застег­нутым на все пуговицы, холст узнает в нем родственную себе прекрасную душу стоимости. Но сюртук не может представлять стоимости в глазах холста без того, чтобы для последнего стои­мость не приняла формы сюртука. Так индивидуум А не может относиться к индивидууму В как к его величеству без того, чтобы для А величество как таковое не приняло телесного вида В, — потому-то присущие величеству черты лица, волосы и многое другое меняются с каждой сменой властителя страны.

Следовательно, в том стоимостном отношении, в котором сюртук образует эквивалент холста, форма сюртука играет роль формы  стоимости. Стоимость товара  холст выражается поэтому в теле товара сюртук, стоимость одного товара — в потребительной стоимости другого.

  Как потребительная стоимость, холст есть вещь, чувственно отличная от сюртука; как стоимость, он «сюртукоподобен», выглядит совершенно так же, как сюртук. Таким образом холст получает форму стоимости, отличную от его натуральной формы. Его стоимостное бытие проявляется в его подобии сюртуку, как овечья натура хри­стианина — в уподоблении себя агнцу божию.

Мы видим, что все то, что раньше сказал нам анализ товар­ной стоимости, рассказывает сам холст, раз он вступает в об­щение с другим товаром, с сюртуком. Он только выражает свои мысли на единственно доступном ему языке, на товарном языке. Чтобы высказать, что труд в своем абстрактном свойстве чело­веческого труда образует его, холста, собственную стоимость, он говорит, что сюртук, поскольку он равнозначен ему и, сле­довательно, есть стоимость, состоит из того же самого труда, как и он, холст. Чтобы высказать, что возвышенная предметность его стоимости [Wertgegenstandlichkeit] отлична от его грубого льняного тела, он говорит, что стоимость имеет вид сюртука и что поэтому сам он в качестве стоимости [Wertding] как две капли воды похож на сюртук. Заметим мимоходом, что и товар­ный язык, кроме еврейского, имеет немало других более или (61)
менее выработанных наречий. Немецкое «Wertsein» [«стоимость, стоимостное бытие»] выражает, например, менее отчетливо, чем романский глагол valere, valer, valoir [стоить], тот факт, что приравнивание товара В к товару А есть выражение собствен­ной стоимости товара A. Paris vaut bien une messe![18]

Итак, посредством стоимостного  отношения натуральная форма товара В становится формой стоимости товара А. или тело товара В становится зеркалом стоимости товара А¹⁸. Товар А, относясь к товару В как к стоимостной плоти, как к материализации человеческого труда, делает потребительную стоимость В материалом для выражения своей собственной стоимости. Стоимость товара А, выраженная таким образом в потребительной стоимости товара В, обладает формой относи­тельной  стоимости.

 

b) Количественная определенность относительной формы стоимости

Каждый товар, стоимость которого должна быть выражена, представляет собой известное количество данного предмета по­требления, например 15 шеффелей пшеницы, 100 фунтов кофе и т. д. Это данное количество товара содержит в себе определен­ное количество человеческого труда. Следовательно, форма стоимости должна выражать собой не только стоимость вообще, но количественно определенную стоимость, или величину стоимости. Поэтому в стоимостном отношении товара А к товару В, холста к сюртуку, товар вида сюртук не только качественно отождествляется с холстом как стоимостной плотью вообще, но определенному количеству холста, например 20 аршинам, приравнивается определенное количество стоимостной плоти, или эквивалента, например 1 сюртук.

Уравнение «20 аршин холста = 1 сюртуку, или 20 аршин холста стоят 1 сюртука» предполагает, что в одном сюртуке содержится ровно столько же субстанции стоимости, как и в 20 аршинах холста, что оба эти количества товаров стоят равного труда, или равновеликого рабочего времени. Но рабочее время, необходимое для производства 20 аршин холста или 1 сюртука, изменяется с каждым изменением производительной силы труда в портняжестве или ткачестве. Мы исследуем теперь (62)
 более подробно влияние такого изменения на относительное выражение величины стоимости.

I. Пусть стоимость холста изменяется[19], в то время как стоимость сюртука остается постоянной. Если рабочее время, необходимое для производства холста, удваивается, например вследствие снижения плодородия почвы, на которой возделы­вается лен, то удваивается и его стоимость. Вместо уравнения 20 аршин холста = 1 сюртуку мы получаем 20 аршин холста = 2 сюртукам, так как 1 сюртук содержит теперь лишь поло­вину того рабочего времени, которое заключается в 20 аршинах холста. Наоборот, если рабочее время, необходимое для произ­водства холста, уменьшится наполовину, например вследствие усовершенствования ткацких станков, то и стоимость холста упадет наполовину. В соответствии с этим, теперь мы имеем: 20 аршин холста =  сюртука. При неизменной стоимости товара В относительная стоимость товара А. т. е. стоимость его. выраженная в товаре В, повышается и падает прямо пропор­ционально стоимости товара А.

II. Пусть стоимость холста остается постоянной, в то время как стоимость сюртука изменяется. Если при этом условии рабочее время, необходимое для производства сюртука, удваи­вается, например вследствие плохого настрига шерсти, то вместо 20 аршин холста = 1 сюртуку мы получим 20 аршин холста =  сюртука. Напротив, если стоимость сюртука падает на­половину, то 20 аршин холста = 2 сюртукам. При неизменной стоимости товара А его относительная, выраженная в товаре В стоимость падает или повышается в отношении, обратном изменению стоимости В.

Сравнивая различные случаи I и II, мы находим, что одно и то же изменение величины относительной стоимости может вызываться совершенно противоположными причинами. Так, вместо уравнения 20 аршин холста = 1 сюртуку может полу­читься уравнение 20 аршин холста = 2 сюртукам или потому, что стоимость холста удваивается, или потому, что стоимость сюр­тука падает наполовину; с другой стороны, уравнение 20 ар­шин холста =  сюртука получается вместо того же первона­чального уравнения или потому, что стоимость холста падает наполовину, или потому, что стоимость сюртука повышается вдвое.

III. Пусть количества труда, необходимые для производства холста и сюртука, изменяются одновременно в одном и том же направлении  в одной и той же пропорции. В этом случае, (63)

 

как бы ни  изменялась стоимость этих товаров, по-прежнему 20 аршин холста == 1 сюртуку. Изменение их стоимости мы можем открыть лишь при сравнении с третьим товаром, стои­мость которого остается постоянной. Если бы стоимости всех товаров одновременно повысились или упали в одной и той же пропорции, их относительные стоимости остались бы без перемены. Действительное изменение стоимости товаров в этом случае сказалось бы лишь в том, что в течение того же самого рабочего времени вообще производилось бы большее или меньшее количество товаров, чем раньше.

IV. Пусть рабочее время, необходимое для производства холста и сюртука, а следовательно, и их стоимости, изменяются одновременно в одном и том же направлении, но в различной степени, или же изменяются в противоположном направлении и т. д. Влияние всех возможных комбинации подобного рода на относительную стоимость товара определяется просто применением случаев I, II и III. 

Действительные изменения величины стоимости не отражаются, как мы видим, достаточно ясно и полно в относительном выражении величины стоимости, или в величине относительной  стоимости. Относительная стоимость товара может измениться, несмотря на то, что стоимость его остается  постоянной. Его относительная стоимость может оставаться постоянной, не­смотря на то,  что стоимость  изменяется,  и, наконец, одновременные изменения величины стоимости и относительного выражения этой величины стоимости отнюдь не всегда целиком совпадают[20] (64)

 

3) Эквивалентная форма

Мы видели, что когда какой-либо товар А (холст) выражает свою стоимость в потребительной стоимости отличного от него товара В (сюртуке), он  в то же время придает этому последнему своеобразную форму стоимости, форму эквивалента. Товар холст обнаруживает свое собственное стоимостное бытие тем, что сюртук не принимая никакой формы стоимости, отличной от его телесной формы, приравнивается к холсту. Таким образом, холст фактически выражает свое стоимостное бытие тем, что сюртук; может непосредственно  обмениваться на него. Эквивалентная форма какого-либо товара есть поэтому форма его непосредственной обмениваемости на другой товар.   Если данный вид товара, например сюртуки, служит другому виду товара, например холсту, в качестве эквивалента, если, таким образом, сюртуки приобретают характерное свойство — находиться в форме, непосредственно обмениваемой на холст, то этим отнюдь еще не указывается та пропорция, в которой сюртуки и холст могут обмениваться друг на друга, Она зависит, поскольку дана величина стоимости холста, от величины стоимости сюртуков. Является ли сюртук эквивален­том, а холст относительной стоимостью, или, наоборот, холст эквивалентом, а сюртук относительной стоимостью, величина стоимости сюртука в любом случае определяется рабочим временем, необходимым для его производства, следовательно  независимо от формы его стоимости. Но раз товар вида сюртук занимает место  эквивалента в выражении стоимости, величина его стоимости, как таковая, не получает никакого выражения. Более того: она фигурирует, в стоимостном уравнении только как определенное  количество данной веши.

Например: 40 аршин холста «стоят» — чего? Двух сюртуков. Так как товар вида сюртук играет здесь роль эквивалента и потребительная стоимость сюртук противостоит холсту как стоимостной плоти, то достаточно определенного количества сюртуков, чтобы выразить определенную величину стоимости холста. Два сюртука могут поэтому выразить величину стои­мости 40 аршин холста, но они никогда не могут выразить вели­чину своей собственной стоимости, величину стоимости сюртуков. Поверхностное понимание этого факта, — что в стоимостном уравнении эквивалент имеет всегда только форму простого количества известной веши, известной потребительной стои­мости, — ввело в заблуждение Бейли и заставило его, как и многих из его предшественников и последователей, видеть в выражении стоимости только количественное отношение. (65)

В действительности эквивалентная форма товара не содержит никакого количественного определения стоимости.

Первая особенность, бросающаяся в глаза при  рассмотрении эквивалентной формы, состоит в том, что потребительная стои­мость становится формой проявления своей противоположности. стоимости.

Натуральная форма товара становится формой стоимости. Но nota bene [заметьте хорошенько]: для товара В (сюртука, или пшеницы, или железа и т. д.) это quid pro quo [появление одного вместо другого] осуществляется лишь в пределах стои­мостного отношения, в которое вступает с ним любой иной товар А (холст и т. д.), — лишь в рамках этого отношения. Так как никакой товар не может относиться к самому себе как экви­валенту и, следовательно, не может сделать свою естественную наружность выражением своей собственной стоимости, то он должен относиться к другому товару как эквиваленту, или есте­ственную наружность другого товара сделать своей собственной формой стоимости.

Для большей наглядности иллюстрируем это на примере тех мер, которыми измеряются товарные тела как таковые, т. е. как потребительные стоимости. Голова сахара как физическое тело имеет определенную тяжесть, вес, но ни одна голова сахара не дает возможности непосредственно увидеть или почувствовать ее вес. Мы берем поэтому несколько кусков железа, вес кото­рых заранее определен. Телесная форма железа, рассматривае­мая сама по себе, столь же мало является формой проявления тяжести, как и телесная форма головы сахара. Тем не менее, чтобы выразить голову сахара как тяжесть, мы приводим ее в весовое отношение к железу. В этом соотношении железо фигурирует как тело, которое не представляет ничего, кроме тяжести. Количества железа служат поэтому мерой веса сахара и по отношению к физическому телу сахара представляют лишь воплощение тяжести, или форму проявления тяжести. Эту роль железо играет только в пределах того отношения, в которое к нему вступает сахар или какое-либо другое тело, когда оты­скивается вес последнего. Если бы оба тела не обладали тя­жестью, они не могли бы вступить в это отношение, и одно из них не могло бы стать выражением тяжести другого. Бросив их на чаши весов, мы убедимся, что как тяжесть оба они дей­ствительно тождественны и потому, взятые в определенной про­порции, имеют один и тот же вес. Как тело железа в качестве меры веса представляет по отношению к голове сахара лишь тяжесть, так в нашем выражении стоимости тело сюртука пред­ставляет по отношению к холсту лишь стоимость. (66)

    Однако здесь и прекращается аналогия. В выражении веса сахарной головы железо представляет естественное свойство, общее обоим телам, а именно тяжесть, в то время как сюртук в выражении стоимости холста представляет неприродное свой­ство обеих вещей: их стоимость, нечто чисто общественное.

Так как относительная форма стоимости товара, например холста, выражает его стоимостное бытие как нечто совершенно отличное от его тела и свойств последнего, например как нечто «сюртукоподобное», то уже само это выражение указывает на то, что за ним скрывается некоторое общественное отношение. Как раз противоположный характер носит эквивалентная форма. Ведь она состоит именно в том, что данное тело товара, скажем сюртук, данная вещь как таковая, выражает стоимость, следо­вательно по самой природе своей обладает формой стоимости. Правда, это справедливо лишь в пределах того стоимостного отношения, в котором товар холст относится к товару сюртук как к эквиваленту[21]. Но так как свойства данной вещи не воз-никают из ее отношения к другим вещам, а лишь обнаруживаются в таком отношении, то кажется, будто сюртук своей эквивалентной формой, своим свойством  непосредственной обмениваемости обладает от природы, совершенно так же как тяжестью или  свойством удерживать тепло. Отсюда загадочность эквивалентной формы, поражающая буржуазно-грубый взгляд экономиста лишь тогда, когда эта форма предстает перед ним в готовом виде — как деньги. Тогда экономист пытается разде­латься с мистическим характером золота и серебра, подсовы­вая на их место менее ослепительные товары и все с новым и но­вым удовольствием перечисляя список той товарной черни, которая в свое время играла роль товарного эквивалента. Он и не подозревает, что уже самое простое выражение стоимости:

20 аршин холста == 1 сюртуку, дает разгадку эквивалентной формы.

Тело товара, служащего эквивалентом, всегда выступает как воплощение абстрактно человеческого труда и всегда в то же время есть продукт определенного полезного, конкретного труда; Таким образом, этот конкретный труд становится выражением абстрактно человеческого труда. Если,   например, сюртук слу­жит не более как вещью, в которой осуществлен абстрактно человеческий труд, то и портняжный труд, который фактически в нем осуществлен, служит не более как формой осуществления (67)

 

абстрактно человеческого труда. В выражении стоимости холста полезность портняжного труда сказывается не в том, что он изготовляет платье, следовательно, — и людей*, а в том, что он производит вещь, в которой мы сразу видим стоимость, т. е. сгусток труда, который ничем не отличается от труда, овеществленного в стоимости холста. Для того чтобы изготовить такое зеркало стоимости само портняжество не должно отражать в себе ничего другого, кроме своего абстрактного свойства быть человеческим трудом вообще.

* В оригинале перефразировка известной немецкой пословицы «Kleider machen Leute» (буквально: «платье делает людей», а по смыслу: «наряди пень, и пень хо­рош или: по платью встречают»). Ред.

В форме портняжества, как и в форме ткачества, затрачи­вается человеческая рабочая сила. Следовательно, обе эти деятельности обладают общим характером человеческого труда и в некоторых определенных случаях, например в производстве стоимости, должны рассматриваться только с этой точки зре­ния. В этом нет ничего мистического. Но в выражении стои­мости товара дело принимает иной вид. Например, чтобы выразить, что ткачество не в своей конкретной форме создает стоимость холста, а в своем всеобщем качестве человеческого труда, — ткачеству противопоставляется портняжество, конкрет­ный труд, создающий эквивалент холста, как наглядная форма осуществления абстрактно человеческого труда.

Итак, вторая особенность эквивалентной формы состоит в том. что конкретный труд становится здесь формой проявле­ния своей противоположности, абстрактно человеческого труда.

Но так как этот конкретный труд, портняжество, выступает здесь как простое выражение лишенного различий человеческого труда, то он обладает формой равенства с другим трудом, с тру­дом, содержащимся в холсте; поэтому, несмотря на то, что он, подобно всякому другому производящему товары труду, яв­ляется трудом частным, он все же есть труд в непосредственно общественной форме. Именно поэтому он выражается в про­дукте, способном непосредственно обмениваться на другой товар. Третья особенность эквивалентной формы состоит таким образом, в том, что частный труд становится формой своей противоположности, т. е. трудом в непосредственно обще­ственной форме.

Обе последние особенности эквивалентной формы станут для нас еще более понятными, если мы обратимся к великому исследователю, впервые анализировавшему форму стоимости наряду со столь многими формами мышления, общественными формами и естественными формами. Я имею в виду Аристотеля.

 (68)
Прежде всего Аристотель совершенно ясно указывает, что денежная форма товара есть лишь дальнейшее развитие простой формы стоимости, т. е. выражения стоимости одного товара в каком-либо другом товаре; в самом деле, он говорит;

«5 лож = 1 дому» (…) «не отличается» от:

«5 лож == такому-то количеству денег» (…).

Он понимает, далее, что стоимостное отношение, в котором заключается это выражение стоимости, свидетельствует, в свою очередь, о качественном отождествлении дома и ложа и что эти чувственно различные вещи без такого тождества их сущностей не могли бы относиться друг к другу как соизмеримые величины. «Обмен, — говорит он, — не может иметь места без равенства, а равенство без соизмеримости» (… ). Но здесь он останавливается в затруднении и прекращает даль­нейший анализ формы стоимости. «Однако в действительности невозможно (…), чтобы столь разнород­ные вещи были соизмеримы», т. е. качественно равны. Такое приравнивание может быть лишь чем-то чуждым истинной при­роде вещей, следовательно лишь «искусственным приемом для удовлетворения практической потребности».

Итак, Аристотель сам показывает нам, что именно сделало невозможным его дальнейший анализ: это — отсутствие поня­тия стоимости. В чем заключается то одинаковое, т. е. та общая субстанция, которую представляет дом для лож в выражении стоимости лож? Ничего подобного «в действительности не может существовать», — говорит Аристотель. Почему? Дом противо­стоит ложу как что-то равное, поскольку он представляет то, что действительно одинаково в них обоих — и в ложе и в доме. А это — человеческий труд.

Но того факта, что в форме товарных стоимостей все виды труда выражаются как одинаковый и, следовательно, равно­значный человеческий труд, — этого факта Аристотель не мог вычитать из самой формы стоимости, так как греческое общество покоилось на рабском труде и потому имело своим естественным базисом неравенство людей и их рабочих сил. Равенство и равнозначность всех видов труда, поскольку они являются че­ловеческим трудом вообще, — эта тайна выражения стоимости может быть расшифрована лишь тогда, когда идея человеческого равенства уже приобрела прочность народного предрассудка. А это возможно лишь в таком обществе, где товарная форма есть всеобщая форма продукта труда и, стало быть, отношение (69)

 

людей друг к другу как товаровладельцев является господ­ствующим общественным отношением. Гений Аристотеля об­наруживается именно в том, что в выражении стоимости това­ров он открывает отношение равенства. Лишь исторические границы общества, в котором он жил, помешали ему раскрыть, в чем же состоит «в действительности» это отношение равенства.

4) Простая форма стоимости в целом

Простая форма стоимости товара заключается в его стои­мостном отношении к неоднородному с ним товару, или в его меновом отношении к этому последнему. Стоимость товара А качественно выражается в способности товара В непосредственно обмениваться на товар А. Количественно она выражается в способности определенного количества товара В обмениваться на данное количество товара А. Другими словами: стоимость товара получает самостоятельное выражение когда она пред­ставлена как «меновая стоимость». Когда мы в начале этой главы, придерживаясь общепринятого обозначения, говорили: товар есть потребительная стоимость и меновая стоимость, то, строго говоря, это было неверно. Товар есть потребительная стоимость, или предмет потребления, и «стоимость». Он обнаруживает эту свою двойственную природу, когда его стоимость получает собственную, отличную от его натуральной, форму проявления, а именно форму меновой стоимости, причем товар, рассматриваемый изолированно никогда не обладает этой формой, но обладает ею всегда лишь в стоимостном отношении, или в мено­вом отношении, к другому, неоднородному с ним товару. Раз мы это помним, указанное выше неточное словоупотребление не приводит к ошибкам, а служит только для сокращения.

Наш анализ показал, что форма стоимости, или выражение стоимости, товара вытекает из природы товарной стоимости а не наоборот, не стоимость и величина стоимости вытекает из способа ее выражения как меновой стоимости. Но именно так представляют себе дело как меркантилисты и их современные поклонники вроде Ферье, Ганиля и т. д.[22], так и их антиподы, современные коммивояжеры свободной торговли вроде Бастиа с компанией. Меркантилисты переносят центр тяжести на ка­чественную сторону выражения стоимости, на эквивалентную форму товара, находящую свое законченное выражение в день­гах, — современные ревнители свободной торговли, которые должны сбыть свой товар во что бы то ни стало, обращают (70)

главное внимание, напротив, на количественную сторону отно­сительной формы стоимости. Следовательно, для них и стои­мость и величина стоимости товара существуют лишь в том выражении, которое они получают в меновом отношении това­ров, т. е. лишь на столбцах текущего прейскуранта товаров. Шотландец Маклеод, профессиональная обязанность которого заключается в том, чтобы разукрашивать возможно большей ученостью сумбурные представления банкиров Ломбард-стрита, являет собой удачный синтез между суеверными меркантили­стами и просвещенными ревнителями свободной торговли.

Ближайшее рассмотрение выражения стоимости товара А, содержащегося в его стоимостном отношении к товару В, показало нам, что в пределах этого отношения натуральная форма товара А служит лишь образом потребительной стоимости,  а натуральная форма товара В — лишь формой стоимости, или образом стоимости. Скрытая в товаре внутренняя противоположность потребительной стоимости и стоимости выражается, таким образом, через внешнюю противоположность, т. е. через отношение двух товаров, в котором один товар — тот, стоимость которого выражается, — непосредственно играет роль лишь потребительной стоимости, а другой товар — тот, в котором стоимость выражается, — непосредственно играет роль лишь меновой стоимости.  Следовательно, простая форма стоимости товара есть простая форма проявления заключающейся в нем  противоположности потребительной стоимости и стоимости.  Продукт труда во всяком обществе есть предмет потребления, но лишь одна исторически определенная эпоха развития превращает продукт труда в товар, — а именно та, при которой труд, затраченный на производство полезной вещи, выступает как "предметное" свойство этой вещи, как ее стоимость. Отсюда следует, что простая форма стоимости товара есть в то же время простая товарная форма продукта труда, что поэтому развитие товарной формы совпадает с развитием формы стоимости.

Уже с первого взгляда очевидна недостаточность простой формы стоимости, этой зародышевой формы, которая, лишь пройдя ряд метаморфозов, дозревает до формы цены.

Выражение стоимости товара А в каком-либо товаре В отличает стоимость товара А только от его собственной потре­бительной стоимости и ставит его поэтому лишь в меновое отно­шение к какому-либо единичному  отличному от него самого товару; но оно не выражает его качественной тождественности  и количественной пропорциональности со всеми другими товарами. Простой относительной форме стоимости одного товара соответствует единичная эквивалентная форма другого товара. (71)

Так, например, сюртук в относительном выражении стоимости холста обладает эквивалентной формой, или формой непосред­ственной обмениваемости, только по отношению к этому еди­ничному товару, холсту.

Между тем единичная форма стоимости сама собой переходит в более полную. Хотя посредством единичной формы стоимость одного товара А выражается лишь в одном товаре другого вида, однако при этом совершенно безразлично, каков именно этот товар: сюртук ли, железо ли, пшеница ли и т. д. По мере того как один и тот же товар вступает в стоимостные отношения то с тем, то с другим видом товара, возникают различные простые выражения его стоимости ^22а). Число возможных выражений его стоимости ограничено только числом отличных от него ви­дов товара. Единичное выражение стоимости товара превра­щается, таким образом, в ряд различных простых выражений его стоимости, причем ряд этот может быть удлинен как угодно.

22^а) Примечание к 2 изданию. Например, у Гомера стоимость одной вещи выра­жается в целом ряде различных вещей.

В. ПОЛНАЯ, ИЛИ РАЗВЕРНУТАЯ, ФОРМА СТОИМОСТИ

z товара А = и товара В, или = v товара С, или == w товара D, или = х товара Е, или = и т. д.

(20 аршин холста = 1 сюртуку, или = 10 ф. чаю, или = 40 ф. кофе, или == 1 квартеру пшеницы, или = 2 унциям золота, или ¹/₂  тонны железа, или = и т. д.)

1) Развернутая относительная форма стоимости

Стоимость данного товара, например холста, выражается теперь в бесчисленных других элементах товарного мира. Каж­дое другое товарное тело становится зеркалом стоимости хол­ста[23]^. Таким образом, только теперь сама эта стоимость

 (72)

действительно выступает как сгусток лишенного различий чело­веческого труда. Это потому что образующий ее труд теперь вполне отчетливо выражен как труд, равнозначный всякому другому человеческому труду, независимо от того, какой нату­ральной формой обладает последний и овеществляется ли он в сюртуке, пшенице, железе, золоте и т. д. Поэтому в силу своей формы стоимости холст вступает теперь в общественное отношение не с одним только товаром другого вида, а со всем товарным миром. Как товар, он гражданин этого мира. В то же время бесконечный ряд выражений товарной стоимости пока­зывает, что она относится с полным безразличием ко всякой особой форме потребительной стоимости, в которой она про­является.

В первой форме — 20 аршин холста = 1 сюртуку — может ка­заться простой случайностью, что эти два товара обмениваются друг на друга в определенном количественном соотношении. Напротив, во второй форме тотчас же обнаруживается скры­вающаяся за этим основа, по существу отличная от случайного проявления и определяющая собой это последнее. Стоимость холста остается одинаковой по своей величине независимо от того, выражается ли она в сюртуке, кофе, железе и т. д., — в бесконечно разнообразных товарах, принадлежащих самым различным владельцам. Случайное отношение двух индиви­дуальных товаровладельцев отпадает. Становится очевидным, что не обмен регулирует величину стоимости товара, а наоборот, величина стоимости товара регулирует его меновые отношения.

2) Особенная эквивалентная форма

Каждый товар: сюртук, чай, пшеница, железо и т. д., в вы­ражении стоимости холста выступает в качестве эквивалента и потому в качестве стоимостного тела. Определенная натураль­ная форма каждого из этих товаров есть теперь особенная экви­валентная форма наряду со многими другими. Равным образом многообразные определенные, конкретные виды полезного труда, содержащиеся в различных товарных телах, выступают теперь лишь в качестве особенных форм осуществления и проявления человеческого труда вообще.

3) Недостатки полной, или развернутой, формы стоимости

Во-первых, относительное выражение стоимости товара является здесь незавершенным, так как ряд выражений его  стоимости никогда не заканчивается. Цепь звенья которой (73)

 

состоят из уравнений стоимости, всегда может быть продолжена путем включения каждого вновь появляющегося товарного вида, доставляющего материал для нового выражения стои­мости. Во-вторых, такая цепь образует пеструю мозаику разрозненных и разнородных выражений стоимости.  Наконец, если, как это и должно произойти, в этой развернутой форме выражается относительная стоимость каждого товара, то отно­сительная форма стоимости каждого товара есть бесконечный ряд выражений стоимости, отличный от выражения относительной формы стоимости всякого иного товара. Недостатки развернутой относительной формы стоимости отражаются, в свою очередь, и на соответствующей ей эквивалентной форме. Так как натуральная форма каждого отдельного товарного вида является здесь особенной эквивалентной формой на­ряду с бесчисленными другими особенными эквивалентными формами, то существуют вообще лишь ограниченные экви­валентные формы, из которых каждая исключает все осталь­ные. Равным образом определенный, конкретный, полезный вид труда, содержащийся в каждом особенном товарном экви­валенте, является лишь особенной, следовательно не исчерпы­вающей, формой проявления человеческого труда. Правда, последний получает свою полную или исчерпывающую форму проявления в совокупности этих особенных форм проявле­ния. Тем не менее он не обладает здесь единой формой про­явления.

Впрочем, развернутая относительная форма стоимости со­стоит лишь из суммы простых относительных выражений стои­мости, или уравнений, первой формы, например:

20 аршин холста == 1 сюртуку, 20 аршин холста == 10 ф. чаю и т. д.

Но каждое из этих уравнений содержит и тождественное с ним обратное уравнение:

1 сюртук = 20 аршинам холста, 10 ф. чаю == 20 аршинам холста и т. д.

В самом деле: если кто-нибудь обменивает свой холст на многие другие товары и, следовательно, выражает его стоимость в ряде других товаров, то многие другие товаровладельцы обя­зательно должны, очевидно, также обменять свои товары на холст, следовательно должны выразить стоимость своих различ­ных товаров в одном и том же третьем товаре, в холсте. Итак,. обернем ряд: 20 аршин холста == 1 сюртуку, или = 10 ф. чаю, или = и т. д., т. е. выразим лишь то обратное отношение, кото- (74)

 

рое по существу дела уже заключается в этом ряду, тогда по­лучится:

С. ВСЕОБЩАЯ ФОРМА СТОИМОСТИ

1 сюртук	=
10 ф. чаю	=
40 ф. кофе	=
1 кватер пшеницы	=	20 аршинам холста
2 унции золота	=
1/2 тонны железа	=
х товара А	=
и т.д.

 

1) Измененный характер формы стоимости

 Теперь товары выражают свои стоимости: 1) просто, так как они выражают их в одном-единственном товаре, и 2)единооб­разно,  так как они выражают их в одном и том же товаре. Форма  их стоимости проста и обща им всем, следовательно всеобща.

Формы I и II достигали лишь того, что стоимость данного товара выражалась как нечто отличное от его собственной потребительной стоимости, или его товарного тела.

Первая форма давала уравнения стоимости такого рода:

1 сюртук == 20 аршинам холста, 10 ф. чаю =¹/₂ тонны железа и т. д. Стоимость сюртука выражается как нечто равное холсту, стоимость чая — как нечто равное железу и т. д. Но эти нечто, равные холсту и железу, эти выражения стоимости сюртука и чая столь же различны между собой, как и сами холст и железо. На практике эта форма встречается, очевидно, лишь при пер­вых зачатках обмена, когда продукты труда превращаются в то­вары лишь посредством единичных и случайных актов обмена.

 Вторая форма полнее, чем первая, отличает стоимость то­вара от его собственной потребительной стоимости, так как стоимость, например сюртука, противостоит здесь его натураль­ной форме во всех возможных видах, как нечто равное холсту, равное железу, равное чаю и т. д., — равное всему, чему угодно, только не самому сюртуку. С другой стороны, здесь прямо исключается всякое общее выражение стоимости товаров, так как в выражении стоимости каждого отдельного товара все другие товары выступают лишь в форме эквивалентов. Развер­нутая форма стоимости впервые встречается фактически тогда, когда один какой-нибудь продукт труда, например скот, уже не в виде исключения, а обычно обменивается на многие другие товары. (75)

 

Вновь полученная нами форма III выражает стоимости то­варного мира в одном и том же выделенном из него виде товара, например в холсте, и представляет, таким образом, стоимости всех товаров через равенство их с холстом. Как нечто равное холсту, стоимость каждого товара отличается теперь не только от своей собственной потребительной стоимости, но и от всякой потребительной стоимости, и тем самым выражает собой то, что имеется общего у данного товара со всеми другими. Следова­тельно, только эта форма  действительно устанавливает отно­шения между товарами как стоимостями, или заставляет их выступать по отношению друг к другу в качестве меновых стои­мостей.

Обе прежние формы выражают стоимость каждого товара или в одном неоднородном с ним товаре, или в ряде многих отличных от него товаров. В обоих случаях добыть себе форму стоимости является, так сказать, частным делом отдельного товара, и он совершает это без. содействия остальных товаров. Последние играют по отношению к нему лишь пассивную роль эквивалента. Напротив, всеобщая форма стоимости возникает лишь как общее дело всего товарного мира. Данный товар при­обретает всеобщее выражение стоимости лишь потому, что одно­временно с ним все другие товары выражают  стоимость в одном и том  же эквиваленте, и каждый вновь  появляющийся  товар должен подражать этому.  Вместе с тем обнаруживается. что так как стоимостная предметность товаров представляет собой просто «общественное бытие» этих вещей, то и выражена она может быть лишь через их всестороннее общественное отношение, что их стоимостная форма должна быть поэтому общественно значимой формой.

     В форме своего равенства холсту все товары оказываются теперь не только качественно равными, т. е. стоимостями во­обще, но в то же время и количественно сравнимыми величинами стоимости. Так как они отражают величины своих стоимостей в одном и том же материале — в холсте, то эти величины стои­мости взаимно отражаются одна в другой. Например, 10 ф. чаю == 20 аршинам холста, и 40 ф. кофе = 20 аршинам холста. Следовательно, 10 ф. чаю = 40 ф. кофе. Или: в одном фунте кофе заключена только четвертая часть того количества субстанции стоимости, труда, которое содержится в 1 фунте чаю.   Всеобщая относительная форма стоимости товарного мира придает исключенному из этого мира товару-эквиваленту, 1. холсту, характер всеобщего эквивалента. Его собственная натуральная форма становится образом стоимости, общим для     всего товарного мира, холст приобретает   способность непосред- (76)

ственно обмениваться на все другие товары. Его телесная Форма играет роль видимого воплощения, всеобщей общественной оболочки всякого человеческого труда. Ткачество, частный труд. производящий холст, находится в то же время в форме всеобщей и общественной, в форме равенства со всеми другими видами труда. Бесчисленные уравнения, из которых состоит всеобщая форма стоимости, приравнивают труд, осуществленный в холсте, поочередно ко всем видам труда, содержащимся в каждом другом товаре, и тем самым делают ткачество всеобщей формой проявления человеческого труда вообще. Таким образом, труд, овеществленный в товарной стоимости, получает не только отрицательное выражение как труд, от которого отвлечены все конкретные формы и полезные свойства действительных видов труда, но отчетливо выступает и его собственная положительная. природа. Последняя состоит в том, что все действительные виды труда сведены к общему для них характеру человеческого труда, к затрата человеческой  рабочей силы.

Всеобщая форма стоимости, которая представляет продукты труда просто в виде сгустков лишенного различий человеческого труда, самим своим построением показывает, что она есть обще­ственное выражение товарного мира. Она раскрывает, таким образом, что в пределах этого мира всеобще человеческий характер труда образует его специфический общественный ха­рактер.

2) Отношение между развитием относительной формы стоимости и эквивалентной формы

Степени развития относительной формы стоимости соответ­ствует степень развития эквивалентной формы. Однако — и это важно отметить — развитие эквивалентной формы есть лишь выражение и результат развития относительной формы стоимости.

Простая. или, единичная, относительная форма стоимости товара делает другой товар единичным эквивалентом. развернутая форма относительной стоимости, —это выражение стои­мости товара во всех других товарах, — придает последним форму разнообразных особенных эквивалентов. Наконец, один особенный вид товара получает форму всеобщего эквивалента, потому что все другие товары делают его материалом для своей единой всеобщей формы стоимости.

В той самой степени, в какой развивается форма стоимости вообще, развивается и противоположность между двумя ее полюсами — относительной формой стоимости и эквивалентной формой. (77)

Уже первая форма — 20 аршин холста = 1 сюртуку — содержит эту противоположность, но не фиксирует ее. Смотря по тому, как мы будем читать это уравнение, слева направо или обратно, каждый из двух товарных полюсов, и холст и сюртук, окажется попеременно то в относительной форме стоимости, то в экви­валентной форме. Здесь еще довольно трудно установить поляр­ную противоположность.

В форме II какой-нибудь вид товара всякий раз может вполне развернуть свою относительную стоимость, или сам он обладает развернутой относительной формой стоимости, лишь потому и постольку, поскольку все другие товары противостоят ему в эквивалентной форме. Здесь уже нельзя переставить обе части стоимостного уравнения, например 20 аршин холста == 1 сюр­туку, или = 10 ф. чаю, или = 1 квартеру пшеницы и т. д., не изменяя его общего характера, не превращая его из полной во всеобщую форму стоимости.

Наконец, последняя форма, форма III, дает товарному миру всеобще. общественную относительную, форму стоимости по­тому что и поскольку здесь все принадлежащие к товарному миру виды — кроме одного — исключены из всеобщей экви­валентной формы. Один товар, холст, находится в форме, да­ющей ему способность непосредственно обмениваться на все другие товары, или в непосредственно общественной форме, по­тому что и поскольку все остальные товары не находятся в этой форме[24].                         

Наоборот, товар, фигурирующий как всеобщий эквивалент, лишен единой, а следовательно, и всеобщей относительной формы стоимости товарного мира. Если бы холст или вообще какой-либо товар, находящийся в форме всеобщего эквива­лента, участвовал в то же время и во всеобщей относительной

(78)

 

форме стоимости, то он должен был бы сам для себя служить эквивалентом. Мы получили бы тогда: 20 аршин холста = = 20 аршинам холста, — тавтологию, в которой не выражается ни стоимость, ни величина стоимости. Чтобы выразить относи­тельную стоимость всеобщего эквивалента, мы должны, напротив, перевернуть форму III. Всеобщий эквивалент не обладает общей всем остальным товарам относительной формой стоимости, а его стоимость выражается относительно в бесконечном ряде всех других товарных тел. Таким образом развернутая относи­тельная форма стоимости, или форма II, оказывается специ­фической относительной формой стоимости товара-эквивалента.

3) Переход от всеобщей формы стоимости к денежной форме

Всеобщая эквивалентная форма есть форма стоимости вообще. Следовательно, она может принадлежать любому товару. С дру­гой стороны, какой-либо товар находится во всеобщей экви­валентной форме (форме III) лишь тогда и постольку, когда и поскольку он, как эквивалент, выталкивается всеми другими товарами из их среды. И лишь с того момента, когда такое выделение оказывается окончательным уделом одного специфического товарного вида, — лишь с этого момента единая относи­тельная форма стоимости товарного мира приобретает объектив­ную прочность и всеобщую общественную значимость

Специфический товарный вид. с натуральной формой которого общественно срастается эквивалентная форма, становится денежным товаром, или функционирует в качестве денег. Играть в товарном мире роль всеобщего эквивалента делается его спе­цифической общественной функцией, а следовательно, его общественной монополией. Это привилегированное место среди товаров, которые в форме II фигурировали как особенные экви­валенты холста, а в форме III все выражали свою относитель­ную стоимость в холсте, исторически завоевал определенный товар, а именно золото. Поставим поэтому в форме III на место товара холст товар золото. Получится:

D. ДЕНЕЖНАЯ ФОРМА

20 аршин холста
1 сюртук	=
10 ф. чаю	=
40 ф. кофе	=	2 унциям золота
1 кватер пшеницы	=
1/2 тонны железа	=
х товара А	=
и т.д.

 

 (79)

При переходе от формы I к форме II и от формы II к форме III имеют место существенные изменения. Напротив, форма IV отличается от формы III только тем, что теперь вместо холста формой всеобщего эквивалента обладает золото. Золото в форме IV играет ту же роль. как холст в форме III, — роль всеобщего эквивалента, прогресс состоит лишь в том, что форма непосред­ственной всеобщей обмениваемости, или всеобщая эквивалент­ная форма, теперь окончательно срослась  в силу общественной привычки с натуральной специфической  формой товара золото.

Золото лишь потому противостоит другим товарам как деньги, что оно раньше уже противостояло им как товар. Подобно всем другим товарам, оно функционировало и как эквивалент — как единичный эквивалент в единичных актах обмена и как особенный эквивалент наряду с другими товарами-экви­валентами. Мало-помалу оно стало функционировать, в более или менее широких кругах, как всеобщий эквивалент. Как только оно завоевало себе монополию на это место в выражении стоимостей товарного мира, оно сделалось денежным товаром, и лишь с того момента, когда оно уже стало таким денежным товаром, форма IV начинает отличаться от формы III, другими словами — всеобщая форма стоимости превращается в денеж­ную форму.

Простое относительное выражение стоимости товара, на­пример холста, в товаре, уже функционирующем как денежный товар, например в золоте, есть форма цены. Следовательно, «форма цены» холста такова:

20 аршин холста = 2 унциям золота,

или, если 2 ф. ст. составляют монетное название двух унций золота,

20 аршин холста == 2 фунтам стерлингов.

Трудность понятия денежной формы ограничивается труд­ностью понимания всеобщей эквивалентной формы, следова­тельно всеобщей формы стоимости вообще, формы III. Форма III разрешается ретроспективно в форму II, в развернутую форму стоимости, а конституирующим элементом этой последней яв­ляется форма I: 20 аршин холста = 1 сюртуку, или х товара А = у товара В. Простая товарная форма есть поэтому зародыш денежной формы. (80)

 

4. ТОВАРНЫЙ ФЕТИШИЗМ И ЕГО ТАЙНА

На первый взгляд товар кажется очень простой и тривиаль­ной вещью. Его анализ показывает, что это — вещь, полная причуд, метафизических тонкостей и теологических ухищрений. Как потребительная стоимость, он не заключает в себе ничего загадочного, будем ли мы его рассматривать с той точки зрения, что он своими свойствами удовлетворяет чело­веческие потребности, или с той точки зрения, что он приобре­тает эти свойства как продукт человеческого труда. Само собой понятно, что человек своей деятельностью изменяет формы веществ природы в полезном для него направлении. Формы дерева изменяются, например, когда из него делают стол. И, тем не менее, стол остается деревом — обыденной, чувст­венно воспринимаемой вещью. Но как только он делается товаром, он превращается в чувственно-сверхчувственную вещь. Он не только стоит на земле на своих ногах, но стано­вится перед лицом всех других товаров на голову, и эта его деревянная башка порождает причуды, в которых гораздо более удивительного, чем если бы стол пустился по собствен­ному почину танцевать [25].

Мистический характер товара порождается, таким образом, не потребительной его стоимостью. Столь же мало порождается м содержанием определений  стоимости. Потому что, во-первых, как бы различны ни были отдельные виды полезного труда, или производительной деятельности, с физиологической стороны это — функции человеческого организма, и каждая такая функция, каковы бы ни были ее содержание и ее форма, по существу есть затрата человеческого мозга, нервов, муску­лов, органов чувств и т. д. Во-вторых, то, что лежит в основе определения величины стоимости, а именно, продолжитель­ность таких затрат, или количество труда, совершенно отчет­ливо отличается от качества труда. Во всяком обществе то рабочее время, которого стоит производство жизненных средств, должно было интересовать людей, хотя и не в одинаковой степени на разных ступенях развития [26]. Наконец, раз люди так или иначе работают друг на друга, их труд получает тем самым общественную форму.

Итак, откуда же возникает загадочный характер продукта труда, как только этот последний принимает форму товара?  Очевидно, из самой этой формы. Равенство различных видов человеческого труда приобретает вещную форму одинаковой (81)
 стоимостной предметности продуктов труда; измерение затрат человеческой рабочей силы их продолжительностью получает форму величины стоимости продуктов труда; наконец, те отношения между производителями, в которых осуществляются их общественные отношения труда, получают форму общественного отношения продуктов труда.

Следовательно, таинственность товарной формы состоит просто в том, что она является зеркалом, которое отражает людям общественный характер их собственного труда как вещный характер самих продуктов труда, как общественные свойства данных вещей, присущие им от природы; поэтому и общественное отношение производителей к совокупному труду представляется им находящимся вне их общественным отношением вещей. Благодаря этому quid pro quo [появлению одного вместо другого] продукты труда становятся товарами, вещами чувственно-сверхчувственными, или общественными. Так световое воздействие вещи на зрительный нерв воспри­нимается не как субъективное раздражение самого зрительного нерва, а как объективная форма вещи, находящейся вне глаз. Но при зрительных восприятиях свет действительно отбрасы­вается одной вещью, внешним предметом, на другую вещь, глаз. Это — физическое отношение между физическими вещами. Между тем товарная форма и то отношение стоимостей про­дуктов труда, в котором она выражается, не имеют решительно ничего общего с физической природой вещей и вытекающими из нее отношениями вещей. Это — лишь определенное обще­ственное отношение самих людей, которое принимает в их глазах фантастическую форму отношения между вещами. Чтобы найти аналогию этому, нам пришлось бы забраться в туманные области религиозного мира. Здесь продукты человеческого мозга представляются самостоятельными существами, ода­ренными собственной жизнью, стоящими в определенных отно­шениях с людьми и друг с другом. То же самое происходит в мире товаров с продуктами человеческих рук. Это я называю фетишизмом, который присущ продуктам труда, коль скоро они производятся как товары, и который, следовательно, неот­делим от товарного производства. Этот фетишистский характер товарного мира порождается, как уже показал предшествующий анализ, своеобразным общественным характером  труда, производящего товары.

Предметы потребления становятся вообще товарами лишь потому, что они суть продукты не зависимых друг от друга частных работ. Комплекс этих частных работ образует совокуп­ный труд общества. Так как производители вступают в обще-(82)
ственный контакт между собой лишь путем обмена продуктов своего труда, то и специфически общественный характер их частных работ проявляется только в рамках этого обмена. Другими словами, частные работы фактически осуществляются  как звенья совокупного общественного труда лишь через те отношения, которые обмен устанавливает между продуктами трудам а при их посредстве и между самими производителями. Поэтому последним, т. е. производителям, общественные отношения их частных работ кажутся именно тем, что они представ­ляют собой на самом деле, т. е. не непосредственно обществен­ными отношениями самих лиц в их труде, а, напротив, вещными отношениями лиц и общественными отношениями вещей.

Лишь в рамках своего обмена продукты труда получают общественно одинаковую **стоимостную предметность, обособ­ленную от их чувственно различных потребительных предметностей. Это расщепление продукта труда на полезную вещь и стоимостную вещь осуществляется на практике лишь тогда, когда обмен уже приобрел достаточное распространение и такое значение, что полезные вещи производятся специально для обмена, а потому стоимостный характер вещей при­нимается во внимание уже при самом их производстве. С этого момента частные работы производителей действительно полу­чают двойственный общественный характер. С одной стороны, как определенные виды полезного труда, они должны удовле­творять определенную общественную потребность и таким образом должны оправдать свое назначение в качестве звеньев совокупного труда, в качестве звеньев естественно выросшей системы общественного разделения труда. С другой стороны, они удовлетворяют лишь разнообразные потребности своих собственных производителей, поскольку каждый особенный вид полезного частного труда может быть обменен на всякий иной особенный вид полезного частного труда и, следовательно, равнозначен последнему. Равенство видов труда, toto coelo [во всех отношениях] различных друг от друга, может состоять лишь в отвлечении от их действительного неравенства, в све­дении их к тому общему им характеру, которым они обладают как затраты человеческой рабочей силы, как абстрактно чело­веческий труд. Но мозг частных производителей отражает этот двойственный общественный характер их частных работ в таких формах, которые выступают в практическом обиходе, в обмене продуктов: стало быть, общественно полезный характер их частных работ он отражает  в той форме, что продукт труда должен быть полезен, но не для самого производителя а для других людей; общественный характер равенства разнородных (83)
 видов труда он отражает в той форме, что эти материально различные вещи, продукты труда, суть стоимости.

Следовательно, люди сопоставляют продукты своего труда как стоимости не потому, что эти вещи являются для них лишь вещными оболочками однородного человеческого труда. На­оборот. Приравнивая свои различные продукты при обмене один к другому как стоимости, люди приравнивают свои раз­личные виды труда один к другому как человеческий труд. Они не сознают этого, но они это делают .[27] Таким образом, у стоимости не написано на лбу, что она такое. Более того: стоимость превращает каждый продукт труда в общественный иероглиф. Впоследствии люди стараются разгадать смысл этого иероглифа, проникнуть в тайну своего собственного общественного продукта, потому что определение предметов потребления как стоимостей есть общественный продукт людей не в меньшей степени, чем, например, язык. Позднее научное открытие, что продукты труда, поскольку они суть стоимости, представляют собой лишь вещное выражение человеческого труда, затраченного на их производство, составляет эпоху в истории развития человечества, но оно отнюдь не рассеивает вещной видимости общественного характера труда. Лишь для данной особенной формы производства, для товарного производства, справедливо, что специфически общественный характер не зависимых друг от друга частных работ состоит в их равенстве как человеческого труда вообще и что он при­нимает форму стоимостного характера продуктов труда. Между тем для людей, захваченных отношениями товарного произ­водства, эти специальные особенности последнего — как до, так и после указанного открытия — кажутся имеющими всеоб­щее значение, подобно тому как свойства воздуха — его физи­ческая телесная форма — продолжают существовать, несмотря на то, что наука разложила воздух на его основные элементы.

Практически лиц, обменивающихся продуктами, интересует прежде всего вопрос: сколько чужих продуктов можно получить за свой, т. е. в каких пропорциях обмениваются между собой продукты? Когда эти пропорции достигают известной прочности и становятся привычными, тогда кажется, будто они обуслов­лены самой природой продуктов труда. Так, например, равен­ство стоимости одной тонны железа и двух унций золота вос-(84)

принимается совершенно так же, как тот факт, что фунт золота и фунт железа имеют одинаковый вес, несмотря на различие физических и химических свойств этих тел. В действительности стоимостный характер продуктов труда утверждается лишь путем их проявления как стоимостей определенной величины. Величины стоимостей непрерывно изменяются, независимо от желания, предвидения и деятельности лиц, обменивающихся продуктами. В глазах последних их собственное общественное движение принимает форму движения вещей, под контролем которого они находятся, вместо того чтобы его контролировать. Необходимо вполне развитое товарное производство для того, чтобы из самого опыта могло вырасти научное понимание, что отдельные частные работы, совершаемые независимо друг от друга, но всесторонне связанные между собой как звенья естественно выросшего общественного разделения труда, по­стоянно приводятся к своей общественно пропорциональной мере. Для появления этого научного понимания необходимо вполне развитое товарное производство потому, что общественно необходимое для производства продуктов рабочее время про­кладывает себе путь через случайные и постоянно колеблю­щиеся меновые отношения продуктов частных работ лишь насильственно в качестве регулирующего естественного закона, действующего подобно закону тяготения, когда на голову обрушивается дом [28]. Определение величины стоимости рабо­чим временем есть поэтому тайна, скрывающаяся под видимым для глаз движением относительных товарных стоимостей. Открытие этой тайны устраняет иллюзию, будто величина стоимости продуктов труда   определяется чисто случайно, но оно отнюдь не устраняет вещной формы определения величины стоимости.

 

Размышление над формами человеческой жизни, а следо­вательно, и научный анализ этих форм, вообще избирает путь, противоположный их действительному развитию. Оно начинается post festum [задним числом], т. е. исходит из готовых результатов процесса развития. Формы, налагающие на продукты труда печать товара и являющиеся поэтому предпосылками товарного обращения, успевают уже приобрести прочность естественных форм общественной жизни, прежде чем люди сделают первую (85)

попытку дать себе отчет не в историческом характере этих форм, — последние уже, наоборот, приобрели для них характер непреложности, — а лишь в их содержании. Таким образом, лишь анализ товарных цен привел к определению величины стоимости, и только общее денежное выражение товаров дало возможность фиксировать их характер как стоимостей. Но именно эта законченная форма товарного мира — его денежная форма — скрывает за вещами общественный характер частных работ, а следовательно, и общественные отношения частных работников, вместо того чтобы раскрыть эти отношения во всей чистоте. Когда я говорю: сюртук, сапог  и т.д. относятся к холсту как всеобщему воплощению абстрактно человеческого труда, то нелепость этого выражения бьет в глаза. Но когда производители сюртуков, сапог и т. п. сопоставляют эти товары с холстом или — что не изменяет дела — с золотом и серебром как всеобщим, эквивалентом, то отношение их частных работ к совокупному общественному труду представляется им именно в этой нелепой форме.

Такого рода формы как раз и образуют категории буржуаз­ной экономии. Это — общественно значимые, следовательно объективные мыслительные формы для производственных отно­шений данного исторически определенного общественного спо­соба производства — товарного производства. Поэтому весь мистицизм товарного мира, все чудеса и привидения, окуты­вающие туманом продукты труда при господстве товарного производства, — все это немедленно исчезает, как только мы переходим к другим формам производства.

Так как политическая экономия любит робинзонады [29], то представим себе, прежде всего, Робинзона на его острове. Как ни скромен он в своих привычках, он все же должен удо­влетворять разнообразные потребности и потому должен вы­полнять разнородные полезные работы: делать орудия, изготов­лять мебель, приручать ламу, ловить рыбу, охотиться и т. д. О молитве и т. п. мы уже не говорим, так как наш Робинзон на­ходит в ней удовольствие и рассматривает такого рода деятель­ность как отдохновение. Несмотря на разнообразие его произво- (86)

дительных функций, он знает, что все они суть лишь различные формы деятельности одного и того же Робинзона, следовательно, лишь различные виды человеческого труда. В силу необходи­мости он должен точно распределять свое рабочее время между различными функциями. Больше или меньше места займет в его совокупной деятельности та или другая функция, это зависит от того, больше или меньше трудностей придется ему преодолеть для достижения данного полезного эффекта. Опыт учит его этому, и наш Робинзон, спасший от кораблекрушения часы, гроссбух, чернила и перо, тотчас же, как истый англи­чанин, начинает вести учет самому себе. Его инвентарный список содержит перечень предметов потребления, которыми он обладает, различных операций, необходимых для их про­изводства, наконец, там указано рабочее время, которого ему в среднем стоит изготовление определенных количеств этих различных продуктов. Все отношения между Робинзоном и вещами, составляющими его самодельное богатство, настолько просты и прозрачны, что даже г-н Макс Вирт сумел бы уразу­меть их без особого напряжения ума. И все же в них уже заклю­чаются все существенные определения стоимости.

Но оставим светлый остров Робинзона и перенесемся в мрач­ное европейское средневековье. Вместо нашего независимого человека мы находим здесь людей, которые все зависимы — крепостные и феодалы, вассалы и сюзерены, миряне и попы. Личная зависимость характеризует тут как общественные отно­шения материального производства, так и основанные на нем сферы жизни. Но именно потому, что отношения личной зави­симости составляют основу данного общества, труду и про­дуктам не приходится принимать отличную от их реального бытия фантастическую форму. Они входят в общественный круговорот в качестве натуральных служб и натуральных повинностей. Непосредственно общественной формой труда является здесь его натуральная форма, его особенность, а не его всеобщность, как в обществе, покоящемся на основе товар­ного производства. Барщинный труд, как и труд, производя­щий товар, тоже измеряется временем, но каждый крепостной знает, что на службе своему господину он затрачивает опреде­ленное количество своей собственной, личной рабочей силы. Десятина, которую он должен уплатить попу, есть нечто несравненно более отчетливое, чем то благословение, которое он получает от попа. Таким образом, как бы ни оценивались те характерные маски, в которых выступают средневековые люди по отношению друг к другу, общественные отношения лиц в их труде проявляются во всяком случае здесь именно(87)

как их собственные личные отношения, а не облекаются в ко­стюм общественных отношений вещей, продуктов труда,

Для исследования общего, т. е. непосредственно обобщест­вленного труда нам нет надобности возвращаться к той его первобытной форме, которую мы встречаем на пороге истории всех культурных народов[30]. Более близкий пример дает нам деревенское патриархальное производство крестьянской семьи, которая производит для собственного потребления хлеб, скот, пряжу, холст, предметы одежды и т. д. Эти различные вещи противостоят такой семье как различные продукты ее семей­ного труда, но не противостоят друг другу как товары. Различ­ные работы, создающие эти продукты: обработка пашни, уход за скотом, прядение, ткачество, портняжество и т. д., являются общественными функциями в своей натуральной форме, потому что это функции семьи, которая обладает, подобно товарному производству, своим собственным, естественно выросшим раз­делением труда. Различия пола и возраста, а также изменяю­щиеся со сменой времен года природные условия труда регу­лируют распределение труда между членами семьи и рабочее время каждого отдельного члена. Но затрата индивидуальных рабочих сил, измеряемая временем, уже с самого начала вы­ступает здесь как общественное определение самих работ, так как индивидуальные рабочие силы с самого начала функционируют здесь лишь как органы совокупной рабочей силы семьи.

Наконец, представим себе, для разнообразия, союз свобод­ных людей, работающих общими средствами производства и планомерно [selbstbewufit] расходующих свои индивидуальные рабочие силы как одну общественную рабочую силу. Все определения робинзоновского труда повторяются здесь, но в общественном, а не в индивидуальном масштабе. Все про­дукты труда Робинзона были исключительно его личным про­дуктом и, следовательно, непосредственно предметами потреб­ления для него самого. Весь продукт труда союза свободных людей представляет собой общественный продукт. Часть этого продукта служит снова в качестве средств производства. Она

 

(88)

остается общественной. Но другая часть потребляется в каче­стве жизненных средств членами союза. Поэтому она должна быть распределена между ними. Способ этого распределения будет изменяться соответственно характеру самого общественно- производственного организма и ступени исторического развития производителей. Лишь для того, чтобы провести параллель с товарным производством, мы предположим, что доля каждого производителя в жизненных средствах определяется его рабочим временем. При этом условии рабочее время играло бы двоякую роль. Его общественно-планомерное распределение устанавливает надлежащее отношение между различными тру­довыми функциями и различными потребностями. С другой стороны, рабочее время служит вместе с тем мерой индивидуального участия производителей в совокупном труде, а следовательно и в индивидуально потребляемой части всего продукта. Общественные отношения людей к их труду и продуктам их труда остаются здесь прозрачно ясными как в производстве, так и в распределении.                        

Для общества товаропроизводителей, всеобщее общественное производственное отношение которого состоит в том, что производители относятся здесь к своим продуктам труда как к товарам, следовательно как к стоимостям, и в этой вещной форме частные их работы относятся друг к другу как одинако­вый человеческий труд, — для такого общества наиболее подходящей формой религии является христианство с его культом абстрактного человека, в особенности в своих бур­жуазных разновидностях, каковы протестантизм, деизм и т. д. При древнеазиатских, античных и т. д. способах производства превращение продукта в товар, а следовательно, и бытие людей как товаропроизводителей играют подчиненную роль, которая, однако, становится тем значительнее, чем далее зашел упадок общинного уклада жизни. Собственно торговые народы существуют, как боги Эпикура, лишь в межмировых пространствах ³⁵ древнего мира или — как евреи в порах поль­ского общества. Эти древние общественно-производственные организмы несравненно более просты и ясны, чем буржуазный, но они покоятся или на незрелости индивидуального человека, еще не оторвавшегося от пуповины естественно-родовых связей с другими людьми, или на непосредственных отношениях господства и подчинения. Условие их существования — низкая ступень развития производительных сил труда и соответствен­ная ограниченность отношений людей рамками материального процесса производства жизни, а значит, ограниченность всех их отношений друг к другу и к природе. Эта действительная (89)

 

ограниченность отражается идеально в древних религиях, обожествляющих природу, и народных верованиях. Рели­гиозное отражение действительного мира может вообще исчез­нуть лишь тогда, когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и с природой. Строй общественного жизненного процесса, т. е. материального процесса производ­ства, сбросит с себя мистическое туманное покрывало лишь тогда, когда он станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным плано­мерным контролем. Но для этого необходима определенная материальная основа общества или ряд определенных мате­риальных условий существования, которые представляют собой естественно выросший продукт долгого и мучительного процесса развития.

Правда, политическая экономия анализировала — хотя и недостаточно[31] — стоимость и величину стоимости и раскрыла скрытое в этих формах содержание. Но она ни разу даже не поставила вопроса: почему это содержание принимает такую форму, другими словами — почему труд выражается в стои­мости, а продолжительность труда, как его мера, — в величине

 (90)
стоимости продукта труда?[32] Формулы, на которых лежит печать принадлежности к такой общественной формации, где процесс производства господствует над людьми, а не человек над процессом производства — эти формулы представляются ее буржуазному сознанию чем-то само собой разумеющимся, настолько же естественным и необходимым, как сам произ­водительный труд. Добуржуазные формы общественного про­изводственного организма третируются ею поэтому приблизи­тельно в таком же духе, как дохристианские религии отцами церкви [33].

 

(91)

До какой степени фетишизм, присущий товарному миру, или вещная видимость общественных определений труда, вводит в заблуждение некоторых экономистов, показывает, между прочим, скучный и бестолковый спор относительно роли при­роды в процессе созидания меновой стоимости. Так как меновая стоимость есть лишь определенный общественный способ выражать труд, затраченный на производство вещи, то, само собой разумеется, в меновой стоимости содержится не больше вещества, данного природой, чем, например, в вексельном курсе.

Так как форма товара есть самая всеобщая и неразвитая форма буржуазного производства, вследствие чего она возни­кает очень рано, хотя и не является в прежние эпохи такой господствующей, а следовательно характерной, как в наши дни, то кажется, что ее фетишистский характер можно еще сравнительно легко разглядеть. Но в более конкретных формах исчезает даже эта видимость простоты. Откуда возникают иллюзии монетарной системы? Из того, что она не видела, что золото и серебро в качестве денег представляют общественное производственное отношение, но в форме природных вещей со странными общественными свойствами. А возьмите совре­менную политическую экономию, которая свысока смотрит на монетарную систему: разве ее фетишизм не становится совершенно осязательным, как только она начинает исследовать капитал? Давно ли исчезла иллюзия физиократов, что земель­ная рента вырастает из земли, а не из общества? (92)

Но чтобы не забегать вперед, мы ограничимся здесь еще одним примером, касающимся самой формы товара. Если бы товары обладали даром слова, они сказали бы: наша потреби­тельная стоимость, может быть, интересует людей. Нас, как вещей, она не касается. Но что касается нашей вещественной природы, так это стоимость. Наше собственное обращение в качестве вещей-товаров служит тому лучшим доказательством. Мы относимся друг к другу лишь как меновые стоимости. Послушаем теперь, как душа товара вещает устами экономиста:

«Стоимость» (меновая стоимость) «есть свойство вещей, богатство» (потребительная стоимость) «есть свойство человека. В этом смысле стои­мость необходимо предполагает обмен, богатство же — нет»[34]. «Богат­ство» (потребительная стоимость) «есть атрибут человека, стоимость — атрибут товара. Человек или общество богаты; жемчуг или алмаз драго­ценны... Жемчуг или алмаз имеют стоимость как жемчуг или алмаз»[35].

До сих пор еще ни один химик не открыл в жемчуге и алмазе меновой стоимости. Однако экономисты-изобретатели этого «химического» вещества, обнаруживающие особое притязание на критическую глубину мысли, находят, что потребительная стоимость вещей не зависит от их вещественных свойств, тогда как стоимость присуща им как вещам. Их укрепляет в этом убеждении то удивительное обстоятельство, что потребительная стоимость вещей реализуется для людей без обмена, т. е. в не­посредственном отношении между вещью и человеком, тогда как стоимость может быть реализована лишь в обмене, т. е. в известном общественном процессе. Как не вспомнить тут добряка Догбери, который поучает ночного сторожа Сиколя, что «приятная наружность есть дар обстоятельств, а искусство читать и писать дается природой» [36]

(93)

 

Глава вторая.  ПРОЦЕСС ОБМЕНА

Товары не могут сами отправляться на рынок и обмени­ваться. Следовательно, мы должны обратиться к их хранителям, к товаровладельцам. Товары суть вещи и потому беззащитны перед лицом человека. Если они не идут по своей охоте, он может употребить силу, т. е. взять их[37]. Чтобы данные вещи могли относиться друг к другу как товары, товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых рас­поряжается этими вещами: таким образом, один товаровладелец лишь по воле другого, следовательно каждый из них лишь при посредстве одного общего им обоим волевого акта, может присвоить себе чужой товар, отчуждая свой собственный. Следовательно, они должны признавать друг в друге частных собственников Это юридическое отношение, формой которого является договор, — все равно закреплен ли он законом или нет, — есть волевое отношение, в котором отражается эконо­мическое отношение. Содержание этого юридического, или волевого, отношения дано самим экономическим отношением [38]. (94)

Лица существуют здесь одно для другого лишь как представители товаров, т. е. как товаровладельцы. В ходе исследования мы вообще увидим, что характерные экономические маски лиц — это только олицетворение экономических отношений, в качестве носителей которых эти лица противостоят друг другу.

Товаровладельца отличает от его товара именно то обстоя­тельство, что для товара каждое другое товарное тело служит лишь формой проявления его собственной стоимости.  Прирожденный уравнитель и циник, товар всегда готов обменять не только душу, но и тело со всяким другим товаром, хотя бы этот последний был наделен наружностью, еще менее привле­кательной, чем у Мариторнес. Эту отсутствующую у товара способность воспринимать конкретные свойства других товар­ных тел товаровладелец пополняет своими собственными пятью и даже более чувствами. Его товар не имеет для него самого непосредственной потребительной стоимости. Иначе он не вынес бы его на рынок. Он имеет потребительную стоимость для других. Для владельца вся непосредственная потре­бительная стоимость товара заключается лишь в том, что он есть носитель меновой стоимости и, следовательно, средство обмена[39]. Поэтому владелец стремится сбыть свои товар в обмен на другие, в потребительной стоимости которых он нуждается. Все товары суть непотребительные стоимости для своих владельцев и потребительные стоимости для своих невладельцев. Следовательно, они должны постоянно перемещаться из рук в руки. Но этот переход из рук в руки составляет их обмен, а в обмене они относятся друг к другу как стоимости и реализуются как стоимости. Значит, товары должны реали­зоваться как стоимости, прежде чем они получат возможность  реализоваться как потребительные стоимости.

С другой стороны, прежде чем товары смогут реализоваться как стоимости они должны доказать наличие своей потреби­тельной стоимости  потому что затраченный на них труд идет в счет лишь постольку, поскольку он затрачен в форме, полез­ной для других. Но является ли труд действительно полезным для других, удовлетворяет ли его продукт какой-либо чужой потребности, - это может доказать лишь обмен. (95)

 Каждый товаровладелец хочет сбыть свой товар лишь в обмен на такие товары, потребительная стоимость которых удовлетворяет его потребности. Постольку обмен является для него чисто индивидуальным процессом. С другой стороны, он хочет реализовать свой товар как стоимость, т. е. реализо­вать его в другом товаре той же стоимости, независимо от того, имеет ли его собственный товар потребительную стоимость для владельцев других товаров или нет. Постольку обмен является для него всеобще общественным процессом. Но один и тот же процесс не может быть одновременно для всех товаровладельцев только индивидуальным и только всеобще общественным.

Присмотревшись к делу внимательнее, мы увидим, что для каждого товаровладельца всякий чужой товар играет роль особенного эквивалента его товара, а потому его собственный товар — роль всеобщего эквивалента всех других товаров. Но так как в этом сходятся между собой все товаровладельцы, то ни один товар не является всеобщим эквивалентом, а потому товары не обладают и всеобщей относительной формой стои­мости, в которой они отождествлялись бы как стоимости и сравнивались друг с другом как величины стоимости. Таким образом, они противостоят друг другу вообще не как товары, а только как продукты, или потребительные стоимости.

В этом затруднительном положении наши товаровладельцы рассуждают как Фауст: «В начале было дело» ⁸⁸. И они уже делали дело, прежде чем начали рассуждать. Законы товарной природы проявляются в природном инстинкте товаровладель­цев. Они могут приравнивать свои товары друг к другу как стоимости а значит, и как товары, лишь относя их к какому-нибудь другому товару лишь противопоставляя их ему как всеобщему эквиваленту. Это показал анализ товара. Но только общественное действие может превратить определенный товар во всеобщий эквивалент. Поэтому общественное действие всех прочих товаров выделяет один определенный товар, в котором все они выражают свои стоимости. Тем самым натуральная форма этого товара становится общественно признанной фор­мой эквивалента. Функция всеобщего эквивалента становится при помощи указанного общественного процесса специфиче­ской общественной функцией выделенного товара. Последний делается деньгами. 

«Они имеют одни мысли и передадут силу и власть свою зверю». «И никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его» (Апокалипсис).

Денежный кристалл есть необходимый продукт процесса обмена, в котором разнородные продукты труда фактически (96)

приравниваются друг к другу и тем самым фактически превращаются в товары. Исторический процесс расширения и углубления обмена развивает дремлющую в товарной природе противоположность между потребительной стоимостью  и стоимостью. Потребность дать для оборота внешнее выражение этой противоположности ведет к возникновению самостоятель­ной формы товарной стоимости и не унимается до тех пор, пока задача эта не решена окончательно путем раздвоения товара на товар и деньги. Следовательно  в той же самой мере, в какой осуществляется превращение продуктов труда в товары, осуществляется и превращение товара в деньги.[40]

Непосредственный обмен продуктов, с одной стороны,  имеет форму простого выражения стоимости,  а с другой стороны, еще не имеет ее. Форма эта, как мы видели: х товара А = у товара В. А форма непосредственного обмена продуктов такова: х предмета потребления А = у предмета потребле­ния В.[41] Здесь вещи А и В до обмена не являются товарами, товарами они становятся лишь благодаря обмену. Первая предпосылка, необходимая для того чтобы предмет потребления стал потенциальной меновой стоимостью, сводится к тому, что данный предмет потребления существует как непотреби­тельная стоимость, имеется в количестве, превышающем непо­средственные потребности своего владельца. Вещи сами по себе внешни для человека и потому отчуждаемы. Для того чтобы это отчуждение стало взаимным, люди должны лишь молчаливо относиться друг к другу как частные собственники этих отчуждаемых вещей, а потому и как не зависимые друг от друга личности. Однако такое отношение взаимной отчу­жденности не существует между членами естественно выросшей общины, будет ли то патриархальная семья, древнеиндийская община, государство инков и т. д. Обмен товаров начинается там, где кончается община, в пунктах ее соприкосновения с чужими общинами или членами чужих общин. Но раз вещи превратились в товары во внешних отношениях, то путем обратного действия они становятся товарами и внутри общины.  (97)

 Их количественное меновое отношение первоначально совер­шенно случайно. Они вступают в обмен лишь благодаря тому, что владельцы желают взаимно сбыть их друг другу. Между тем потребность в чужих предметах потребления мало-помалу укрепляется. Постоянное повторение обмена делает его регу­лярным общественным процессом. Поэтому с течением времени по крайней мере часть продуктов труда начинает произво­диться преднамеренно для нужд обмена. С этого момента, с одной стороны, закрепляется разделение между полезностью вещи для непосредственного потребления и полезностью ее для обмена. Ее потребительная стоимость отделяется от ее меновой стоимости. С другой стороны, то количественное отношение, в котором обмениваются вещи, делается зависимым от самого их производства. Привычка фиксирует их как стои­мостные величины.

В непосредственном обмене продуктов каждый товар является непосредственно средством обмена для своего вла­дельца и эквивалентом для своего невладельца, — однако лишь постольку, поскольку товар этот представляет для послед­него потребительную стоимость. Следовательно, обмениваемый предмет еще не получает никакой формы стоимости, не зависимой от его собственной потребительной стоимости, или от индивидуальных потребностей обменивающихся лиц. Но необходимость такой формы развивается по мере того, как возрастает число и многообразие товаров, вступающих в процесс обмена. Задача возникает одновременно со сред­ствами ее разрешения. Оборот товаров, в котором товаро­владельцы обменивают свои собственные изделия на различ­ные другие изделия и приравнивают их друг к другу, никогда не совершается без того, чтобы при этом различные товары различных товаровладельцев в пределах их оборотов не обме­нивались на один и тот же третий товар и не приравнивались ему как стоимости. Такой третий товар, становясь эквивалентом для других различных товаров, непосредственно приобретает всеобщую, или общественную, форму эквивалента, хотя и в узких пределах. Эта всеобщая форма эквивалента появляется и исчезает вместе с тем мимолетным общественным контактом, который вызвал ее к жизни. Попеременно и мимолетно выпадает она на долю то одного, то другого товара. Но с развитием товар­ного обмена она прочно закрепляется исключительно за опре­деленными видами товаров, или кристаллизуется в форму денег. С каким именно видом товара она срастается, это сначала дело случая. Однако в общем и целом два обстоятельства играют здесь решающую роль. Форма денег срастается или с наиболее (98)
важными из предметов, которые получаются путем обмена извне и действительно представляют собой естественно вырос­шую форму проявления меновой стоимости местных продуктов, или же — с предметом потребления, который составляет глав­ный элемент местного отчуждаемого имущества, как, например, скот. Кочевые народы первые развивают у себя форму денег, так как все их имущество находится в подвижной, следовательно непосредственно отчуждаемой, форме и так как образ их жизни постоянно приводит их в соприкосновение с чужими общинами и тем побуждает к обмену продуктов. Люди нередко превра­щали самого человека в лице раба в первоначальный денежный материал, но никогда не превращали в этот материал землю. Такая идея могла возникнуть только в уже развитом буржуаз­ном обществе. Она появилась лишь в последнюю треть XVII сто­летия, а попытка ее осуществления, в национальном масштабе, была сделана впервые сто лет спустя, во время французской буржуазной революции.

По мере того как обмен товаров разрывает свои узколокальные границы и поэтому товарная стоимость вырастает в мате­риализацию человеческого труда вообще, форма денег пере­ходит к тем товарам, которые по самой своей природе особенно пригодны для выполнения общественной функции всеобщего эквивалента, а именно к благородным металлам.

Что «золото и серебро по природе своей не деньги, но деньги по своей природе — золото и серебро»[42]. доказывается согласо­ванностью естественных свойств этих металлов с функциями денег[43]. Но пока мы знаем только одну функцию денег: служить формой проявления товарной стоимости, или материалом. в котором величины товарных стоимостей находят себе общественное выражение. Адекватной формой проявления стоимости, или материализацией абстрактного и, следовательно, одинако­вого человеческого труда, может быть лишь такая материя, все экземпляры которой обладают одинаковым качеством. С дру­гой стороны, так как различие величин стоимости носит чисто количественный характер, то денежный товар должен быть способен к чисто количественным различиям, т. е. должен обладать такими свойствами, чтобы его можно было делить на произвольно мелкие части и вновь составлять из этих частей. золото и серебро обладают этими качествами от природы. (99)

 

Потребительная стоимость денежного товара удваивается. Наряду с особенной потребительной стоимостью, принадле­жащей ему как товару, — например, золото служит для плом­бирования зубов, является сырым материалом для производства предметов роскоши и т. д., — он получает формальную потре­бительную стоимость, вытекающую из его специфически общественных функций.

Так как все другие товары суть лишь особенные эквиваленты денег, а деньги — их всеобщий эквивалент, то они как особен­ные товары относятся к деньгам как к товару всеобщему[44].

Мы уже видели, форма денег есть лишь застывший на одном   товаре отблеск отношений к нему остальных товаров. Следовательно, тот факт, что деньги являются товаром[45], может показаться открытием лишь тому, кто исходит из их готовой формы, с тем чтобы анализировать их задним числом. Процесс обмена дает товару, который он превращает в деньги, не его стоимость,  а лишь его специфическую форму стоимости. Смешение этих двух определений приводит к тому, что стои­мость золота и серебра начинают считать воображаемой.[46]Так как деньги в известных своих функциях могут быть заме­нены простыми знаками денег, то отсюда возникла другая ошибка, — что деньги только знаки. С другой стороны, в этом заблуждении сквозит смутная догадка, что денежная форма вещей есть нечто постороннее для них самих и что она только форма проявления скрытых за ней человеческих отношений. (100)

 

В этом смысле каждый товар представлял бы собой только знак, потому что как стоимость он лишь вещная оболочка затраченного на него человеческого труда.[47] Но, объявляя простыми знаками те общественные свойства, которые на основе определенного способа производства приобретают вещи, или те вещные формы, которые на основе этого способа про­изводства приобретают общественные определения труда, их тем самым объявляют произвольным продуктом человеческого разума. Такова была излюбленная манера просветителей XVIII века, применявшаяся ими для того, чтобы, по крайней мере временно, снимать покров таинственности с тех загадоч­ных форм, которые имели человеческие отношения и возникно­вение которых еще не умели объяснить.

 Как уже было отмечено раньше, эквивалентная форма товара не заключает в себе количественного определения величины его стоимости. Если мы знаем, что золото — деньги, т. е. непосредственно обмениваемо на все другие товары, то мы еще отнюдь не знаем, сколько стоят, например, 10 фунтов золота. Как и всякий иной товар, золото может выразить величину своей собственной стоимости лишь относительно, лишь в других товарах. Его собственная стоимость определяется рабочим временем, требующимся для его производства, и выражается в том количестве всякого иного товара,  в каком кристаллизо­валось столько же рабочего времени.[48] Такое установление (101)

относительной величины стоимости золота фактически совер­шается на месте его производства, в непосредственной меновой торговле. Когда оно вступает в обращение в качестве денег, его стоимость уже дана. Если уже в последние десятилетия XVII столетия анализом денег было установлено, что деньги суть товар, то все-таки это было лишь началом анализа. Трудность состоит не в том. чтобы понять,  что деньги - товар, а в том, чтобы выяснить как и почему товар становится день­гами[49].

Мы видели, как уже в самом простом выражении стоимости, х товара А == у товара В, создается иллюзия, будто бы вещь, в которой выражается величина стоимости другой вещи обладает своей эквивалентной формой независимо от этого отношения товаров,  обладает ею как неким от природы присущим ей общественным свойством. Мы проследили, как укрепляется эта иллюзия. Она оказывается завершенной, когда форма всеобщего эквивалента срастается с натуральной формой определенного товара, или откристаллизовывается в форму денег. При этом создается впечатление, будто не данный товар становится деньгами только потому, что в нем выражают свои стоимости все другие товары, а наоборот, будто бы эти  последние выражают в нем свои стоимости, потому что он - деньги. Посредствующее движение исчезает в своем собствен­ном результате и не оставляет следа. Без всякого содействия со своей стороны товары находят готовый образ своей стоимости в виде существующего вне их и наряду с ними товарного тела. Эти вещи — золото и серебро — в том самом виде, как они выходят из недр земных, вместе с тем оказываются непосред­ственным воплощением всякого человеческого труда. Отсюда магический характер денег. В том строе общества, который мы сейчас изучаем, отношения людей в общественном процессе (102)

производства чисто атомистические.  Вследствие этого их про­изводственные отношения принимают вещный характер, не за­висимый от их контроля и сознательной индивидуальной деятельности. Это  проявляется прежде всего в том, что про­дукты их труда принимают вообще форму товаров. Таким образом, загадка денежного фетиша есть лишь ставшая видимой, слепящая взор загадка товарного фетиша. (103)

Глава третья. ДЕНЬГИ, ИЛИ ОБРАЩЕНИЕ ТОВАРОВ

1. МЕРА СТОИМОСТЕЙ

В этой работе я везде предполагаю, ради упрощения, что  денежным товаром является золото.

Первая функция золота состоит в том. чтобы доставить товарному миру материал для выражения стоимости т. е. для того чтобы выразить стоимости товаров как одноименные величины, качественно одинаковые и количественно сравни­мые. Оно функционирует, таким образом, как всеобщая мера стоимостей, и прежде всего в силу этой функции золото — этот специфический эквивалентный товар — становится деньгами.

Не деньги делают товары соизмеримыми. Наоборот. Именно потому, что все товары как стоимости представляют собой овеществленный человеческий труд и, следовательно, сами по себе соизмеримы, — именно поэтому все они и могут измерять свои стоимости одним и тем же специфическим товаром, пре­вращая таким образом этот последний в общую для них меру стоимостей, т. е. в деньги. Деньги как мера стоимости есть необходимая форма проявления имманентной товарам меры стоимости, — рабочего времени[50] (104)

 

Выражение стоимости товара в золоте: х товара А = у денежного товара, есть денежная форма товара, или его цена. Теперь достаточно только одного уравнения: 1 тонна железа = 2 унциям золота, чтобы представить стоимость железа в общественно значимой форме. Этому уравнению уже нет надобности маршировать плечом к плечу в ряду стоимостных уравнений других товаров, потому что эквивалентный товар, золото, уже обладает характером денег. Поэтому всеобщая относительная форма стоимости товаров снова возвращается теперь к своему первоначальному виду — к простой, или единичной, относительной форме стоимости. С другой стороны, развернутое относительное выражение стоимости, или беско­нечный ряд относительных выражений стоимости, становится специфически относительной формой стоимости денежного товара. Но этот ряд теперь уже общественно дан в товарных ценах. Читайте справа налево отметки любого прейскуранта, и вы найдете выражение величины стоимости денег во всех возможных товарах. Но зато деньги не имеют цены. Чтобы участвовать в этой единой относительной форме стоимости других товаров, они должны были бы относиться к самим себе как к своему собственному эквиваленту.            Цена или денежная форма товаров, как и вообще их стоимостная форма есть нечто, отличное от их чувственно воспринимаемой  реальной телесной формы, следовательно — форма лишь идеальная, существующая лишь в представлении. Стои­мость железа, холста, пшеницы и т. д. существует, хотя и невидимо, в самих этих вещах; она выражается в их равенстве с золотом, в их отношении к золоту, в отношении, которое, так сказать, существует лишь в их голове. Хранителю товаров приходится поэтому одолжить им свой язык или навесить на них бумажные ярлыки, чтобы поведать внешнему миру их цены[51]. Так как выражение товарных стоимостей в золоте носит идеальный характер, то для этой операции может быть приме­нимо также лишь мысленно представляемое, или идеальное, (105)
 золото. Каждый товаровладелец знает, что он еще далеко не превратил свои товары в настоящее золото, если придал их стоимости форму цены, или мысленно представляемого золота, и что ему не нужно ни крупицы реального золота для того, чтобы выразить в золоте товарные стоимости на целые миллионы. Следовательно, свою функцию меры стоимостей деньги выполняют лить как мысленно представляемые, или идеальные, деньги. Это обстоятельство породило самые нелепые теории денег[52]. Хотя функцию меры стоимостей выполняют лишь мысленно представляемые деньги, пена всецело зависит от реального денежного материала. Стоимость, т. е. количество человеческого труда, содержащегося, например, в одной тонне железа, выражается в мысленно представляемом количестве денежного товара, содержащем столько же труда. Следова­тельно, смотря по тому, золото, серебро или медь служит мерой стоимости, стоимость тонны железа выражается в со­вершенно различных ценах, или в совершенно различных коли­чествах золота, серебра или меди.

Если мерой стоимости служат одновременно два различных товара, например золото и серебро, то цены всех товаров полу­чают два различных выражения: золотые цены и серебряные цены; и те и другие спокойно уживаются рядом, пока остается неизменным отношение между стоимостями золота и серебра, например 1: 15. Но всякое изменение этого отношения стои­мостей нарушает существующее отношение между золотыми и серебряными ценами товаров и таким образом доказывает фактически, что двойственность меры стоимости противоречит ее функции[53], (106)
 

Товары, цены которых определены, все принимают такую форму: а товара А = х золота; b товара В = у золота; с товара С = z золота и т. д., где а, b, с представляют определенные массы товаров А, В, С, a х, у, z — определенные массы золота. Товарные стоимости превратились, таким образом, в мысленно представляемые количества золота различной величины, т. е., несмотря на пестрое разнообразие своих товарных тел, превра­тились в величины одноименные, в величины золота. Как такие различные количества золота, они сравниваются между собой и соизмеряются друг с другом, причем возникает техни­ческая необходимость сводить их к какому-либо фиксирован­ному количеству золота как единице измерения. Сама эта единица измерения путем дальнейшего деления на определенные части развертывается в масштаб. Золото, серебро, медь ещё до своего превращения в деньги обладают таким масштабом в виде весовых делений: так, если единицей измерения служит, например, фунт, то, с одной стороны, он разделяется дальше на унции и т. д., с другой стороны, путем соединения фунтов, получаются центнеры и т. д.[54] Поэтому при металлическом обращении готовые названия весового масштаба всегда обра­зуют и первоначальные названия денежного масштаба, или масштаба цен.

Как мера стоимостей и как масштаб цен деньги выполняют две совершенно различные функции. Мерой стоимостей  они являются как общественное воплощение человеческого труда. масштабом цен — как фиксированный вес металла. Как мера  стоимости они служат для того, чтобы превращать стоимости бесконечно разнообразных товаров в цены, в мысленно представляемые количества золота; как масштаб цен они измеряют  эти количества золота. Мерой стоимостей измеряются товары (107)
 

 

как стоимости; напротив, масштаб цен измеряет различные количества золота данным его количеством, а не стоимость энного количества золота весом других его количеств. Для масштаба цен определенный вес золота должен быть фиксиро­ван как единица измерения. Здесь, как и при всяком другом определении одноименных величин, решающее значение имеет устойчивость соотношения мер. Следовательно, масштаб цен выполняет свою функцию тем лучше, чем неизменнее одно и то же количество золота служит единицей измерения. Мерой стоимостей золото может служить лишь потому, что оно само представляет продукт труда и. следовательно, стоимость потен­циально переменную.[55]  Очевидно прежде всего, что изменение стоимости золота никоим образом не отражается на его функции в качестве масштаба цен. Как бы ни изменялась стоимость золота, стои­мости определенных количеств его сохраняют между собой одно и то же отношение. Если бы стоимость золота упала даже в тысячу раз, 12 унций золота по-прежнему обладали бы в две­надцать раз большей стоимостью, чем одна унция золота, а при определении цен дело идет лишь об отношениях различных количеств золота друг к другу. Так как, с другой стороны, при понижении или повышении стоимости золота вес одной унции его остается неизменным, то остается неизменным также и вес частей унции; следовательно, золото как фиксированный   масштаб цен всегда оказывает одни и те же услуги, как бы ни изменялась его стоимость.

Изменение стоимости золота не препятствует также его функции в качестве меры стоимости. Оно затрагивает все товары одновременно и потому caeteris paribus [при прочих равных условиях] не изменяет их взаимных относительных стоимостей, несмотря на то, что эти последние выражаются то в более высоких, то в более низких золотых ценах, чем выражались раньше.

Как при выражении стоимости одного товара в потребитель­ной стоимости какого-либо другого товара, так и при оценке товаров золотом предполагается лишь одно: что в данное время производство определенного количества золота стоит данного количества труда. Что касается движения товарных цен вообще, то к нему приложимы развитые выше законы простого отно­сительного выражения стоимости. (108)

 При неизменной стоимости денег общее повышение товарных цен может произойти лишь при том условии, если повышаются стоимости товаров; при неизменной стоимости товаров, — если понижается стоимость денег. И наоборот. При неизменной стои­мости денег все товарные цены могут понижаться лишь при том условии, если понижаются товарные стоимости; при неиз­менных товарных стоимостях, — если повышается стоимость денег. Отсюда отнюдь не следует, что повышение стоимости денег всегда вызывает пропорциональное понижение товарных цен, а понижение стоимости денег — пропорциональное повы­шение товарных цен. Это справедливо лишь по отношению к товарам, стоимость которых остается неизменной. Например, такие товары, стоимость которых повышается одновременно и в одинаковой мере со стоимостью денег, сохраняют свои цены неизменными. Если их стоимость повышается медленнее или быстрее, чем стоимость денег, то понижение или повыше­ние их цен определяется разницей между движением их стои­мости и движением стоимости денег и т. д.

Возвратимся к рассмотрению формы цены.

По ряду различных причин денежные названия определен­ных по весу количеств металла мало-помалу отделяются от своих первоначальных весовых названий. Из числа этих при­чин исторически решающими были следующие. 1) Введение иностранных денег у народов, находящихся на сравнительно низких ступенях развития. Так, например, в Древнем Риме золотые и серебряные монеты сначала обращались как ино­странные товары. Названия этих иностранных денег, конечно, отличны от названий местных весовых единиц. 2) С развитием богатства менее благородный металл вытесняется в своей функции меры стоимости более благородным: медь вытесняется серебром, серебро — золотом, хотя этот порядок и противоре­чит поэтической хронологии[56] золотого и серебряного веков[57]. Фунт стерлингов был, например, денежным названием для действительного фунта серебра. Но когда золото вытеснило серебро в качестве меры стоимости, это же самое название стало применяться к количеству золота, составляющем, быть может, 1/15 фунта и т. д. в зависимости от отношения между стоимостью золота и серебра. Фунт как денежное название и фунт как обыч­ное весовое название данного количества золота теперь разде­лились ⁵⁷⁾. 3) В течение целого ряда веков государи занимались (109)

непрерывной фальсификацией денег, вследствие чего от перво­начального веса монет действительно остались одни только названия[58].

Благодаря. этим историческим процессам отделение денежного названия весовых количеств металла от их обычных весовых названий становится народным обыкновением. Так как денежный масштаб, с одной стороны, совершенно условен, а, с другой стороны, должен пользоваться всеобщим призна­нием, то он, в конце концов, регулируется законом. Опреде­ленное весовое количество благородного металла, например унция золота, официально разделяется на определенные части, которые нарекаются при этом своем легальном крещении опре­деленными именами, например фунт, талер и т. д. Такая часть, являясь собственно денежной единицей измерения, делится, в свою очередь, на новые части, получающие на основе закона свои наименования: шиллинг, пенни и т. д.[59] Во всяком случае определенные весовые количества металла по-прежнему остаются масштабом металлических денег. Изменяется только способ разделения на части и наименования последних.

Итак, цены, или количества золота, в которые идеально превращаются стоимости товаров, выражаются теперь в денеж­ных названии, или законодательно установленных счетных названиях золотого масштаба. Вместо того чтобы сказать, что один квартер пшеницы равен одной унции золота, англи­чанин скажет, что он равен 3 ф. ст. 17 шилл. 10¹/₂ пенсам. Таким образом, в своих денежных названиях товары показы­вают, чего они стоят, и деньги служат счетными деньгами каждый раз, когда требуется фиксировать какую-либо вещь как стоимость, т. е. в денежной форме [60].

Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с ее природой. Я решительно ничего не знаю о данном человеке, если знаю только, что его зовут Яковом. Точно так же и в денежных названиях—фунт, талер, франк, дукат и т. д.—изгла­живается всякий след отношения стоимостей. Путаница в том, что касается скрытого смысла этих кабалистических знаков, (110)
 

 тем значительнее, что денежные названия. выражают одно­временно и стоимость товаров и определенную  часть данного веса металла, денежного масштаба[61]. С другой стороны, необходимо, чтобы стоимость, в отличие от пестрых в своем разнообразии тел товарного мира, развилась в эту иррацио­нально вещную и в то же время чисто общественную форму [62].

Цена есть денежное название овеществленного в товаре труда. Следовательно, эквивалентность товара и того количества денег, название которого есть его цена, представляет собой тавтологию, да и вообще относительное выражение стоимости товара есть в то же время выражение эквивалентности двух товаров[63]. Но если цена как показатель величины стоимости товара есть в то же время показатель его менового отношения к деньгам, то отсюда не вытекает обратного положения, что показатель менового отношения товара к деньгам неизбежно должен быть показателем величины стоимости. Пусть обще­ственно необходимый труд равной величины выражается в 1 квартере пшеницы и в 2 фунтах стерлингов (около ¹/₂ унции золота). 2 ф. ст. есть денежное выражение величины стоимости квартера пшеницы, или его цена. Но если обстоятельства позволяют назначить цену этого квартера в 3 ф. ст. или выну­ждают снизить ее до 1 ф. ст., то, очевидно, что 1 ф. ст. слишком (111)
малое, а 3 ф. ст. слишком большое выражение величины стоимости пшеницы, — тем не менее и 1 ф. ст. и 3 ф. ст. суть цены пшеницы, потому что, во-первых, они являются ее формой стоимости, деньгами, и, во-вторых, показателями ее менового отношения к деньгам. При неизменных условиях производства или неизменной производительной силе труда на воспроиз­водство одного квартера пшеницы должно быть затрачено во всех случаях одинаковое количество общественного рабочего времени. Это обстоятельство не зависит от воли ни производи­телей пшеницы, ни других товаровладельцев. Величина стои­мости товара выражает, таким образом, необходимое, имма­нентное самому процессу созидания товара отношении его к общественному рабочему времени. С превращением величины стоимости в цену это необходимое отношение проявляется как меновое отношение данного товара к находящемуся вне его денежному товару. Но в этом меновом отношении может выразиться как величина стоимости товара, так и тот плюс или минус по сравнению с ней, которым сопровождается отчуждение товара при данных условиях. Следовательно, возможность количественного несовпадения цены с величиной стоимо­сти, или возможность отклонения цены от величины стоимости, заключена уже в самой форме цены. И это не является недостатком этой формы, — наоборот, именно эта отличительная черта делает ее адекватной формой такого способа произ­водства, при котором правило может прокладывать себе путь сквозь беспорядочный хаос только как слепо действующий закон средних чисел.

Но форма цены не только допускает возможность количе­ственного несовпадения величины стоимости с ценой, т. е. величины стоимости с ее собственным денежным выражением, — она может скрывать в себе качественное противоречие вслед­ствие чего цена вообще перестает быть выражением стоимости, хотя деньги представляют собой лишь форму стоимости товаров. Вещи, которые сами по себе не являются товарами, например совесть, честь и т. д., могут стать для своих владельцев пред­метом продажи и, таким образом, благодаря своей цене при­обрести товарную форму. Следовательно, вещь формально может иметь цену, не имея стоимости. Выражение цены является здесь мнимым, как известные величины в математике. С другой стороны, мнимая форма цены, — например, цена не подвер­гавшейся обработке земли, которая не имеет стоимости, так как в ней не овеществлен человеческий труд, — может скрывать в себе действительное стоимостное отношение или отношение, производное от него. (112)
      Цена как и относительная форма стоимости вообще, выра­жает стоимость товара, например тонны железа, таким образом, что определенное количество эквивалента, например одна унция золота, всегда может быть непосредственно обменена на железо, откуда, однако, отнюдь не следует обратное: что железо, в свою очередь, сможет быть непосредственно обменено на золото.  Итак, чтобы на деле выступить в качестве меновой стоимости, товар должен совлечь с себя свою натуральную  плоть, превратится из мысленно представляемого золота   в золото действительное,  хотя бы это пресуществление оказа­лось для него «горше», чем для гегелевского «понятия» переход от необходимости к свободе, чем для омара сбрасывание своей скорлупы, или для св. Иеронима совлечение с себя ветхого Адама[64]. Наряду со своим реальным образом, например образом железа, товар может обладать в цене идеальным обра­зом стоимости, или мысленно представляемым образом золота, но он не может быть одновременно действительным железом и действительным золотом. Для того чтобы дать ему цену достаточно приравнять к нему мысленно представляемое золото. Но он должен быть замещен действительным золотом, чтобы сыграть для своего владельца роль всеобщего эквивалента. Если бы, например, владелец железа столкнулся с владельцем какого-либо элегантного товара и сказал, что цена железа есть уже денежная форма, то ему бы ответили, как св. Петр на небесах отвечал Данте, изложившему перед ним сущность веры;

«Неуличим в изъяне

Испытанной монеты вес и сплав,

Но есть ли у тебя она в кармане» .

Форма цены предполагает отчуждаемость товаров за деньги и необходимость такого отчуждения. С другой стороны, золото функционирует как идеальная мера стоимости только потому что оно уже обращается как денежный товар в меновом про­цессе. В идеальной мере стоимостей скрывается, таким образом, звонкая монета.

 

2. СРЕДСТВО ОБРАЩЕНИЯ

а) МЕТАМОРФОЗ ТОВАРОВ

Мы видели, что процесс обмена товаров заключает в себе противоречащие и исключающие друг друга отношения. Разви­тие товара не снимает этих противоречий, но создает форму для их движения. Таков и вообще тот метод, при помощи(113)
которого разрешаются действительные противоречия. Так, например, в том, что одно тело непрерывно падает на другое и непрерывно же удаляется от последнего, заключается про­тиворечие. Эллипсис есть одна из форм движения, в которой это противоречие одновременно и осуществляется и разре­шается.

Поскольку процесс обмена перемещает товары из рук, где они являются непотребительными стоимостями, в руки, где они являются потребительными стоимостями, постольку этот процесс есть общественный обмен веществ. Продукт одного полезного вида труда становится на место продукта другого полезного вида труда. Товар,  достигнув пункта, где он служит в качестве потребительной стоимости, выпадает из сферы товар­ного обмена и переходит в сферу потребления. Нас интересует здесь лишь первая сфера. Поэтому мы будем рассматривать   весь процесс лишь со стороны формы, следовательно лишь  смену форм, или метаморфоз товаров, которая опосредствует общественный обмен веществ.

Совершенно неудовлетворительное понимание этой смены форм обусловливается, если даже не считать неясности в самом понимании стоимости, тем обстоятельством, что каждое изме­нение формы товара совершается путем обмена двух товаров: простого товара и денежного товара. Когда обращают внимание только на этот вещественный момент, обмен товара на золото, упускают из виду как раз то, что следовало бы видеть прежде всего, а именно то, что происходит с формой товара. Упускают из виду, что золото, рассматриваемое только как товар, eщe не есть деньги и что другие товары при помощи своих цен сами относят себя к золоту как своему собственному денежному образу.

Товары вступают в процесс обмена непозолоченными, неподсахаренными, в чем мать родила. Процесс обмена порождает раздвоение товара на товар и деньги, внешнюю противоположность, в которой товары выражают имманентную им противоположность между потребительной стоимостью и стоимостью. В этой противоположности товары как потребительная стоимость противостоят деньгам как меновой стоимости. Вместе с тем та и другая сторона этой противоположности есть товар, т.е. единство потребительной стоимости и стоимости. Но это единство различий на каждом из двух полюсов представлено (114)
 противоположно, а потому оно выражает вместе с тем их взаи­моотношение.

Товар реально есть потребительная стоимость: его стоимостное бытие лишь идеально проявляется в цене, выражающей его отношение к золоту, которое противостоит ему как реальный образ его стоимости. Наоборот, вещество золота играет роль лишь материализации стоимости, т. е. денег. Поэтому золото реально есть меновая стоимость. Его потребительная стоимость пока лишь идеально обнаруживается в ряде относительных выражений стоимости, при помощи которых оно относится к противостоящим ему товарам как к совокупности своих реальных потребительных форм. Эти противоположные формы товаров представляют собой действительные формы их движения в процессе обмена.

Последуем теперь за каким-либо товаровладельцем, хотя бы за нашим старым знакомым, ткачом холста, на арену менового процесса, на товарный рынок. Его товар, 20 аршин холста, имеет определенную цену. Эта цена равняется 2 фунтам стер­лингов. Он обменивает холст на 2 ф. ст. и, как человек старого закала, снова обменивает эти 2 ф. ст. на семейную библию той же цены. Холст — для него только товар, только носитель стоимости — отчуждается в обмен на золото, форму его стои­мости, и из этой формы снова превращается в другой товар, в библию, которая, однако, направится в дом ткача уже в каче­стве предмета потребления и будет удовлетворять там потреб­ность в душеспасительном чтении. Процесс обмена товара осуществляется, таким образом, в виде двух противоположных и друг друга дополняющих метаморфозов — превращения товара в деньги и его обратного превращения из денег в товар[65]. Моменты товарного метаморфоза представляют собой в то же время сделки товаровладельца — продажу, обмен товара на деньги; куплю, обмен денег на товар, и единство этих двух актов: продажу ради купли.

Если ткач обратит свое внимание лишь на конечный результат торговой сделки, то окажется, что он обладает вместо холста библией, вместо своего первоначального товара другим товаром той же самой стоимости, но иной полезности. Анало­гичным путем присваивает он себе и все другие необходимые ему жизненные средства и средства производства. С его точки зрения весь процесс лишь опосредствует обмен продукта его труда на продукт чужого труда, опосредствует обмен продуктов. (115)

Итак, процесс обмена товара совершается в виде следующей смены форм:

Товар — Деньги — Товар

Т —   Д —   Т

Со стороны своего вещественного содержания это движение представляет собой Т — Т, обмен товара на товар, обмен веществ общественного труда, обмен веществ, в конечном результате которого угасает и самый процесс.

Т — Д. Первый метаморфоз товара, или продажа. Переселение товарной стоимости из плоти товара в плоть денег есть, как я это назвал в другом месте, salto mortale товара. Если оно не удается, то оказывается обманутым в своих надеждах если не сам товар, то его владелец. Общественное разделение труда делает труд последнего столь же односторонним, сколь разносторонни его потребности. Именно поэтому его продукт служит для него лишь меновой стоимостью. Всеобщую, общественно значимую эквивалентную форму он получает лишь в деньгах, но деньги находятся в чужом кармане. Для того чтобы извлечь их оттуда, товар должен прежде всего представ­лять собой потребительную стоимость для владельца денег, т. е. затраченный на него труд должен быть затрачен в общественно полезной форме, или должен быть действительным звеном общественного разделения труда. Но разделение труда есть естественно выросший производственный организм, нити которого сотканы и ткутся далее за спиной. товаропроизводителей. Товар может быть продуктом нового вида труда, который претендует на удовлетворение .вновь возникшей потребности или на свой страх и риск желает еще только вызвать какую-либо потребность. Известная трудовая операция, бывшая еще вчера одной из многих функций одного и того же товаро­производителя, сегодня, быть может, порывает эту связь, обособляется как нечто самостоятельное и именно поэтому посылает на рынок свой частичный продукт как самостоятель­ный товар. Общественные условия могут быть достаточно и недостаточно зрелыми для этого процесса обособления. Се­годня данный продукт удовлетворяет известной общественной потребности. Завтра он, быть может, будет вполне или отчасти вытеснен с своего места другим подобным ему продуктом. И если даже труд данного производителя товаров, например нашего ткача, есть патентованное звено общественного разделения труда, то это отнюдь еще не гарантирует, что как раз его 20 аршин холста будут иметь потребительную стоимость. Если общественная потребность в холсте которая, как и все
прочее, имеет границы, уже удовлетворена конкурентами данного ткача, продукт нашего приятеля окажется избыточным, излишним, а следовательно, и бесполезным. Конечно, дареному коню в зубы не смотрят, но наш ткач явился на рынок вовсе не для того, чтобы делать подарки. Допустим, однако, что продукт его фактически имеет потребительную стоимость и, следовательно, деньги притягиваются данным товаром. Спра­шивается, сколько же именно денег? Правда, ответ уже предвосхищен в цене товара показателе величины его стоимости Мы оставляем здесь в стороне чисто субъективные ошибки в расчетах товаровладельца, которые тотчас же объективно исправляются рынком. Пусть производитель затратил на свой продукт лишь среднее общественно необходимое рабочее время. Следовательно цена товара есть лишь денежное название овеществленного в нем количества общественного труда. Но без разрешения нашего ткача и за его спиной пришли в движение традиционные производственные условия ткачества холста. То, что вчера несомненно представляло рабочее время, общественно необходимое для производства аршина холста, сегодня перестало им быть, и владелец денег энергично демонстрирует нашему приятелю это обстоятельство, указывая ему на цены, назначенные различными его конкурентами. К его несчастью, на свете много ткачей. Допустим, наконец что каждый имеющийся на рынке кусок холста заключает в себе лишь общественно необходимое рабочее время. Тем не менее общая сумма этих кусков может заключать в себе избыточно затраченное рабочее время. Если чрево рынка не в состоянии поглотить всего количества холста по нормальной цене 2 шилл. за аршин, то это доказывает, что слишком большая часть всего рабочего времени общества затрачена в форме тканья холста. Результат получается тот же, как если бы каждый отдельный ткач затратил на свой индивидуальный продукт более, чем общественно необходимое рабочее время. Здесь имеет силу поговорка: «Вместе пойман, вместе и повешен», Весь холст на рынке функционирует как один товар. Каждый кусок его — только как соответственная часть этого одного товара. И в самом деле, стоимость каждого индивидуального аршина есть лишь материализация одного и того же общественно определенного количества однородного человеческого труда*.

* В письме к Даниельсону (Николаю-Ону) от 28 ноября 1878 г. Маркс предложил исправить эту фрацу следующим образом: " И в самом деле, стоимость каждого индивидуального аршина есть лишь материализация некоторой части того общемственного труда, который затрачен на все количество аршин" Аналогичная попрпавка сделана в личном экземпляре Маркса второго немецкого издания первого тома "Капитала", - правде не рукой Маркса. Ред.
 

Как мы видим, товар любит деньги, но «the course of true love never does run smooth». Такой же стихийной случайностью, какой отличается качественная структура общественно-производственного организма, являющего свои memebra disjecta [разрозненные члены] в системе разделения труда, отличается и его количественная структура..Наши товаровладельцы открывают, таким образом, что то самое разделение труда, которое делает их независимыми частными производителями, делает в то же время независимыми от них самих процесс общественного производства и их собственные отношения в этом процессе, что независимость лиц друг от друга дополняется системой всесторонней вещной зависи­мости.

Разделение труда превращает продукт труда в товар и делает поэтому необходимым его превращение в деньги. Оно в то же время превращает в дело случая, удастся ли это пресуществление. Но здесь мы должны рассмотреть явление в его чистом виде, следовательно должны предполо­жить его нормальное течение. Впрочем, если этот процесс вообще совершается, т. е. если товар оказывается продан­ным, то всегда имеет место превращение формы, хотя в случаях ненормальных при этом превращении формы субстанция—величина стоимости—может быть урезана или повышена.

Для одного товаровладельца золото замещает его товар, для другого — товар замещает его золото. Чувственно воспри­нимаемое явление состоит в том, что товар и золото, 20 аршин холста и 2 ф. ст., перемещаются из рук в руки или с места на место, т. е. обмениваются друг на друга. Но на что обмени­вается товар? На всеобщую форму своей собственной стоимости. А золото? На особенный вид своей потребительной стоимости. Почему золото противостоит холсту в качестве денег? Потому  что цена холста, 2 ф. ст.  т. е. его денежное название, уже выражает его отношение к золоту как к деньгам. Первоначальная товарная форма сбрасывается путем отчуждения товара, следовательно  в тот момент, когда потребительная стоимость товара действительно притягивает к себе золото, лишь  мысленно представленное в цене товара. Поэтому реализация цены, или только идеальной формы стоимости товара, есть, с другой стороны, реализация только идеальной потребительной стои­мости денег, — превращение товара в деньги есть в то же время превращение денег в товар. Этот единый процесс является таким образом двусторонним: один его полюс - со
стороны  товаровладельца — продажа, противоположный полюс — со стороны владельца денег — купля. Продажа есть купля. Т — Д есть в то же время Д — Т [66].

До сих пор мы знаем только одно экономическое отношение между людьми — отношение товаровладельцев, в котором товаровладельцы присваивают чужой продукт труда только путем отчуждения своего собственного. Следовательно, один товаровладелец может противостоять другому в качестве владельца денег лишь потому, что либо продукт его труда от природы обладает денежной формой, т. е. является денежным материалом, золотом и т. д.. либо его собственный товар уже переменил кожу, сбросил с себя свою первоначальную потребительную форму. Чтобы функционировать в качестве денег, золото должно, конечно, вступить в каком-нибудь пункте на товарный рынок. Этот пункт находится в местах его добычи, — там, где оно как непосредственный продукт труда обменивается на другой продукт труда той же стоимости. Но, начиная с этого момента, оно непрерывно выражает в себе реализованные цены товаров[67]. Если оставить в стороне обмен золота на товар в местах добычи золота, то в руках каждого товаровладельца золото есть отделившийся образ его отчужденного товара, продукт продажи, или первого метаморфоза товара Т —Д[68]. Идеальными деньгами, или мерой стоимости, золото стало потому, что все товары измеряли в нем свои стоимости и таким образом сделали его мысленно представляемой противополож­ностью их потребительной формы, образом их стоимости. Реальными деньгам оно становится потому, что товары в процессе своего  всестороннего отчуждения делают его действительно отделившейся от них и превращенной формой их потребительной стоимости, а следовательно, действительным образом их стоимости. Как образ стоимости, товар стирает с себя всякий след своей естественно выросшей потребительной стоимости, всякий след создавшего его особенного полезного труда, и превращается в однородную общественную материализацию лишенного различий человеческого труда. В деньгах нельзя разглядеть, какого сорта товар превратился в них. В своей денежной форме один товар выглядит совершенно так же, как и всякий другой. Деньги могут представлять собой навоз, хотя навоз отнюдь не деньги. Допустим, что те два золотых,
за которые наш ткач отдал свой товар, являются превращенной формой квартера пшеницы. Продажа холста Т — Д, есть в то же время купля его. Д — Т. Но в качестве продажи холста этот процесс открывает собой движение, заканчивающееся противоположностью этого акта, куплей библии; в качестве же купли холста тот же процесс заканчивает движение, начавшееся с противоположности этого акта — с продажи пшеницы. Т — Д (холст — деньги), первая фаза процесса Т — Д — Т (холст — деньги — библия), есть в то же время Д — Т (деньги — холст), т. е. последняя фаза другого процесса Т — Д — Т (пшеница — деньги — холст). Первый метамор­фоз товара, его превращение из товарной формы в деньги, всегда является в то же время вторым противоположным метомарфозом какого-либо другого товара, обратным превращением последнего из денежной формы в товар[69].

Д — Т. Второй, или заключительный, метаморфоз товара — купля. Так как деньги есть образ всех других товаров, отделив­шийся от них, или продукт их всеобщего отчуждения, то они представляют собой абсолютно отчуждаемый товар. Они чи­тают все цены в обратном направлении и отражаются таким образом во всех товарных телах как в покорном материале для своего собственного превращения в товар. Вместе с тем цены, эти влюбленные взоры, бросаемые товарами на деньги, указывают последним границу их способности к перевопло­щению, а именно их собственное количество. Так как товар, превращаясь в деньги, исчезает как таковой, то на деньгах не остается следов того, как именно они попали в руки вла­дельца и что именно в них превратилось. Деньги nоn olet [не пахнут], каково бы ни было их происхождение. Если, с одной стороны, деньги представляют проданный товар, то, с другой стороны, они представляют товары которые можно купить [70].

Д — Т, т. е. купля, есть в то же время продажа, или Т — Д: следовательно, последний метаморфоз данного товара есть в то же время первый метаморфоз какого-либо другого товара. Для нашего ткача жизненный путь его товара заканчивается биб­лией, в которую он превратил полученные им 2 фунта стерлин­гов. Но продавец библии превращает полученные от ткача 2 ф. ст. в водку. Д — Т, заключительная фаза процесса
Т — Д — Т. (холст — деньги — библия), есть в то же время Т — Д, первая фаза Т — Д — Т (библия — деньги — водка). Так как производитель товара доставляет на рынок лишь одно­сторонний продукт, он продает его обыкновенно значительными массами; между тем его разносторонние потребности заставляют его постоянно раздроблять реализованную цену, или выру­ченную денежную сумму, между многочисленными покупками. Одна продажа приводит, таким образом, ко многим актам купли различных товаров. Итак, заключительный метаморфоз одного товара образует сумму первых метаморфозов других товаров.

Если мы возьмем теперь метаморфоз какого-либо товара, например холста, в целом, то мы увидим прежде всего, что метаморфоз этот состоит из двух противоположных и допол­няющих друг друга движений: Т — Д и Д — Т. Эти два про­тивоположные превращения товара осуществляются в двух противоположных общественных актах товаровладельца и отражаются в двух противоположных экономических ролях этого последнего. Как агент продажи, он — продавец, как агент купли — покупатель. Но так как в каждом своем превра­щении товар существует одновременно в обеих своих формах — товарной и денежной, — которые лишь располагаются на про­тивоположных полюсах, то одному и тому же товаровладельцу, поскольку он является продавцом, противостоит другой в ка­честве покупателя, а поскольку он является покупателем, ему противостоит другой в качестве продавца. Подобно тому как один и тот же товар последовательно совершает два про­тивоположных превращения — из товара в деньги и из денег в товар, — точно так же один и тот же товаровладелец ме­няет роль продавца на роль покупателя. Следовательно, это не прочно фиксированные роли, а роли, постоянно переходящие в процессе товарного обращения от одного лица к другому.

Полный метаморфоз товара, в своей простейшей форме, предполагаете четыре крайних точки и  три personae dramatis [действующих лица]. Сначала товар противостоит деньгам как образу своей стоимости, который «по ту сторону», в чужом кармане, обладает своей вещно-осязательной реальностью. Следовательно, товаровладельцу противостоит владелец денег. Как только товар превратился в деньги, они становятся его мимолетной эквивалентной формой, потребительная стоимость или содержание которой существует «по ею сторону», в других товарных телах. Деньги, конечный пункт первого превращения товара, представляют собой в то же время исходный пункт второго превращения. Следовательно, продавец в первом акте
 процесса является покупателем во втором акте, где ему про­тивостоит третий товаровладелец как продавец [71].

Две противоположно направленные фазы движения товарного метаморфоза образуют кругооборот: товарная форма, сбрасывание товарной формы, возвращение к товарной форме. Во всяком случае сам товар определяется здесь противоположным образом. У исходного пункта он является непотребительной стоимостью, у конечного пункта он — потребительная стоимость для своего владельца. Точно так же деньги сначала выступают как твердый кристалл стоимости, в который превращается товар, а затем расплываются в мимолетную эквивалентную форму товара.

Два метаморфоза, образующие полный кругооборот одного товара, представляют собой в то же время противоположные частичные метаморфозы двух других товаров. Один и тот же товар (холст) открывает ряд своих собственных метаморфозов и в то же самое время завершает полный метаморфоз другого товара (пшеницы). Во время своего первого «превращения, в акте продажи, он выступает в обеих этих ролях своей соб­ственной персоной. А превратившись в золотую куколку, в виде которой он сам проходит путь всякого товарного тела, он вместе с тем завершает первый метаморфоз некоторого третьего товара. Таким образом, кругооборот, описываемый рядом метаморфозов каждого товара, неразрывно сплетается с кру­гооборотами других товаров. Процесс в целом представляет собой обращение товаров.

Товарное обращение не только формально, но и по существу отлично от непосредственного обмена продуктами. В самом деле, присмотримся к только что описанному процессу. Ткач несомненно обменял холст на библию, собственный товар — на чужой. Но это явление существует как таковое только для него самого. Продавец библии, предпочитающий горячитель­ный напиток холодной святости, вовсе не думал о том, что на его библию обменивается холст; равным образом ткач совер­шенно не подозревает, что на его холст обменена пшеница и т. д. Товар лица В замещает товар лица А, но А и В не обмениваются взаимно своими товарами. Фактически может случиться, что А и В покупают взаимно друг у друга, но такое случайное совпадение отнюдь не вытекает из общих условий обращения товаров. С одной стороны, мы видим здесь, как обмен товаров разрывает индивидуальные и локальные границы непосред­ственного обмена продуктами и развивает обмен веществ чело(122)
веческого труда. С другой стороны, здесь развивается целый круг общественных связей, которые находятся вне контроля действующих лиц и носят характер отношений, данных от природы. Ткач может продать холст лишь потому, что кре­стьянин уже продал пшеницу; любитель водки может продать библию лишь потому, что ткач продал холст; винокур может продать свой горячительный напиток лишь потому, что другой продал напиток живота вечного и т. д.

Вследствие этого процесс обращения не заканчивается, как непосредственный обмен продуктами, после того как потре­бительные стоимости поменялись местами и владельцами. Деньги не исчезают оттого, что они в конце выпадают из ряда метаморфозов данного товара. Они снова и снова осаждаются в тех пунктах процесса обращения, которые очищаются тем или другим товаром. Например, в общем метаморфозе холста: холст — деньги — библия, сначала холст выпадает из обра­щения, деньги заступают его место, затем библия выпадает из обращения, и деньги заступают ее место. Благодаря замещению одного товара другим к рукам третьего лица прилипает денежный товар [72]. Обращение непрерывно источает из себя денежный пот.

Трудно представить себе что-либо более плоское, чем догмат, будто товарное обращение обязательно создает равновесие между куплями и продажами, так как каждая продажа есть в то же время купля, и vice versa [наоборот]. Если этим хотят сказать, что число действительно совершившихся продаж равно числу покупок, то это — бессодержательная тавтоло­гия. Однако этим догматом хотят доказать, что продавец при­водит за собой на рынок своего покупателя. Купля и продажа представляют собой один и тот же акт как взаимоотношение двух полярно противоположных лиц — владельца денег и товаровладельца. Но, как действия одного и того же лица, они образуют два полярно противоположных акта. Таким образом, тождество продажи и купли предполагает, что товар становится бесполезным, когда он, будучи брошен в алхими­ческую реторту обращения, не выходит из нее в виде денег, не продается товаровладельцем, а следовательно, не поку­пается владельцем денег. Это тождество предполагает далее, что процесс обмена, если он удается, есть некоторая пауза, известный период в жизни товара, который может быть более или менее продолжительным. Так как первый метаморфоз товара есть одновременно продажа и купля, то этот частичный
процесс составляет в то же время самостоятельный процесс.

У покупателя есть товар, у продавца есть деньги, т. е. товар, сохраняющий форму, способную к обращению независимо от того, рано или поздно он фактически снова выступит на рынке. Никто не может продать без того, чтобы кто-нибудь другой не купил. Но никто не обязан немедленно покупать только по­тому, что сам он что-то продал. Обращение товаров разрывает временные, пространственные и индивидуальные границы обмена продуктов именно благодаря тому, что непосредственная тождественность между отчуждением своего продукта труда и получением взамен него чужого расчленяется на два противо­положных акта — продажи и купли. Если процессы, противо­стоящие друг другу в качестве совершенно самостоятельных, образуют известное внутреннее единство, то это как раз и озна­чает, что их внутреннее единство осуществляется в движении внешних противоположностей. Когда внешнее обособление внутренне несамостоятельных, т. е. дополняющих друг друга, процессов достигает определенного пункта, то единство их обнаруживается насильственно — в форме кризиса. Имманентная товару противоположность потребительной стоимости и стоимости, противоположность частного труда, который в то же время должен выразить себя в качестве труда непосред­ственно общественного, противоположность особенного и кон­кретного труда, который в то же время имеет значение лишь труда абстрактно всеобщего, противоположность персонифика­ции вещей и овеществления лиц— это имманентное противоре­чие получает в противоположностях товарного метаморфоза развитые формы своего движения. Следовательно, уже эти формы заключают в себе возможность — однако только возможность — кризисов. Превращение этой возможности в действительность требует целой совокупности отношении, которые в рамках простого товарного обращения вовсе еще не существуют[73].

Как посредник в процессе обращения товаров, деньги при­обретают функцию средства обращения.

b) ОБРАЩЕНИЕ ДЕНЕГ

Смена форм, в которой совершается вещественный обмен продуктами труда, Т — Д — Т, обусловливает, что одна и та же стоимость, образуя в качестве товара исходный пункт процесса, снова возвращается к этому же пункту в виде товара. Таким образом, это движение товаров представляет собой кругооборот. С другой стороны, эта же самая форма исключает кругооборот денег. Результатом ее является непре­рывное удаление денег от их исходного пункта, а не возвра­щение к нему. До тех пор, пока товар в руках продавца сохра­няется в своем превращенном виде, в виде денег, товар этот находится в стадии своего первого метаморфоза, т. е. он осу­ществил лишь первую половину своего обращения. Когда процесс — продажа ради купли — закончен, то деньги, в свою очередь, удалились из рук своего первоначального владельца. Правда, если ткач, купив библию, снова продаст холст, то и деньги опять вернутся в его руки. Но они вернутся не вслед­ствие обращения первых 20 аршин холста, которое, напротив, удалило их из рук ткача в руки продавца библии. Деньги могут вернуться лишь благодаря тому, что новый товар возобновляет или повторяет все тот же процесс обращения, который закан­чивается тем же результатом, как и первый. Следовательно, форма движения, непосредственно сообщаемая деньгам обра­щением товаров, представляет собой их постоянное удаление от исходного пункта, их переход из рук одного товаровла­дельца в руки другого, или их обращение (currency, соurs dе la monnaie).

Обращение денег есть постоянное монотонное повторение одного и того же процесса. Товар всегда находится на стороне продавца, деньги — всегда на стороне покупателя как поку­пательное средство. Они функционируют как покупательное средство, реализуя цену товара. Но, реализуя ее, деньги пере­носят товар из рук продавца в руки покупателя и в то же время удаляются сами из рук покупателя в руки продавца с тем, чтобы повторить тот же самый процесс с каким-либо другим товаром. Тот факт, что эта односторонняя форма дви­жения денег возникает из двусторонней формы движения товара, остается замаскированным. Сама природа товарного обращения порождает как раз противоположную видимость. Первый метаморфоз товара по своему внешнему виду есть
не только движение денег, но и собственное движение самого товара; наоборот, второй метаморфоз товара представляется только как движение денег. В первой половине своего обра­щения товар меняется местом с деньгами. Вместе с тем товар как потребительная стоимость выпадает из сферы обращения и переходит в сферу потребления [74]. Его место заступает образ стоимости товара, или его денежная маска. Вторую половину обращения товар пробегает уже не в своем натуральном виде, а в cвоем золотом облачений. Таким образом, непрерывность движения свойственна только деньгам; и то самое движение, которое для товара распадается на два противоположных про­цесса, это самое движение как собственное движение денег, всегда представляет собой один и тот же процесс, в котором деньги меняются местами все с новыми и новыми товарами. Поэтому дело принимает такой вид, будто результат товарного обращения, замещение одного товара другим, порождается не превращением его собственных форм, а функцией денег как средства обращения, будто именно средства обращения приводят в движение товары, сами по себе неподвижные, переносят их из рук, где они являются непотребительными стоимостями, в руки, где они являются потребительными стои­мостями, и притом всегда в направлении, противоположном собственному движению денег. Деньги постоянно удаляют товары из сферы обращения, становясь на их место в обращении и тем самым удаляясь от своего собственного исходного пункта. Поэтому, хотя в движении денег лишь выражается обращение товаров, с внешней стороны кажется наоборот, что обращение товаров есть лишь результат движения денег [75].

С другой стороны, деньгам присуща функция средства обращения лишь потому, что они представляют собой ставшую самостоятельной стоимость товаров. Их движение как средства обращения есть поэтому в действительности лишь движение общественной формы товара. Следовательно, последнее должно отражаться в обращении денег и видимым образом. Так, на­пример, холст сначала превращает свою товарную форму в свою денежную форму. Второй полюс его первого метамор­фоза Т — Д, т. е. форма денег, становится затем первым полю­сом его последнего метаморфоза Д — Т, его обратного превращения
 в библию. по каждое из обоих этих превращений формы совершается путем обмена товара и денег, путем их взаимного перемещения. Одни и те же деньги притекают к продавцу как отчужденный образ товара и покидают его как абсолютно отчуждаемый образ товара. Они два раза меняются местами. Первый метаморфоз холста приносит эти деньги в карман ткача, второй — снова извлекает их оттуда. Таким образом, два противоположных изменения формы одного и того же товара отражаются в двукратном перемещении денег, совер­шающемся в обратном направлении.

Напротив, если имеют место только односторонние товар­ные метаморфозы — простые акты купли или продажи, все равно, — то одни и те же деньги лишь один раз меняют свое место. Их второе перемещение всегда выражает собой второй метаморфоз товара, его обратное превращение из денег. В ча­стом повторении перемещений одних и тех же денег отражается не только ряд метаморфозов отдельного товара, но переплетение бесчисленных метаморфозов всего товарного мира в целом. Впрочем, само собой понятно, что все это относится лишь к рассматриваемой здесь форме простого товарного обращения.

Каждый товар при первом своем шаге в процессе обращения, при первой же смене своей формы, выпадает из сферы обра­щения, в которую на его место постоянно вступает новый товар. Наоборот, деньги как средство обращения постоянно пребывают в сфере обращения, постоянно рыщут в ней. Отсюда возникает вопрос, сколько денег может непрерывно поглощать эта сфера.

В каждой стране ежедневно совершаются многочисленные, одновременные и, следовательно, пространственно сосущест­вующие односторонние метаморфозы товаров, или, другими словами, только продажи с одной стороны, только купли — с другой. В своих ценах товары уже приравнены определенным мысленно представляемым количествам денег. Так как рас­смотренная здесь непосредственная форма обращения всегда телесно противопоставляет друг другу товар и деньги — первый на полюсе продажи, вторые на противоположном полюсе купли, — то масса средств обращения, необходимых для процесса обращения товаров, уже определена суммой цен последних. В самом деле, деньги лишь представляют собой реально ту сумму золота, которая идеально уже выражена в сумме цен товаров. Следовательно, равенство этих сумм очевидно само собой. Мы знаем, однако, что при неизменной стоимости товаров цены их изменяются с изменением стоимости самого золота (денежного материала):  пропорционально
повышаются, если последняя падает, и, наоборот, падают, если последняя повышается. Вместе с таким повышением или понижением суммы цен товаров должна в той же пропорции увеличиваться или уменьшаться масса обращающихся денег. Во всяком случае причиной изменения массы средств обращения являются здесь сами деньги, но не в своей функции средства обращения, а в своей функции меры стоимости. Сначала цена товаров изменяется в обратном отношении к изменению стои­мости денег, и затем масса средств обращения изменяется в прямом отношении к изменению цены товаров. Совершенно то же явление имело бы место, если бы, например, не стоимость золота понизилась, а серебро заместило бы его в качестве меры стоимости, или, наоборот, если бы не стоимость серебра повы­силась, а золото вытеснило бы серебро из функции меры стои­мости. В первом случае должно было бы обращаться серебра больше, чем раньше обращалось золота, во втором — меньше золота, чем раньше обращалось серебра. В обоих случаях изменилась бы стоимость денежного материала, т. е. товара, функционирующего как мера стоимостей, а потому изменилось бы также выражение товарных стоимостей в ценах, а следова­тельно, — масса обращающихся денег, которые служат для реализации этих цен. Мы уже видели, что сфера обращения товаров имеет прореху, через которую туда проникает золото (серебро и вообще денежный материал) в качестве товара дан­ной стоимости. Наличие этой стоимости предполагается уже при функционировании денег в качестве меры стоимости, т. е. при определении цен. Например, если понижается стоимость самой меры стоимости, то это прежде всего проявляется в изменении цены тех товаров, которые обмениваются на благородный металл как на товар непосредственно в местах добычи последнего. Однако значительная часть других товаров, в особенности на низших ступенях развития буржуазного общества, долгое время продолжает оцениваться в ставшей иллюзорной, устаревшей стоимости меры стоимости. Но по мере того как товары вступают в стоимостные отношения друг с другом, один товар заражает другой, и золотые или серебряные цены товаров мало-помалу выравниваются в соответствии с пропорциями, которые определяются самими стоимостями товаров, пока, наконец, все товарные стоимости не будут оцениваться соответственно новой стоимости денежного металла. Этот процесс выравнивания сопровождается непрерывным ростом количества благородных металлов, притекающих взамен непосредственно обмениваемых на них товаров. Поэтому в той самой мере, в какой среди товаров распространяются эти новые, исправ­ленные
цены, или в какой стоимости товаров оцениваются в новой, упавшей и продолжающей до известного пункта падать стоимости металла, в такой же мере уже имеется в наличии добавочная масса благородного металла, необходимая для реализации этих новых цен. Одностороннее наблюдение фактов, последовавших за открытием новых месторождений золота и серебра, привело в XVII и в особенности в XVIII столетии к неверному выводу, будто товарные цены возросли потому, что большее количество золота и серебра стало функционировать в качестве средства обращения. В дальнейшем мы будем принимать стоимость золота за величину данную, каковой она и является фактически в момент установления цен.

Итак, при этом предположении масса средств обращения определяется суммой товарных цен, подлежащих реализации. Если мы допустим далее, что цена каждого товарного вида дана, то сумма цен товаров будет, очевидно, зависеть от количества товаров, находящихся в обращении. В самом деле, не требуется особенно ломать голову для того, чтобы понять, что раз 1 квартер пшеницы стоит 2 ф. ст., то 100 квартеров будут стоить 200 ф. ст., 200 квартеров — 400 ф. ст. и т. д., а следовательно, с массой пшеницы должна возрастать и масса тех денег, которые при ее продаже обмениваются с ней местом.

Если мы предположим, что масса товаров дана, то масса находящихся в обращении денег будет увеличиваться и уменьшаться вместе с колебаниями товарных цен. Она растет и падает в зависимости от того, повышается или понижается сумма цен товаров вследствие изменения величины цен. При этом необязательно должны одновременно повышаться или понижаться цены всех товаров. Повышения цен известного числа ведущих товаров в одном случае, понижения их цен в другом случае достаточно для того, чтобы заметно повысить или понизить подлежащую реализации сумму цен всех обращающихся товаров, а следовательно, и для того, чтобы привлечь в сферу обращения больше или меньше денег. Отражает ли изменение цен товаров действительное изменение стоимости их или представляет собой просто колебание рыночных цен, влияние на массу средств обращения в обоих случаях одинаково.

Пусть дано известное число не связанных между собой, одновременных и, следовательно, пространственно сосуществующих продаж, или частичных метаморфозов, например 1 квартера пшеницы, 20 аршин холста, 1 библии, 4 галлонов водки. Если цена каждого из этих товаров 2 ф. ст., следовательно, подлежащая реализации сумма цен 8 ф, ст., то
в обращение должна вступить масса денег, равная 8 фунтам стерлингов. Но если те же самые товары образуют звенья исследованного нами выше ряда метаморфозов: 1 квартер пшеницы — 2 ф. ст. — 20 аршин холста — 2 ф. ст. — 1 библия — 2 ф. ст. — 4 галлона водки — 2 ф. ст., то одни и те же 2 ф. ст. приводят в обращение все эти товары один за другим, последовательно реализуя их цены, — следовательно, эти 2 ф. ст. реализуют сумму цен в 8 ф. ст. с тем, чтобы опочить в заключение в руках винокура. Они совершают четыре оборота. Это повторное перемещение одних и тех же денег выражает двойное изменение формы товара, его движение через две противоположные стадии обращения и в то же время сплетение метаморфозов различных товаров [76]. Противоположные и дополняющие одна другую фазы этого процесса не могут совершаться рядом в пространстве, но должны следовать друг за другом во времени. Определенные промежутки времени образуют поэтому меру их продолжительности, т. е. числом оборотов одних и тех же денежных единиц за данное время измеряется быстрота обращения денег. Пусть процесс обращения указанных выше четырех товаров продолжался, например, один день. Тогда подлежащая реализации сумма цен составит 8 ф. ст., число оборотов одних и тех же денежных единиц за день — 4 и масса обращающихся денег — 2 фунта стерлингов. Таким образом, для процесса обращения за данный промежуток времени;

 

 

сумма цен товаров:	= массе денег,
число оборотов одноименных денежных единиц

 

функционирующих в качестве средств обращения. Этот закон имеет всеобщее значение. За данный промежуток времени процесс обращения каждой страны охватывает, с одной стороны, множество разрозненных, одновременных, пространственно рядом совершающихся актов продажи (соответственно купли), или частичных метаморфозов, в которых одни и те же деньги лишь один раз меняют место, или совершают лишь один оборот; с другой стороны, тот же самый процесс охватывает совокупность многих, частью параллельных, частью переплетающихся между собой, более или менее богатых звеньями рядов метаморфозов, в которых одни и те же деньги совершают более или менее значительное число оборотов. Общее число оборотов
 всех находящихся в обращении одноименных денежных единиц дает, однако, среднее число оборотов отдельной единицы, или среднюю скорость обращения денег. Масса денег, которая в начале, например, дневного процесса обращения вступает в него, определяется, конечно, суммой цен товаров, обращающихся одновременно и пространственно рядом друг с другом. Но в пределах процесса каждая денежная единица становится, так сказать, ответственной за остальные. Если одна из них ускоряет быстроту своего обращения, то тем самым она замедляет быстроту обращения другой, причем последняя может даже совсем вылететь из сферы обращения, так как эта сфера в состоянии поглотить лишь такую массу золота, которая, будучи помножена на среднее число оборотов ее отдельных элементов, равна сумме цен, подлежащих реализации. По этому, если растет число оборотов денег, то масса денег, находящаяся в обращении, уменьшается. Если уменьшается число их оборотов, то масса их растет. Так как при данной средней быстроте обращения масса денег, которая может функционировать как средство обращения, дана, то стоит бросить в обращение определенное количество банкнот, например однофунтового достоинства, чтобы извлечь из него ровно столько же золотых соверенов, — фокус, хорошо известный всем банкам.

Если в обращении денег вообще проявляется только процесс обращения товаров, т. е. их кругооборот путем противоположных метаморфозов, то в скорости обращения денег проявляется скорость смены форм товаров, непрерывное переплетение одного ряда метаморфозов с другими, стремительность этого обмена веществ, быстрое исчезновение товаров из сферы обращения и столь же быстрая замена их новыми товарами. В быстроте денежного обращения проявляется, таким образом текучее единство противоположных и взаимно дополняющих друг друга фаз — превращение потребительной формы товара в образ стоимости и обратное превращение образа стоимости в потребительную форму, т. е. единство обоих процессов: продажи и купли. Наоборот, в замедлении денежного обращения сказывается разделение и обособление этих процессов в виде двух противоположных полюсов, т. е. приостановка превращения форм, а следовательно, и обмена веществ. Из обращения самого по себе, конечно, нельзя усмотреть, откуда возникает эта приостановка. Обращение лишь обнаруживает самое наличие этого явления. Согласно обыденному воззрению, тот факт, что с замедлением денежного обращения деньги начинают все реже появляться и исчезать во всех пунктах
периферии обращения, объясняется недостаточным количеством средств обращения [77].

Таким образом, общее количество денег, функционирующих в течение каждого данного отрезка временя в качестве средств обращения, определяется, с одной стороны, суммой цен всех обращающихся товаров, а с другой стороны, большей или меньшей быстротой противоположно направленных процессов товарного обращения, от чего зависит, какая часть общей суммы цен может быть реализована при помощи одной и той же денежной единицы. Но сама эта сумма цен товаров зависит как от массы, так и от цены каждого отдельного вида товаров. Эти три фактора: движение цен, масса обращающихся товаров и быстрота обращения денег, могут изменяться в различных направлениях и в различных пропорциях; поэтому подлежащая реализации сумма цен, а следовательно, и обусловленная ею масса средств обращения могут также претерпевать многочисленные комбинации. Здесь мы отметим лишь комбинации, которые играют наиболее важную роль в истории товарных цен.

При неизменных товарных ценах масса средств обращения может расти, если увеличивается масса обращающихся товаров или уменьшается быстрота обращения денег или оба эти об­стоятельства действуют совместно. Наоборот, масса средств
обращения может уменьшаться, если уменьшается масса товаров или возрастает скорость обращения.

При всеобщем повышении товарных цен масса средств обращения может остаться неизменной, если масса обращающихся товаров уменьшается в том же самом отношении, в каком возрастает их цена, или быстрота обращения денег увеличивается пропорционально возрастанию цен, причем масса  обращающихся товаров остается постоянной. Масса средств обращения может уменьшаться, если масса товаров уменьшается или быстрота обращения увеличивается скорее, чем цены.

При общем понижении товарных цен масса средств обращения может оставаться неизменной, если масса товаров увеличивается в том же самом отношении, в каком падает их цена, или если быстрота обращения денег уменьшается в том же самом отношении, как цены. Масса средств обращения может расти, если товарная масса растет или скорость обращения уменьшается быстрее, чем падают товарные цены.

Вариации различных факторов могут взаимно компенсировать друг друга таким образом, что, несмотря на их постоянную изменчивость, общая сумма товарных цен, подлежащих реализации, остается постоянной, а потому остается постоянной и обращающаяся масса денег. Поэтому, особенно при рассмотрении сравнительно продолжительных периодов, масса денег, обращающихся в каждой данной стране, обнаруживает гораздо более постоянный средний уровень и гораздо менее значительные отклонения от этого среднего уровня чем можно было бы ожидать с первого взгляда; исключение составляют периоды сильных потрясений, которые вызываются промышленными и торговыми кризисами, реже изменениями в стоимости самих денег.

Закон, согласно которому количество средств обращения определяется суммой цен обращающихся товаров и средней скоростью обращения денег[78], может быть выражен еще следующим образом: при данной сумме стоимостей товаров и данной средней скорости их метаморфозов количество обращающихся денег или денежного материала зависит от собственной стоимости последнего. Иллюзия, будто бы дело происходит как раз наоборот, будто товарные цены определяются массой средств обращения, а эта последняя определяется, в свою очередь, массой находящегося в данной стране денежного материала[79], коренится у ее первых представителей в той нелепой гипотезы, что товары вступают в процесс обращения без цены, а деньги без стоимости, и затем в этом процессе известная часть товарной мешанины обменивается на соответственную часть металлической груды [80].

с) МОНЕТА. ЗНАК СТОИМОСТИ.

Из функции денег как средства обращения возникает их монетная форма. Весовая часть золота, мысленно представлен­ная в цене, или денежном названии товаров, должна противо­стать последним в процессе обращения как одноименный кусок золота, или монета. Как и установление масштаба цен, чеканка монет попадает в руки государства. В тех различных нацио­нальных мундирах, которые носят на себе золото и серебро в качестве монет и которые они снова снимают, появляясь на мировом рынке, обнаруживается разделение между внут­ренней, или национальной, сферой товарного обращения и всеобщей сферой мирового рынка.

Следовательно, золотая монета и золото в слитках разли­чаются между собой только по внешности, и золото постоянно может быть превращено из одной формы в другую[81]. Путь, (135)
на который вступает золото, выйдя из монетного двора, ведет его, в конце концов, к плавильному тиглю. А именно, в обра­щении золотые монеты стираются, одна больше, другая меньше. Название золотой монеты и количество ее золотой субстанции, ее номинальное и ее реальное содержание начинают мало-помалу расходиться. Одноименные золотые монеты приобре­тают различную стоимость, так как они имеют теперь различ­ный вес. Золото как средство обращения отклоняется от золота как масштаба цен и вместе с тем перестает быть действительным эквивалентом товаров, цены которых оно реализует. История этой неразберихи составляет главное содержание истории монетного дела в течение средних веков и нового времени вплоть до XVIII столетия. Естественная тенденция процесса обращения, стремящаяся превратить золотое бытие монеты в видимость золота, т. е. сделать из монеты лишь символ ее официального металлического содержания, признана даже самым современным законодательством: последнее определяет ту степень потери металла, которая делает золотую монету негодной к обращению, т. е. демонетизирует.

Если само обращение денег отделяет реальное содержание монеты от номинального содержания, отделяет ее металличе­ское бытие от ее функционального бытия, то в нем уже скрыта возможность заместить металлические деньги в их функции монеты знаками из другого материала или простыми символами. Роль серебряных и медных знаков в качестве заместителей золотой монеты объясняется исторически, с одной стороны, техническими трудностями чеканить совершенно ничтожные весовые количества золота или серебра и, с другой стороны, тем обстоятельством, что низшие металлы раньше высших — серебро раньше золота, медь раньше серебра — служили мерой стоимости и, следовательно, уже обращались в качестве денег в тот момент, когда более благородный металл низверг их с трона. Они замещают золото в тех областях товарного обра­щения, где монета циркулирует наиболее быстро, а следова­тельно, наиболее быстро снашивается, т. е. там, где акты купли и продажи постоянно возобновляются в самом мелком мас­штабе. Чтобы помешать этим спутникам золота утвердиться на месте самого золота, законом устанавливаются очень низкие размеры платежей, в границах которых прием их взамен золота является обязательным. Те особые сферы, в которых обра­щаются различные сорта монет, конечно, переплетаются между собой. Разменная монета появляется наряду с золотом для выплаты дробных частей самой мелкой из золотых монет; золото постоянно вступает в розничное обращение и столь же (136)
 постоянно выбрасывается оттуда путем размена на мелкую монету[82].

Металлическое содержание серебряных и медных знаков произвольно определяется законом. В обращении они снаши­ваются еще быстрее, чем золотая монета. Их монетная функция становится поэтому фактически совершенно не зависимой от их веса, т. е. от всякой стоимости. Монетное бытие золота окончательно отделяется от его стоимостной субстанции. Благодаря этому вещи, относительно не имеющие никакой стоимости, — бумажки, получают возможность функциони­ровать вместо золота в качестве монеты. В металлических денежных знаках их чисто символический характер еще до известной степени скрыт. В бумажных деньгах он выступает с полной очевидностью. Как видим, се n'est que le premier pas qui coute [труден лишь первый шаг].

Мы имеем здесь в виду лишь государственные бумажные деньги с принудительным курсом. Они вырастают непосред­ственно из металлического обращения. Наоборот, кредитные деньги предполагают условия, которые нам, пока мы остаемся в пределах простого товарного обращения, еще совершенно неизвестны. Только мимоходом отметим, что, подобно тому как бумажные деньги в собственном смысле этого слова возни­кают из функции денег как средства обращения, естественный корень (кредитных денег составляет функция денег как средства платежа.[83] (137)

 Бумажки, на которых, напечатаны их денежные названия, как, например, 1 ф. ст., 5 фунтов стерлингов и т. д., бросаются в процесс обращения извне государством. Поскольку они дей­ствительно обращаются вместо одноименных сумм золота, они отражают в своем движении лишь законы самого денежного обращения. Специфический закон обращения бумажных денег может возникнуть лишь из отношения их к золоту, лишь из того, что они являются представителями последнего. И закон этот сводится просто к тому, что выпуск бумажных денег должен быть ограничен тем их количеством, в каком действи­тельно обращалось бы символически представленное ими золото (или серебро). Правда, количество золота, которое может быть поглощено сферой обращения, постоянно колеб­лется, то поднимаясь выше, то опускаясь ниже известного среднего уровня. Однако масса средств обращения данной страны никогда не падает ниже определенного минимума, который может быть установлен эмпирически. То обстоятельство, что эта минимальная масса непрерывно изменяет свои состав­ные части, т. е. составляется каждый раз все из других частиц золота, конечно, нисколько не влияет на ее размеры и на ее постоянное пребывание в сфере обращения. Поэтому она может быть замещена бумажными символами. Но если мы сегодня наполним бумажными деньгами все каналы обращения до степени их полного насыщения, то завтра вследствие каких-либо колебаний в товарном обращении они могут оказаться переполненными. Всякая мера утрачивается. Но если бумажки преступили свою меру, т. е. то количество одноименных золо­тых монет, которое действительно могло бы находиться в обращении, то, не говоря уже об опасности их общей дискре­дитации, они теперь являются в товарном мире лишь пред­ставителями того количества золота, которое вообще может быть ими представлено, т. е. количества, определяемого имма­нентными законами товарного мира. Если, например, данная масса бумажек представляет по своему названию 2 унции золота, а реально замещает 1 унцию, то фактически 1 ф. ст. становится денежным названием, скажем, 1/8 унции вместо прежней 1/4 унции золота. Результат получится тот же самый, как если бы золото претерпело изменение в своей функции меры цен. Те самые стоимости, которые раньше выражались в цене, равной 1 ф. ст., выражаются теперь в цене, равной 2 фунтам стерлингов. (138)

Бумажные деньги являются знаками золота, или знаками денег. Их отношение к товарным стоимостям состоит в том, что последние идеально выражаются в тех самых количествах золота, которые получают в бумажках чувственно восприни­маемое символическое выражение. Бумажные деньги лишь постольку знаки стоимости, поскольку они являются пред­ставителями известных количеств золота, а количество золота, как и всякие другие количества товаров, есть в то же время количество стоимости.[84]

Спрашивается, наконец, почему же золото может быть заме­щено не имеющими никакой собственной стоимости знаками его самого? Однако, как мы видели, оно может быть замещено лишь постольку, поскольку в своей функции монеты, или средства обращения, оно изолируется, приобретает самостоя­тельность. Правда, обособление этой функции не имеет места по отношению к отдельным золотым монетам, хотя оно и про­является в том, что стершиеся монеты продолжают оставаться в обращении. Куски золота остаются только монетами, или только средством обращения, лишь до тех пор, пока они дей­ствительно находятся в обращении. Но то, что неприменимо к отдельным золотым монетам, применимо к той минимальной массе золота, которая может быть замещена бумажными день­гами. Эта масса постоянно находится в сфере обращения, непрерывно функционирует как средство обращения и потому существует исключительно как носитель этой функции. Сле­довательно, ее движение представляет лишь постоянное пре­вращение друг в друга противоположных процессов товарного метаморфоза Т — Д — Т, в котором товару противопостав­ляется образ его стоимости лишь для того, чтобы сейчас же снова исчезнуть. Самостоятельное выражение меновой стои­мости товара является здесь лишь преходящим моментом. Оно немедленно замещается другим товаром. Поэтому в про­цессе, в котором деньги переходят из одних рук в другие, (139)
достаточно чисто символического существования денег. Функ­циональное бытие денег поглощает, так сказать, их материаль­ное бытие. Как мимолетное объективированное отражение товарных цен, они служат лишь знаками самих себя, а потому могут быть замещены простыми знаками[85]. Необходимо лишь, чтобы знак денег получил свою собственную объективно обще­ственную значимость, и бумажный символ получает ее при помощи принудительного курса. Это государственное принужде­ние имеет силу лишь в границах данного государства, или в сфере внутреннего обращения, и только здесь деньги вполне растворяются в своей функции средства обращения, или монеты, и, следовательно, в виде бумажных денег могут существовать внешне изолированно от своей металлической субстанции и чисто функционально.

3. ДЕНЬГИ

Товар, который функционирует в качестве меры стоимости. а поэтому также, непосредственно или через своих заместителей, ив качестве средства обращения, есть деньги. Поэтому золото (или серебро) — деньги. Золото функционирует как деньги, с одной стороны, в тех случаях, когда оно должно выступать в своей золотой (или серебряной) телесности, как денежный товар, т. е. там, где оно выступает не чисто иде­ально, — как в функции меры стоимости, — и не как нечто, способное быть замещенным своими представителями — как в функции средства обращения. С другой стороны, золото (или серебро) функционирует как деньги в тех случаях, когда его функция — независимо от того, выполняет ли оно эту функцию само, своей собственной персоной, или через своих заместителей, — закрепляет за ним роль един­ственного образа стоимости, или единственного адекват­ного бытия меновой стоимости, в противовес всем другим товарам, которые выступают только как потребительные стои­мости, (140)

 а) ОБРАЗОВАНИЕ СОКРОВИЩ

Непрерывный кругооборот двух противоположных товар­ных метаморфозов, или постоянная смена актов продажи и купли, проявляется в неустанном обращении денег, или в их функции perpetuum mobile [непрерывно действующего меха­низма] обращения. Деньги иммобилизуются или превращаются, как говорит Буагильбер, из meuble [движимого] в immeuble [недвижимое], из монеты в деньги, как только прерывается ряд метаморфозов, и продажа уже не дополняется непосред­ственно следующей за ней куплей.

Уже с самых первых зачатков товарного обращения воз­никают необходимость и страстное стремление удерживать у себя продукт первого метаморфоза — превращенную форму товара, или его золотую куколку[86]. Товар продают не для того, чтобы купить другие товары, а для того, чтобы заместить товарную форму денежной. Из простого посредствующего звена при, обмене веществ эта перемена формы становится самоцелью. Отчужденная форма товара встречает препятствия к тому, чтобы функционировать в качестве абсолютно отчу­ждаемой формы товара, или в качестве лишь его мимолетной денежной формы. Вследствие - этого деньги окаменевают в виде сокровища, и продавец товаров становится собирателем сокровищ.

Именно в начальный период товарного обращения в деньги превращается избыток потребительных стоимостей. Та­ким образом золото и серебро сами собой становятся обществен­ным выражением избытка, или богатства. Эта наивная форма накопления сокровищ увековечивается у таких народов, где традиционному и рассчитанному на собственное потребление способу производства соответствует прочно установившийся круг потребностей. Это мы видим, например, у азиатов, осо­бенно у индийцев. Вандерлинт, который воображает, что то­варные цены определяются массой имеющегося в данной стране золота и серебра, задает себе вопрос, почему индийские товары так дешевы? Ответ: потому что индийцы зарывают свои деньги. С 1602 по 1734 г., — говорит он, — они зарыли на 150 млн. ф. ст. серебра, которое было первоначально привезено из Америки в Европу.[87]   С 1856 по 1866 г., т. е. за одно десятилетие, Англия вывезла в Индию и Китай (металл, экспортированный в Китай, (141)

 

 в значительной своей части направляется опять-таки в Ин­дию) на 120 млн. ф. ст. серебра, которое раньше было выяснено на австралийское золото.

При дальнейшем развитии товарного производства каждый товаропроизводитель должен обеспечить себе nexus rerum, известный «общественно признанный залог»[88]. Его потреб­ности непрерывно вновь и вновь заявляют о себе и непрерывно побуждают его покупать чужие товары, в то время как произ­водство и продажа его собственного товара стоит времени и зависит от случайностей. Чтобы купить, не продавая, он должен сначала продать, не покупая. Кажется, что эта опера­ция, если представить ее как общее правило, сама себе проти­воречит. Однако в местах их добычи благородные металлы непосредственно обмениваются на другие товары. Здесь имеет место продажа (со стороны товаровладельцев) без купли (со стороны владельцев золота или серебра)[89]. И последующие продажи без следующих за ними актов купли лишь опосред­ствуют дальнейшее распределение благородных металлов между всеми товаровладельцами. Таким образом во всех пунктах обращения накопляются золотые и серебряные сокровища самых различных размеров. Вместе с возможностью удержи­вать товар как меновую стоимость или меновую стоимость как товар пробуждается жажда золота. С расширением товар­ного обращения растет власть денег, этой абсолютно обще­ственной формы богатства, всегда находящейся в состоянии боевой готовности.

«Золото — удивительная вещь! Кто обладает им, тот господин всего, чего он захочет. Золото может даже душам открыть дорогу в рай» (Колумб, в письме с Ямайки, 1503 г.).

Так как по внешности денег нельзя узнать, что именно превратилось в них, то в деньги превращается все: как товары, так и не товары. Все делается предметом купли-продажи. Обращение становится колоссальной общественной ретортой, в которую все втягивается для того, чтобы выйти оттуда в виде денежного кристалла. Этой алхимии не могут противостоять даже мощи святых, не говоря уже о менее грубых res sacrosanctae, extra commercium hominum [священных предметах, исключенных из торгового оборота людей] .[90] Подобно тому (142)

 

как в деньгах стираются все качественные различия товаров, они, в свою очередь, как радикальный уравнитель, стирают всяческие различия .[91] Но деньги — сами товар, внешняя вещь, которая может стать частной собственностью всякого человека. Общественная сила становится таким образом част­ной силой частного лица. Античное общество поносит поэтому деньги как монету, на которую разменивается весь экономи­ческий и моральный уклад его жизни .[92] Современное об­щество, которое еще в детстве своем вытащило Плутона за волосы из недр земных [93], приветствует золото как блестящее воплощение своего сокровеннейшего жизненного принципа. (143)
 

Товар как потребительная стоимость удовлетворяет какую-нибудь особенную потребность и образует особенный элемент вещественного богатства. Но стоимость товара измеряет степень его притягательной силы по отношению ко всем элементам вещественного богатства, следовательно измеряет общественное богатство своего владельца. Для варварски примитивного то­варовладельца, даже для западноевропейского крестьянина, стоимость неотделима от формы стоимости, и потому накопление сокровищ в виде золота и серебра является для него накопле­нием стоимости. Правда, стоимость денег изменяется — вслед­ствие изменения их собственной стоимости или вследствие изменения стоимости товаров. Это, однако, не мешает тому, что, во-первых, 200 унций золота всегда содержат в себе больше стоимости, чем 100, 300 — более, чем 200, и т. д.; что, во-вто­рых, металлическая натуральная форма данной вещи остается всеобщей эквивалентной формой всех товаров, непосредственно общественным воплощением всякого человеческого труда. Стрем­ление к накоплению сокровищ по природе своей безмерно. Качественно или по своей форме деньги не имеют границ, т. е. являются всеобщим представителем вещественного богатства, потому что они непосредственно могут быть превращены во всякий товар. Но в то же время каждая реальная денежная сумма количественно ограничена, а потому является поку­пательным средством ограниченной силы. Это противоречие между количественной границей и качественной безгранич­ностью денег заставляет собирателя сокровищ все снова и снова предпринимать сизифов труд накопления. С ним про­исходит то же, что с завоевателем мира, который с каждой новой страной завоевывает лишь новую границу.

Чтобы удержать у себя золото как деньги, т. е. как элемент созидания сокровищ, надо воспрепятствовать его обращению, его растворению как покупательного средства в средствах потребления. Следовательно, созидатель сокровищ приносит потребности своей плоти в жертву золотому фетишу. Он при­нимает всерьез евангелие отречения. Но, с другой стороны, он может извлечь из обращения в виде денег лишь то, что он дает обращению в виде товара. Чем больше он производит, тем больше он может продать. Трудолюбие, бережливость и скупость — вот, следовательно, его основные добродетели; много продавать, мало покупать — в этом вся его полити­ческая экономия[94]. (144)

Наряду с непосредственной формой сокровища развивается его эстетическая форма, обладание золотыми и серебряными предметами. Последнее растет вместе с ростом богатства бур­жуазного общества. «Soyons riches ou paraissons riches» [«Будем богаты или будем казаться богатыми»] (Дидро)⁶⁵. Таким образом, с одной стороны, образуется все более и более расши­ряющийся рынок для золота и серебра, не зависимый от их денежной функции, с другой стороны — скрытый источник предложения денег, действующий особенно интенсивно в пе­риоды общественных бурь.

b) СРЕДСТВО ПЛАТЕЖА

В рассмотренной нами непосредственной форме товарного обращения одна и та же величина стоимости всегда имелась вдвойне: в виде товара на одном полюсе, в виде денег на про­тивоположном полюсе. Товаровладельцы вступали поэтому в соприкосновение между собой лишь как представители имеющихся в наличности взаимных эквивалентов. Однако с развитием товарного обращения развиваются отношения. благодаря которым отчуждение товаров отделяется во времени от реализации их цены. Здесь достаточно будет отметить лишь наиболее элементарные из этих отношений. Один вид товаров требует более длинного, другой — более короткого времени для своего производства. Производство различных товаров связано с различными временами года. Один товар рождается у самого своего рынка, другой должен совершить путешествие на отдаленный рынок. Поэтому один товаровладелец может выступить в качестве продавца раньше, чем другой выступит в качестве покупателя. При частом повторении одних и тех же сделок между одними и теми же лицами условия продажи товаров регулируются условиями их производства. С другой стороны, пользование известным видом товаров, например домом, продается на известный промежуток времени. В таких случаях лишь по истечении срока покупатель действительно получает потребительную стоимость товара. Он покупает поэтому товар раньше, чем оплачивает его. Один товаровла­делец продает наличный товар, а другой покупает, выступая как просто представитель денег или как представитель будущих денег. Продавец становится кредитором, покупатель — долж­ником. Так как здесь изменился метаморфоз товара, или раз­витие его стоимостной формы, то и деньги приобретают другую функцию. Они становятся средством платежа[95].

Роли кредитора и должника возникают здесь из простого товарного обращения. Изменение формы последнего наклады­вает эту новую печать на продавца и покупателя. Следовательно, первоначально это совершенно такие же мимолетные, выпол­няемые попеременно одними и теми же агентами обращения роли, как и роли продавца и покупателя. Однако эта противо­положность уже с самого начала носит не столь невинный характер и обнаруживает способность к более прочной кристал- (146)

лизации [96]. Но те же самые роли могут возникнуть и независимо от товарного обращения. Так, например, в античном мире клас­совая борьба протекает преимущественно в форме борьбы между должником и кредитором и в Риме кончается гибелью должника-плебея, который замещается рабом. В средние века та же борьба оканчивается гибелью должника-феодала, который утрачивает свою политическую власть вместе с утра­той ее экономического базиса. Однако денежная форма, — а ведь отношение должника к кредитору обладает формой денежного отношения, — здесь лишь отражает в себе антаго­низм глубже лежащих экономических условий жизни.

Но возвратимся к сфере товарного обращения. Одновремен­ное появление эквивалентов, товара и денег, на противополож­ных полюсах процесса продажи прекратилось. Деньги функцио­нируют теперь, во-первых, как мера стоимости при определении цены продаваемого товара. Установленная контрактом цена последнего измеряет собой обязательство покупателя, т. е. ту денежную сумму, которую он должен уплатить к определен­ному сроку. Во-вторых, деньги функционируют как идеальное покупательное средство. Хотя они существуют лишь в виде денежного обязательства покупателя, они осуществляют пере­ход товара из рук в руки. Только по наступлении срока пла­тежа средство платежа действительно вступает в обращение, т. е. переходит из рук покупателя в руки продавца. Средство обращения превратилось в сокровище вследствие того, что процесс обращения прервался на первой фазе, т. е. деньги, эта превращенная форма товара, были извлечены из обращения. Средство, платежа вступает в oбpащeниe но лишь после того, как товар уже вышел из него. Деньги уже не опосредствуют процесса. Они самостоятельно завершают его как абсолютное наличное бытие меновой стоимости, или как всеобщий товар. Продавец превратил товар. в деньги, чтобы удовлетворить при их помощи какую-либо потребность, созидатель сокро­вищ, — чтобы консервировать товар в денежной форме, долж­ник-покупатель, — чтобы иметь возможность уплатить. Если он не уплатит, его имущество будет подвергнуто принуди­тельной продаже. Итак, теперь, в силу общественной необходимости, возникающей из отношений самого процесса обраще-ния, образ стоимости товара — деньги — становится самоцелью продажи. (147)

 

Покупатель превращает деньги обратно в товар прежде, чем он превратил товар в деньги, т. е. он совершает второй метаморфоз товара раньше первого. Товар продавца обращается, но при этом реализует свою цену лишь в виде частноправового требования на получение денег. Он превращается в потреби­тельную стоимость раньше, чем успевает превратиться в деньги. Его первый метаморфоз осуществляется лишь задним числом[97].

За каждый данный период процесса обращения обязатель­ства, по которым наступает срок платежа, представляют сумму цен тех товаров, продажа которых вызвала эти обязательства к жизни. Масса денег, необходимая для реализации такой суммы цен, зависит прежде всего от быстроты обращения средств платежа. Она обусловливается двумя обстоятельствами: сцеп­лением отношений кредиторов и должников, когда А, получая деньги от своего должника В, уплачивает их своему кредитору С и т. д., и продолжительностью промежутков между различными сроками платежа. Цепь следующих один за другим платежей, или осуществляемых задним числом первых метаморфозов, существенно отличается от рассмотренного ранее сплетения рядов метаморфозов. В движении средств обращения не только выражается связь между продавцами и покупателями, самая эта связь возникает лишь в денежном обращении и вместе с ним. Напротив, движение средств платежа выражает собой общественную связь, имевшуюся в готовом виде еще до него.

Одновременность и параллельность продаж ограничивают возможность компенсации массы монет увеличением быстроты их обращения. И наоборот, эти же самые обстоятельства со­здают новый рычаг экономии на средствах платежа. По мере концентрации платежей в одном и том же месте естественно развиваются особые учреждения и методы взаимного погашения платежей. Такую роль играли, например, virements [переводы долгов] в средневековом Лионе. Стоит только сопоставить между собой долговые требования А к В, В к С, С к А и т. д., чтобы в известных пределах взаимно погасить их как поло­жительные и отрицательные величины. Выплатить придется (148)

 

лишь разницу. Чем больше концентрация платежей, тем отно­сительно меньше баланс, тем меньше, следовательно, масса обращающихся средств платежа.

Функция денег как средства платежа заключает в себе непосредственное противоречие. Поскольку платежи взаимно погашаются, деньги функционируют лишь идеально как счет­ные деньги, или мера стоимости. Поскольку же приходится производить действительные платежи, деньги выступают не как средство обращения, не как лишь преходящая и посред­ствующая форма обмена веществ, а как индивидуальное вопло­щение общественного труда, как самостоятельное наличное бытие меновой стоимости, или абсолютный товар. Противоре­чие это обнаруживается с особенной силой в тот момент про­изводственных и торговых кризисов, который называется денежным кризисом[98], Последний возможен лишь там, где цепь следующих один за другим платежей и искусственная система взаимного погашения их достигли полного развития. При всеобщих нарушениях хода этого механизма, из чего бы они ни возникали, деньги внезапно и непосредственно превра­щаются из чисто идеального образа счетных денег в звонкую монету. Теперь они уже не могут быть замещены обыденным товаром. Потребительная стоимость товара теряет свою цен­ность, а стоимость товара исчезает перед лицом ее стоимостной формы. Еще вчера буржуа, опьяненный расцветов промыш­ленности, рассматривал деньги сквозь дымку просветительной философии и объявлял их пустой видимостью: «Только товар — деньги». «Только деньги — товар!» — вопят сегодня те же самые буржуа во всех концах мирового рынка. Как олень жаждет свежей воды, так буржуазная душа жаждет теперь денег, этого единственного богатства[99], Во время кризиса противоположность между товаром и образом его стоимо­сти, деньгами, вырастает в абсолютное противоречие. Поэтому (149)

 

и форма проявления денег здесь безразлична. Денежный голод не изменяет своей напряженности от того, приходится ли платить золотом или кредитными деньгами, например банк­нотами.[100]

Если мы теперь рассмотрим общую сумму денег, находя­щихся в обращении в течение данного промежутка времени, то окажется, что она — при данной скорости циркуляции средств обращения и платежа — равняется сумме подлежащих реализации товарных цен плюс сумма платежей, которым наступил срок, минус взаимно погашаемые платежи и, наконец, минус сумма оборотов, в которых одни и те же деньги функцио­нируют попеременно то как средство обращения, то как средство платежа. Например, крестьянин продает свой хлеб за 2 ф. ст., которые служат, таким образом, в качестве средства обращения. С наступлением срока платежа он оплачивает этими же 2 ф. ст. холст, который раньше доставил ему ткач. При этом все те же 2 ф. ст. теперь функционируют как средство платежа. Затем ткач покупает библию на наличные деньги, и эти же 2 ф. ст. снова функционируют как средство обращения и т. д. Поэтому даже в том случае, если даны цены, скорость денежного обра­щения и экономия платежей, все же масса денег, находящихся в обращении в течение определенного периода, например одного дня, более не совпадает с массой обращающихся товаров. Обращаются деньги, представляющие такие товары, которые давно уже извлечены из процесса обращения. Обращаются товары, денежный эквивалент которых появится лишь впослед­ствии. С другой стороны, ежедневно заключаемые и ежедневно погашаемые платежные обязательства представляют собой совершенно несоизмеримые величины.[101] (150)

 

Кредитные деньги возникают непосредственно из функции денег как средства платежа, причем долговые обязательства за проданные товары, в свою очередь, начинают обращаться, перенося долговые требования с одного лица на другое. С дру­гой стороны, с расширением кредитного дела расширяется и функция денег как средства платежа. В качестве средства платежа деньги получают собственные формы существования в которых они  находят себе место в сфере  крупных торговых сделок, в то время как. золотая и серебряная монета оттесняется главным образом в сферу розничной торговли[102]^.

При известном уровне развития и достаточно широких размерах товарного производства функция денег как средства платежа выходит за пределы сферы товарного обращения. Деньги становятся всеобщим товаром договорных обяза­тельств[103]. Ренты, подати и т. п. превращаются из поставки натурой в денежные платежи. Насколько это превращение обусловливается общим характером процесса производства, показывает, например, дважды потерпевшая крушение попытка (151)
 

Римской империи взимать все налоги деньгами. Ужасная нищета сельского населения Франции при Людовике XIV, столь красноречиво заклейменная Буагильбером, маршалом Вобаном и др., была вызвана не только высотою налогов, но и превращением их из натуральных в денежные налоги[104]. С другой стороны, если натуральная форма земельной ренты,— в Азии она составляет к тому же основной элемент государ­ственных налогов, — покоится на производственных отноше­ниях, которые воспроизводятся с неизменностью естествен­ных отношений, то путем обратного воздействия такая форма платежей сохраняет старые производственные формы. Она образует одно из таинственных средств самосохранения Турец­кой империи. Если внешняя торговля, навязанная Европой Японии, вызовет в этой последней превращение натуральной ренты в денежную, то образцовой земледельческой культуре Японии придет конец. Ограниченные узкими рамками экономические условия существования этой культуры подвергнутся разложению.

В каждой стране устанавливаются известные общие сроки платежей. Отчасти эти сроки платежей основываются на естест­венных условиях производства, связанных со сменой времен года, — прочие факторы цикличности воспроизводства мы оставляем в стороне Этими сроками урегулируются также и те платежи, которые не порождаются непосредственно товарным обращением, как например налоги, ренты и т. д. Масса денег, потребная в определенные дни года для этих разбросанных по всей стране платежей, вызывает периодические, но совер­шенно поверхностные пертурбации в экономии средств пла­тежа[105] Из закона скорости обращения средств платежа (152)
 

 вытекает, что масса средств платежа, необходимых для всех периодических платежей, каков бы ни был их источник, нахо­дится в обратном* отношении к продолжительности платежных периодов[106]

* У Маркса здесь, по-видимому, описка, так как между массой необходимых средств платежа и продолжительностью платежных периодов существует не обрат­ная, а. прямая зависимость. Ред.

Развитие денег как средства платежа вызывает необходи­мость накоплять деньги перед сроками уплаты. В то время как собирание сокровищ, как самостоятельная форма обога­щения, исчезает вместе  с развитием буржуазного общества, оно, наоборот, растет вместе с последним в форме накопления резервного фонда средств платежа.

с) МИРОВЫЕ ДЕНЬГИ

Выходя за пределы внутренней сферы обращения, деньги сбрасывают с себя приобретенные ими в этой сфере локальные формы  — масштаба цен, монеты, разменной монеты, знаков  стоимости—и опять выступают в своей первоначальной форме слитков благородных металлов. В мировой торговле товары развертывают свою стоимость универсально. Поэтому и само­стоятельный образ их стоимости противостоит им здесь в ка­честве мировых денег. Только на мировом рынке деньги в полной мере функционируют как товар, натуральная форма которого есть вместе с тем непосредственно общественная форма осуществления человеческого труда in abstracto. Способ их существования становится адекватным их понятию.

В сфере внутреннего обращения только один какой-нибудь товар может служить мерой стоимости» а следовательно, и деньгами. На мировом рынке господствует двойная мера стои­мости — золото и серебро[107]. (153)

Мировые деньги функционируют как всеобщее средство платежа всеобщее покупательное средство и абсолютно общественная материализация богатства вообще (universal wealth). Функция средства платежа, средства, служащего для расчетов по международным балансам, преобладает. Отсюда лозунг меркантилистской системы — торговый баланс[108]. (154)
Международным покупательным средством золото и серебро служат по существу тогда, когда внезапно нарушается обычное равновесие обмена веществ между различными нациями. Наконец, они функционируют как абсолютно общественная материализация богатства там, где дело идет не о купле или платеже, а о пере­несении богатства из одной страны в другую, и где это перенесе­ние в товарной форме исключается или конъюнктурой товарного рынка или самой поставленной целью[109].

Как для внутреннего обращения, так и для обращения на мировом рынке каждая страна нуждается в известном резерв­ном фонде. Следовательно, функции сокровища возникают частью из функции денег как средства обращения и средства платржа на внутреннем рынке, частью из их функции как мировых денег *

(* Примечание к 2 изданию. «В самом деле, едва ли можно желать более убе­дительного доказательства, что механизм резервных фондов в странах с металличе­ским обращением дает возможность покрыть все необходимые международные обяза­тельства без какой-либо заметной поддержки со стороны общего фонда обращения, чем та легкость, с которой Франция, едва оправившись от удара, нанесенного опусто­шительным иностранным вторжением, была в состоянии выплатить в течение 27 меся­цев контрибуцию приблизительно в 20 миллионов [фунтов стерлингов], наложенную на нее союзными державами, и притом значительную часть этой контрибуции выпла­тила звонкой монетой, без всякого заметного сокращения или расстройства своего внутреннего денежного обращения и даже без всяких тревожных колебаний вексель­ного курса» (Fullarton, пит. соч., стр. 141). {К 4 изданию. Еще более разительным примером является легкость, с которой та же самая Франция в 1871—1873 гг. сумела выплатить в течение 30 месяцев, и опять-таки п основном звонкой монетой, в десять с лишили раз большую сумму контрибуции. Ф. Э. )

 Для последней роли всегда требуется действительный денежный товар, золото и серебро во всей их телесности, вследствие чего Джемс Стюарт характеризует золото и серебро, в отличие от их локальных заместителей, как money of the world [мировые деньги].

Движение золотого и серебряного потока имеет двоякий характер. С одной стороны, отправляясь от своих источников, он разливается по всему мировому рынку, перехватывается в различной степени различными сферами национального обра­щения, входит в их внутренние каналы обращения, замещает (155)

сношенные золотые и серебряные монеты, доставляет материал для предметов роскоши и застывает в виде сокровищ[110]. Это первое движение совершается при посредстве прямого обмена национального труда, реализованного в товарах, на реализо­ванный в благородных металлах труд стран, добывающих золото и серебро.  С другой стороны, золото и серебро постоянно перемещаются туда и сюда между сферами обращения различ­ных наций, следуя в этом своем движении за непрерывными колебаниями вексельного курса [111].

Страны развитого буржуазного производства ограничивают сокровища, массами сконцентрированные в банковских ре­зервуарах, необходимым для их специфических функций минимумом[112]. За известными исключениями, чрезмерное по сравнению с средним уровнем накопление сокровищ в резер­вуарах свидетельствует о застое товарного обращения, или о приостановке течения товарных метаморфозов [113] (156)