ОТДЕЛ ТРЕТИЙ. ПРОИЗВОДСТВО АБСОЛЮТНОЙ ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ

Глава пятая. ПРОЦЕСС ТРУДА И ПРОЦЕСС УВЕЛИЧЕНИЯ СТОИМОСТИ

1. ПРОЦЕСС ТРУДА

 Потребление рабочей силы — это сам труд Покупатель рабочей силы потребляет ее, заставляя работать ее продавца. Последний вследствие этого становится actu [ на деле] осуществляющей   себя рабочей силой, рабочим,  между тем как раньше он  был таковым лишь potentia [потенциально]. Для того чтобы выразить свой труд в товарах, он должен прежде всего выразить его в потребительных стоимостях, в вещах, которые служат для удовлетворения тех или иных потребностей. Следовательно, капиталист заставляет рабочего изготовлять какую-либо особую потребительную стоимость, какую-либо определенную вещь. То обстоятельство, что производство по­требительных стоимостей, или благ, совершается для капита­листа и под его контролем, нисколько не изменяет общей природы этого производства. Поэтому процесс труда необходимо рассмот­реть сначала независимо от какой бы то ни было определенной общественной формы.

Труд есть прежде всего процесс, совершающийся между человеком и природой, процесс, в котором человек своей соб­ственной деятельностью опосредствует, регулирует и контроли­рует обмен веществ между собой и природой. Веществу природы он сам противостоит как сила природы. Для того чтобы при­своить вещество природы в форме, пригодной для его собствен­ной жизни, он приводит в движение принадлежащие его телу естественные силы: руки и ноги, голову и пальцы. Воздействуя посредством этого движения на внешнюю природу и изменяя ее, он в то же время изменяет свою собственную природу. Он развивает дремлющие в ней силы и подчиняет игру этих сил (188)

своей собственной власти. Мы не будем рассматривать здесь первых животнообразных инстинктивных форм труда. Состоя­ние общества, когда рабочий выступает на товарном рынке как продавец своей собственной рабочей силы, и то его уходящее в глубь первобытных времен состояние, когда человеческий труд еще не освободился от своей примитивной, инстинктивной формы, разделено огромным интервалом. Мы предполагаем труд в такой форме, в которой он составляет исключительное достояние человека. Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представле­нии человека, т. е. идеально. Человек не только изменяет форму того, что дано природой; в том, что дано природой, он осуществляет вместе с тем и свою сознательную цель, которая как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинять свою волю. И это подчинение не есть единичный акт. Кроме напряжения тех органов, которыми выпол­няется труд, в течение всего времени труда необходима целесооб­разная воля, выражающаяся во внимании, и притом необходима тем более, чем меньше труд увлекает рабочего своим содержа­нием и способом исполнения, следовательно чем меньше ра­бочий наслаждается трудом как игрой физических и интеллек­туальных сил.

Простые моменты процесса труда следующие: целесообразная деятельность или сам труд,  предмет труда и средства труда.

Земля (с экономической точки зрения к ней относится и вода), первоначально обеспечивающая человека пищей, готовыми жизненными средствами[1], существует без всякого содействия его стороны как всеобщий предмет человеческого труда. Все предметы, которые труду остается лишь вырвать из их непо­средственной связи с землей, суть данные природой предметы труда. Например, рыба, которую ловят, отделяют от ее жиз­ненной стихии — воды, дерево, которое рубят в девственном лесу, руда, которую извлекают из недр земли. Напротив, если (189)

сам предмет труда уже был, так сказать, профильтрован пред­шествующим трудом, то мы называем его сырым материалом, например уже добытая руда, находящаяся в процессе промывки. Всякий сырой материал есть предмет труда, но не всякий пред­мет труда есть сырой материал. Предмет труда является сырым материалом лишь в том случае, если он уже претерпел известное изменение при посредстве труда.

Средство труда есть вещь или комплекс вещей, которые человек помещает между собой и предметом труда и которые служат дли него в качестве проводника его воздействия на этот предмет. _ Он пользуется механическими, физическими, хими­ческими свойствами вещей для того, чтобы в соответствии со своей целью применить их как орудия воздействия на другие вещи[2]. Предмет, которым человек овладевает непосредствен­но, — мы не говорим о собирании готовых жизненных средств, например плодов, когда средствами труда служат только органы тела рабочего, — есть не предмет труда, а средство труда. Так данное самой природой становится органом его деятельности, органом, который он присоединяет к органам своего тела, удлиняя таким образом, вопреки библии, естественные размеры последнего. Являясь первоначальной кладовой его пищи, земля является также и первоначальным арсеналом его средств труда. Она доставляет ему, например, камень, которым он пользуется для того, чтобы метать, тереть, давить, резать и т. д. Сама земля есть средство труда, но функционирование ее как средства труда в земледелии, в свою очередь, предполагает целый ряд других средств труда и сравнительно высокое раз­витие рабочей силы[3]. Вообще, когда процесс труда достиг хотя бы некоторого развития, он нуждается уже в подверг­шихся обработке средствах труда. В пещерах древнейшего человека мы находим каменные орудия и каменное оружие. Наряду с обработанным камнем, деревом, костями и ракови­нами главную роль, как средство труда, на первых ступенях человеческой истории, играют прирученные, следовательно уже измененные посредством труда, выращенные человеком животные[4]. Употребление и создание средств труда, хотя (190)

  

и свойственны в зародышевой форме некоторым видам животных, составляют специфически характерную черту человеческого процесса труда, и потому Франклин определяет человека как «a toolimaking  animal», как животное, делающее орудия. Такую же важность, какую строение останков костей имеет для изуче­ния организации исчезнувших животных видов, останки средств труда имеют для изучения исчезнувших общественно-экономи­ческих формаций. Экономические эпохи различаются не тем, что производится, а тем. как производится, какими средствами труда [5]. Средства труда не только мерило развития человеческой рабочей силы, но и показатель тех общественных  отноше­ний, при которых совершается труд.. В числе самих средств труда механические средства труда, совокупность которых можно назвать костной и мускульной системой производства, составляют характерные отличительные признаки определенной эпохи общественного производства гораздо больше, чем такие средства труда, которые служат только для хранения предметов труда, и совокупность которых в общем можно назвать сосудистой системой производства, как, например, трубы, бочки, корзины, сосуды и т. д. Лишь в химическом производ­стве они играют важную роль*.

*Примечание к 2 изданию. Как ни мало историческая наука знает до сих пор развитие материального производства, следовательно основу всей общест­венной жизни, а потому и всей действительной истории, однако, по крайней мере, доисторические времена делятся на периоды на основании естественнонаучных, а не так называемых исторических изысканий, по материалу орудий и оружия: камен­ный век, бронзовый век, железный век.

 

Кроме тех вещей, посредством которых труд воздействует на предмет труда и которые поэтому так или иначе служат про­водниками его деятельности, в более широком смысле к средствам процесса труда относятся все материальные условия. необходимые вообще для того, чтобы процесс мог совершаться. Прямо они не входят в него, но без них он или совсем невозможен, или может происходить лишь в несовершенном виде. Такого рода всеобщим средством труда является опять-таки сама земля, потому что она дает рабочему locus standi [место, на котором он стоит], а его процессу — сферу действия (field of employment). Примером этого же рода средств труда, но уже предварительно подвергшихся процессу труда, могут служить рабочие здания, каналы, дороги и т. д.

Итак, в процессе труда деятельность человека при помощи средства труда вызывает заранее намеченное изменение пред­мета труда. Процесс угасает в продукта. Продукт процесса (191)

труда есть потребительная стоимость, вещество природы, приспособленное к человеческим потребностям посредством изме­нения формы. Труд соединился с предметом труда. Труд ове­ществлен в предмете, а предмет обработан. То, что на стороне рабочего проявлялось в форме деятельности [Unruhe], теперь на стороне продукта выступает в форме покоящегося свойства [ruhende Eigenschaft], в форме бытия. Рабочий прял, и продукт есть пряжа.

Если рассматривать весь процесс с точки зрения его ре­зультата — продукта, то и средство труда и предмет труда оба выступают как средства производства[6], а самый труд — как производительный труд[7].

Когда одна потребительная стоимость в виде продукта выходит из процесса труда, в него входят в качестве средств производства другие потребительные стоимости, продукты пре­дыдущих процессов труда. Одна и та же потребительная стои­мость, являясь продуктом одного труда, служит средством производства для другого труда. Поэтому продукты представ­ляют собой не только результат, но в то же время и условие процесса труда.

За исключением добывающей промышленности, которая на­ходит свой предмет труда в природе, — как горное дело, охота, рыболовство и т. д. (земледелие лишь постольку, поскольку впервые обрабатывается девственная почва), — все отрасли промышленности имеют дело с таким предметом, который пред­ставляет собой сырой материал, т. е. предмет труда, уже профильтрованный процессом труда, и который сам уже является продуктом труда. Так, например, семена в земледелии. Жи­вотные и растения, которых обыкновенно считают продуктами природы, в действительности являются. продуктами труда не только прошлого года, но в своих современных формах и про­дуктами видоизменений, совершавшихся на протяжении мно­гих поколений под контролем человека, при посредстве чело­веческого труда. Что же касается собственно средств труда, то даже для самого поверхностного взгляда громадное большин­ство их обнаруживает следы прошлого труда.

Сырой материал может образовать главную субстанцию про­дукта или же принять участие в его образовании только как вспомогательный материал. Вспомогательный материал или (192)

потребляется средствами труда, как, например, уголь паровой машиной, смазка колесами, сено рабочей лошадью, или при-' соединяется к сырому материалу, чтобы произвести в нем ве­щественное изменение, — как, например, хлор к небеленому холсту, уголь к железу, краска к шерсти, — или же способ­ствует осуществлению самого труда, как, например, материалы, употребляемые для освещения и отопления рабочего помеще­ния. В собственно химическом производстве различие между главным материалом и вспомогательным материалом исчезает, потому что ни один из применяемых сырых материалов не по­является вновь в качестве субстанции продукта[8].

Так как каждая вещь обладает многочисленными свойствами и потому пригодна для различных способов использования, то один и тот же продукт может служить сырым материалом в очень различных процессах труда. Например, зерно является сырым материалом для мельника, крахмалозаводчика, винокура, ско­товода и т. д. В качестве семян оно становится сырым мате­риалом для своего собственного производства. Точно так же уголь выходит из горной промышленности как продукт и вхо­дит в нее как средство производства.

Один и тот же продукт в одном и том же процессе труда может служить средством труда и сырым материалом. Напри­мер, скот при его откармливании является подвергающимся обработке сырым материалом и в то же время средством для приготовления удобрения.

Продукт, существующий в готовой для потребления форме, может снова сделаться сырым материалом для другого продукта, как, например, виноград — сырым материалом для вина. Или же труд оставляет свой продукт в таких формах, в которых последний может найти применение только как сырой материал. сырой материал в этом состоянии называется полуфабрикатом и, быть может, точнее можно было бы называть его промежуточ­ным фабрикатом, как, например, хлопок, нитки, пряжа и т. д. Являясь уже продуктом, сам первоначальный сырой материал должен, однако, пройти еще целый ряд различных процессов, в которых он в постоянно изменяющемся виде каждый раз снова функционирует как сырой материал вплоть до последнего про­цесса труда, из которого он выходит уже как готовое жизнен­ное средство или готовое средство труда.

Итак, выступает ли известная потребительная стоимость в качестве сырого материала, средства труда или продукта труда, это  (193)

 

всецело зависит от ее определенной функции в  процессе труда,  от того места, которое она занимает в нем, и с переменой этого места изменяются и ее определения.

Поэтому, вступая в качестве средств производства в новые процессы труда, продукты утрачивают характер продуктов. Они функционируют здесь уже только как материальные факторы живого труда. Для прядильщика веретено только средство, которым он прядет, лен — только предмет, который он прядет. Конечно, нельзя прясть без материала прядения и без веретена. Поэтому наличие этих продуктов предполагается при начале прядения. Но то обстоятельство, что лен и веретено суть про­дукты прошлого труда, так же безразлично для самого этого процесса, как для акта питания безразлично то обстоятельство, что хлеб — продукт прошлого труда крестьянина, мельника, пекаря и т. д. Наоборот. Если средства производства и обнару­живают в процессе труда свой характер продуктов прошлого труда, то лишь благодаря своим недостаткам. Нож, который не режет, пряжа, которая постоянно рвется, и т. д. живо на­поминают о ножевщике А и прядильщике В. В удавшемся продукте изглажен всякий след участия прошлого труда в созда­нии его потребительных свойств.

Машина, которая не служит в процессе труда, бесполезна. Кроме того она подвергается разрушительному действию естественного обмена веществ. Железо ржавеет, дерево гниет. Пряжа, которая не будет использована для тканья или вязанья, представляет собой испорченный хлопок. Живой труд должен охватить эти вещи, воскресить их из мертвых, превратить их из только возможных в действительные .и .действующие потреби­тельные стоимости. Охваченные пламенем труда, который асси­милирует их как свое тело, призванные в процессе труда к функ­циям, соответствующим их идее и назначению, они хотя и потребляются, но потребляются целесообразно, как элементы для создания новых потребительных стоимостей, новых про­дуктов, которые способны войти как жизненные средства в сферу индивидуального потребления или как средства произ­водства в новый процесс труда.

Итак. если имеющиеся в наличии продукты являются не только результатом процесса труда, но и его условиями, то, с другой стороны, их вступление в процесс труда, т. е. их контакт с живым трудом, служит единственным средством для того, чтобы сохранить и использовать эти продукты прошлого труда как потребительные стоимости.

Труд потребляет свои вещественные элементы, свой предмет и свои средства, пожирает их, а потому является процессом (194)

потребления. Это производственное потребление тем отличается от индивидуального потребления, что в последнем продукты потребляются как жизненные средства живого индивидуума, в первом — как жизненные средства труда, т, е. действующей рабочей силы этого индивидуума. Поэтому продукт  индивидуального потребления есть сам  потребитель,  результат же производственного потребления — продукт, отличный от потреби­теля.

Поскольку средства труда и предмет труда сами уже яв­ляются продуктами, труд потребляет продукты для производ­ства продуктов или пользуется продуктами как средствами производства продуктов. Но подобно тому как первоначально процесс труда совершается лишь между человеком и землей, существующей без его содействия, так и теперь в  процессе труда все еще принимают участие средства производства, ко­торые даны природой и  не представляют собой  соединения ве­щества природы с человеческим трудом.

Процесс труда как мы изобразили его в простых и абстрактных  его моментах, есть целесообразная деятельность для созидания потребительных стоимостей, присвоение данного природой  для  человеческих потребностей, всеобщее условие обмена веществ между человеком и природой, вечное естественное усло­вие человеческой  жизни, и потому он не зависим от какой бы то ни было формы этой жизни, а напротив, одинаково общ всем ее общественным формам. Поэтому у нас не было необходимости в том. чтобы рассматривать рабочего в его отношении  к другим рабочим. Человек и его труд  на одной стороне,  природа и ее материалы на другой, — этого было достаточно. Как по вкусу пшеницы невозможно узнать, кто ее возделывал, так же по этому процессу труда не видно, при каких условиях он происходит: под жестокой ли плетью надсмотрщика за рабами или под озабоченным взором капиталиста, совершает ли его Цинциннат, возделывающий свои несколько югеров, или ди­карь, камнем убивающий зверя[9].

Однако возвратимся к нашему капиталисту in spe [в буду­щем]. Мы оставили его после того, как он купил на товарном рынке все факторы, необходимые для процесса труда: материаль­ные факторы, или средства производства, и личный фактор, или (195)

рабочую силу. Лукавым глазом знатока он высмотрел средства производства и рабочие силы, требующиеся для его особого предприятия: прядильни, обувной фабрики и т. д. Итак, наш капиталист приступает к потреблению купленного им товара, рабочей силы, Т. е. заставляет носителя рабочей силы, рабочего потреблять посредством своего труда средства производства. Общий характер процесса труда, конечно, не изменяется от того, что рабочий совершает его для капиталиста, а не для самого себя. Да и тот определенный способ, каким изготов­ляются сапоги или прядется пряжа, тоже не может сразу измениться вследствие вмешательства капиталиста. Последний должен на первых порах взять рабочую силу такой, как он на­ходит ее на рынке, а следовательно, и труд должен взять таким, каким он развился в тот период, когда еще не было капитали­стов. Изменение самого способа производства как результат подчинения труда капиталу может совершиться лишь позже, а потому и рассмотрению подлежит позднее.

Процесс труда как процесс потребления рабочей силы, капиталистом, обнаруживает две своеобразные особенности.  Рабочий работает под контролем  капиталиста, которому  принадлежит его труд. Капиталист наблюдает за тем, чтобы работа совершалась в надлежащем порядке и чтобы средства производства потреблялись целесообразно, следовательно, чтобы сырой материал не растрачивался понапрасну и чтобы с ору­диями труда обходились бережно, т. е. чтобы они разрушались лишь настолько, насколько этого требует их употребление в работе.

А во-вторых: продукт есть собственность капиталиста. а не непосредственного производителя, не рабочего. Капиталист оплачивает, например, дневную стоимость рабочей силы. Сле­довательно, потребление ее, как и всякого другого товара, — например лошади, которую он нанимает на один день, — в про­должение дня принадлежит ему. Покупателю товара принадле­жит потребление товара, и владелец рабочей силы, отдавая свой труд, фактически отдает лишь проданную им потребитель­ную стоимость. С того момента, как он вступает в мастерскую капиталиста, потребительная стоимость его рабочей силы,  т. е. ее потребление, труд, принадлежит капиталисту. Куплей рабочей силы капиталист присоединил самый труд как живой фермент к мертвым, принадлежащим ему же элементам образо­вания продукта. С его точки зрения процесс труда есть лишь потребление купленного им товара, рабочей силы, но он может потреблять ее лишь при том условии, если присоединит к ней средства производства. Процесс труда есть процесс между (196)

вещами, которые купил капиталист, между принадлежащими ему  вещами.

Поэтому продукт этого процесса принадлежит ему в той же мере, как продукт процесса, брожения в его винном погребе.[10]

2. ПРОЦЕСС УВЕЛИЧЕНИЯ СТОИМОСТИ.    

Продукт — собственность капиталиста — есть известная потребительная стоимость: пряжа, сапоги и т. д. Но хотя сапоги, например, некоторым образом образуют базис общественного прогресса и хотя наш капиталист - решительный прогрессист, он, тем не менее, производит сапоги не ради них самих. По­требительная стоимость при товарном производстве вообще не представляет собой вещи, «qu'on aime pour lui-meme» [«кото­рую любят ради нее самой» 1.. Потребительные стоимости вообще производятся лишь потому и постольку, поскольку они  являются материальным субстратом, носителями  меновой стоимости. И наш капиталист заботится о двоякого рода вещах. Во-первых. он хочет произвести потребительную стоимость, обладающую меновой стоимостью, предмет, предназначенный для продажи, т. е. товар. И, во-вторых, он хочет произвести товару стоимость которого больше суммы стоимости товаров, необходимых для его производства, больше суммы стоимости средств производства и рабочей силы. на которые он аванси­ровал на товарном рынке свои наличные деньги. Он хочет произвести не только потребительную стоимость, но и товар, не только потребительную стоимость, но и стоимость, и не только стоимость, но и прибавочную стоимость.

В самом деле, так как речь идет здесь о товарном произ­водстве, то, очевидно, мы рассматривали до сих пор только одну сторону процесса. Как сам товар есть единство потребительной стоимости и стоимости, так и процесс производства  должен быть единством процесса труда и процесса созидания стоимости. (197)

 

Итак, рассмотрим теперь процесс производства и как про­цесс созидания стоимости.

Мы знаем, что стоимость каждого товара определяется количеством труда, материализованного в потребительной стоимости товара, рабочим временам общественно необходимым для его производства. Это относится и к продукту, который получен нашим капиталистом как результат процесса труда. Следова­тельно, необходимо прежде всего вычислить труд, овеществлен­ный в этом продукте.

Пусть это будет, например, пряжа.

Для производства пряжи необходим прежде всего соответ­ствующий сырой материал, например 10 ф. хлопка. Какова стоимость хлопка, этого здесь не приходится отыскивать, по­тому что капиталист купил, его на рынке по его стоимости, например за 10, шиллингов. В цене хлопка труд, необходимый, для его производства, уже получил выражение как средний общественный труд. Предположим далее, что веретен, которые являются для нас представителями всех применяющихся здесь средств труда, потреблено при переработке хлопка такое ко­личество, которое имеет стоимость в 2 шиллинга. Если коли­чество золота в 12 шилл. составляет продукт 24 рабочих часов, или двух рабочих дней, то из этого прежде всего следует, что в пряже овеществлены 2 рабочих дня.

То обстоятельство, что хлопок изменил свою форму и что потребленная часть веретен совершенно исчезла, не должно вводить нас в заблуждение. Например, если стоимость 40 ф. пряжи = стоимости 40 ф. хлопка + стоимость целого веретена, т. е. если требуется одинаковое рабочее время для того, чтобы произвести ту и другую часть этого уравнения, то, согласно общему закону стоимости, 10 ф. пряжи представляют собой эквивалент 10 ф. хлопка и ^1/4 веретена. В этом случае одно и то же рабочее время воплощено один раз в потребительной стоимости пряжи, другой раз — в потребительных стоимостях хлопка и веретена. Следовательно, для стоимости совершенно безразлично, проявляется ли она в пряже, веретене или хлопке. То обстоятельство, что веретено и хлопок, вместо того чтобы спокойно лежать одно подле другого, в процессе прядения всту­пают в соединение, изменяющее их потребительные формы и превращающее их в пряжу, точно так же не влияет на их стои­мость, как если бы они были посредством простого обмена за­менены эквивалентным количеством пряжи.

Рабочее время, необходимое для производства хлопка, есть часть рабочего времени, необходимого для производства пряжи (хлопок является ее сырым материалом), а потому оно заклю­чено (198)

в пряже. Точно так же обстоит дело с рабочим временем, необходимым для производства того количества веретен, без снашивания или потребления которого хлопок не может быть превращен в пряжу[11].

Итак, поскольку имеется в виду стоимость пряжи, т. е. рабочее время, необходимое для производства последней, постольку различные особые, отделенные друг от друга во времени и про­странстве процессы труда, которые должны быть проделаны для того, чтобы произвести самый хлопок и потребленные вере­тена, а потом из хлопка и веретен произвести пряжу, мы можем рассматривать как различные последовательные фазы одного и того же процесса труда. Весь заключающийся в пряже труд есть прошлый труд. То обстоятельство, что рабочее время, необходимое для производства элементов созидания пряжи, уже миновало и относится к давно прошедшему времени, между тем как труд, непосредственно затраченный на заключительный процесс, на прядение, ближе к настоящему, является просто прошедшим временем, не имеет решительно никакого значе­ния. Если на постройку дома необходимо определенное коли­чество труда, например 30 рабочих дней, то общее количество рабочего времени, воплощенного в доме, не изменяется от того, что 30-й день труда вступил в производство через 29 дней после первого. И потому рабочее время, заключающееся в материале труда и средствах труда, мы можем рассматривать совершенно таким же образом, как если бы оно было затрачено просто на более ранней стадии процесса прядения до того труда, который был присоединен в конце, в форме прядения.

Итак, стоимости средств производства, хлопка и веретен, выраженные в цене 12 шилл., образуют составные части стои­мости пряжи, или стоимости продукта.

Но при этом должны быть осуществлены два условия. Во-первых, хлопок и веретена должны послужить на самом, деле для производства известной потребительной стоимости. В нашем случае из них должна быть произведена пряжа. Для стоимости  безразлично, какая потребительная стоимость служит ее носи­телем, но носителем ее во всяком случае должна быть какая-нибудь потребительная стоимость. Во-вторых, предполагается. что затрачено лишь рабочее время, необходимое при данных общественных условиях производства. Следовательно, если для того чтобы выпрясть 1 ф. пряжи необходим только 1 ф. (199)

  

хлопка, то на образование 1 ф. пряжи может быть потреблен только 1 ф. хлопка. Так же обстоит дело и с веретенами. Если бы капиталисту пришло в голову применять золотые веретена вместо железных, то в стоимость пряжи входил бы, тем не менее, лишь общественно необходимый труд, т. е. рабочее время, необходимое для производства железных веретен.

Теперь мы знаем, какую часть стоимости пряжи образуют средства производства, хлопок и веретена. Она равняется 12 шилл., или представляет собой материализацию двух рабочих дней. Следовательно, теперь дело идет о той части стоимости, которую труд самого прядильщика присоединяет к хлопку.

Мы должны теперь рассмотреть этот труд с совершенно иной точки зрения, чем при рассмотрении процесса труда. Там дело шло о целесообразной деятельности, о превращении хлопка в пряжу. Чем целесообразнее труд, тем, при прочих равных условиях, лучше пряжа. Труд прядильщика был специфически отличен от других видов производительного труда, и это отли­чие проявлялось субъективно и объективно, в особой цели прядения, в особом характере его операций,  в особой природе его средств производства, в особой потребительной стоимости продукта. Хлопок и веретена необходимы для прядильного труда, но при помощи их нельзя сделать нарезных пушек. Напротив, поскольку труд прядильщика создает стоимость, т. е. является источником стоимости, он нисколько не отли­чается от труда оружейника или, что в данном случае ближе для нас, от труда хлопковода и производителя веретен, вопло­щенного в средствах производства пряжи. Только благодаря этой тождественности возделывание хлопка, производство ве­ретен и прядение могут образовать части одной и той же общей стоимости, стоимости пряжи, отличающиеся одна от другой лишь количественно. Здесь дело идет уже не о качестве, не о свойствах  и содержании труда, а только о его количестве. Последнее легко учесть. Мы предполагаем, что труд прядения есть простой труд, средний общественный труд. Позже мы увидим, что противоположное предположение нисколько не изме­няет дела.

   Во время процесса труда труд постоянно переходит из формы деятельности в форму бытия, из формы движения в форму пред­метности. По окончании одного часа движение прядения выра­жается в известном количестве пряжи, и, следовательно, опре­деленное количество труда, один рабочий час, оказывается овеществленным в хлопке. Мы говорим: рабочий час, т. е. затрата жизненной силы прядильщика в течение одного часа, потому что труд прядения здесь имеет значение лишь постольку, по (200)

скольку он является затратой рабочей силы, а не потому, что он — специфический труд прядения.                     

И вот решающее значение имеет то, чтобы в ходе процесса, т. е. во время превращения хлопка в пряжу, потреблялось только общественно необходимое рабочее время. Если при нор­мальных, т. е. средних общественных, условиях производства а фунтов хлопка за один рабочий час должны быть превращены в b фунтов пряжи, то значение 12-часового рабочего дня приоб­ретает только такой рабочий день, который а фунтов хлопка* 12 превращает в b фунтов пряжи* 12. Потому что только общественно необходимое рабочее время идет в счет при об­разовании стоимости.

Как самый труд, так  и сырой материал и продукт являются здесь в совершенно ином свете. чем с   точки зрения собственно процесса труда. Сырой материал  имеет здесь значение лишь как нечто впитывающее определенное  количество труда. Посред­ством этого впитывания он действительно превращается в пряжу, потому что рабочая сила была затрачена и присоединена к нему в форме прядения. Продукт же, пряжа, служит теперь только мерилом труда впитанного хлопком. Если в течение одного

часа переработано 1 ²/₃ ф. хлопка, или  превращено в 1 ²/₃ ф. пряжи, то 10 ф. пряжи указывают на 6 впитанных рабочих ча­сов. Определенные, устанавливаемые опытом количества про­дукта представляют теперь только определенные количества труда, определенные массы застывшего рабочего времени. Они — только материализация одного часа, двух часов, одного дня общественного труда.

 То обстоятельство,  что труд есть именно труд прядения, материал его — хлопок, а продукт  — пряжа, здесь не имеет значения точно так же, как и то обстоятельство, что самый предмет труда уже есть продукт, следовательно — сырой ма­териал. Если бы рабочий был занят не в прядильной мастер­ской, а в угольной шахте, то предмет труда, уголь, был бы дан природой. И, тем не менее, определенное количество добытого из залежей угля, например один центнер, представляло бы определенное количество впитанного труда.

При продаже рабочей силы предполагалось, что ее дневная стоимость равна 3 шилл., что в последних воплощено 6 рабочих часов и что, следовательно, это количество труда требуется для того, чтобы произвести среднюю сумму жизненных средств рабочего на один день. Если наш прядильщик в течение одного рабочего часа превращает I² /з ф. хлопка в I² /з ф. пряжи[12], (201)

 

то за 6 часов он превратит 10 ф. хлопка в 10 ф. пряжи. Следо­вательно, в процессе прядения хлопок впитывает 6 рабочих часов. Это же самое рабочее время выражается в количестве золота в 3 шиллинга. Итак, к хлопку самим прядением при­соединена стоимость в 3 шиллинга.

Посмотрим теперь на общую стоимость продукта — этих 10 ф. пряжи. В них овеществлено 2 ¹/₂ рабочих дня: 2 дня содер­жится в хлопке и в веретенах, ¹/₂, рабочего дня впитана в про­цессе прядения. Это же самое рабочее время выражается в количестве золота в 15 шиллингов. Следовательно, цена этих 10 ф. пряжи, соответствующая их стоимости, составляет 15 шилл., цена 1 ф. пряжи — 1 шилл. и 6 пенсов.

Наш капиталист смущен. Стоимость продукта равна стои­мости авансированного капитала. Авансированная стоимость не возросла, не произвела прибавочной стоимости, следова­тельно деньги не превратились в капитал. Цена этих 10 ф. пряжи равна 15 шилл., и 15 же шиллингов были израсходованы на товарном рынке на элементы созидания продукта, или, что то же самое, на факторы процесса труда: 10 шилл. на хлопок, 2 шилл. на потребленное количество веретен и 3 шилл. на ра­бочую силу. От разбухшей стоимости пряжи нет никакого проку, потому что эта стоимость представляет собой просто сумму стоимостей, которые раньше распределялись между хлопком, веретенами и рабочей силой, а ведь из такого простого сложения существующих стоимостей никогда не может возник­нуть прибавочная стоимость[13]. Все эти стоимости сконцен­трированы теперь в одной вещи, но они были сконцентрированы таким же образом и в денежной сумме в 15 шилл., прежде чем она раздробилась вследствие купли трех товаров.

Сам по себе этот результат не удивителен. Стоимость одного фунта пряжи 1 шилл. 6 пенсов, и потому за 10 ф. пряжи наш капиталист должен был бы уплатить на товарном рынке 15 шил­лингов. Купит ли он дом для себя готовым на рынке или же будет строить его сам, ни одна из этих операций не увеличит количества денег, затраченных на приобретение дома.

Капиталист, который кое-что смыслит в вульгарной поли­тической экономии, скажет, быть может, что он авансировал (202)

свои деньги с тем намерением, чтобы сделать из них большее количество денег. Но ведь дорога в ад вымощена благими на­мерениями, и у него точно так же могло бы появиться намере­ние добывать деньги, ничего не производя[14]. Он начинает гро­зить. Во второй раз его уже не проведут. В будущем он станет покупать товары на рынке готовыми, вместо того чтобы зани­маться их производством. Но что, если все его братья-капита­листы поступят точно так же, — где тогда найдет он товары на рынке? А питаться деньгами он не может. Он пускается в по­учения. Следует-де принять во внимание его воздержание. Он мог бы промотать свои 15 шиллингов. Вместо того он потребил их производительно и сделал из них пряжу. Но ведь зато и имеется у него теперь пряжа вместо угрызений совести. Ему совсем не приличествует сбиваться на роль собирателя сокро­вищ, который демонстрировал нам, что может получиться при аскетизме. Кроме того, на нет и суда нет. Какова бы ни была заслуга его отречения, не получается ничего, чем можно было бы особо оплатить это отречение, потому что стоимость про­дукта, выходящего из процесса, равна только сумме товарных стоимостей, брошенных в этот процесс. Успокоиться бы ему на том, что добродетель есть воздаяние добродетели. Но вместо этого капиталист становится навязчивее. Пряжа ему не нужна. Он производил ее для продажи. Ну, что же, пусть он продает ее или, что еще проще, производит в будущем только вещи для своего собственного потребления — рецепт, который однажды уже прописал ему его домашний врач Мак-Куллох как испы­танное средство против эпидемии перепроизводства. Но капи­талист упрямо становится на дыбы. Разве рабочий создает про­дукты только при помощи своих рук, разве он создает товары из ничего? Не он ли, капиталист, дал ему материал, в котором и посредством которого рабочий только и мог воплотить свой труд? А так как наибольшая часть общества состоит из таких голяков, то не оказал ли он своими средствами производства, своим хлопком и своими веретенами, неизмеримую услугу об­ществу и самому рабочему, которого он кроме того снабдил еще жизненными средствами? И не следует ли ему записать в счет эту услугу? Но разве рабочий, с своей стороны, не оказал ему услуги, превратив хлопок и веретена в пряжу? Кроме того, дело здесь вовсе не в услугах[15]. Услуга  есть не что иное, как (203)

 

 

полезное   действие той или иной потребительной стоимости — товара ли труда ли[16]. Но здесь перед нами меновая стоимость. Капиталист уплатил рабочему стоимость в 3 шиллинга. Рабочий возвратил ему точный эквивалент в виде стоимости в 3 шилл., присоединенной к хлопку, возвратил ему стоимость за стоимость. Наш приятель, который только что кичился своим капиталом, вдруг принимает непритязательный вид своего собственного рабочего. Да разве сам он не работал? Не испол­нял труд надзора и наблюдения за прядильщиком? И разве этот его труд не создает, в свою очередь, стоимости? Но тут его собственный надсмотрщик и его управляющий пожимают плечами. Однако он с веселой улыбкой уже снова принял свое прежнее выражение лица. Он просто дурачил нас всеми своими причитаниями. Все это не стоит и гроша. Эти и тому подобные пустые увертки и бессодержательные уловки он предоставляет профессорам политической экономии, которые собственно за это и оплачиваются. Сам же он — практический человек, кото­рый хотя и не всегда обдумывает, что он говорит в том случае, когда это не касается его дел, но всегда знает, что он делает в своей деловой сфере.

Присмотримся к делу поближе. Дневная стоимость рабочей силы составляла 3 шилл., потому что в ней самой овеществлена половина рабочего дня, т. е. потому что жизненные средства, ежедневно необходимые для производства рабочей силы, стоят половину рабочего дня. Но прошлый труд, который   заключается в рабочей силе, и тот живой труд. который она может выполнить, ежедневные издержки по ее сохранению и ее еже­дневная затрата - это две совершенно различные величины.  Первая определяет её меновую стоимость, вторая составляет ее потребительную стоимость. То обстоятельство, что для поддер­жания жизни рабочего в течение 24 часов достаточно половины рабочего дня, нисколько не препятствует тому, чтобы рабочий работал целый день. Следовательно, стоимость рабочей силы и (204)

 стоимость. создаваемая в процессе ее потребления суть две  различные величины. Капиталист покупая рабочую силу, имел в виду это различие стоимости. Ее полезное свойство, ее спо­собность производить пряжу или сапоги, было только conditio sine qua non [необходимым условием], потому что для создания стоимости необходимо затратить труд в полезной форме. Но ре­шающее значение имела специфическая потребительная стоимость этого товара, его свойство быть источником стоимости, притом большей стоимости, чем имеет он сам. Это - та специфическая  услуга, которой ожидает от него капиталист. И он действует при этом соответственно вечным законам товарного обмена. В самом деле, продавец рабочей силы, подобно продавцу всякого другого товара, реализует ее меновую стоимость и отчуждает ее потребительную стоимость. Он не может получить первой, не отдавая второй. Потребительная стоимость рабочей силы, самый труд, так же не принадлежит ее продавцу, как потребительная стоимость проданного масла — торговцу мас­лом. Владелец денег оплатил дневную стоимость рабочей силы, поэтому ему принадлежит потребление ее в течение дня, дневной труд. То обстоятельство, что дневное содержание рабочей силы стоит только половину рабочего дня, между тем как рабочая сила может действовать, работать целый день, что поэтому стоимость, создаваемая потреблением рабочей силы в течение одного дня, вдвое больше, чем ее собственная дневная стоимость, есть лишь особое счастье для покупателя, но не составляет никакой несправедливости по отношению к про­давцу.

Наш капиталист заранее предвидел этот казус, который как раз и заставил его улыбаться. Поэтому рабочий находит в ма­стерской необходимые средства производства не только для шестичасового, но и для двенадцатичасового процесса труда. Если 10 ф. хлопка впитывали 6 рабочих часов и превращались в 10 ф. пряжи, то 20 ф. хлопка впитают 12 рабочих часов и пре­вратятся в 20 ф. пряжи. Рассмотрим продукт удлиненного про­цесса труда. В этих 20 ф. пряжи теперь овеществлено 5 рабочих дней: 4 в потребленном количестве хлопка и веретен, 1 впитан хлопком в процессе прядения. Но денежное выражение 5 ра­бочих дней есть 30 шилл., или 1 ф. ст. 10 шиллингов. Это и есть, следовательно, цена 20 ф. пряжи. Фунт пряжи по-прежнему стоит 1 шилл. 6 пенсов. Но сумма стоимостей товаров, брошенных в процесс, составляла 27 шиллингов. Стоимость пряжи составляет 30 шиллингов. Стоимость продукта возросла на 1/9  по сравнению с авансированной на его производство стои­мостью. Таким образом 27 шилл. превратились в 30 шиллингов. (205)

 

 

Они принесли прибавочную стоимость в 3 шиллинга. Наконец фокус удался. Деньги превратились в капитал.

Все условия проблемы соблюдены, и законы товарного об­мена нисколько не нарушены. Эквивалент обменивался на эквивалент. Капиталист как покупатель оплачивал каждый товар — хлопок, веретена, рабочую силу — по его стоимости. Потом он сделал то, что делает всякий другой покупатель то­варов. Он потребил их потребительную стоимость. Процесс потребления рабочей силы, который является в то же время и процессом производства товара, дал продукт, 20 ф. пряжи, стоимостью в 30 шиллингов. Теперь капиталист, который раньше покупал товары, возвращается на рынок и продает товар. Он продает фунт пряжи по 1 шилл. 6 пенсов, ни на грош не дороже и не дешевле его стоимости. И, тем не менее, он извлекает из обращения на 3 шилл больше, чем первоначально бросил в него. Весь этот процесс, превращение его денег в капитал, совершается в сфере обращения и совершается не в ней. При посредстве обращения — потому что он обусловливается куплей рабочей силы на товарном рынке. Не в обращении — потому что последнее только подготовляет процесс увеличения стоимости, совершается же он в сфере производства. Таким образом, «tout pour le mieux dans le meilleur des mondes possibles».       Превращая деньги в товары, которые служат веществен­ными элементами нового продукта, или факторами процесса труда, присоединяя к их мертвой предметности живую рабочую силу, капиталист превращает стоимость — прошлый, овеще­ствленный, мертвый труд — в капитал, в самовозрастающую стоимость, в одушевленное чудовище, которое начинает «ра­ботать» «как будто под влиянием охватившей его любовной страсти».

Если мы сравним теперь процесс образования стоимости и процесс увеличения стоимости, то окажется, что процесс уве­личения стоимости есть на что иное, как процесс образования стоимости, продолженный далее известного пункта. Если про­цесс образования стоимости продолжается лишь до того пункта. когда уплаченная капиталом стоимость рабочей силы будет воз­мещена новым эквивалентом, то это будет простой процесс об­разования стоимости. Если же процесс образования стоимости продолжается далее этого пункта, то он становится процессом увеличения стоимости.

   Далее, если мы сравним процесс образования стоимости с процессом труда, то увидим, что последний заключается в полезном труде, производящем потребительные стоимости. Дви­жение рассматривается здесь с качественной стороны, со стороны его особого характера, цели и содержания. (206)

В процессе образования стоимости тот же самый процесс труда представ­ляется исключительно  с количественной стороны. Здесь дело заключается только в том времени, которое требуется труду для его операции, или только в продолжительности периода, в течение которого производительно затрачивается рабочая сила. И товары, которые входят в процесс труда, имеют здесь значение уже не как функционально определенные вещественные факторы целесообразно действующей рабочей силы. Они учитываются лишь как определенные количества овеществленного труда.  И труд, заключается ли он в средствах производства или же присоединяется рабочей силой, учитывается лишь по количеству времени. Он составляет столько-то часов, дней и т. д.

Однако он идет в счет лишь постольку, поскольку время. затраченное на производство потребительной стоимости, общественно необходимо. Это охватывает ряд различных моментов. Рабочая сила должна функционировать при нормальных условиях. Если прядильная машина является общественно господствующим средством труда при прядении, то рабочему нельзя вручать старинную прялку. Он должен получить хлопок нормального качества, а не отбросы, которые рвутся каждую ми­нуту. Иначе ему в том и другом случае на производство одного фунта пряжи пришлось бы затратить больше рабочего времени, чем общественно необходимое время, но это излишнее время не создало бы стоимости или денег. Однако нормальный харак­тер материальных факторов труда зависит не от рабочего, а от капиталиста. Другим условием является нормальный характер самой рабочей силы. В  той специальности, в которой она применяется, она должна обладать установившейся средней степенью искусства, подготовки, быстроты. Но наш капиталист купил на рынке труда рабочую силу нормального качества. Эта сила должна затрачиваться с обычной средней степенью напряжения, с общественно обычной степенью интенсивности. Капиталист наблюдает за этим с такой же заботливостью, как и за тем, чтобы ни одна минута не расточалась даром, без труда. Он купил рабочую силу на определенный срок. Он хочет по­лучить то, что принадлежит ему. Он не хочет, чтобы его об­крадывали. Наконец — и на этот случай тот же самый госпо­дин имеет свой собственный code penal [уголовный кодекс] — не должно иметь места нецелесообразное потребление сырого материала и средств труда, потому что неразумно израсходо­ванные материал и средства труда представляют излишне за­траченные количества. овеществленного труда, следовательно (207)

не учитываются и не принимают участия в образовании стои­мости продукта[17].

  Итак, выведенное уже раньше из анализа товара различие между трудом,  поскольку он создает потребительную стоимость, и тем же самым трудом,  поскольку он создает стоимость теперь выступает как различие между разными сторонами процесса производства. 

Как единство процесса труда и процесса образования стоимости производственный процесс есть процесс производства товаров; как единство процесса  труда и процесса увеличения стоимости, он есть капиталистический процесс производства, . капиталистическая форма товарного производства.

 Уже раньше было отмечено, что для процесса увеличения стоимости совершенно безразлично, будет ли присвоенный ка­питалистом труд простой средний общественный труд или более сложный труд, труд с более высоким удельным весом. Труд, который имеет значение более высокого, более сложного труда по сравнению со средним общественным трудом, есть проявление такой рабочей силы,  образование которой требует более высоких издержек, производство которой стоит большего рабочего времени и которая имеет поэтому более высокую стоимость, (208)

  

чем простая рабочая сила. Если стоимость этой силы выше, то и проявляется она зато в более высоком труде и овещест­вляется поэтому за равные промежутки времени в сравнительно более высоких стоимостях. Но какова бы ни была раз­ница в степени между трудом прядильщика и трудом ювелира, та доля труда, которой ювелирный рабочий лишь возмещает стоимость своей собственной рабочей силы, качественно ничем не отличается от той добавочной доли труда, которой он создает прибавочную стоимость. В обоих, случаях прибавочная стоимость получается лишь вследствие количественного излишка труда, вследствие большей продолжительности того же процесса труда; в одном случае процесса производства пряжи, в другом — процесса ювелирного производства [18].  

С другой стороны, в каждом процессе образования стои­мости высший труд всегда должен сводиться к среднему обще­ственному труду, например один день высшего труда к х дням простого труда[19]. следовательно, мы избежим излишней опе­рации и упростим анализ, если предположим, что рабочий, применяемый капиталом, выполняет простой, средний обще­ственный труд. (209)

 

Глава шестая. ПОСТОЯННЫЙ КАПИТАЛ И ПЕРЕМЕННЫЙ КАПИТАЛ

Различные факторы процесса труда принимают различное участие в образовании стоимости продукта.

Рабочий присоединяет к предмету труда новую  стоимость, присоединяя к нему определенное количество труда, каковы бы ни были конкретное содержание, цель и технический характер этого труда. С другой стороны, стоимости потребленных средств производства мы вновь находим в виде составных частей стои­мости продукта, например стоимость хлопка и веретен — в стои­мости пряжи. Следовательно, стоимость средств производства сохраняется, переносясь на продукт. Это перенесение совер­шается во время превращения средств производства в продукт. в процессе труда. Оно совершается посредством труда. Но каким образом?

Рабочий не работает вдвойне в одно и то же время: один раз, для того чтобы своим трудом присоединить к хлопку стоимость, а другой раз, для того чтобы сохранить старую стоимость хлопка, или, что то же, для того чтобы на продукт, на пряжу, перенести стоимость хлопка, который он перерабатывает, и веретен, которыми он работает. Старую стоимость он сохраняет путем простого  присоединения новой стоимости. Но так как присоединение новой стоимости к предмету труда и сохранение старых стоимостей в продукте суть два совершенно различных результата, достигаемых рабочим в одно и то же время, хотя в это время он работает не вдвойне, то эта двойственность ре­зультата, очевидно, может быть объяснена лишь двойственным характером самого его труда. В одно и то же время труд, в силу одного своего свойства, должен создавать стоимость, а в силу дру­гого свойства должен сохранять или переносить стоимость.

Каким образом каждый рабочий присоединяет рабочее время, а потому и стоимость? Всегда только в форме своего своеобразного производительного труда. Прядильщик присо­ (210)

единяет рабочее время только тем, что он прядет, ткач только тем, что он ткет, кузнец только тем, что он кует. И только вследствие той целесообразной формы, в которой они вообще присоединяют труд, а потому и новую стоимость, вследствие прядения, ткачества, ковки, средства производства — хлопок и веретена, пряжа и ткацкий станок, железо и наковальня — становятся элементами созидания продукта, новой потреби­тельной стоимости[20]. Старая форма их потребительной стои­мости исчезает, однако только затем, чтобы появиться в новой форме потребительной стоимости. Но уже при рассмотрении процесса образования стоимости оказалось, что, поскольку потребительная стоимость потребляется целесообразно для производства новой потребительной стоимости, рабочее время, необходимое для создания использованной потребительной стоимости, составляет часть рабочего времени, необходимого для создания новой потребительной стоимости, т. е. представ­ляет собой рабочее время, переносимое с потребленных средств производства на новый продукт. Следовательно,  рабочий со­храняет стоимости потребленных средств производства или переносит их на продукт как составные части стоимости послед­него  не путем присоединения труда вообще,  а вследствие особого полезного характера. вследствие специфически производительной  формы этого присоединяемого труда. Как такая целесообразная производительная деятельность — прядение, ткачество, ковка, — труд одним своим прикосновением воскре­шает средства производства из мертвых; одушевляя эти сред­ства производства, он превращает их в факторы процесса труда и соединяется с ними в продукты.

Если бы специфический производительный труд рабочего не был прядением, то он не превратил бы хлопок в пряжу, следовательно и стоимости хлопка и веретен не перенес бы на пряжу. Напротив, если тот же самый рабочий переменит про­фессию и сделается столяром, то он по-прежнему своим рабо­чим днем будет присоединять стоимость к соответственному материалу. Следовательно, он присоединяет ее своим трудом не поскольку последний есть труд прядения или столярный труд, а поскольку он — абстрактный, общественный труд вообще, и определенную величину стоимости он присоединяет не потому, что его труд имеет особое полезное содержание, а потому, что он продолжается в течение определенного времени. Таким образом, в своем абстрактном общем свойстве, как затрата че­ловеческой рабочей силы, труд прядильщика присоединяет (211)

  к стоимости хлопка и веретен новую стоимость, а в своем кон­кретном, особенном, полезном свойстве, как процесс прядения, он переносит на продукт стоимость этих средств производства и таким образом сохраняет их стоимость в продукте. Отсюда двойственность результата труда, совершаемого в одно и то же время.

Простым количественным присоединением, труда присоединяется новая стоимость, вследствие же особого качества присоединяемого  труда старые  стоимости средств производства сохраняются в продукте. Это двустороннее действие одного и того же труда, как следствие двойственного. характера послед­него, наглядно обнаруживается в различных явлениях.

Предположим, что какое-либо изобретение дает возмож­ность прядильщику перепрясть в 6 часов столько хлопка, сколько раньше перепрядалось в 36 часов. Как целесообразно полезная производительная деятельность труд его увеличил в шесть раз свою силу. Продукт его ушестерен: 36 ф. вместо 6 ф. пряжи. Но эти 36 ф. хлопка теперь впитывают столько же рабочего времени, сколько раньше впитывали 6 фунтов. К ним присоединяется нового труда в шесть раз меньше, чем при преж­них методах, а потому. присоединяется лишь одна шестая доля той стоимости, которая присоединялась прежде. С другой сто­роны, в продукте, в 36 ф. пряжи, заключается теперь ушесте­ренная стоимость хлопка. В продолжение этих 6 часов пряде­ния сохранена и перенесена на продукт в шесть раз большая стоимость сырого материала, хотя к тому же количеству сырого материала теперь присоединяется в шесть раз меньшая новая стоимость. Это показывает, насколько существенно отличается то свойство труда, вследствие которого он во время одного и того же нераздельного процесса сохраняет стоимости, от того его свойства, в силу которого он создает стоимость. Чем больше необходимого рабочего времени приходится во время операции прядения на данное количество хлопка, тем больше новая стоимость, присоединяемая к хлопку, но чем большее количество фунтов хлопка перепрядается в течение данного количества  рабочего времени, тем больше старая стоимость, сохраняемая  в продукте.

Предположим, наоборот, что производительность прядиль­ного труда осталась без изменения, следовательно, для того чтобы один фунт хлопка превратить в пряжу, прядильщику тре­буется такое же количество времени, как раньше. Но пусть изменилась меновая стоимость самого хлопка, пусть цена его в шесть раз увеличилась или уменьшилась. В обоих случаях прядильщик к данному количеству хлопка продолжает при­ (212)

соединять все то же рабочее время, следовательно все ту же стоимость, и в обоих случаях в течение данного времени он производит все то же количество пряжи. Однако та стоимость, которую он с хлопка переносит на пряжу, на продукт, в одном случае в шесть раз меньше, в другом случае в шесть раз больше, чем была раньше. То же самое и в том. случае, если средства труда вздорожают или удешевятся, но по-прежнему будут ока­зывать все ту же услугу в процессе труда.

Если технические условия процесса прядения остаются неизменными, а также не совершается никаких изменений в стоимости соответствующих средств производства, то прядиль­щик в течение одинакового рабочего времени будет потреблять такое же, как и раньше, количество сырого материала и машин такой же, как и раньше, стоимости. Стоимость, которую он сохраняет в продукте, в этом случае прямо пропорциональна той новой стоимости, которую он присоединяет. В течение двух недель он присоединяет вдвое больше труда, чем в одну неделю, а следовательно, и вдвое большую стоимость, и в то же время потребляет вдвое больше материала, представляющего вдвое большую стоимость, и снашивает вдвое больше машин, пред­ставляющих вдвое большую стоимость; таким образом, в про­дукте двух недель он сохраняет вдвое большую стоимость, чем в продукте одной недели. При данных неизменяющихся усло­виях производства рабочий сохраняет тем большую стоимость, чем большую стоимость он присоединяет; но он сохраняет боль­шую стоимость не потому, что он присоединяет большую стоимость, а потому, что присоединяет ее при не изменяющихся и не зависимых от его собственного труда условиях.

Конечно, в известном относительном смысле можно сказать, что рабочий всегда сохраняет старые стоимости в той самой про­порции, в какой он присоединяет новую стоимость. Как бы ни изменялась стоимость хлопка, вздорожает он с 1 шилл. до 2 шилл. или подешевеет на 6 пенсов, рабочий в продукте одного часа всегда сохраняет вдвое меньшую стоимость хлопка, чем в продукте двух часов. Далее, если изменяется производитель­ность его собственного труда, если она повышается или пони­жается, то он, например, в один рабочий час перепрядет больше или меньше хлопка, чем раньше, и соответственно этому сохра­нит большую или меньшую стоимость хлопка в продукте одного рабочего часа. Но при всем том в два рабочих часа он сохранит вдвое большую стоимость, чем в один рабочий час.

Стоимость, оставляя в стороне ее чисто символическое выра­жение в знаке стоимости, существует только в той или иной  потребительной  стоимости, в той или иной вещи.  (Сам человек, (213)

рассматриваемый только как наличное бытие рабочей силы есть  предмет природы. вещь, хотя и живая, сознательная вещь,   а самый труд есть материальное условие проявления этой силы.)

Поэтому, если утрачивается потребительная стоимость, утрачи­вается и стоимость. Средства же производства не утрачивают своей стоимости одновременно со своей потребительной стои­мостью, так как вследствие процесса труда они утрачивают первоначальную форму своей потребительной стоимости в действительности только затем, чтобы в продукта приобрести форму другой потребительной стоимости. Но как ни важно для стоимости существовать в виде какой-либо потребительной стоимости,   для нее, как показывает метаморфоз товаров, безраз­лично, в какой потребительной стоимости она существует. Из этого следует, что в процессе труда стоимость переходит со средств производства на продукт лишь в той мере, в какой средства производства вместе со своей самостоятельной потре­бительной стоимостью утрачивают и свою меновую стоимость. Они передают продукту только ту стоимость, которую они утрачивают как средства производства. Но в атом отношении с различными материальными факторами процесса труда дело обстоит различно.

Уголь, который сжигают в топке машины, исчезает бесследно, равно как и масло, которым смазывается ось колеса и т. д. Краски и другие вспомогательные материалы исчезают, во про­являются в свойствах продукта. Сырой материал образует субстанцию продукта, но изменяет свою форму. Следовательно, сырой материал и вспомогательные вещества утрачивают ту самостоятельную форму, в которой они вступили в процесс труда как потребительные стоимости. Иначе обстоит дело с соб­ственно средствами труда. Инструмент, машина, фабричное здание, бочка и т. д. служат в процессе труда лишь да тех нор, пока они сохраняют свою первоначальную форму, пока они завтра могут вступить в процесс труда в той самой форме, как и вчера. Как во время своей жизни, т. е. процесса труда, они сохраняют по отношению к продукту свою самостоятельную форму, так сохраняют они ее и после своей смерти. Трупы машин, орудий, мастерских и т. д. продолжают по-прежнему существовать отдельно от продуктов, образованию которых они содействовали. Теперь, если мы рассмотрим весь период, на протяжении которого служит такое средство труда со дня его вступления в мастерскую и до того дня, когда его выбросят на свалку, то увидим, что его потребительная стоимость полностью потреблена трудом в течение этого периода, а потому его меновая стоимость целиком перешла на продукт. Например, если (214)

прядильная машина в 10 лет отжила свой век, то вся ее стои­мость в течение десятилетнего процесса труда перешла на про­дукт 10 лет. Следовательно, период жизни средства труда охва­тывает большее или меньшее число постоянно снова и снова повторяющихся при его помощи процессов труда. Со средством труда дело обстоит так же, как с человеком. Жизнь каждого человека ежедневно убывает на 24 часа. Но на человеке не написано, сколько дней его жизни уже убыло. Однако это не препятствует обществам страхования жизни делать очень верные и, что еще важнее, очень выгодные выводы из средней продолжительности человеческой жизни. То же и со средствами труда. Из опыта известно, сколько времени может в среднем просуществовать данное средство труда, например известного рода машина. Предположим, что она сохраняет свою потреби­тельную стоимость в процессе труда только 6 дней. В таком слу­чае она в среднем утрачивает за каждый рабочий день 1/6 своей потребительной стоимости и потому передает дневному про­дукту 1/6 своей стоимости. Этим способом исчисляется изна­шивание всех средств труда, например ежедневная утрата их потребительной стоимости, и соответствующее этому ежеднев­ное перенесение их стоимости на продукт.

Отсюда с полной ясностью видно, что средство производства никогда не отдает продукту больше стоимости, чем оно утрачивает в процессе труда вследствие уничтожения своей собствен­ной потребительной стоимости. Если бы средство производства не имело стоимости и потому ему было бы нечего утрачивать, т. е. если бы само оно не было продуктом человеческого труда, то оно не передавало бы продукту никакой стоимости. Оно слу­жило бы для образования потребительной стоимости, не уча­ствуя в образовании меновой стоимости. Так обстоит дело со всеми средствами производства, которые даны природой, без содействия человека: с Землей, ветром и водой, железом в руд­ной жиле, деревом в девственном лесу и т. д.

Здесь перед нами выступает другое интересное явление. Пусть стоимость машины будет, например, 1 000 ф. ст., и пусть она изнашивается в 1 000 дней. В этом случае 1/1000 стоимости машины ежедневно переходит с нее самой на ее дневной про­дукт. В то же время вся машина продолжает, хотя и с убыва­ющей жизненной силой, функционировать в процессе труда. Таким образом, оказывается, что известный фактор процесса труда, известное средство производства, целиком принимает участие в процессе труда, но лишь частью — в процессе образо­вания стоимости. Различие между процессом труда и процессом образования стоимости отражается здесь на их материальных (215)

факторах таким образом, что одно и то же средство произ­водства как элемент процесса труда целиком входит в данный процесс производства, а как элемент образования стоимости входит частями [21].

С другой стороны, средство производства может, наоборот, целиком входить в процесс образования стоимости, хотя в про­цесс труда оно входит только частью. Предположим, что при прядении из 115 ф. хлопка ежедневно отпадают 15 ф., которые образуют не пряжу, а лишь devil's dust [чертову пыль]. Однако, если этот угар в 15 ф. является нормальным, если он неустра­ним при средних условиях переработки хлопка, то стоимость этих 15 ф. хлопка, не образующих элемента пряжи, совершенно так же входит в стоимость пряжи, как и стоимость тех 100 ф., которые образуют вещество пряжи. Для того чтобы произвести 100 ф. пряжи, потребительную стоимость 15 ф. хлопка прихо­дится превращать в пыль. Следовательно, гибель этого хлопка есть условие производства пряжи. Именно поэтому он и пере­дает свою стоимость пряже. Это относится ко всем отходам процесса труда, по крайней мере постольку, поскольку эти отходы не образуют опять новых средств производства, а по­тому не образуют вновь самостоятельных потребительных стои­мостей. Так, на больших машиностроительных фабриках Манчестера можно видеть горы отходов железа в виде стружки, получившейся при работе циклопических машин; вечером эти отходы в огромных повозках переправляются с фабрики на железоделательный завод, откуда на другой день опять воз­вращаются на фабрику в виде массивного железа. (216)

 Лишь постольку, поскольку средства производства во, время процесса труда утрачивают стоимость, существовавшую в форме старых потребительных стоимостей этих средств производства, они переносят стоимость на новую  форму продукта. Максимум потери стоимости, которую они могут претерпеть в процессе труда, очевидно ограничен той первоначальной величиной стои­мости, с которой они вступают в процесс труда, или рабочим временем, необходимым для их собственного производства. Поэтому средства производства никогда не могут присоединить к продукту стоимость большую, чем та, которой они обладают независимо от обслуживаемого ими процесса труда. Как бы полезен ни был известный материал труда, известная машина, известное средство производства, все же, если они стоят 150 ф. ст., скажем 500 рабочих дней, они никогда не присоеди­нят более 150 ф. ст. к тому продукту, для создания которого они служат. Их стоимость определяется не тем процессом труда, в который они входят как средство производства, а тем процес­сом труда, из которого они выходят как продукт. В процессе труда они служат только как потребительная стоимость, как вещь с полезными свойствами, и потому они не передавали бы продукту никакой стоимости, если бы не обладали стоимостью до своего вступления в процесс[22].

В то время как производительный труд превращает сред­ства производства в элементы образования нового продукта, с их стоимостью совершается своего рода переселение души. Из потребленного тела она переселяется во вновь сформированное (217)

 тело. Но это переселение души совершается как бы за спиной действительного труда. Рабочий не может присоединять нового труда, следовательно не может создавать новую стоимость, не сохраняя старых стоимостей, потому что он должен присо­единять труд каждый раз в определенной полезной форме, а присоединять его в полезной форме он не может, не превращая продуктов в средства производства нового продукта и не перенося тем самым их стоимости на новый продукт. Следовательно, сохранять стоимость посредством присоединения стоимости это есть природный дар проявляющейся в действии рабочей силы — живого труда, дар природы, который ничего не стоит рабочему, но много приносит капиталисту, именно обеспечивает ему сохранение наличной капитальной стоимости*. Пока дело идет успешно, капиталист слишком сильно погружен в извлечение прибыли, чтобы замечать этот бесплатный дар труда. Насиль­ственные перерывы процесса труда, кризисы, делают его для капиталиста заметным до осязательности[23].

*«Из всех орудий фермерского производства человеческий труд... есть такое, от которого фермер больше всего может ожидать возвращения своего капитала. Дру­гие два — рабочий скот и... телеги, плуги, лопаты и т. д. — вообще ничто без со­единения с известным количеством первого» (Edmund Burke. «Thoughts and Details on Scarcity, originally presented to the Rt. Hon. W. Pitt in the Month of November 1795», edit. London, 1800, p. 10).

 

В средствах производства вообще потребляется их потре­бительная стоимость, путем потребления которой труд создает продукты. Стоимость их в действительности не потребляется[24], а потому не может быть и воспроизведена. Она сохраняется, но не потому, что с ней самой совершается какая-то операция в процессе труда, а потому, что та потребительная стоимость, в которой она первоначально существовала, хотя и исчезает, но исчезает лишь в другой потребительной стоимости. Поэтому стоимость средств производства опять появляется в стоимости (218)

  продукта, но, строго говоря, не воспроизводится. Производится, новая потребительная стоимость, в которой вновь появляется старая меновая стоимость[25].

 Иначе обстоит дело с субъективным фактором процесса труда, с проявляющейся в действии рабочей силой. В то время как труд благодаря своей целесообразной форме переносит стоимость средств производства на продукты и тем самым  сохраняет ее,  каждый момент его движения создает добавочную стоимость, новую стоимость. Предположим, что процесс производства об­рывается на том пункте, когда рабочий произвел эквивалент стоимости своей собственной рабочей силы, когда он, например, шестичасовым трудом присоединил стоимость в 3 шиллинга. Эта стоимость образует избыток стоимости продукта над теми элементами последней, которые своим происхождением обя­заны стоимости средств производства. Это — единственная но­вая стоимость, возникшая в этом процессе, единственная часть стоимости продукта, произведенная самим этим процессом. Конечно, она просто возмещает те деньги, которые были аван­сированы капиталистом при купле рабочей силы и израсхо­дованы самим рабочим на жизненные средства. По отношению к этим израсходованным 3 шилл. новая стоимость в 3 шилл. выступает как просто воспроизводство первых. Но она дей­ствительно воспроизведена, а не только по видимости, как стоимость средств производства. Возмещение одной стоимости другой опосредствовано здесь созданием новой стоимости. Однако мы уже знаем,  что процесс труда продолжается за те пределы, в которых воспроизводится и присоединяется к предмету труда  просто эквивалент стоимости рабочей силы. Вместо 6 часов, которых для этого было бы достаточно, процесс продолжается, например, 12 часов. Следовательно, действием рабочей силы не только воспроизводится ее собственная (219)

 

 

стоимость, но и производится кроме того избыток стоимости. Эта прибавочная стоимость образует избыток стоимости продукта над стоимостью элементов, потребленных для образования про­дукта, т. е. над стоимостью средств производства и рабочей силы.

Изобразив те различные роли, которые различные факторы процесса труда играют в образовании стоимости продукта, мы тем самым охарактеризовали функции различных составных ча­стей капитала в процессе его собственного возрастания. Избыток всей стоимости продукта над суммой стоимости эле­ментов, участвующих в его образовании, есть избыток воз­росшего в своей стоимости капитала над первоначально авансированной капитальной стоимостью. Средства производ­ства, с одной стороны, рабочая сила — с другой, представляют собой лишь различные формы существования, которые приняла первоначальная капитальная стоимость в результате совлече­ния с себя денежной формы и своего превращения в факторы процесса труда.

Итак, та часть капитала, которая превращается в средства производства, т. е. в сырой материал, вспомогательный материалы и средства труда, в процессе производства не изменяет величины своей стоимости. Поэтому я называю ее постоянной частью капитала, или, короче, постоянным капиталом.

Напротив, та часть капитала, которая превращена в рабочую силу, в процессе производства изменяет свою стоимость. Она воспроизводит свой собственный эквивалент и сверх того избыток, прибавочную стоимость, которая, в свою очередь, может изменяться, быть больше или меньше. Из постоянной величины эта часть капитала непрерывно превращается в пе­ременную Поэтому я называю ее переменной частью капитала. или, короче, переменным капиталом. Те самые составные части капитала, которые с точки зрения процесса труда  различаются как объективные и субъективные факторы,  как средства произ­водства и рабочая сила. с точки зрения процесса увеличения стоимости различаются как постоянный капитал и  переменный капитал.

 Понятие постоянного капитала отнюдь не исключает рево­люции в стоимости его составных частей. Предположим, что фунт хлопка стоит сегодня 6 пенсов и что завтра вследствие неурожая хлопка цена его повышается до 1 шиллинга. Преж­ний хлопок, который продолжают обрабатывать, куплен по стоимости в 6 пенсов, но присоединяет теперь к стоимости про­дукта часть в 1 шиллинг. А уже перепряденный хлопок, быть может уже обращающийся на рынке в виде пряжи, присоеди­ (220)

няет к продукту величину тоже вдвое большую, чем его перво­начальная стоимость. Однако мы видим, что эти изменения стои­мости не стоят ни в какой связи с возрастанием стоимости хлопка в самом процессе прядения. Если бы старый хлопок еще не всту­пил в процесс труда, его можно было бы продать теперь по 1 шилл. вместо 6 пенсов. Наоборот: чем меньшее число про­цессов труда он прошел, тем вернее такой результат. Поэтому правило спекуляции таково: при подобных революциях в стои­мости спекулировать на сыром материале в его наименее обра­ботанной форме, т. е. скорее на пряже, чем на ткани, и скорее на хлопке, чем на пряже. Изменение стоимости возникает здесь в том процессе, в котором производится хлопок, а не в том про­цессе, в котором он функционирует как средство производства и, следовательно, как постоянный капитал. Хотя стоимость товара определяется количеством содержащегося в нем труда, но само это количество определяется общественным путем. Если изменяется рабочее время, общественно необходимое для про­изводства товара, — а одно и то же количество хлопка, на­пример, при неблагоприятных условиях представляет большее количество труда, чем при благоприятных, — то это оказывает обратное действие на старый товар, который всегда играет роль только отдельного экземпляра своего рода[26], стоимость ко­торого всегда измеряется общественно необходимым трудом, стало быть, всегда измеряется трудом, необходимым при суще­ствующих в данное время общественных условиях.

Подобно стоимости сырого материала может изменяться и стоимость средств труда, машин и т. д., уже служащих в про­цессе производства, а потому и та доля стоимости, которую они передают продукту. Если, например, вследствие нового изобре­тения машины данного рода могут быть воспроизведены с мень­шей затратой труда, то старые машины более или менее обесце­ниваются и потому переносят на продукт относительно меньшую стоимость. Но и в этом случае изменение стоимости возникает вне того процесса производства, в котором машина функциони­рует как средство производства. В этом процессе она никогда не передает стоимости большей, чем та, которой она обладает независимо от этого процесса.

Подобно тому как изменение в стоимости средств производ­ства, хотя оно и оказывает свое отраженное действие уже после вступления их в процесс производства, не изменяет их характера как постоянного капитала, точно так же изменение отношения (221)

  между постоянным и переменным капиталом не затрагивает их функционального различия. Например, технические условия процесса труда могут преобразоваться настолько, что там, где раньше 10 рабочих с 10 орудиями малой стоимости обрабаты­вали сравнительно небольшое количество сырого материала, теперь 1 рабочий при помощи дорогой машины перерабатывает в сто раз большее количество сырого материала. В этом случае постоянный капитал, т. е. масса стоимости применяемых средств производства, намного возрастает, а переменная часть капитала, авансированная на рабочую силу, намного уменьшается. Однако это изменение касается только отношения между величинами постоянного и переменного капитала, или того отношения, в котором весь капитал распадается на постоянную и перемен­ную составные части, но, напротив, не затрагивает различия между постоянным и переменным капиталом. (222)

Глава седьмая. НОРМА ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ

1. СТЕПЕНЬ ЭКСПЛУАТАЦИИ РАБОЧЕЙ СИЛЫ

Порожденная авансированным капиталом К в процессе  производства прибавочная стоимость, или прирост авансированной капитальной стоимости, выступает прежде всего как  избыток стоимости продукта над суммой стоимости элементов  его производства.

 Капитал К распадается на две части: денежную сумму с, израсходованную на средства производства, и другую денежную сумму v, израсходованную на рабочую силу; с представ­ляет часть стоимости, превращенную в постоянный капитал, v — часть стоимости, превращенную в переменный капитал. Следовательно, первоначально К = с+ v, например, авансированный капитал в 500 ф. ст. == 410 ф. ст.(с) +  90 ф. ст. (v)

В конце процесса производства получается товар, стоимость которого = ( c + v) + m, , где m есть прибавочная стоимость, например,

410 ф. ст.+ 90 ф. ст.(с+v)+ 90 ф. ст. (m). Первоначальный капитал К превратился в К',  из 500 ф. ст. — в 590 фунтов стерлингов. Разность между обоими = m, прибавочной стоимости в 90. Так как стоимость элементов производства равна стоимости авансированного капитала, то в действительности простой тавтологией является утверждение, что избыток стоимости продукта над стоимостью элементов его производства равен приросту стоимости авансированного капитала, или равен произведенной прибавочной стоимости.

Однако эта тавтология требует более точного определе­ния. Со стоимостью продукта сравнивается стоимость эле­ментов производства, потребленных при его образовании. Но мы уже видели, что часть примененного постоянного капи­тала, состоящая из средств труда, передает продукту лишь часть (223)

своей стоимости, между тем как остальная часть сохраняется в прежней форме своего существования. Так как последняя часть не играет никакой роли в образовании стоимости, то мы можем здесь отвлечься от нее. Введение ее в вычисления ни­чего не изменило бы. Предположим, что с = 410 ф. ст. состоит из сырого материала на 312 ф. ст., вспомогательных материа­лов на 44 ф. ст. и изнашиваемых в процессе машин на 54 фун­та стерлингов; стоимость же действительно применяемых машин составляет 1 054 фунта стерлингов. Авансированной на производство стоимости продукта мы считаем только стои­мость в 1 054 ф. ст., которую машины утрачивает вследствие своего функционирования и потому передают продукту. Если бы мы ввели в вычисление и те 1 000 ф. ст., которые продолжают су­ществовать в своей прежней форме, — как паровая машина и т. д., — то нам пришлось бы ввести их в вычисление на обеих сторонах, на стороне авансированной стоимости и на стороне стоимости продукта^*, и мы получили бы, таким образом, со­ответственно 1 500 ф. ст. и 1 590 фунтов стерлингов. Разность, или прибавочная стоимость, по-прежнему составила бы 90 фун­тов стерлингов. Поэтому там, где из общей связи изложения не вытекает обратное, под постоянным капиталом, авансиро­ванным на производство стоимости, мы всегда подразумеваем только стоимость потребленных в производстве средств произ­водства.  

*«Если мы примем в расчет стоимость основного капитала, применяемого как часть всего авансированного капитала, то нам придется в конце года принять в расчет остаток стоимости такого капитала, как часть годовой выручки» (Malthus. «Principles of Political Economy», 2nd ed. London, 1836, p. 269).                                        

Предположив это, возвращаемся к формуле К = с+ v, которая превращается в К' == (с+ v)+ m, благодаря чему К и превращается в К'. Мы знаем, что стоимость постоянного капитала только вновь появляется в продукте. Следовательно, действительно вновь произведенная в процессе стоимость отлична от полученной из процесса всей стоимости продукта,

поэтому она равна не (с+ v)+ т, или не (410 ф. ст.+ 90 ф. ст.) (c+v)  +  90 ф. ст. (m), как кажется на первый взгляд, а v+ m, или 90 ф. ст.+ 90 ф. ст. (v+m), т. е. не 590 ф. ст., а 180 фунтов стерлин­гов. Если бы с, постоянный капитал, был = 0, другими словами — если бы существовали такие отрасли промышлен­ности, в которых капиталисту не приходится применять ника- (224)

  

ких произведенных средств производства, ни сырого материала, ни вспомогательных материалов, ни орудий труда, а приходится применять только материалы, данные природой, и рабочую силу, то на продукт не переносилось бы никакой доли постоян­ной стоимости. Этот элемент стоимости продукта, для нашего примера 410 ф. ст., отпал бы, но вновь произведенная стоимость в 180 ф. ст., заключающая в себе 90 ф. ст. прибавочной стои­мости, сохранила бы совершенно такие же размеры, как и в том случае, когда с представляло бы огромнейшую сумму стоимости.

У нас было бы К =  (0+ v) = v, и К', возросший по стоимости капитал, == v+ m, К' — К по-прежнему == m. Наоборот, если бы m было = 0, другими словами — если бы рабочая сила, стоимость которой авансируется в виде переменного капитала, производила только эквивалент, то К = с+ v и К' (стоимость продукта) = (с+ v) + 0, а потому К = К'. Авансированный капитал не возрос бы по своей стоимости.

В действительности мы уже знаем, что прибавочная стои­мость есть просто следствие того изменения стоимости, которое совершается с v, с частью капитала, превращенной в рабочую силу, что, следовательно, v+ m = v+ êv (v плюс прирост v). Но действительное изменение стоимости и отношение, в котором изменяется стоимость, затемняются тем обстоятельством, что вследствие возрастания его изменяющейся составной части возрастает и весь авансированный капитал. Раньше он был равен 500, теперь он равен 590. Следовательно, анализ процесса в его чистом виде требует, чтобы мы совершенно абстрагирова­лись от той части стоимости продукта, в которой лишь вновь появляется постоянная капитальная стоимость, т. е. чтобы мы постоянный капитал c приравняли к нулю и, таким образом, применили тот закон математики, при помощи которого она оперирует с переменными и постоянными величинами, когда постоянная величина связана с переменной только посредством сложения и вычитания.

Другое затруднение возникает из первоначальной формы переменного капитала. Так, в приведенном выше   К' = 410 ф. ст. постоянного капитала + 90 ф. ст. переменного капи­тала + 90 ф. ст. прибавочной стоимости. Однако 90 ф. ст. суть данная, следовательно постоянная, величина, и потому пред­ставляется нелепым рассматривать их как переменную величину.

Но 90 ф. ст. (v) , или 90 ф. ст. переменного капитала, в дейст­вительности являются здесь только символом того процесса, через который проходит эта стоимость. Часть капитала, (225)

авансированная на куплю рабочей силы, есть определенное количество овеществленного труда, следовательно столь же  постоянная величина  стоимости, как стоимость купленной рабочей силы. Но в самом процессе производства вместо авансированных 90 ф. ст. выступает действующая рабочая сила, вместо мерт­вого — живой труд, вместо неподвижной — текучая величина, вместо постоянной — переменная. Результатом является вос­производство v плюс прирост v. С точки зрения капиталистического производства весь этот процесс есть самодвижение превращенной в рабочую силу первоначально постоянной стоимости. Последней приписывается весь процесс и его результат. Поэтому если формула: 90 ф. ст. переменного капитала, или     увеличивающаяся стоимость. представляется чем-то  противоречивым, то она лишь выражает противоречие, имманентное  капиталистическому производству.

Приравнение постоянного капитала нулю на первый взгляд кажется странным. Между тем оно постоянно совершается в повседневной жизни. Например, если хотят вычислить при­быль Англии от хлопчатобумажной промышленности, то прежде всего вычитают цену, хлопка, уплаченную Соединенным Штатам, Индии, Египту и т. д., т. е. приравнивают нулю ту капитальную стоимость, которая просто вновь появляется в стоимости про­дукта.

Конечно, отношение прибавочной стоимости не только к той части капитала, из которой она непосредственно возни­кает и изменение стоимости которой она представляет, но и ко всему авансированному капиталу имеет свое большое эконо­мическое значение. Поэтому в третьей книге мы обстоятельно рассматриваем это отношение. Для того чтобы одну часть капитала увеличить посредством ее превращения в рабочую силу, другую часть капитала необходимо превратить в средства производства. Для того чтобы переменный капитал функциони­ровал, необходимо в известных пропорциях, соответствующих определенному техническому характеру процесса труда, аван­сировать постоянный капитал. Однако то обстоятельство, что для известного химического процесса требуются реторты и дру­гие сосуды, нисколько не препятствует тому, чтобы при анализе абстрагироваться от самой реторты. Поскольку создание стоимо­сти и изменение стоимости рассматриваются сами по себе, т. е. в чистом виде, средства производства, эти вещные образы постоян­ного капитала, доставляют только вещество, в котором должна фиксироваться текучая сила, создающая стоимость. Потому-то и не имеет никакого значения природа этого вещества, т. е. без­различно, будет ли это хлопок или железо. Не имеет значения (226)

и стоимость этого вещества. Необходимо только, чтобы его масса была достаточна для того, чтобы она могла впитать коли­чество труда, затрачиваемое во время процесса производства. Раз эта масса дана, — повысится ли ее стоимость или понизится, или же она не будет иметь никакой стоимости, как земля и море, — процесс создания стоимости и изменения стоимости нисколько не будет этим затронут[27].

Итак, прежде всего мы приравняем нулю постоянную часть капитала. Тогда авансированный капитал с+ v сводится к v, а стоимость продукта (с+ v) + m сводится к вновь произве­денной стоимости (v+ m). Если дана вновь произведенная стоимость = 180 ф. ст., в которой представлен труд, продол­жающийся на всем протяжении процесса производства, то мы должны вычесть стоимость переменного капитала = 90 ф. ст. для того, чтобы получить прибавочную стоимость = 90 ф. ст. Число 90 ф. ст. = m выражает здесь абсолютную величину произведенной прибавочной стоимости. Относительная же ее величина, т. е. пропорция, в которой возрос переменный капи­тал, определяется, очевидно, отношением прибавочной стоимости к переменному капиталу, или выражается дробью . Следо­вательно, для приведенного выше примера она выразится в  = 100 %. Это относительное возрастание переменного капитала, или относительную величину прибавочной стоимости, я называю нормой прибавочной стоимости [28].

Мы уже видели, что рабочий в продолжение  одной части процесса труда производит только стоимость своей рабочей силы, т. е. стоимость необходимых ему жизненных средств. Так как он производит при отношениях, покоящихся на обществен­ном разделении труда, то производит свои жизненные средства не непосредственно, а в форме какого-либо особенного товара, например пряжи, производит стоимость, равную стои­мости его жизненных средств или тем деньгам, на которые он покупает эти средства. Та часть его рабочего дня, которую он употребляет для этого, будет больше или меньше в зависи­мости от стоимости его средних ежедневных жизненных средств. т. е. от того среднего  рабочего времени,  которое ежедневно (227)

 

требуется для их производства. Если в стоимости ежедневных жизненных средств рабочего воплощено в среднем 6 овещест­вленных рабочих часов, то рабочему приходится работать в среднем по 6 часов в день для того, чтобы произвести эту стоимость. Если бы он работал не на капиталиста, а на самого себя, самостоятельно, ему пришлось бы, при прочих равных условиях, по-прежнему работать в среднем такую же часть суток для того, чтобы произвести стоимость своей рабочей силы и таким образом приобрести жизненные средства, необходимые для его собственного сохранения, или постоянного воспроиз­водства. Но так как в ту часть рабочего дня, в продолжение которой он производит дневную стоимость рабочей силы, ска­жем 3 шилл., он производит только эквивалент той стоимости, которая уже уплачена ему капиталистом*, т. е. просто воз­мещает вновь созданной стоимостью авансированную перемен­ную капитальную стоимость, то это производство стоимости является просто воспроизводством. Итак, ту часть рабочего дня в продолжении которого совершается это воспроизводство, я называю необходимым рабочим временем, а труд, затрачиваемый   в течение этого времени - необходимым трудом.[29]  Необходимым для рабочих, потому что он независим от общественной формы их труда.  Необходимым для капитала и капиталистического мира потому, что постоянное существование рабочего является их базисом.

*{Примечание к З изданию. Автор пользуется здесь ходячим экономическим языком. Напомним, что, как показано на стр. 137 [стр. 185 настоящего тома], «аван­сирует» в действительности не капиталист рабочего, а рабочий капиталиста, Ф. Э.}

 

Второй период процесса труда, — тот, в течение которого рабочий работает уже за пределами необходимого труда, — хотя и стоит ему труда, затраты рабочей силы, однако не обра­зует никакой стоимости для рабочего. Он образует прибавочную стоимость, которая прельщает капиталиста всей прелестью созидания из ничего. Эту часть рабочего дня я называю приба­вочным рабочим временем, а затраченный в течение ее труд — прибавочным трудом (surplus labour). Насколько важно для познания стоимости вообще рассматривать ее просто как застыв­шее рабочее время, просто как овеществленный труд, настолько же важно для познания прибавочной стоимости рассматривать ее просто как застывшее прибавочное время, просто как ове- (228)
 

ществленный прибавочный труд. Только та форма, в которой этот прибавочный труд выжимается из непосредственного производителя, из рабочего, отличает экономические формации общества, например общество, основанной на рабстве, от об­щества наемного труда[30].

Так как стоимость переменного  капитала равна стоимости купленной им рабочей силы, так как стоимость этой рабочей силы определяет  необходимую часть   рабочего дня, а приба­вочная стоимость, в свою очередь, определяется избыточной частью рабочего дня, то из этого следует: прибавочная стоимость относится к переменному капиталу, как прибавочный труд отно­сится к необходимому труду, или норма прибавочной стоимости

 ==  .  Обе части пропорции выражают одно и то же отношение в различной форме: в одном случае в форме овеществленного труда, в другом случае в форме текучего труда,      Поэтому норма прибавочной стоимости есть точное выра­жение степени эксплуатации рабочей силы капиталом, или рабочего капиталистом *.

*Примечание к 2 изданию. Являясь точным выражением степени эксплуа­тации рабочей силы, норма прибавочной стоимости, тем не менее, отнюдь не выражает абсолютную величину эксплуатации. Например, если необходимый труд = 5 часам и прибавочный труд == 5 часам, то степень эксплуатации = 100%. Величина эксплуа­тации измеряется здесь 5 часами. Если же необходимый труд = 6 часам и приба­вочный труд = 6 часам, степень эксплуатации в 100% остается без изменения, между тем как величина эксплуатации возрастает на 20% — с 5 до 6 часов.

Согласно нашему предположению, стоимость продукта была = (410 ф. ст.+ 90 ф. ст) (c+v) + 90 ф. ст.(m), авансированный капитал был == 500 фунтов стерлингов. Так как прибавочная стоимость = 90, авансированный же капитал == 500, то по обычному способу вычисления получилось бы, что норма прибавочной стоимости (которую смешивают с нормой прибыли) = 18%, — отношение, низкий уровень которого растрогал бы господина Кэри и других проповедников «гармонии». В дей­ствительности же норма прибавочной стоимости равна не ,  или (229)

,    а     ,   — следовательно не  , а =  100%, т. е.            более чем в пять раз превышает кажущуюся степень эксплуатации. Хотя в данном случае мы не знаем ни абсолютной величины рабочего дня, ни периода, в течение которого продолжается процесс труда (день, неделя и т. д.), ни, наконец, числа рабочих, которых одновременно приводит в движение переменный капитал 90 ф. ст., тем не менее норма прибавочной стоимости , так как она может быть превращена в , точно показывает соотношение между двумя составными частями рабочего дня. Оно равно 100%. Следовательно, рабочий одну половину дня работал на себя, а другую половину — на капи­талиста.

   Итак, метод исчисления нормы прибавочной стоимости, коротко говоря, таков: мы берем всю стоимость продукта и приравниваем нулю постоянную капитальную стоимость, кото­рая лишь вновь появляется в стоимости продукта. Остающаяся сумма стоимости есть единственная стоимость, действительно вновь произведенная в процессе образования товара. Если прибавочная стоимость дана, то мы, чтобы найти переменный капитал, вычитаем ее из этой вновь произведенной стоимости. Если же дан переменный капитал и мы ищем прибавочную стои­мость, то мы поступаем наоборот. Если даны и прибавочная стоимость и переменный капитал, то остается произвести лишь заключительную операцию — вычислить отношение прибавочной стоимости к переменному капиталу,  .

   Как ни прост этот метод, тем не менее представляется уме­стным дать читателю возможность освоиться посредством нескольких. примеров с лежащим в основе этого метода и непри­вычным для читателя принципом.

Прежде всего пример прядильной фабрики с 10 000 мюльных веретен, на которой прядется из американского хлопка пряжа № 32 и производится по 1 ф. на веретено в неделю. Угары со­ставляют 6%. Следовательно, еженедельно 10 600 ф. хлопка перерабатываются в 10 000 ф. пряжи и 600 ф. угаров. В апреле 1871 г. этот хлопок стоил 7 ³/₄  пенса за фунт, т. е. 10 600 ф. стоили округленно 342 фунта стерлингов. Эти 10 000 веретен, а также машины, обрабатывающие хлопок перед самым прядением, и паровая машина стоят 1 ф. ст. на веретено, следовательно 10 000 фунтов стерлингов. Ежегодный износ их составляет 10%, или 1000 ф. ст., или 20 ф. ст. в неделю. Аренда фабричного (230)

здания — 300 ф. ст., или 6 ф. ст. в неделю. Уголь (4 ф. в час на одну лошадиную силу, на 100 лошадиных (индикаторных) сил и 60 часов в неделю, включая в расчет и отопление здания) — 11 тонн в неделю, по 8 шилл. 6 пенсов тонна, стоит округленно 4 ¹/₂ ф. ст. в неделю; газ — 1 ф. ст. в неделю, масло — 4 ¹/₂ ф. ст. в неделю, следовательно все вспомогательные материалы — 10 ф. ст. в неделю. Итак, постоянная часть стоимости выра­жается в 378 ф. ст. в неделю. Заработная плата составляет 52 ф. ст. в неделю. Цена пряжи при

12¹/₄   пенса за фунт составит за 10000 фунтов 510 ф. ст.; следовательно, прибавочная стои­мость: 510 ф. ст. — 430 ф. ст. = 80 фунтам стерлингов. Постоян­ную часть капитала в 378 ф. ст. мы приравниваем нулю, так как она не принимает участия в образовании стоимости за неделю. Остается еженедельная вновь произведенная стоимость в 132 == 52 ф. ст.(v)+ 80 фунтов стерлингов(m). Таким образом, норма прибавочной стоимости =  ⁸⁰/₅₂ =  153 ¹¹/₁₃ %. При деся­тичасовом среднем рабочем дне получается: необходимый труд = 3 ³¹/₃₃    часа и прибавочный труд = 6²/₃₃  [31].

Джейкоб, предполагая цену пшеницы в 80 шилл. за квартер и средний сбор в 22 бушеля с акра, так что один акр приносит 11 ф. ст., приводит для 1815 г. следующий расчет, страдаю­щий серьезными недочетами, — поскольку в нем предварительно произведено взаимное покрытие различных статей, — но доста­точный для нашей цели:

Производство стоимости на 1 акр

Семена (пшеница) 1 ф. ст. 9 шилл.	Десятины, налоги 1 ф. ст. 1 шилл.
Удобрение................. 2 ф. ст. 10 шилл.	Рента..... 1 ф. ст. 8 шилл.
Заработная плата 3 ф. ст. 10 шилл.	Прибыль фермера и процент............. 1 ф. ст. 2 шилл.
Итого............. 7 ф. ст. 9 шилл.	Итого............ 3 ф. ст. 11 шилл.

 

Прибавочная стоимость, при том постоянном предположении, что цена продукта равна его стоимости, распределяется здесь между различными рубриками: прибыль, процент, десятины и т. д. Эти рубрики не представляют для нас интереса. Мы складываем их и получаем прибавочную стоимость в 3 ф. ст. 11 шиллингов. Те 3 ф. ст. 19 шилл., которых стоят семена (231)
 

и удобрение, мы приравниваем, как постоянную часть капитала, нулю. Остается авансированный переменный капитал в 3 ф. ст. 10 шилл., вместо которого была произведена новая стоимость в (3 ф. ст. 10 шилл.+ 3 ф. ст. 11 шиллингов). Таким образом, составляет более 100%. Рабочий более половины своего рабочего дня употребляет на производство прибавочной стоимости, которую различные лица под различ­ными предлогами распределяют между собой ^*.

*Приведенные вычисления служат только в качестве иллюстрации. При этом мы исходим из предположения, что цены равны стоимостям. В книге III мы увидим, что это равенство устанавливается не таким простым путем даже для средних цен.

2. ВЫРАЖЕНИЕ СТОИМОСТИ ПРОДУКТА В ОТНОСИТЕЛЬНЫХ ДОЛЯХ ПРОДУКТА

Возвратимся теперь к тому примеру, который показал нам, как капиталист из денег делает капитал. Необходимый труд его прядильщика составляет 6 часов, прибавочный труд — столько же, а потому степень эксплуатации рабочей силы — 100%.

Продукт двенадцатичасового рабочего дня составляет 20 ф. пряжи стоимостью в 30 шиллингов. Не менее 8/10 стоимости этой пряжи (24 шилл.) образовано лишь вновь появляющейся стоимостью потребленных средств производства (20 ф. хлопка на 20 шилл., веретена и т. д. на 4 шилл.), или состоит из по­стоянного капитала. Остальные ²/₁₀ представляют собой воз­никшую во время процесса прядения новую стоимость в 6 шилл., из которой половина возмещает авансированную дневную стои­мость рабочей силы, или переменный капитал, а другая половина образует прибавочную стоимость в 3 шиллинга. Следовательно, вся стоимость этих 20 ф. пряжи составляется следующим образом: стоимость пряжи 30 шилл. = 24 шилл.(c)+ 3 шилл.(v)+ 3 шилл.(m). Так как вся эта стоимость воплощается во всем продукте = 20 ф. пряжи, то и различные элементы стоимости можно выразить в пропорциональных долях продукта.

Если стоимость в 30 шилл. существует в виде 20 ф. пряжи, то ⁸/₁₀ этой стоимости, или ее постоянная часть в 24 шилл., заключается в ⁸/₁₀  продукта, т. е. в 16 ф. пряжи. Из них 13 ¹/₃ ф. представляют стоимость сырого материала — перепряденного хлопка на 20 шилл., а 2²/з ф. представляют стоимость потреб­ленных вспомогательных материалов и средств труда, веретен и т. д., на 4 шиллинга. (232)
 

Итак, 13 ¹/₃ ф. пряжи представляют весь хлопок, потреб­ленный на весь продукт, на 20 ф. пряжи, они представляют сырой материал всего продукта, и ничего больше. Хотя в них заключается только 13 ¹/₃ ф. хлопка стоимостью в 13 ¹/₃ шилл., но добавочная их стоимость в 6 ²/₃  шилл. образует эквивалент хлопка, потребленного на остальные 6 ²/₃  ф. пряжи. Дело обстоит так, как если бы из последних 6 ²/₃  ф. был выщипан весь хлопок и как если бы весь хлопок, потребленный на весь про­дукт, был втиснут в 13 ¹/₃ф. пряжи. Но зато в этих 13 ¹/₃ ф. пряжи теперь не содержится ни одного атома стоимости потребленных вспомогательных материалов и средств труда и ни одного атома новой стоимости, созданной в процессе прядения.

Точно так же другие 2 ²/₃ ф. пряжи, в которых заключается остаток постоянного капитала (равный 4 шилл.), не представ­ляют ничего иного, кроме стоимости вспомогательных материалов и средств труда, потребленных на весь продукт, на 20 ф. пряжи.

Поэтому ⁸/₁₀ продукта, или 16 ф. пряжи, хотя и являются, если рассматривать их телесно, как потребительную стоимость, как пряжу, созданием прядильного труда в такой же мере, как и остальные части продукта, тем не менее в данной связи они не заключают в себе прядильного труда, труда, который впитан во время самого процесса прядения. Дело обстоит так, как если бы они без прядения превратились в пряжу и как если бы их форма пряжи представляла собой чистейший обман. В самом деле, если капиталист продаст их за 24 шилл. и на последние вновь купит свои средства производства, то становится ясным, что 16 ф. пряжи — это лишь переодетые хлопок, веретена, уголь и т. д.

Наоборот, остающиеся ²/₁₀ продукта, или 4 ф. пряжи, теперь не представляют ничего иного, кроме новой стоимости в 6 шилл., произведенной во время двенадцатичасового процесса пряде­ния. Заключавшаяся в них стоимость потребленных сырых материалов и средств труда уже была выпотрошена из них и вошла в состав первых 16 ф. пряжи. Воплощенный в 20 ф. пряжи прядильный труд сконцентрирован в ²/₁₀ продукта. Дело обстоит так, как если бы прядильщик выпрял 4 ф. пряжи из воздуха или же из такого хлопка и такими веретенами, которые даны природой, появились без содействия человече­ского труда и потому не присоединяют к продукту никакой стоимости.

Из этих 4 ф. пряжи, в которых, таким образом, содержится вся стоимость, вновь произведенная во время дневного процесса прядения, одна половина представляет только стоимость, воз­мещающую стоимость потребленной рабочей силы, т. е, только (233)

переменный капитал в 3 шилл., остальные же 2 ф. пряжи — только прибавочную стоимость в 3 шиллинга.

Так как 12 рабочих часов прядильщика овеществляются в 6 шилл., то в 30 шилл. стоимости пряжи овеществлены 60 ра­бочих часов. Они существуют в 20 ф. пряжи, из которых ⁸/₁₀, или 16 ф., есть материализация истекших до начала прядения 48 ра­бочих часов, материализация именно того труда, который овеществлен в средствах производства пряжи, а ²/₁₀, или 4 ф., являются материализацией 12 рабочих часов, затраченных в самом процессе прядения.

Раньше мы видели, что стоимость пряжи равна сумме новой стоимости, созданной во время производства пряжи, плюс стоимости, уже ранее существовавшие в средствах ее производ­ства. Теперь мы видим, каким образом функционально или, в понятии различные составные части стоимости продукта могут, быть представлены в относительных долях самого продукта.     Это распадение продукта -  результата процесса  произ­водства — на количество продукта,  представляющее только труд, заключающийся в средствах производства,  или постоянную часть капитала, другое  количество, представляющее  только необходимый труд,  присоединенный в процессе произ­водства,  или  переменную часть капитала, и третье, последнее количество продукта, представляющее только прибавочный труд, присоединенный в этом самом процессе, или прибавочную стоимость, — это распадение настолько же просто, насколько и важно, как покажет дальнейшее применение его к запутанным и все еще не разрешенным проблемам.

Сейчас мы рассматривали весь продукт как: готовый результат двенадцатичасового рабочего дня. Но мы могли бы просле­дить его и в процессе его возникновения и, тем не менее, пред­ставить частичные продукты как функционально различные части продукта.

Прядильщик производит в 12 часов 20 ф. пряжи, следова­тельно в один час 1 ²/₃ ф., а в 8 часов 13 ¹/₃ ф., т. е. частичный продукт, представляющий всю стоимость хлопка, перепряден­ного в течение всего рабочего дня. Точно так же частичный продукт следующих 1 часа 36 минут = 2²/₃ ф. пряжи и по­тому представляет стоимость средств труда, потребленных в течение 12 рабочих часов. Точно так же в следующие 1 час 12 минут прядильщик производит 2 ф. пряжи = 3 шилл. — это стоимость продукта, равная всей новой стоимости, которую он создает в 6 часов необходимого труда. Наконец, в последние ⁶/₅ часа он производит опять-таки 2 ф. пряжи, стоимость которых равна прибавочной стоимости, произведенной его прибавочным (234)
трудом составляющим половину дня. Этот способ исчисления служит английскому фабриканту для домашнего обихода, и он скажет, например, что в первый 8 часов, или ²/₃ рабочего дня, он просто выручает свой хлопок и т. д. Мы видим, что формула верна, что в действительности это просто первая формула, пере­веденная с пространства, где готовые части продукта лежат одна подле другой, на время, где они следуют одна за другой. Но формула может сопровождаться и самыми варварскими пред­ставлениями, особенно в головах, которые практически заин­тересованы как в увеличении стоимости, так и в том, чтобы дать превратное теоретическое представление об этом процессе. Так, можно вообразить, что, например, наш прядильщик в первые 8 часов своего рабочего дня производит, или возмещает, стоимость хлопка, в следующие 1 час 36 минут — стоимость потребленных средств труда, в следующие 1 час 12 минут — стоимость заработной платы и только знаменитый «последний час» посвящает фабриканту, производству прибавочной стои­мости. Прядильщику приписывается, таким образом, двойное чудо: выходит, во-первых, что он производит хлопок, вере­тена, паровую машину, уголь, масло и т. д. в тот самый момент, когда он прядет с их помощью, и, во-вторых, что из одного рабочего дня данной степени интенсивности он делает пять таких дней. В нашем случае, в частности, производство сырого мате­риала и средств труда требует ²⁴/₆, т. е. 4-х двенадцатичасовых рабочих дней, и их превращение в пряжу — еще одного две­надцатичасового рабочего дня. Что жажда наживы заставляет верить в такие чудеса и что нет недостатка в доктринерах-сикофантах, которые их доказывают, — об этом говорит сле­дующий пример, приобретший историческую славу.

3. «ПОСЛЕДНИЙ ЧАС» СЕНИОРА

В одно прекрасное утро 1836 г. Нассау У. Сениор, извест­ный своими экономическими познаниями и своим прекрасным стилем, в некотором роде Клаурен среди английских экономи­стов, был вызван из Оксфорда в Манчестер, чтобы поучиться здесь политической экономии, вместо того чтобы обучать ей в Оксфорде. Фабриканты избрали его борцом против недавно изданного фабричного акта  и против агитации за десятича­совой рабочий день, которая шла еще дальше. С обычной практической проницательностью они увидали, что господин профессор «wanted a good deal of finishing» [«еще порядком нуждается в окончательной отделке»]. Поэтому они прописали ему поездку в Манчестер. Господин профессор, со своей стороны, (235)

украсил своим стилем уроки, полученные им в Манчестере у фабрикантов, и издал памфлет: «Letters on the Factory Act, as it affects the cotton manufacture». London, 1837, Здесь, между прочим, можно прочесть следующее поучение:

«При теперешнем фабричном акте ни одна фабрика, на которой ра­ботают лица моложе 18 лет, не может работать более 11¹/₂ часов в день, т. е. по 12 часов в первые 5 дней недели и 9 часов в субботу. Следующий анализ (!) показывает, что на такой фабрике вся чистая прибыль происхо­дит от последнего часа. Фабрикант затрачивает 100 000 ф. ст.: 80 000 ф. ст. на фабричные здания и машины, 20 000 ф. ст. на сырой материал и зара­ботную плату. Предполагая, что капитал оборачивается один раз в год и что валовая прибыль составляет 15%, годовой оборот товаров этой фаб­рики должен составить стоимость в 115 000 фунтов стерлингов... Каждая из 23 половин рабочего часа, составляющих рабочий день, производит ⁵/₁₁₅, или ¹/₂₃ этих 115 000 фунтов стерлингов. Из этих ²⁵/₂₃, образующих совокупность этих 115 000 ф. ст. (constituting the whole 115 000  ф. ст.), ²⁰/₂₃, т. е. 100 000 из 115000, просто возмещают капитал; ¹/₂₃, или 5 000 ф. ст. из 15 000 ф. ст., составляющих валовую прибыль. (!), возмещает износ фабрики и машин. Остающиеся ²/₂₃, т. е. два последних получаса каждого дня, производят чистую прибыль в 10%. Поэтому, если бы при неизмен­ных ценах фабрика могла работать 13 часов вместо ll¹/₂, то, при увели­чении оборотного капитала приблизительно на 2 600 ф. ст., чистая при­быль увеличилась бы более чем вдвое. С другой стороны, если бы рабочий день был сокращен на 1 час, то исчезла бы чистая прибыль, а если бы на 1¹/₂ часа, то исчезла бы и валовая прибыль»[32]

И это господин профессор называет «анализом»! Если он действительно поверил воплю фабрикантов, что рабочие боль­шую часть дня растрачивают на производство, а следовательно (236)
на воспроизводство, или возмещение, стоимости зданий, машин, хлопка, угля и т. д., то всякий анализ был излишним. Он мог просто ответить: Милостивые государи! Если вы заставите работать 10 часов вместо 11 ¹/₂, то при  прочих равных условиях ежедневное потребление хлопка, машин и т. д. сократится на 1 ¹/₂ часа. Следовательно, вы выиграете ровно столько же, сколько вы потеряли. В будущем ваши рабочие станут затра­чивать на воспроизводство, или возмещение, авансированной капитальной стоимости на 1 ¹/₂ часа меньше. А если бы Сениор не поверил им на слово и как сведущее лицо признал бы необ­ходимым особый анализ, то он должен был бы прежде всего попросить господ фабрикантов о том, чтобы в вопросе, касаю­щемся исключительно отношения чистой прибыли к величине рабочего дня, они не сваливали в одну кучу машины и фаб­ричные здания, сырой материал и труд, а соблаговолили бы выделить постоянный капитал, заключающийся в фабричных зданиях, машинах, сыром материале и т. д., на одну сторону, капитал же, авансированный на заработную плату, — на дру­гую сторону. Если бы тогда оказалось, например, что по вычис­лениям фабрикантов рабочий воспроизводит, или возмещает, заработную плату в ²/₂ рабочих часа, или в один час, то наш аналитик должен был бы продолжить:

Согласно вашим данным, рабочий в предпоследний час производит свою заработную плату, а в последний — вашу прибавочную стоимость, или чистую прибыль. Так как в равные промежутки времени он производит равные стоимости, то про­дукт предпоследнего часа имеет такую же стоимость, как и продукт последнего. Далее, рабочий производит стоимость лишь при том условии, если он затрачивает труд и количество его труда измеряется его рабочим временем. Последнее, со­гласно вашим данным, составляет 11¹/₂ часов в день. Одну часть этих 11¹/₂ часов он употребляет на производство, или на воз­мещение, своей заработной платы, другую часть на производство вашей чистой прибыли. Ничего больше он не делает в продол­жение рабочего дня. А так как, согласно вашему утверждению, его заработная плата и доставляемая им прибавочная стоимость суть равновеликие стоимости, то он, очевидно, производит свою заработную плату в 5 ³/₄ часа и вашу чистую прибыль в осталь­ные 5 ³/₄ часа. Так как, далее, стоимость продукта, произведен­ного в два часа прядения, равна сумме стоимости его заработной платы плюс ваша чистая прибыль, то эта стоимость пряжи должна измеряться 11 ¹/₂ рабочими часами: продукт предпослед­него часа 5³/₄ рабочих часа, продукт последнего часа — ditto [тоже]. Мы подходим теперь к щекотливому пункту. Итак, (237)

внимание! Предпоследний рабочий час — такой же обыкновен­ный рабочий час, как и первый. Ni plus, ni moins [He более и не менее]. Поэтому, как же может прядильщик в один рабочий час произвести стоимость пряжи, представляю­щую 5³/₄ рабочих часа? В действительности он и не совершает такого чуда. Та потребительная стоимость, которую он произ­водит в один рабочий час, есть определенное количество пряжи. Стоимость этой пряжи измеряется 5³/₄ рабочего часа, из которых 4³/₄ уже заключаются, помимо содействия с его стороны, в сред­ствах производства, в хлопке, машинах и т. д., потребленных в течение часа, а ⁴/₄, или один час, присоединены им самим. Таким образом, так как его заработная плата производится в 5³/₄ часа, а продукт, произведенный в один час прядения, точно так же содержит 5³/₄ рабочего часа, то нет решительно никакого волшебства в том, что новая стоимость, произведенная им в продолжение 5³/₄ часа прядения, равна стоимости продукта одного часа прядения. Но вы совершенно заблуждаетесь, если  думаете, будто он затрачивает хотя бы один атом своего рабочего дня на воспроизводство, или «возмещение», стоимостей хлопка, машин и т. д. Благодаря тому, что его труд делает из хлопка и веретен пряжу, благодаря тому, что он прядет, стоимость хлопка и веретен сама собой переходит на пряжу. Это — след­ствие качества его труда, а не количества. Конечно, в один час он перенесет на пряжу большую стоимость хлопка и т. д., чем в ¹/₂ часа, но лишь по той причине, что в 1 час он перепрядет хлопка больше, чем в ¹/₂  часа. Итак, вы видите: ваше утвер­ждение, что рабочий в предпоследний час производит стоимость своей заработной платы, а в последний час — чистую прибыль, означает только, что в пряже, представляющей продукт двух часов его рабочего дня, будут ли то первые или последние часы, воплощено 11 ¹/₂  рабочих часов, — ровно столько же, сколько насчитывается во всем его рабочем дне. А утверждение, что он в первые 5³/₄ часа производит свою заработную плату, а в последние 5³/₄ часа — вашу чистую прибыль, означает только, что первые 5³/₄ часа вы оплачиваете, а последние 5³/₄ часа не оплачиваете. Я говорю об оплате труда, а не об оплате рабочей силы, просто пользуясь вашим жаргоном. Теперь, господа, если вы возьмете отношение рабочего времени, которое вы оплачиваете, к тому рабочему времени, которого вы не опла­чиваете, то вы найдете, что оно равно отношению половины дня к половине дня, т. е. 100%, что, несомненно, — очень хороший процент. Не подлежит также никакому сомнению, что если вы заставите работать своих рабочих 13 часов вместо 11 ¹/₂  и излиш­ние 1 ¹/₂  часа просто присоедините к прибавочному труду, что (238)

было бы совершенно в вашем духе, то последний возрастет с 5 ³/₄ часа до 7¹/₄ часа, а потому норма прибавочной стоимости повысится с 100% до 126%. Но вы слишком безумные сан­гвиники, если вы надеетесь, что вследствие присоединения 1 ¹/₂ часов она увеличится с 100% до 200% и даже более чем до 200%, т. е. что она «более чем удвоится». С другой стороны, — сердце человека — удивительная вещь, особенно, если человек носит сердце в своем кошельке, — вы слишком мрачные пес­симисты, если вы опасаетесь, что с сокращением рабочего дня с 11 ¹/₂ до 10 ¹/₂ часов пойдет прахом вся ваша чистая прибыль. Отнюдь нет. При прочих равных условиях прибавочный труд понизится с 5 ³/₄ до 4³/₄ часа, что все еще дает весьма значитель­ную норму прибавочной стоимости, именно 82¹⁴/₂₃%.  Но ваш роковой «последний час», о котором вы рассказываете сказок больше, чем хилиасты о светопреставлении, это — «all bosh» [«совершенный вздор»]. Потеря его не отнимет у вас «чистой прибыли», а у используемых вами детей обоего пола — «чистоты душевной»*. *Если Сениор доказал, что от «последнего рабочего часа» зависит чистая прибыль фабрикантов, существование английской хлопчатобумажной промышлен­ности и положение Англии на мировом рынке, то д-р Эндрью Юр в придачу к этому доказал ^7в, в свою очередь, что если фабричных детей и подростков моложе 18 лет не запирать на полные 12 часов в теплой и чистой нравственной атмосфере фабрич­ного помещения, а «одним часом» раньше выталкивать их в неуютный и распущенный внешний мир, то праздность и порок лишат их душевной чистоты. С 1848 г. фабричные инспектора в своих полугодовых «Reports» неустанно поддразнивают фабрикантов «последним», «роковым часом». Так, г-н Хауэлл в своем фабричном отчете от 31 мая 1855 г. говорит: «Если бы следующее остроумное вычисление» (он цитирует Сениора) «было правильно, то оказалось бы, что каждая хлопчатобумажная фабрика в Соеди­ненном королевстве с 1850 г. работала себе в убыток» («Reports of the Inspectors of Factories tor the half year ending 30th April 1855», P. 19, 20). В 1848 г., когда десяти­часовой билль прошел через парламент, фабриканты сельских льнопрядилен, рас­сеянных между графствами Дороет и Сомерсет, принудили некоторых рабочих, на которых распространялось ограничение рабочего дня, принять контрпетицию, в кото­рой, между прочим, говорится: «Мы, просители-родители, полагаем, что добавочный час праздности не может иметь никакого иного результата, кроме деморализации наших детей, ибо праздность — мать всех пороков». По этому поводу фабричный отчет от 1 декабря 1848 г. замечает: «Воздух льнопрядилен, где работают дети этих добро­детельно-нежных родителей, до такой степени насыщен пылью и частицами волокон сырого материала, что чрезвычайно неприятно пробыть в прядильне хотя бы только 10 минут, так как льняная пыль, от которой нет никакого спасения, проникая в глаза, уши, нос и рот, вызывает мучительнейшее ощущение. Самый труд, вследствие безум­ной быстроты машин, требует постоянно ловкости и движения при неослабном вни­мании, и представляется несколько жестоким заставить родителей употреблять слово «леность» по адресу собственных детей, которые, за вычетом времени на еду, 10 полных часов прикованы к такой работе, в такой атмосфере... Эти дети работают дольше, чем батраки в соседних деревнях. Такие безжалостные обвинения в «праздности и пороке» следует заклеймить как чистейшее ханжество и самое бесстыдное лицеме­рие... Та часть общества, которая приблизительно двенадцать лет тому назад была поражена самоуверенностью, с которой публично и совершенно серьезно возвещали, опираясь на санкцию высокого авторитета, будто вся «чистая прибыль» фабриканта проистекает из «последнего часа» труда и потому сокращение рабочего дня на один час уничтожит всю чистую прибыль, — эта часть общества, говорим мы, едва ли поверит своим глазам, когда она увидит, что оригинальное открытие относительно благо деяний «последнего часа» с того времени усовершенствовано настолько, что оно теперь в одинаковой мере включает в себя и «мораль» и «прибыль», так что если про­должительность детского труда будет сокращена до 10 полных часов, то вместе с чис­той прибылью хозяев улетучится и нравственность детей, так как и то и другое зависит от этого последнего, этого «фатального часа» («Reports of Insp. of Fact. for 31st Oct. 1848», p. 101). Этот же фабричный отчет приводит потом образчики «морали» и «добро­детели» этих господ фабрикантов, образчики тех наверх, уловок, приманок, угроз, подделок и т. д., которые они пускали в ход для того, чтобы заставить немногих совершенно безответных рабочих подписывать петиции такого рода, а потом выдавать эти петиции перед парламентом за петиции целой отрасли промышленности, целых графств. — В высшей степени характерным для современного состояния так назы­ваемой экономической «науки» остается тот факт, что ни сам Сениор, — который, к своей чести, впоследствии энергично выступил за фабричное законодательство, — ни его первоначальные и позднейшие противники не сумели разобраться в ложных вы­водах «оригинального открытия». Они просто апеллировали к фактам и опыту. Why и wherefore [как и почему] — осталось для них тайной. (239)

Когда действительно пробьет ваш «последний часочек», вспомните оксфордского профессора. А пока до приятного свидания в лучшем мире. Addio!.. [До свидания!][33] Сигнал «по­следнего часа», открытого Сениором в 1836г., был снова подан 15 апреля 1848 г. в лондонском «Economist» Джемсом Уилсоном, одним из главных экономических мандаринов, в его полемике против закона о десятичасовом рабочем дне.

4. ПРИБАВОЧНЫЙ ПРОДУКТ

Ту часть продукта (¹/10 часть 20 ф. пряжи, или два фунта пряжи в примере из раздела 2), в которой выражается прибавоч­ная стоимость, мы называем прибавочным продуктом (surplus product, produit net). Как норма прибавочной стоимости опре­деляется отношением последней не  ко всей сумме капитала. а только к его переменной составной части так и уровень прибавочного продукта определяется отношением последнего не ко  всему остальному продукту,  а только к той части продукта,  в которой выражается необходимый  труд. Как производство прибавочной стоимости есть определяющая цель капиталисти­ческого производства, так и степень богатства измеряется не абсолютной величиной продукта, а относительной величиной прибавочного продукта [34]. (240)

 

 

Сумма необходимого труда и прибавочного труда, отрезков времени, в которые рабочий производит стоимость, возмещаю­щую его рабочую силу, и прибавочную стоимость, образует абсолютную величину его рабочего времени — рабочий день (working day). (241)

 

Глава восьмая. РАБОЧИЙ ДЕНЬ

1. ПРЕДЕЛЫ РАБОЧЕГО ДНЯ

Мы исходили из предположения, что рабочая сила поку­пается и продается по своей стоимости. Стоимость ее, как и стоимость всякого другого товара, определяется рабочим временем, необходимым для ее производства. Следовательно, если для производства жизненных средств рабочего, потреб­ляемых им в среднем ежедневно, требуется 6 часов, то в среднем он должен работать по 6 часов в день, чтобы ежедневно произ­водить свою рабочую силу, или чтобы воспроизводить стоимость, получаемую при ее продаже. Необходимая часть его рабочего дня составляет в таком случае 6 часов и является поэтому, при прочих неизменных условиях, величиной данной. Но этим еще не определяется величина самого рабочего дня.

Предположим, что линия а—————— b изображает про­должительность, или длину, необходимого рабочего времени, равную, скажем, 6 часам. Смотря по тому, будет ли продол­жен труд за пределы ab на 1, З, 6 часов и т. д. мы получим 3 различных линии:

. Рабочий день I    Pабочий день II

а______b_с,         а——————b———с,

Рабочий день III

а______b—————с,

изображающие три различных рабочих дня в 7, 9 и 12 часов. Линия bc, служащая продолжением линии ab, изображает длину прибавочного труда. Так как рабочий день == ab+ bc, или ас, то он изменяется вместе с переменной величиной bc;

Так как ab есть величина данная, то отношение bc к ab всегда может быть измерено. В рабочем дне I оно составляет 1/6, в ра­бочем

242

дне II —3/6 и в рабочем дне III — 6/6. Так как, далее, отношение

прибавочное рабочее время

——————————

необходимое рабочее время

      

определяет норму прибавочной стоимости, то последняя дана, если известно отношение этих линий. Она составляет в трех приведенных выше рабочих днях соответственно 16 ²/₃%, 50% и 100%. Наоборот, одна норма прибавочной стоимости не дала бы нам величины рабочего дня. Если бы, например, она равнялась 100%, то рабочий день мог бы продолжаться 8, 10, 12 часов и т. д. Она указывала бы на то, что две составные части рабочего дня, необходимый труд и прибавочный труд, равны по своей величине, но не показывала бы, как велика каждая из этих частей.

Итак, рабочий день есть не постоянная, а переменная вели­чина. Правда, одна из его частей определяется рабочим вре­менем, необходимым для постоянного воспроизводства самого рабочего, но его общая величина изменяется вместе с длиной, или продолжительностью, прибавочного труда. Поэтому ра­бочий день может быть определен, но сам по себе он — неопре­деленная величина[35].

Хотя, таким образом, рабочий день есть не устойчивая, а текучая величина, все же, с другой стороны, он может из­меняться лишь в известных границах. Однако минимальные пределы его не могут быть определены. Правда, если мы пред­положим, что линия bc, служащая продолжением линии ab, или прибавочный труд, == 0, то мы получим минимальную границу, а именно ту часть дня, которую рабочий необходимо должен работать для поддержания собственного существования. Но при капиталистическом способе производства необходимый труд всегда составляет лишь часть его рабочего дня, т. е. ра­бочий день никогда не может сократиться до этого минимума. Зато у рабочего дня есть максимальная граница. Он не может быть продлен за известный предел. Эта максимальная граница определяется двояко. Во-первых, физическим пределом рабочей силы. Человек может расходовать в продолжение суток, есте­ственная продолжительность которых равна 24 часам, лишь определенное количество жизненной силы. Так, лошадь может работать изо дня в день лишь по 8 часов. В продолжение одной части суток сила должна отдыхать, спать, в продолжение другой части суток человек должен удовлетворять другие физические   потребности — питаться,   мыться,   одеваться и т. д. Кроме этих чисто физических границ удлинение

243

рабочего дня наталкивается на границы морального свойства: рабочему необходимо время для удовлетворения интеллектуаль­ных и социальных потребностей, объем и количество которых определяется общим состоянием культуры. Поэтому изменения рабочего дня совершаются в пределах физических и социальных границ. Но как те, так и другие границы весьма растяжимого свойства и открывают самые широкие возможности. Так, напри­мер, мы встречаем рабочий день в 8, 10, 12, 14, 16, 18 часов, т. е. самой различной длины.

Капиталист купил рабочую силу по ее дневной стоимости. Ему принадлежит ее потребительная стоимость в течение одного рабочего дня. Он приобрел, таким образом, право заставить рабочего работать на него в продолжение одного рабочего дня. Но что такое рабочий день?[36] Во всяком случае это нечто меньшее, чем естественный день жизни. На сколько? У капи­талиста свой собственный взгляд на эту ultima Thule*

(* буквально: крайнюю Фулу; здесь это выражение употребляется в смысле: крайний предел. (Фула — островная страна, находившаяся, по представлению древ­них, на крайнем севере Европы.) Ред.)

 на необходимую границу рабочего дня. Как капиталист, он пред­ставляет собой лишь персонифицированный капитал. Его душа— душа капитала. Но у капитала одно-единственное жизненное стремление — стремление возрастать, создавать прибавочную стоимость, впитывать своей постоянной частью, средствами производства, возможно большую массу прибавочного тру­да[37]. Капитал — это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем больше живого труда он поглощает. Время, в про­должение которого рабочий работает, есть то время, в продолже­ние которого капиталист потребляет купленную им рабочую силу[38]. Если рабочий потребляет свое рабочее время на са­мого себя, то он обкрадывает капиталиста [39].

Итак, капиталист ссылается на закон товарного обмена. Как и всякий другой покупатель, он старается извлечь воз-

244

 можно большую пользу из потребительной стоимости своего товара. Но вдруг раздается голос рабочего, который до сих пор заглушался шумом и грохотом [Sturm und Drang] процесса производства.

Товар, который я тебе продал, отличается от остальной товарной черни тем, что его потребление создает стоимость, и притом большую стоимость, чем стоит он сам. Потому-то ты и купил его. То, что для тебя является возрастанием ка­питала, для меня есть излишнее расходование рабочей силы. Мы с тобой знаем на рынке лишь один закон: закон обмена товаров. Потребление товара принадлежит не продавцу, кото­рый отчуждает товар, а покупателю, который приобретает его. Поэтому тебе принадлежит потребление моей дневной рабочей силы. Но при помощи той цены, за которую я каждый день про­даю рабочую силу, я должен ежедневно воспроизводить ее, чтобы потом снова можно было ее продавать. Не говоря уже о естественном изнашивании вследствие старости и т. д., у меня должна быть возможность работать завтра при том же нор­мальном состоянии силы, здоровья и свежести, как сегодня. Ты постоянно проповедуешь мне евангелие «бережливости» и «воздержания». Хорошо. Я хочу, подобно разумному, береж­ливому хозяину; сохранить свое единственное достояние — рабочую силу и воздержаться от всякой безумной растраты ее. Я буду ежедневно приводить ее в текучее состояние, превра­щать в движение, в труд лишь в той мере, в какой это не вредит нормальной продолжительности ее существования и ее нормаль­ному развитию. Безмерным удлинением рабочего дня ты можешь в один день привести в движение большее количество моей рабочей силы, чем я мог бы восстановить в три дня. То, что ты таким образом выигрываешь на труде, я теряю на субстан­ции труда. Пользование моей рабочей силой и расхищение ее — это совершенно различные вещи. Если средний период, в про­должение которого средний рабочий может жить при разумных размерах труда,  составляет 30 лет,  то стоимость моей рабочей силы,  которую ты мне уплачиваешь изо дня в день  == 1/365* 30  или 1/10 950 всей ее стоимости. Но если ты потребляешь ее в 10 лет и уплачиваешь мне ежедневно 1/ 10 950 вместо 1/3 650 всей ее стои­мости, т. е. лишь ¹/₃  дневной ее стоимости, то ты, таким образом, крадешь у меня ежедневно ²/₃ стоимости моего товара. Ты опла­чиваешь мне однодневную рабочую силу, хотя потребляешь трехдневную. Это противно нашему договору и закону товаро­обмена. Итак, я требую рабочего дня нормальной продолжи­тельности и требую его,  взывая не к твоему сердцу,  так как

245

в денежных делах сердце молчит. Ты можешь быть образцовым гражданином, даже членом общества покровительства живот­ным и вдобавок пользоваться репутацией святости,: но у той вещи, которую ты представляешь по отношению ко мне, нет сердца в груди. Если кажется, что в ней что-то бьется, так это просто биение моего собственного сердца. Я требую нормаль­ного рабочего дня, потому что, как всякий другой продавец, я требую стоимости моего товара [40].

Мы видим, что если не считать весьма растяжимых границ рабочего дня, то природа товарного обмена сама не устанав­ливает никаких границ для рабочего дня, а следовательно и для прибавочного труда. Капиталист осуществляет свое право покупателя, когда стремится по возможности удлинить рабочий день и, если возможно, сделать два рабочих дня из одного. С другой стороны, специфическая природа продаваемого товара обусловливает предел потребления его покупателем, и рабочий осуществляет свое право продавца, когда стремится ограничить рабочий день определенной нормальной величиной. Следо­вательно, здесь получается антиномия, право противопостав­ляется праву, причем оба они в равной мере санкционируются законом товарообмена. При столкновении двух равных прав решает сила. Таким образом, в истории капиталистического производства нормирование рабочего дня выступает как борьба за пределы рабочего дня, — борьба между совокупным капита­листом, т. е. классом капиталистов, и совокупным рабочим, т. е. рабочим классом.

2. НЕУТОЛИМАЯ ЖАЖДА ПРИБАВОЧНОГО ТРУДА. ФАБРИКАНТ И БОЯРИН

Капитал не изобрел прибавочного труда. Всюду, где часть общества обладает монополией на средства производства, работник, свободный или несвободный, должен присоединять к рабочему времени, необходимому для содержания его самого, излишнее рабочее время, чтобы произвести жизненные средства для собственника средств производства[41], будет ли этим соб-

 

 

246

ственником афинский (.....) [аристократ], этрусский теократ, civis romanus [римский гражданин], норманский ба­рон, американский рабовладелец, валашский боярин, совре­менный лендлорд или капиталист[42]. Впрочем ясно, что если в какой-нибудь общественно-экономической формации пре­имущественное значение имеет не меновая стоимость, а потре­бительная стоимость продукта, то прибавочный труд ограни­чивается более или менее узким кругом потребностей, но из характера самого производства еще не вытекает безграничная потребность в прибавочном труде. Ужасным становится чрезмер­ный труд в древности в тех случаях, когда дело идет о добывании меновой стоимости в ее самостоятельной денежной форме — в производстве золота и серебра. Насильственный труд, убивающий работника, является здесь официальной формой чрезмерного труда. Достаточно почитать Диодора Сицилийского [43]. Однако это исключения для древнего мира. Но как только народы, у которых производство совершается еще в сравнительно низких формах рабского, барщинного труда и т. д., вовлекаются в ми­ровой рынок, на котором господствует капиталистический способ производства и. который преобладающим интересом делает продажу продуктов этого производства за границу, так к вар­варским ужасам рабства, крепостничества и т. д. присоеди­няется цивилизованный ужас чрезмерного труда. Поэтому труд негров в южных штатах Американского союза носил умеренно-патриархальный характер до тех пор, пока целью производства было главным образом непосредственное удовле­творение собственных потребностей. Но по мере того как экспорт хлопка становился жизненным интересом для этих штатов, чрезмерный труд негра, доходящий в отдельных случаях до потребления его жизни в течение семи лет труда, становился фактором рассчитанной и рассчитывающей системы. Тут дело шло уже не о том, чтобы выколотить из него известное количе­ство полезных продуктов. Дело заключалось в производстве самой прибавочной стоимости. То же самое происходило с барщинным трудом, например в Дунайских княжествах.

Сравнение неутолимой жажды прибавочного труда в Дунай­ских княжествах с такой же жаждой на английских фабриках представляет особенный интерес, потому что прибавочный труд при барщине обладает самостоятельной, осязательно восприни­маемой формой.

Предположим, что рабочий день состоит из 6 часов необ­ходимого труда и 6 часов прибавочного труда. В таком случае свободный рабочий доставляет капиталисту еженедельно 6*6, или 36 часов прибавочного труда. Это равносильно тому, как если бы он работал 3 дня в неделю на себя и 3 дня в неделю даром на капиталиста. Но это распадение рабочего времени незаметно. Прибавочный труд и необходимый труд сливаются вместе. Поэтому то же самое отношение я мог бы, например, выразить в таком виде, что рабочий в продолжение каждой минуты работает 30 секунд на себя и 30 секунд на капиталиста и т. д. Иначе обстоит дело с барщинным трудом. Необходимый труд, который выполняет, например, валашский крестьянин для поддержания собственного существования, пространственно отделен от его прибавочного труда на боярина. Первый труд он выполняет на своем собственном поле, второй — в господ­ском поместье. Обе части рабочего времени существуют поэтому самостоятельно, одна рядом с другой. В форме барщинного труда прибавочный труд точно отделен от необходимого труда. Это различие в форме проявления, очевидно, ничего не изме­няет в количественном отношении между прибавочным трудом и необходимым трудом. Три дня прибавочного труда в неделю остаются тремя днями труда, который не создает эквивалента для самого рабочего, будет ли этот труд называться барщин­ным или наемным трудом. Но у капиталиста неутолимая жажда прибавочного труда проявляется в стремлении к безмерному удлинению рабочего дня, у боярина же проще: в непосредствен­ной погоне за барщинными днями [44].

Барщина соединялась в Дунайских княжествах с натураль­ными рентами и прочими атрибутами крепостного состояния, но она составляла основную дань, уплачиваемую господствующему классу. Там, где это имело место, барщина редко возникала из крепостного состояния, наоборот, обыкновенно крепост­ное состояние возникало из барщины * ({*Примечание к 3 изданию. Это относится также и к Германии, в особенности к Ост-Эльбской Пруссии. В XV веке немецкий крестьянин, хотя и обязан был почти по­всюду нести известные повинности продуктами и трудом, но вообще был, по крайней мере фактически, свободным человеком. Немецкие колонисты Бранденбурга, Померании, Силезии и Восточной Пруссии и юридически признавались свободными. Победа дворянства в Крестьянской войне положила этому конец. Не только побежденные крестьяне Южной Германии снова сделались крепостными, но уже с половины XVI века свободные крестьяне Восточной Пруссии, Бранденбурга, Померании и Селезии, а вскоре и  Шлезвиг-Гольштейна были низведены до положения крепостных. (Maurer. «Geschichte der Fronhofe, der Bauernhofe und Hofverfassung in Deutschland». Bd. IV; Meitzen. "Der Boden und die landwirtschaftlichen Verhaltnisse des preussischen Hanssen. «Leibeigenschaft in Schlegwig Holstein.” Ф. Э.)

Так было в румын-

248
ских провинциях. Их первоначальный способ производства был основан на общинной собственности, но не в ее славянской или индийской формах. Часть земель самостоятельно возделы­валась членами общины как свободная частная собственность, другая часть — ager publicus [общинное поле] — обрабатыва­лась ими сообща. Продукты этого совместного труда частью служили резервным фондом на случай неурожаев и других случайностей, частью государственным фондом на покрытие военных, церковных и других общинных расходов. С течением времени военная и духовная знать вместе с общинной собствен­ностью узурпировала и связанные с нею повинности. Труд свободных крестьян на их общинной земле превратился в бар­щинный труд на похитителей общинной земли. Одновременно с этим развились крепостные отношения, однако только факти­чески, а не юридически, пока они не были узаконены всемирной «освободительницей», Россией, под предлогом отмены крепост­ного права. Кодекс барщинных работ, обнародованный русским генералом Киселевым в 1831 г., был, конечно, продиктован самими боярами. Так Россия одним ударом завоевала магнатов Дунайских княжеств и стяжала одобрительные рукоплескания либеральных кретинов всей Европы.

По «Reglement organique» ⁷⁹, как называется этот кодекс барщинных работ, каждый валашский крестьянин, помимо массы подробно перечисленных натуральных повинностей,, обязан был еще по отношению к так называемому земельному собственнику: 1) двенадцатью рабочими днями без уточнения характера работы; 2) одним днем работы в поле и 3) одним днем возки леса. Итого 14 дней в году. Однако с глубоким пониманием политической экономии рабочий день берется не в его обык­новенном смысле, а как рабочий день, необходимый для про­изводства среднего дневного продукта; средний же дневной продукт хитроумно определен таким образом, что ни один циклоп не справился бы с ним в сутки. Поэтому сам «Regle­ment» в сухих выражениях с истинно русской иронией разъяс­няет, что под 12 рабочими днями следует разуметь продукт 36 дней ручного труда; день работы в поле означает три дня и день возки леса — также три дня. Всего 42 барщинных дня. Но сюда присоединяется так называемая «Jobagie», т. е. услуги,

249

оказываемые землевладельцу в случае чрезвычайных произ­водственных надобностей. Соответственно численности ее насе­ления каждая деревня ежегодно должна выставить в порядке «Jobagie» определенный контингент рабочей силы. Этот доба­вочный барщинный труд определяется в 14 дней для каждого валашского крестьянина. Таким образом, предписанный бар­щинный труд составляет 56 рабочих дней ежегодно. Сельско­хозяйственный же год в Валахии, вследствие плохого климата, насчитывает всего 210 дней, из которых надо вычесть 40 во­скресных и праздничных дней и в среднем 30 непогожих дней, итого 70 дней. Таким образом, остается 140 рабочих дней. Отношение барщинного труда к необходимому труду — 56/84, или 66 ²/₃ процента, выражает гораздо меньшую норму прибавочной стоимости, чем та, которая характеризует труд английского сельскохозяйственного или фабричного рабочего. Однако это лишь законом установленный барщинный труд. A «Reglement organique» с еще большим «либерализмом», чем английское фабричное законодательство, дает возможность обходить соб­ственные предписания. После того как из 12 дней было сделано 56, номинальная дневная выработка в каждый из 56 барщинных дней определяется таким образом, что не обойтись без надбавки на следующие дни. Например, в один день должен быть пропо­лот земельный участок такого размера, что на производство этой операции, особенно на кукурузном поле, требуется в дей­ствительности вдвое больше времени. Установленное зако­ном дневное задание по отдельным видам сельскохозяйственных работ может быть так истолковано, что начало дня придется на май, а конец — на октябрь. Для Молдавии постановления еще суровее.

«Двенадцать барщинных дней по «Reglement organique», — воскли­цает один упоенный победой боярин, — составляют 365 дней в году!» [45].

Если «Reglement organique» Дунайских княжеств был положительным выражением неутолимой жажды прибавочного труда, которая узаконивается каждым параграфом, то англий­ские фабричные акты являются отрицательным выражением все той же жажды. Эти законы обуздывают стремления капи­тала к безграничному высасыванию рабочей силы, устанавли­вая принудительное ограничение рабочего дня государством, и притом государством, в котором господствуют капиталист и лендлорд. Не говоря уже о нарастающем рабочем движении, с каждым днем все более грозном» ограничение фабричного

250

труда было продиктовано той же самой необходимостью, кото­рая заставила выливать гуано на английские поля. То же слепое хищничество, которое в одном случае истощало землиц в другом случае в корне подрывало жизненную силу нации. Периоди­чески повторявшиеся эпидемии говорили здесь так же убеди­тельно, как уменьшение роста солдат в Германии и во Фран­ции [46].

Действующий теперь (1867) фабричный акт 1850 г. уста­навливает средненедельный рабочий день в 10 часов, именно в течение первых 5 дней недели по 12 часов, с 6 часов утра до 6 часов вечера, — причем из этого времени 1/2 часа полагается по закону на завтрак и 1 час на обед, так что остается 10 1/2 рабочих часов, — ив субботу 8 часов, от 6 часов утра до 2 часов пополудни, из которых 1/2 часа полагается на завтрак. Остается 60 рабочих часов, по 10 1/2 для первых пяти дней недели, 7^l/2 — для последнего дня недели[47]. Введены особые контролеры, наблюдающие за исполнением этого закона, непосредственно подчиненные министерству внутренних дел фабричные инспектора, отчеты которых публикуются парламентом каждое полу­годие. Они дают, таким образом, постоянные и официальные статистические данные относительно капиталистической жажды прибавочного труда. 

Послушаем же на минуту фабричных инспекторов[48].

«Фабрикант, прибегающий к обману, начинает работу на четверть часа — иногда больше, иногда меньше, чем на четверть часа, — раньше 6 часов утра и заканчивает ее на четверть часа — иногда больше, иногда меньше — позже 6 часов вечера. Он отнимает по 5 минут от начала и конца получаса, определенного на завтрак, и урывает по 10 минут в начале и в конце часа, определенного на обед. В субботу работа заканчивается у него на четверть часа — иногда больше, иногда меньше, чем на четверть часа, — позже двух часов пополудни. Таким образом он выигрывает:

До 6 часов утра............................15 минут

После 6 часов вечера................. 15   »

На времени для завтрака............ 10  «                            Итого за 5 дней:

На обеденном времени..............20  »                              300 минут.

60 минут

 

По субботам:

До 6 часов утра......................... 15 минут

На времени для завтрака.........10  »                  Итого 40 минут

После 2 часов пополудни........... 15   »  

Это составляет 5 часов 40 минут в неделю, что, умноженное ва 50 ра­бочих недель, за вычетом 2 недель на праздники и случайные перерывы работы, дает 27 рабочих дней»[49].

«Если рабочий день ежедневно удлиняется на 5 минут, то это соста­вит 21/2 рабочих дня в год»[50]. «Лишний час в день, добываемый таким путем, что кусочек времени урывается то тут, то там, делает из 12 месяцев в году 13»[51].

Кризисы, во время которых производство прерывается и работа совершается лишь «неполное время»» лишь по нескольку дней в неделю, конечно, ничего не изменяют в стремлении к удлинению рабочего дня. Чем больше сократились дела, тем больше должна быть выручка с каждого дела. Чем меньше времени может продолжаться работа, тем продолжительнее должно быть прибавочное рабочее время. Вот что сообщают фабричные инспектора о периоде кризиса 1857—1858 годов.

«Может показаться непоследовательностью самая возможность чрез­мерного труда в такое время, когда торговля идет так плохо, но плохое ее состояние подталкивает беззастенчивых людей к нарушениям закона;

252

они обеспечивают себе таким образом добавочную прибыль...» «В то са­мое время», — говорит Леонард Хорнер, — «когда 122 фабрики моего округа совсем прекратили свое существование, 143 бездействуют, а все остальные работают неполное время, по-прежнему совершаются наруше­ния установленного законом рабочего времени»[52]. «Хотя», — говорит г-н Хауэлл, — «большинство фабрик работает вследствие плохого поло­жения дел лишь половинное время, я по-прежнему получаю все такое же количество жалоб на то, что ежедневно урывается (snatched) у рабочих 1/2 или 3/4 часа путем посягательства на то время, которое предназначено законом на еду и отдых»[53].

То же самое явление повторяется в меньшем масштабе во время ужасного хлопкового кризиса с 1861 по 1865 год [54].

«Если мы застаем рабочих за работой в обеденное или какое-нибудь другое не предусмотренное для работы время, то нам иногда говорят в оправдание, будто они ни за что не хотят уйти с фабрики, так что тре­буется принуждение, чтобы заставить их прекратить работу» (чистку ма­шин и т. д.), «особенно вечером в субботу. Но если «руки» остаются на фабрике после остановки машин, так это происходит лишь потому, что между 6 часами утра и 6 часами вечера, в установленные законом рабо­чие часы, им не отводится времени для исполнения таких работ»[55].

«Добавочная прибыль, получаемая от перерабатывания сверх уста­новленного законом времени, представляет для многих фабрикантов слишком большой соблазн, чтобы можно было ему противостоять. Они полагаются на то, что их не поймают, в рассчитывают, что, если это даже и будет обнаружено, незначительность денежных штрафов и судебных из­держек обеспечат им все-таки прибыльный баланс»[56]. «В тех случаях, когда добавочное время выигрывается путем присоединяющихся друг
к другу мелких краж («a multiplication of small thefts»), совершаемых в течение дня, инспектора сталкиваются с почти непреодолимыми труд­ностями, когда они хотят представить доказательства нарушения за­кона»[57].

Эти «мелкие кражи», совершаемые капиталом за счет вре­мени на еду и времени отдыха рабочих, фабричные инспектора называют «petty pilferings of minutes», кражей минут [58], «snat­ching a few minutes», урыванием минут[59]  или, по техническому выражению рабочих, «nibbling and cribbling at meal times» [«выдиранием и выскребанием из времени, отведенного на еду»][60]

Мы видим, что в этой атмосфере образование прибавочной стоимости посредством прибавочного труда не составляет тайны.

«Если бы вы разрешили, — сказал как-то один весьма почтенный фабрикант, — заставлять рабочих работать ежедневно всего на 10 минут больше положенного времени, вы клали бы мне в карман по 1 000 ф. ст. в год»[61]. «Атомы времени суть элементы прибыли» [62].

Нет ничего характернее в этом отношении, как обозначение словами «full times» [«полное время»] рабочих, работающих полное время, и «half times» [«половина времени»] — детей до 13-летнего возраста» которым дозволяется работать лишь по 6 часов [63]. Рабочий здесь не что иное, как персонифици­рованное рабочее время. Все индивидуальные различия сво­дятся к различию между «Vollzeitler» [«рабочий, работающий полное время»] и «Halbzeitler» [«рабочий, работающий половину времени»].

3. ОТРАСЛИ АНГЛИЙСКОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ БЕЗ УСТАНОВЛЕННЫХ ЗАКОНОМ ГРАНИЦ ЭКСПЛУАТАЦИИ

До сих пор мы наблюдали стремление к удлинению рабочего дня, поистине волчью жадность к прибавочному труду, в такой области, в которой непомерные злоупотребления, не превзой­денные даже,  как говорит один буржуазный английский эко-

254

номист, жестокостями испанцев по отношению к краснокожим Америки [64], вызвали, наконец, необходимость наложить на капитал узду законодательного регулирования. Приглядимся теперь к некоторым отраслям производства, где высасывание рабочей силы или и сейчас еще нисколько не стеснено, или до самого последнего времени ничем не было стеснено.

«Г-н Бротон, мировой судья графства, заявил как председатель ми­тинга, состоявшегося в ноттингемском городском доме 14 января 1860 г., что среди той'части городского населения, которая занята в кружевном производстве, царят такие нищета и лишения, которых не знает осталь­ной .цивилизованный мир... В 2, 3, 4 часа утра 9—10-летних детей отры­вают от их грязных постелей и принуждают за одно-жалкое пропитание работать до 10, 11, 12 часов ночи, в результате чего конечности их отка­зываются служить, тело сохнет, черты лица приобретают тупое выраже­ние, и все существо цепенеет в немой неподвижности, один вид которой приводит в ужас. Мы не удивлены, что г-н Маллетт и другие фабриканты выступили с протестом против каких бы то ни было прений... Система, подобная той, которую описал его преподобие Монтегю Валпи, это — система неограниченного рабства, рабства в социальном, физическом, мо­ральном и интеллектуальном отношениях... Что сказать о городе, созы­вающем публичный митинг с целью ходатайствовать о том, чтобы рабочее время мужчин было ограничено 18 часами в сутки!.. Мы изливаемся в де-кламациях против виргинских и Каролинских плантаторов. Но разве их торговля неграми со всеми ужасами кнута и торга человеческим мясом отвратительнее, чем это медленное человекоубийство, которое совер­шается изо дня в день для того, чтобы к выгоде капиталистов фабрикова­лись вуали и воротнички?» [65].

Гончарное производство (Pottery) Стаффордшира в течение последних 22 лет послужило предметом трех парламентских обследований. Результаты этих обследований изложены в отчете г-на Скривена, представленном в 1841 г. Комиссии по обследо­ванию условий детского труда, в отчете д-ра Гринхау за 1860 г.,. опубликованном по распоряжению медицинского инспектора Тайного совета («Public Health, 3rd Report», I, 102—113), и, наконец, в отчете г-на Лонджа за 1863 г. в «First Report of the Children's Employment Commission» от 13 июня 1863 года. Для моей задачи достаточно извлечь из отчетов 1860 и 1863 гг. некоторые свидетельские показания самих подвергавшихся эксплуатации детей. По тому, каково положение детей, можно сделать заключение о положении взрослых, особенно девушек

и женщин, да еще в такой отрасли промышленности, в сравне­нии с которой бумагопрядение и т. п. кажется весьма приятным и здоровым занятием [66].

Уильям Вуд; девяти лет, «начал работать, когда ему было 7 лет и 10 месяцев». Сначала он «ran moulds» (относил в сушильню изготовленный товар в формах и затем приносил обратно пустые формы). Он приходит ежедневно в 6 часов утра и кончает приб­лизительно в 9 часов вечера. «Я всю неделю работаю ежедневно до 9 часов вечера. Так было, например, в продолжение послед­них 7—8 недель». Итак, пятнадцать часов труда для семилет­него ребенка! Дж. Марри, двенадцатилетний мальчик, пока-вывает:

«I run moulds and turn jigger» («я [отношу формы и] верчу колесо»). «Я прихожу в 6 часов, иногда в 4 часа утра. Я работал всю последнюю ночь до 6 часов сегодняшнего утра. Я не ложился с предпоследней иочн. Кроме меня работало 8 или 9 других мальчиков всю последнюю ночь на­пролет. За исключением одного, все опять пришли сегодня утром. Я по­лучаю 3 шилл. 6 пенсов в неделю (1 талер 5 грошей). Мне ничего не при­бавляют, когда я работаю без перерыва всю ночь. На последней неделе я проработал две ночи». Фернихаф, десятилетний мальчик: «Я не всегда получаю полный час на обед, часто — всего полчаса, так бывает каждый четверг, пятницу и субботу» [67].

По заявлению д-ра Гринхау, продолжительность жизни в гончарных округах Сток-он-Трент и Вулстантон чрезвычайно мала. Несмотря на то, что из мужского населения старше 20-летнего возраста гончарным производством занято в округе Сток всего 36,6%, а в Вулстантоне всего 30,4%, на гончаров в первом округе приходится более половины, а во втором около 2/5 общего числа смертных случаев от грудных болезней среди мужчин данного возраста. Д-р Бутройд, врач, практикующий в Хенлид заявляет:

«Каждое последующее поколение гончаров отличается меньшим ро­стом в более слабым здоровьем, чем предыдущее».

Точно так же другой врач,  г-н Мак-Бин, говорит:

«С того времени как я начал практиковать среди гончаров, — это было 25 лет тому назад, — бросающееся в глаза вырождение этого класса находит себе выражение в прогрессирующем уменьшении роста и веса».

Показания эти взяты из отчета 1860 г. д-ра Гринхау [68].

256

Из отчета членов комиссии 1863 г. мы заимствуем следующее. Д-р Дж. Т. Арледж, главный врач больницы Северного Стаф­фордшира, говорит:

«Как класс, гончары, мужчины и женщины, представляют... вырождающееся население как в физическом, так и в моральном отношении. Они обыкновенно низкорослы, плохо сложены и часто страдают искривле­нием грудной клетки. Они стареют преждевременно и недолго живут; флегматичные и малокровные, они обнаруживают слабость своего сложе­ния упорными приступами диспепсии, нарушениями функций печени и почек и ревматизмом. Но главным образом они подвержены грудным за­болеваниям: воспалению легких, туберкулезу, бронхиту и астме. Одна из форм астмы свойственна исключительно их профессии и известна под названием астмы горшечников, или чахотки горшечников. Золотухой — болезнью, которая поражает железы, кости и другие части тела, — стра­дает более двух третей гончаров. Если вырождение (degenerescence) насе­ления этого округа не достигает еще больших размеров, та это объясняется исключительно притоком новых элементов из соседних местностей и бра­ками с более здоровым населением».

Г-н Чарлз Парсонс,  в недавнем прошлом хирург той же больницы, сообщает в одном письме члену комиссии Лонджу, между прочим, следующее:

«Я могу говорить только на основании личных наблюдений, а не ста­тистических данных, но я могу вас уверить, что во мне снова и снова закипало негодование при виде этих несчастных детей, здоровье которых приносится в жертву алчности их родителей и работодателей».

Он перечисляет причины заболеваний среди гончаров и в заключение называет самую главную — «long hours» («долгие рабочие часы»). Отчет комиссии выражает надежду, что

«мануфактура, занимающая такое выдающееся положение в глазах всего мира, не будет более мириться с тем позорным фактом, что ее выдающиеся успехи сопровождаются физическим вырождением, разно­образными телесными страданиями и преждевременной смертью рабочих, благодаря труду и искусству которых достигнуты столь крупные резуль­таты»[69],

Сказанное здесь о гончарном производстве Англии относится и к гончарному производству Шотландии [70].

Спичечная мануфактура ведет свое начало с 1833 г.д со вре­мени изобретения способа прикреплять фосфор к спичке. С 1845 г. она стала быстро развиваться в Англии и из густо населенных частей Лондона распространилась на Манчестер, Бирмингем, Ливерпуль, Бристоль, Норидж, Ньюкасл, Глазго; вместе с тем быстро распространилась и спазма жевательных мышц, которую один венский врач еще в 1845 г. определил как специфическую болезнь рабочих,  занятых в спичечном

257

производстве. Половина рабочих — дети моложе 13-летнего возраста и подростки моложе 18 лет. Эта мануфактура настолько известна своим вредным влиянием на здоровье рабочих и отвра­тительными условиями, что только самая несчастная часть рабочего класса — полуголодные вдовы и т. д. — поставляет для нее детей, «оборванных, чуть не умирающих с голоду,. совершенно заброшенных, лишенных всякого воспитания де­тей»[71]. Из тех свидетелей, которых выслушал член комиссии Уайт (1863 г.), 270 не достигли 18-летнего возраста, 40 были моложе 10 лет, 10 были всего 8 лет и 5 всего 6 лет от роду. Рабочий день, продолжительность которого колеблется между 12—14 и 15 часами, ночной труд, нерегулярное питание, по большей части в помещении самих мастерских, отравленных фосфором. Данте нашел бы, что все самые ужасные картины ада, нарисованные его фантазией, превзойдены в этой отрасли мануфактуры.

На фабрике обоев более грубые сорта печатаются маши­нами, более тонкие — ручным способом (block printing). Наи­большее оживление производства приходится на время от начала октября и до конца апреля. В этот период работа часто про­должается, и притом почти без перерыва, от 6 часов утра до 10 часов вечера и позднее, до глубокой ночи.

Дж. Лич показывает: «Прошлой зимой» (1862 г.) «из 19 девушек 6 отсутствовали, заболев от чрезмерного труда. Чтобы не дать им заснуть, я должен постоянно кричать на них». У. Даффи: «Часто от усталости дети не могли держать глаза, открытыми; в сущности частенько и нам самим это едва удавалось». Дж. Лайтборн: «Мне 13 лет... Прошлую зиму мы работали до 9 часов вечера, а позапрошлую до 10 часов. Прошлой зимой я кричал почти каждый вечер от боли в ногах, на которых образовались язвы». Дж. Аспден: «Когда моему мальчугану было 7 лет, я ежедневно носил его на спине туда и обратно по снегу, и он работал обыкновенно по 16 часов!.. Часто я становился на колени, чтобы накормить его, пока он стоял у машины, так как он не имел права ни уйти от нее, ни остано­вить ее». Смит, компаньон и управляющий одной манчестерской фабрики: «Мы» (он разумеет те «руки», которые на «нас» работают) «работаем без перерыва на еду, и, таким образом, 10 1/2-часовой рабочий день заканчи­вается в 4  1/2 часа вечера, а все дальнейшее представляет собой сверхуроч­ное время»[72]. (Интересно было бы знать, неужели же и г-н Смит ни разу

не ест в продолжение 10 1/2 часов?) «Мы» (все тот же Смит) «редко оканчи­ваем ранее 6 часов вечера» (он разумеет: оканчиваем потребление «наших» живых машин, представляющих рабочую силу), «так что мы» (iterum Crispinus*)

(*- манере  говорить о себе во множественном числе, как принято у коронованных особ. Ред.)

 «в действительности работаем сверхурочное время круглый год... Дети и взрослые» (152 ребенка и подростка моложе 18 лет и 140 взрос­лых) «одинаково работали в продолжение 18 месяцев в среднем самое мень­шее по 7 дней и 5 часов в неделю, или по 78 1/2 часов. Для 6 недель, закон­чившихся 2 мая этого года» (1863 г.), «средняя цифра была выше — 8 дней, или 84 часов в неделю!»

 

И все-таки этот самый г-н Смит, столь расположенный к pluralis majestatis, с улыбкой прибавляет: «машинный труд легок». А фабриканты, применяющие block printing, говорят: «Ручной труд здоровее машинного». В общем господа фабри­канты с негодованием высказываются против предложения: «останавливать машины, по крайней мере, во время еды». Вот что говорит по этому поводу г-н Отли, директор фабрики обоев в Боро (в Лондоне):

«Закон, который разрешил бы нам рабочий день продолжительностью от 6 часов утра до 9 часов вечера, был бы для нас (!) весьма желателен, но предписываемый фабричным актом рабочий день продолжительностью от 6 часов утра до б часов вечера нам (1) не годится... Мы останавливаем машины на время обеда» (какое великодушие!). «Эта остановка не причи­няет сколько-нибудь серьезной потери в бумаге и краске». «Но», — с со­чувствием добавляет он, — «я прекрасно понимаю, что потеря, связанная с этим, не доставляет особенного удовольствия».

Отчет комиссии наивно полагает, что боязнь некоторых «ведущих фирм» лишиться времени, т. е. времени, в тече­ние которого присваивается чужой труд, и таким образом «лишиться прибыли», не является еще достаточным основанием для того, чтобы дети, не достигшие 13-летнего возраста, и под­ростки моложе 18 лет «лишались пищи» в продолжение 12— 16 часов или чтобы они снабжались пищей так же, как средства труда снабжаются вспомогательными материалами: машина — водой и углем, шерсть — мылом, колеса — маслом и т. д., т. е. во время самого процесса производства[73].

Ни в одной отрасли промышленности Англии (мы оставляем в стороне машинную выпечку хлеба, еще только начинающую прокладывать себе дорогу) не сохранилось такого древнего и, — в чем можно убедиться, читая поэтов Римской империи, — даже дохристианского способа производства, как в хлебопечении. Но капитал, как уже отмечено раньше, первоначально равноду­шен к техническому характеру того процесса труда, которым он  овладевает. Он берет его сначала таким, каким застает.

259

Невероятная фальсификация хлеба, в особенности в Лондоне, была впервые разоблачена комитетом палаты общий по вопросу «о фальсификации пищевых продуктов» (1855— 1856 гг.) и работой д-ра Хасселла «Adulteration detected» [74]. Следствием этих разоблачений явился закон 6 августа 1860 г. «for preventing the adulteration of articles of food and drink» («для предотвращения фальсификации предметов питания и напитков»], закон, не оказавший никакого влияния, так как он соблюдает, конечно, высшую степень деликатности по отноше­нию к каждому фритредеру, который намерен при помощи купли и продажи фальсифицированных товаров «to turn an honest penny» [«добыть честную копейку»! [75]. Сам комитет в доста­точно наивной форме выразил свое убеждение, что свобода тор­говли в сущности означает торговлю фальсифицированными илид по остроумному выражению англичан, «софистицированными продуктами». И в самом деле, такого рода «софистика» умеет лучше Протагора делать из белого черное и из черного белое и лучше элеатов демонстрировать ad oculos [воочию) полную иллюзорность всего реального [76].

Во всяком случае комитет обратил внимание публики на ее «хлеб насущный», а тем самым и на хлебопечение. В то же время на публичных митингах и в петициях, обращенных к пар­ламенту, раздались жалобы лондонских пекарей-подмастерьев на чрезмерный труд и т. д. Эти жалобы звучали так настоя­тельно, что г-н X. С. Трименхир, бывший также членом не­однократно упоминавшейся комиссии 1863 г., был назначен ко­ролевским следственным комиссаром. Его отчет[77] вместе с свидетельскими показаниями взволновал публику — не сердце

 

 

ее,  а желудок. Правда; начитанному в библии англичанину было хорошо известно,  что призвание человека, если только он милостью божьей не капиталист, не лендлорд и не обладатель синекуры, заключается в том; чтобы в поте лица своего есть хлеб свой, но он не знал того, что он должен ежедневно съедать в своем хлебе некоторое количество человеческого пота с при­месью гноя, паутины, мертвых тараканов и гнилых немецких дрожжей» не говоря уже о квасцах, песке и других не менее приятных минеральных примесях. Поэтому, невзирая на ее святейшество «свободу торговли», «свободное» до того времени пекарное производство подчинили надзору государственных инспекторов (в конце парламентской сессии 1863 г.), причем тот же парламентский акт воспретил пекарям-подмастерьям моложе 18 лет работать между 9 часами вечера и 5 часами утра. Последний пункт красноречивее, чем целые тома, говорит о чрез­мерном труде в этой отрасли промышленности,  от которой веет такой патриархальностью.

«Работа  лондонского  пекаря-подмастерья начинается обыкно­венно в 11 часов ночи. В это время он делает тесто, — чрезвычайно уто­мительная процедура, продолжающаяся от 1/2 до 3/4 часа, смотря по вели­чине и качеству выпечки. Затем он ложится на месильную доску, служащую одновременно и покрышкой для квашни, в которой делается тесто, и за­сыпает часа на два, подложив один мучной мешок под голову и покрыв­шись другим. Затем следует спешная и беспрерывная пятичасовая работа: надо месить тесто, взвешивать его, придавать ему форму, сажать в печь, вынимать из печи и т. д. Температура пекарни колеблется между 75^е и 90⁴ [по Фаренгейту, или 24°—32² по Цельсию], причем в небольших пе­карнях она скорее бывает выше, чем ниже. Когда хлебы, булки и т. д. готовы, начинается распределение выпечки, и значительная часть ра­бочих, окончив только что описанный тяжелый ночной труд, в продолжение дня разносит хлеб в корзинах или развозит его в тележках из одного дома в другой, а в промежутках производит иногда еще какую-нибудь работу в пекарне. Смотря по времени года и размеру предприятия, работа за­канчивается между часом и шестью пополудни, тогда как другая часть рабочих занята в пекарне до позднего вечера»[78]. «Во время лондонского сезона подмастерья, занятые в булочных, изготовляющих «полноценный» хлеб в Уэст-Энде, начинают работу регулярно в 11 часов ночи и с одним или двумя очень короткими перерывами заняты выпечкой хлеба до 8 ча­сов следующего утра. Затем они занимаются до 4, 5, 6, а то и 7 часов раз­ноской хлеба или же изготовлением бисквитов в пекарне. По окончании раооты наступает время сна, который продолжается не больше 6 часов, часто всего 5 и 4 часа. В пятницу работа всегда начинается раньше, примерно в 10 часов вечера.и длится без перерыва, заключаясь то в приготовлении, то в разноске хлеба, до 8 часов вечера субботы, в большинстве же случаев до 4 или 5 часов утра воскресенья. Даже в солидных пекар-продающих хлеб по "полной цене», по воскресеньям производится в продолжение 4-5 часов подготовительная работа к следующему дню... Еще продолжительнее рабочий день подмастерьев, работающих у «under-selling masters» (булочников, продающих хлеб по пониженной цене),

261

 

Что касается «underselling masters», то даже буржуазная точка зрения признает, что «неоплаченный труд рабочих (the unpaid labour of the men) составляет основу их конкуренции» [79]. И «full priced baker» {«булочник, продающий хлеб по полной цене»] изобличает перед следственной комиссией своих «under­selling» конкурентов как похитителей чужого труда и фальси­фикаторов.

«Они преуспевают только благодаря тому, что надувают публику и выколачивают из своих рабочих 18 часов труда, оплачивая всего 12-ча­совой труд» [80].

Фальсификация хлеба и возникновение категории булоч­ников, продающих хлеб ниже полной цены, — оба эти явления развиваются в Англии с начала XVIII столетия, т. е. с того времени, когда цеховой характер промысла разложился и за спиной номинального мастера-пекаря выдвинулся капиталист в образе мукомола или торговца мукой[81]. Этим была положена основа капиталистическому производству, безмерному удли­нению рабочего дня и ночным работам, хотя даже в Лон­доне последние получили серьезное распространение лишь с 1824 года[82].

После всего вышеизложенного будет понятно, почему в от­чете комиссии пекари-подмастерья относятся к категории ра­бочих с короткой продолжительностью жизни; счастливо избежав опасности стать жертвой ужасающей детской смертности, характерной для всех категорий рабочего класса, они редко достигают 42-летнего возраста. Тем не менее пекарный промысел всегда переполнен кандидатами. Источниками, из которых

262

Лондон черпает эти «рабочие силы», являются Шотландия, западные земледельческие округа Англии и Германия.

В 1858—1860 гг. лекари-подмастерья в Ирландии органи­зовали на собственные средства ряд больших митингов для аги­тации против ночного и воскресного труда. Публика с чисто ирландским пылом приняла их сторону, как это было, например, в 1860 г. на майском митинге в Дублине. Результатом этого движения явилось успешное проведение исключительно днев­ного труда в Уэксфордёд Килкенни, Клонмеле,  Уотерфорде и т. д.

«В Лимерике, где, как известно, страдания наемных рабочих превос­ходят всякую меру, движение это разбилось о сопротивление хозяев пе-карея, особенно же пекарей-мельников. Пример Лимерика вызвал по­пятное движение в Эннисе и Типперэри. В Корке, где общественное негодование проявилось наиболее живо, хозяева, используя свое право выбросить рабочих на улицу, подавили движение. В Дублине хозяева оказали самое решительное сопротивление и преследованием подмастерьев, возглавлявших агитацию, принудили остальных уступить и согласиться на ночной и воскресный труд» [83]

Комитет вооруженного в Ирландии до зубов английского правительства слезно увещевает неумолимых хозяев пекарен Дублина, Лимерика, Корка и т. д.

«Комитет полагает, что рабочее время ограничено естественными за­конами, которых нельзя нарушать безнаказанно. Принуждая своих рабочих, с помощью угрозы увольнения, к нарушению их религиозных убе­ждений, неповиновению законам страны и игнорированию общественного мнения» (все это относится к воскресному труду), «хозяева сеют вражду между капиталом и трудом и подают пример, опасный для религии, нрав­ственности и общественного порядка... Комитет полагает, что удлинение рабочего дня свыше 12 часов является узурпаторским вторжением в се­мейную и частную жизнь рабочего и ведет к гибельным моральным резуль­тата») вследствие вмешательства в семейный быт человека и в выполнение им своих семейных обязанностей в качестве сына, брата, мужа и отца. Труд, продолжающийся более 12 часов, имеет своей тенденцией разруше­ние здоровья рабочего, преждевременную старость и раннюю смерть и таким образом ведет к несчастью рабочих семей, которые лишаются («are deprived») попечения и опоры главы семейства как раз в такое время, когда это всего более необходимо»[84].

Мы только что познакомились с Ирландией. По другую сторо-иу пролива, в Шотландии, сельскохозяйственный рабочий, чело­век плуга, возмущенно указывает на свой 13—14 часовой труд в суровейшем климате, при четырехчасовом дополнительном труде  по воскресным дням (и это в стране, в которой так свято чтут воскресенье)[85]; в то же самое время перед лондонским

большим жюри предстали три железнодорожных рабочих: кондуктор пассажирского поезда, машинист и сигнальщик. Большая железнодорожная катастрофа отправила сотни пас­сажиров на тот свет. Причиной несчастья послужила небреж­ность железнодорожных рабочих. Они единогласно заявляют перед лицом присяжных, что 10—12 лет тому назад их работа продолжалась всего 8 часов в сутки. В течение же последних 5—6 лет рабочее время довели до 14, 18 и 20 часов, а при осо­бенно большом наплыве пассажиров, например в разгар сезона экскурсий,  оно часто продолжается без перерыва 40—50 часов. .Но они, железнодорожные рабочие,  обыкновенные люди, а не циклопы. В известный момент рабочая сила их отказы­вается служить. Они впадают в состояние оцепенения, голова перестает соображать, глаза — видеть. Вполне «respectable British Juryman» [«респектабельный британский присяжный»] отвечает на эти показания приговором о передаче дела, квали­фицируемого как manslaughter (убийство), в более высокую инстанцию,, и в дополнительном пункте мягко выражает благо­честивое пожелание, чтобы господа железнодорожные магнаты капитала в будущем проявляли большую щедрость при покупке необходимого количества «рабочих сил» и обнаруживали боль­шее «воздержание» или «самоотречение», или «бережливость» при высасывании купленной рабочей силы [86].

264

Из пестрой толпы рабочих всех профессий, возрастов, полов, преследующих нас усерднее,  чем души убитых преследо­вали Одиссея, рабочих, чей вид, не будь даже Синих книг под рукой, с первого взгляда говорит о чрезмерном труде, мы возьмем еще две фигуры: модистку и кузнеца. Разительный контраст между ними лучше всего доказывает, что перед лицом капитала все люди равны.

В последние недели июня 1863 г. все лондонские газеты поме­стили заметку под «сенсационным» заголовком «Death from simple overwork» («Смерть исключительно от чрезмерного труда»). Речь шла о смерти 20-летней модистки Мэри Анн Уокли, работавшей в весьма респектабельной придворной пошивочной мастерской, ко­торую эксплуатировала одна дама с симпатичным именем Элиз. Здесь вновь раскрылась старая,  часто повторявшаяся исто­рия[87] о том, что эти девушки работают в среднем по 16 1/2 часов в сутки,  а в сезон часто бывают заняты 30 часов без перерыва, причем изменяющая им «рабочая сила» поддерживается время от времени определенными дозами хереса, портвейна и кофе. Был как раз разгар сезона. Предстояло изготовить благородным леди роскошные наряды для бала в честь только что импорти­рованной принцессы Уэльсской. Мэри Анн Уокли проработала без перерыва 26 1/2 часов вместе с 60 другими девушками, по 30 человек в комнате, имевшей едва ¹/₃ необходимой кубатуры, причем спать им приходилось по две на одной постели в одной из тех вонючих конур, в которых спальня отгораживается посредством дощатых переборок [88]. И это была одна из лучших 265
модных мастерских Лондона. Мэри Анн Уокли заболела в пят­ницу, а умерла в воскресенье, не успев даже, к великому изум­лению г-жи Элиз, закончить последнее бальное платье. Врач, г-н Киз, вызванный слишком поздно к ее смертному одру, по­казал перед «Coroner's Jury» [«присяжными по осмотру трупов»! без обиняков:

«Мэри Анн Уокли умерла вследствие чрезмерно продолжительного труда в переполненной мастерской и вследствие того, что она спала в слишком тесном, плохо проветриваемом помещении».

Чтобы дать врачу урок хорошего тона,  «Coroner's Jury» в ответ на его показания заявили:

Она умерла от удара, но есть основание опасаться, что ее смерть могла быть ускорена чрезмерным трудом в переполненной мастерской и т. д.».

Наши "белые рабы», воскликнул по этому случаю «Morning Star», орган господ фритредеров Кобдена и Брайта, «наши белые рабы зарабатываются до могилы и гибнут и умирают без вся­кого шума» [89].

«Зарабатываться до смерти — вот что стоит в порядке дня не только в мастерских дамского платья, но в тысяче мест, вернее — во всяком месте, где дела идут хорошо... Да будет нам позволено привести в при­мер кузнеца. Если верить поэтам, то нет на свете более сильного, жизне­радостного, веселого человека, чем кузнец. Он рано встает и еще до восхода солнца высекает искры; нет другого человека, который бы так ел, пил и спал, как он. Если принять во внимание только физические условия, то, при умеренном труде, положение кузнеца действительно одно из самых благоприятных. Но последуем за ним в город и взглянем на то бремя труда, которое взвалено на его сильные плечи, — взглянем на то место, которое он занимает в статистике смертности нашей страны. В Мэриле-

266

боне» (одном из самых больших городских кварталов Лондона) «смерт­ность кузнецов составляет 31 на 1 000 ежегодно, что на 11 превышает среднюю смертность взрослых мужчин Англии. Занятие, представляющее почти инстинктивное искусство человека, само по себе безукоризненное, становится вследствие чрезмерного труда разрушительным для человека. Он может делать такое-то количество ударов молотом в день, такое-то количество шагов, совершать столько-то дыхательных движений, испол­нять такую-то работу и прожить, в среднем, скажем, 50 лет. Его принуждают производить на столько-то больше ударов, проходить на столько-то больше шагов, на столько-то учащать дыхание, в это в общей сложности увеличивает затрату его жизненных сил на одну четверть. Он делает усилия в этом направлении, ив результате оказывается, что в про­должение какого-то ограниченного периода он выполняет работ на одну четверть больше и умирает в 37 лет вместо 50»[90].

4. ДНЕВНОЙ И НОЧНОЙ ТРУД. СИСТЕМА СМЕН

С точки зрения процесса увеличения стоимости средства производства, постоянный капитал, существуют лишь для того, чтобы впитывать труд и с каждой каплей труда впитывать соответственное количество прибавочного труда. Поскольку они этого не делают, простое существование их образует для капиталиста отрицательную потерю, так как в продолжение всего времени, пока средства производства остаются без упот­ребления, они представляют бесполезно авансированный капи­тал; потеря эта становится положительной, если возобновление прерванного производства делает необходимыми добавочные затраты. Удлинение рабочего дня за пределы естественного дня, удлинение за счет ночи действует только как паллиатив, лишь до известной степени утоляет вампирову жажду живой крови труда. Присвоение труда в продолжение всех 24 часов в сутки является поэтому имманентным стремлением капитали­стического производства. Но так как физически невозможно высасывать днем и ночью одни и те же рабочие силы, то, чтобы преодолеть физические препятствия, требуется чередование между теми рабочими силами, которые потребляются днем, и теми, которые потребляются ночью, чередование, допускаю­щее различные методы, например организованное таким спо­собом, что часть рабочего персонала одну неделю выполняет дневную работу, а на другой неделе — ночную и т. д. Как известно, такая система смен, такое попеременное хозяйство господствовало в полнокровный юношеский период английской хлопчатобумажной промышленности и т. д. и процветает в на­стоящее время, между прочим, на бумагопрядильных фабриках Московской губернии. Как система,  этот 24-часовой процесс

267

производства существует и поныне во многих до сих пор еще «свободных» отраслях промышленности Великобритании, между прочим на доменных печах, в кузницах, на железопрокатных заводах и других металлических мануфактурах Англии, Уэльса и Шотландии. Процесс труда продолжается по 24 часа не только в каждый из 6 будничных дней,  но в большинстве случаев охватывает также и 24 часа воскресных суток. В состав рабочих входят мужчины и женщины, взрослые и дети обоего пола. Дети и подростки представлены всеми возрастами от 8 (в иных случаях от 6) до 18 лет [91]. В некоторых отраслях девушки и женщины работают ночью совместно с мужским персоналом [92].

Не говоря уже об общих вредных последствиях ночного труда[93] непрерывный, двадцатичетырехчасовой процесс производства дает в высшей степени удобную возможность пере­ступать границы номинального рабочего дня. Например, в упо­мянутых выше отраслях промышленности, требующих большого напряжения, официальный рабочий день составляет для каждого рабочего по большей части 12 ночных или дневных часов. Но сверхурочный труд,  выходящий за эти пределы, во многих

случаях, выражаясь словами английского официального отчета, «поистине ужасен» («truly fearful») [94].

«Никакой человеческий ум», — говорится в отчете, — «не может представить себе той массы труда, которая, согласно свидетельским по­казаниям, выполняется мальчиками 9—12 лет, и не прийти после этого к тому неизбежному выводу, что такое злоупотребление властью роди­телей и работодателей не может быть долее терпимо» [95].

«Одно то обстоятельство, что мальчиков вообще заставляют работать попеременно то днем, то ночью, приводит как во время оживления дел, так и во время их обычного хода к позорному удлинению рабочего дня. Это удлинение во многих случаях носит не только ужасающий, но прямо-таки невероятный характер. Всегда бывает так, что кто-нибудь из маль­чиков, которые должны сменить окончивших работу, по той или иной при­чине не является. В таком случае один или несколько из присутствующих мальчиков, уже закончивших свой рабочий день, должны заменить недо­стающего. Система эта настолько общеизвестна, что директор одного про­катного завода на мой вопрос, каким образом заполняются места отсут­ствующих мальчиков, ответил: «Я ведь знаю, что вам это так же хорошо известно, как и мне», — и, не колеблясь, признал отмеченный факт» [96].

«На одном прокатном заводе, где номинальный рабочий день про­должается с 6 часов утра до 5 1/4 часов вечера, один мальчик работал четыре ночи еженедельно по меньшей мере до 8¹/2 часов вечера следую­щего дня... и так в продолжение 6 месяцев». «Другой, в девятилетнем возрасте, работал иногда три двенадцатичасовых смены подряд, а в деся­тилетнем возрасте — два дня и две ночи подряд». «Третий мальчик, ко­торому теперь 10 лет, работал с 6 часов утра до 12 часов ночи в продол­жение трех ночей подряд и до 9 часов вечера в продолжение остальных ночей». «Четвертый, которому теперь 13 лет, работал целую неделю с 6 ча­сов вечера до 12 часов следующего дня, а иногда три смены одну за дру­гой, например с утра понедельника до ночи вторника». «Пятый, которому теперь 12 лет, работал на чугунолитейном заводе Стейвли с 6 часов утра до 12 часов ночи в продолжение двух недель; он уже не способен про­должать такую работу». Джордж Аллинсуорт, девяти лет: «Я пришел сюда в прошлую пятницу. Мы должны были начать работу на следующий день в три часа утра. Поэтому я оставался здесь всю ночь. Я живу в 5 ми­лях отсюда. Спал на полу, подостлав кожаный фартук и прикрывшись курткой. Следующие два дня я приходил в 6 часов утра. Да, это горячее место! До поступления сюда я также целый год работал у доменной печи. Это был очень большой завод, расположенный в сельской местности. Моя работа тоже начиналась в субботу с 3 часов утра, но я мог, по край-ней мере. уходить спать домой, так как жил недалеко. В другие дни я на­чинал работу с 6 часов утра, а оканчивал в 6 или 7 часов вечера» и т. д.[97]

Послушаем теперь, как сам капитал изображает эту 24-часо­вую систему. Он, конечно, обходит молчанием крайности этой системы, злоупотребления ею в целях «жестокого и невероят­ного» удлинения рабочего дня. Он говорит лишь о системе в ее «нормальном» виде.

Вот что говорят гг. Нейлор и Викерс, фабриканты стали» применяющие от 600 до 700 .рабочих, из которых лишь 10% не достигло 18-летнего возраста, причем из числа этих послед­них лишь 20 мальчиков работают в ночной смене:

«Мальчики совсем не страдают от жары. Температура, вероятно, достигает 86°—90° [по Фаренгейту; 30°— 32°- по Цельсию]... В кузнечной и прокатной мастерских рабочие заняты посменно днем и ночью, напротив, во всех остальных мастерских труд исключительно дневной, от 6 часов утра до 6 часов вечера. В кузнечной работают от 12 часов до 12 часов. Некоторое число рабочих работает постоянно ночью, не переходя с ночного труда на дневной... Мы не находим, что дневной и ночной труд оказывают различное влияние на здоровье» (гг. Нейлора и Викерса?), «и, вероятно,

270

люди спят лучше, когда отдых наступает в одно и то же время, чем когда время отдыха меняется... Около 20 мальчиков моложе 18 лет работают в дачной смене... Мы не можем обойтись (not well do) без ночного труда мальчиков до 18-летнего возраста. Наше возражение — увеличение из­держек производства. Искусные руки и руководителей отделений нахо­дить не легко, мальчиков же можно достать сколько угодно... Конечно, принимая во внимание относительную незначительность числа занятых у вас мальчиков, ограничение ночного труда не имело бы для нас суще­ственной важности или значения»[98].

Г-н Дж. Эллис, от сталелитейных и железоделательных заводов фирмы гг. Джона Брауна и К°, на которых занято 3000 мужчин и подростков» причем часть тяжелых работ по производству стали и железа выполняется «днем и ночью, посменно», заявляет, что в трудных условиях сталелитейных заводов на двух взрослых приходится один или два подростка. Их предприятие насчитывает 500 подростков до 18-летнего воз­раста и из них 170» или около Уз» моложе 13 лет. Относительно предложенного изменения закона г-н Эллис говорит:

«Я не думаю, что было бы очень предосудительно (very objectionable), если бы воспретили заставлять лиц, не достигших 18-летнего возраста, работать более 12 часов в сутки. Но я не думаю, чтобы можно было при­вести какие-нибудь доказательства в пользу того, что при ночном труде можно обойтись без подростков старше 12 лет. Мы скорее приняли бы закон, воспрещающий вообще применение труда детей, не достигших 13-летнего или даже 15-летнего возраста, чем такой, который воспрещал бы ночной труд подростков, уже работающих у нас. Подростки, занятые в дневной смене, должны попеременно работать и в ночной смене, так как взрослые рабочие не могут непрерывно работать по ночам; это повлияло бы разрушающим образом на, их здоровье. Однако мы полагаем, что ноч­ной труд с промежутком в неделю не приносит вреда». (Господа Нейлор и Викерс, защищая интересы своего предприятия, полагали, наоборот, что не беспрерывный, а как раз периодически сменяющийся ночной труд может принести вред.) «Мы видим, что люди, занятые ночным трудом впе­ремежку с дневным, так же здоровы, как те, которые работают только днем... Мы возражаем против воспрещения ночного труда подростков моложе 18 лет потому, что это увеличило бы издержки, но в этом и есть единственное основание». (Какой наивный цинизм!) «Мы думаем, что это увеличение издержек превысило бы то, что может выдержать предприятие (the trade) без ущерба для своих успехов (As the trade with due regard to etc. could fairly bear!)» (Какая киселеобразная фразеология!) «Труд здесь редок, а при таком регулировании он мог бы сделаться недостаточ-иым» (т. е. Эллис, Браун и К° могли бы попасть в фатальное положение, при котором они были бы вынуждены полностью оплачивать стоимость рабо­чей силы) [99]

 «Сталелитейные и железоделательные заводы «Циклоп» гг. Каммелла и К° ведутся в таком же крупном масштабе, как предприятие вышеупо­мянутых Джона Брауна и К°. Директор-распорядитель вручил члену правительственной комиссии Уайту свои письменные свидетельские по­казания, но потом нашел целесообразным утаить рукопись, возвращенную

271

ему для пересмотра. Однако г-н Уайт обладает хорошей памятью. Он очень хорошо помнит, что для этих господ циклопов воспрещение ночного труда детей н подростков является «невозможной вещью; это было бы равносильно закрытию их заводов», и при всем том на их предприятии насчитывается немного более 6% подростков до 18 лет и лишь 1% моложе 13 лет!»[100].

Г-н Е. Ф. Сандерсон от фирмы Братья Сандерсон и К° стале­литейных, железопрокатных и кузнечных заводов в Аттерк-лиффе говорит по тому же вопросу следующее:

«Большие затруднения повлекло бы за собой воспрещение ночного труда подростков моложе 18 лет; главное затруднение в увеличении из­держек, к которому по необходимости повела бы замена детского труда трудом взрослых мужчин. Я не могу сказать, во что обошлось бы это, но, вероятно, увеличение издержек не было бы настолько значительным, чтобы фабрикант мог повысить цену стали, а следовательно, убыток пал бы на него, так как рабочие» (что за упрямый народ!), «конечно, отказались бы его нести». Г-н Сандерсон не знает, сколько он платит детям, но, «вероятно, это составляет от 4 до 5 шилл. на душу в неделю... Труд мальчиков таков, что для него вообще» («generally», конечно, не всегда «в частности») «со­вершенно достаточно силы подростков, а потому большая сила взрослых рабочих не дала бы выгоды, которая могла бы компенсировать потери, или это наблюдалось бы лишь в немногих случаях, когда приходится иметь дело с очень тяжелым металлом. Взрослым рабочим, в свою оче­редь, едва ли захочется не иметь в своем распоряжении мальчиков, так как взрослые мужчины менее послушны. Кроме того мальчикам следует начинать работу с раннего возраста, чтобы изучить дело. Ограничение труда подростков исключительно дневным трудом препятствовало бы достижению этой цели».

Но почему же? Почему подростки не могли бы изучать своего ремесла  днем? Ваши основания?

«Потому, что взрослые рабочие, работающие попеременно неделю днем, другую неделю ночью, отделяемые от подростков своей смены в те­чение всего этого времени, теряли бы половину той выгоды, которую они могли бы из них извлечь. Ведь то руководство, которое получают от них подростки, учитывается как часть заработной платы последних, и это дает взрослым рабочим возможность дешевле получать труд подростков. Каждый взрослый рабочий потерял бы половину своей прибыли».

Другими словами: господа Сандерсоны должны были бы уплачивать соответствующую часть заработной платы взрослых рабочих из собственного кармана, вместо того чтобы уплачи­вать ее ночным трудом подростков. Прибыль господ Сандерсонов в этом случае несколько понизилась бы, и это служит для Сандерсонов хорошим основанием, почему подростки не могут изучать свое ремесло днем [101]. Кроме того, это взвалило бы

272

регулярный ночной труд целиком на плечи взрослых, которые теперь сменяются подростками, и они не выдержали бы этого. Короче говоря, затруднения были бы настолько велики, что они привели бы, по всей вероятности, к совершенному уничто­жению ночного труда. «Что касается собственно производства стали, — говорит Е. Ф. Сандерсон, — то это не составило бы никакой разницы,  но!..» Но господа Сандерсоны не просто производят сталь ради стали. Производство ее — это только средство для производства прибыли. Плавильные печи, прокат­ные заводы и т. д., здания, машины, железо, уголь и т. д. должны больше делать, чем только превращаться в сталь. Они сущест­вуют для того, чтобы всасывать прибавочный труд, а всосут они его, конечно, больше в 24 часа, чем в 12 часов. В самом деле, по законам божеским и человеческим обладание ими дает Сандерсонам право на рабочее время известного числа рук в течение полных суток; они утрачивают свой характер капитала и потому представляют для Сандерсонов чистый убыток, как только прерывается их функция всасывания труда.

«Но в таком случае произошла бы потеря вследствие того, что очень дорогие машины половину времени бездействовали бы, и мы были бы при­нуждены удвоить размер помещений и количество машин для того, чтобы произвести такое же количество продуктов, какое мы в состоянии произ­вести при теперешней системе, а это удвоило бы издержки».

Но почему как раз эти Сандерсоны претендуют на особую привилегию по сравнению с другими капиталистами, предприя­тиям которых позволено работать только днем и у которых здания, машины, сырой материал ночью «бездействуют»?

«Это правда», — отвечает Е. Ф. Сандерсон от лица всех Сандерсо­нов, — «это правда, что потеря, происходящая вследствие бездействия машин, распространяется на все предприятия, в которых работают только днем. Но применение плавильных печей повело бы в нашем случае к экстра­ординарным потерям. Если их не гасить, растрачивается топливо» (вместо жизни рабочих, которая растрачивается в настоящее время), «если же их гасить, то теряется время на то, чтобы вновь развести огонь и получить необходимую температуру» (тогда как потеря даже восьмилетними детьми времени сна является выигрышем рабочего времени для всей сандерсоновской братии), «да и сами печи пострадали бы от перемен температуры» (тогда как те же печи нисколько не страдают от дневной и ночной смены труда)[102].

5. БОРЬБА ЗА НОРМАЛЬНЫЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ. ПРИНУДИТЕЛЬНЫЕ ЗАКОНЫ ОБ УДЛИНЕНИИ РАБОЧЕГО ДНЯ С СЕРЕДИНЫ XIV ДО КОНЦА XVII СТОЛЕТИЯ

«Что такое рабочий день?» Как велико то время, в продол­жение которого капитал может потреблять рабочую силу» дневную стоимость которой он оплачивает? Насколько может быть удлинен рабочий день сверх рабочего времени, необходи­мого для воспроизводства самой рабочей силы? На эти вопросы» как мы видели, капитал отвечает: рабочий день насчитывает полных 24 часа в сутки, за вычетом тех немногих часов отдыха, без которых рабочая сила делается абсолютно негодной к возоб­новлению своей службы. При этом само собой разумеется, что рабочий на протяжении всей своей жизни есть не что иное„ как рабочая сила, что поэтому все время, которым он распо­лагает, естественно и по праву есть рабочее время и, следова­тельно, целиком принадлежит процессу самовозрастания стоимо-сти капитала. Что касается времени, необходимого человеку для образования, для интеллектуального развития, для выполнения социальных функций, для товарищеского общения, для свобод­ной игры физических и интеллектуальных сил, даже для празд­нования воскресенья — будь то хотя бы в стране, в которой так свято чтут воскресенье[103]— то все это чистый вздор!

Но при своем безграничном слепом стремлении, при своей волчьей жадности к прибавочному труду капитал опрокидывает не только моральные, но и чисто физические максимальные пределы рабочего дня. Он узурпирует время, необходимое для роста, развития и здорового сохранения тела. Он похищает время, которое необходимо рабочему для тогод чтобы пользо­ваться свежим воздухом и солнечным светом. Он урезывает время на еду и по возможности включает его в самый процесс производства, так что пища дается рабочему как простому средству производства, подобно тому как паровому котлу дается уголь и машинам — сало или масло. Здоровый сон,  необходимый для восстановления, обновления и освежения жизненной силы, капитал сводит к стольким часам оцепенения, сколько безусловно необходимо для того, чтобы оживить абсо­лютно истощенный организм. Таким образом, не нормальное сохранение рабочей силы определяет здесь границы рабочего дня, а наоборот, возможно большая ежедневная затрата рабо­чей силы, как бы болезненно насильственна и мучительна она ни была, ставит границы для отдыха рабочего. Капитал на спрашивает о продолжительности жизни рабочей силы. Инте­ресует его единственно тот максимум рабочей силы, который можнно привести в движение в течение рабочего дня. Он до­стигает этой цели сокращением жизни рабочей силы, подобно тому как жадный сельский хозяин достигает повышения до­ходности земли посредством расхищения плодородия почвы.

Таким образом, капиталистическое производство» являю­щееся по существу производством прибавочной стоимости, всасыванием прибавочного труда, посредством удлинения рабо­чего дня ведет не только к захирению человеческой рабочей силы, у которой отнимаются нормальные моральные я физи­ческие условия развития и деятельности. Оно ведет к прежде­временному истощению и уничтожению самой рабочей силы [104].

275

На известный срок оно удлиняет производственное время дан­ного рабочего, но достигает этого путем сокращения продол­жительности его жизни.

Но стоимость рабочей силы заключает в себе стоимость тех товаров, которые необходимы для воспроизводства рабочего или для размножения рабочего класса. Таким образом, если противоестественное удлинение рабочего дня, которого капитал необходимо домогается в своем безграничном стремлении к са­мовозрастанию, сокращает период жизни отдельных рабочих,

а вместе с тем и продолжительность функционирования их рабо­чей силы, то становится необходимым более быстрое возмещение изношенных рабочих сил, т. е. издержки на воспроизводство рабочей силы должны быть больше, — совершенно так же, как часть стоимости машины, ежедневно подлежащая воспроизвод­ству, тем больше, чем быстрее изнашивается машина. Поэтому, казалось бы, собственный интерес капитала указывает на необ­ходимость установления нормального рабочего дня.

Рабовладелец покупает своего рабочего так же, как он поку­пает свою лошадь. Теряя раба, он теряет капитал, который при­ходится возмещать новой затратой на невольничьем рынке.

Но «какое фатально-разрушительное влияние ни оказывали бы ри­совые поля Джорджии и болота Миссисипи на человеческий организм, тем не менее это разрушение человеческой жизни не настолько велико, чтобы его нельзя было возместить из обильных «заповедников» в Виргинии и Кентукки. Экономические соображения, которые могли бы служить известной гарантией человеческого обращения с рабом, поскольку они отождествляют интерес хозяина с сохранением раба, с введением торговли невольниками превращаются, наоборот, в причину самого беспощадного отношения к рабу, так как, если его можно заместить новым рабом, при­везенным из чужих негритянских «заповедников», продолжительность его жизни становится менее важной, чем его производительность при жизни. Поэтому правило рабовладельческого хозяйства тех стран, в ко­торые ввозятся рабы, таково: самая действенная экономия заключается в том, чтобы выжать из человеческого скота (human cattle) возможно большую массу труда в возможно меньший промежуток времени. Как раз в странах тропических культур, в которых годовая прибыль часто равняется всему капиталу плантаций, жизнь негров приносится в жертву наиболее беспощадным образом. Земледелие Вест-Индии, уже в течение нескольких столетий колыбель баснословных богатств, поглотило мил­лионы людей африканской расы. И в наше время на Кубе, где доходы исчисляются миллионами, где плантаторы являются князьями, мы видим, что класс рабов питается самой грубой пищей, обречен на самый изнури­тельный и непрестанный труд, а значительная часть его даже прямо уни­чтожается из года в год в результате медленной пытки чрезмерного труда и недостатка сна и отдыха» [105].

276

Mutato nomine de te fabula narratur! ⁸⁸ Заменим торговлю невольниками рынком труда,  Кентукки и Виргинию — Ирлан­дией и земледельческими округами Англии, Шотландии и Уэльса, Африку — Германией! Мы видели, как опустошает чрезмерный труд ряды лондонских пекарей, тем не менее лон­донский рынок труда всегда переполнен немецкими и другими кандидатами на смерть в пекарном промысле. Гончарное про­изводство, как мы видели, одна из отраслей промышленности с наименьшей продолжительностью жизни рабочих. Но наблю­дается ли из-за этого недостаток в гончарах? Джозая Уэджвуд; изобретатель современного гончарного производства, сам по происхождению обыкновенный рабочий, заявил в 1785 г. веред палатой общин, что все это производство занимает от 15 до 20 тысяч человек [106]. В 1861 г. население одних городских центров этой промышленности в Великобритании составляло 101 302 человека.

«Хлопчатобумажная промышленность существует уже 90 лет... В период жизни трех поколений английской расы эта промышленность пожрала девять поколений» [107].

Правда, в отдельные периоды лихорадочного подъема рынок труда обнаруживал серьезный недостаток предложения рабо­чей силы. Так было; например, в 1834 году. Но тут господа фабриканты предложили Комиссии по закону о бедных направ­лять «избыток населения» земледельческих округов на севера заявив, «что он будет поглощен и потреблен фабрикантами» [108]. Это их подлинные слова.

«С согласия Комиссии по закону о бедных были посланы агенты в Манчестер. Были подготовлены и вручены этим агентам списки сельско­хозяйственных рабочих. Фабриканты бросились в бюро, и после того как они выбрали себе то, что им требовалось, целые семьи были отправ­лены с юга Англии. Эти человеческие грузы были доставлены с ярлы­ками, подобно тюкам товаров, по каналам и в фурах; некоторые прибыли пешком, многие сбились с пути и полуголодные бродили по промышлен­ным округам. Все это развилось в настоящую отрасль торговли. Палата общин сочтет это едва вероятным. Такая регулярная торговля, такое барышничество человеческим мясом продолжалось непрерывно, и люди покупались и продавались манчестерскими агентами манчестерским фа­брикантам столь же регулярно, как негры продаются плантаторам хлопка в южных штатах... 1860 год был годом зенита хлопчатобумажной про­мышленности... Снова недоставало рабочих рук. фабриканты снова обра­тились к агентам по продаже человеческого мяса... и последние обшарили все дюны Дорсета, холмы Девона, равнины Уилтса, но избыток населения был уже съеден».

277

 

Газета «Bury Guardian» горько жаловалась, что после заклю­чения англо-французского торгового договора могло бы быть поглощено 10 тысяч «добавочных рук»,  а вскоре их потребова­лось бы еще 30—40 тысяч. После того как агенты и субагенты по торговле человеческим мясом довольно-таки безуспешно обшарили в 1860 г. земледельческие округа,

«депутация фабрикантов обратилась к г-ну Вильерсу, председателю Совета попечительства о бедных, с просьбой снова разрешить им брать на фабрики сирот и детей бедняков из работных домов» [109]

В общем опыт показывает капиталисту, что постоянно существует известное перенаселение, т. е. перенаселение

сравнительно с существующей в каждый данный момент потребностью капитала в возрастании, хотя перенаселение это и составляется из хилых, быстро отживающих, вытес­няющих друг друга, так сказать, срываемых до наступления зрелости человеческих поколений[110]. С другой стороны, опыт показывает вдумчивому наблюдателю, как быстро и как глубоко капиталистическое производство, которое с исторической точки зрения родилось лишь вчера, уже успело в корне подорвать жизненную силу народа, как вырождение промышленного насе­ления замедляется лишь постоянным поглощением нетронутых жизненных элементов деревни и как даже сельские рабочие начинают уже вымирать, несмотря на свежий воздух и неогра­ниченное действие среди них закона естественного отбора, в силу которого выживают лишь наиболее сильные индиви­дуумы[111]. Капитал, который имеет столь «хорошие основания» отрицать страдания окружающего его поколения рабочих» в своем практическом движении считается с перспективой будущего вырождения и в конечном счете неизбежного вымира­ния человечества не меньше и не больше, чем с перспективой возможного падения земли на солнце. При всякой спекуляций с акциями каждый знает, что гроза когда-нибудь да грянет, но каждый надеется, что она разразится над головой его ближ­него уже после того, как ему самому удастся собрать золотой дождь и укрыть его в безопасном месте. Apres moi le deluge!^8Э — вот лозунг всякого капиталиста и всякой капиталистической нации. Поэтому капитал беспощаден по отношению к здоровью и жизни рабочего всюду, где общество не принуждает его к дру­гому отношению[112]. На жалобы относительно физического

и духовного калечения, преждевременной смертно истязаний чрезмерным трудом он отвечает: как могут терзать нас эти муки, если они увеличивают наше наслаждение (прибыль)? Но в общем и целом это и не зависит от доброй или злой воли отдельного капиталиста. При свободной конкуренции имманент­ные законы капиталистического производства действуют в от­ношении отдельного капиталиста как внешний принудительный закон[113].

Установление нормального рабочего дня явилось резуль­татом многовековой борьбы между капиталистом и рабочим. Но в истории этой борьбы обнаруживаются два противополож­ных течения. Сравним, например, английское фабричное зако­нодательство нашего времени с английскими рабочими стату­тами начиная с XIV и до середины XVIII века [114]. В то время как современный фабричный закон насильственно сокращает рабочий день, эти статуты стремятся насильственно его удли­нить. Правда,  притязания капитала в эмбриональном состоянии, когда он еще только возникает и, следовательно, свое право всасывать достаточное количество прибавочного труда обеспе­чивает пока не одной лишь силой экономических отношений, но и содействием государственной власти, — эти притязания представляются совершенно скромными, если сопоставить их с теми уступками, которые он, ворча и сопротивляясь, должен делать в зрелом возрасте. Понадобились века для того, чтобы «свободный» рабочий вследствие развития капиталистического

способа производства добровольно согласился, т. е. был выну­жден общественными условиями, продавать за цену привычных жизненных средств все активное время своей жизни,: самую свою работоспособность, — продавать свое первородство за блюдо чечевичной похлебки ⁹⁰. Поэтому естественно, что то удли­нение рабочего дня, к которому капитал при посредстве госу­дарственной власти старается принудить совершеннолетних рабочих в период с половины XIV до конца XVII века, совпа­дает приблизительно с теми пределами рабочего времени,, которые во второй половине XIX века кое-где ставятся государ­ством для превращения детской крови в капитал. То, что теперь, например в штате Массачусетс, до недавнего времени самом свободном штате Североамериканской республики, объявлено законным пределом труда детей моложе 12 лет, в Англии еще в половине XVII века было нормальным рабочим днем цвету­щих здоровьем ремесленников, дюжих батраков и богатырей-кузнецов [115].

Непосредственным поводом к изданию первого рабочего статута (23-й год царствования Эдуарда III, 1349 г.) (не при­чиной, потому что законы подобного рода издаются на протяже­нии целых столетий и после того, как этот повод исчез) послу­жила великая чума настолько уменьшившая население, что,

по словам одного тори, «трудность найти рабочих по разумным ценам» (т. е. по ценам, которые оставляли бы их хозяевам разумное количество прибавочного труда) «поистине стала невыносима»[116]. Поэтому «разумная» заработная плата была продиктована в законодательно-принудительном порядке, а равным образом были продиктованы и пределы рабочего дня. Последний пункт, который нас здесь только и интересует,

281

повторен в статуте 1496 г. (при Генрихе VII). Рабочий день всех ремесленников (artificers) и сельскохозяйственных рабочих с марта до сентября должен был продолжаться — чего, однако, так и не удалось провести на практике — с 5 часов утра до 7—8 часов вечера, но при этом время, отведенное на еду, состав­ляло 1 час на завтрак, l ¹/2 часа на обед и полчаса на полдник, т. е. как раз вдвое больше того, что предусматривает действую­щий в настоящее время фабричный акт[117]. Зимой работа должна была продолжаться с теми же перерывами от 5 часов утра до­темна. Статут Елизаветы от 1562 г. для всех рабочих, «нанятых за поденную или понедельную плату», не изменяет продолжи­тельности рабочего дня, но старается ограничить перерывы 2 1/2 часами летом и 2 часами зимой. Обед должен продол­жаться только один час, а «получасовой послеобеденный сон» разрешается лишь с половины мая и до половины августа. За, каждый час отлучки вычитается из заработной платы 1 пенни. Однако на практике условия для рабочих были много благо­приятнее, чем по статутам. Уильям Петти, отец политической экономии и в некотором роде изобретатель статистики, говорит в одном сочинении, опубликованном им в последней трети XVII века:

«Рабочие» (labouring men, в то время собственно сельскохозяйствен­ные рабочие) «работают по 10 часов в сутки и едят 20 раз в неделю, а именно три раза в день по будням и два по воскресеньям; отсюда ясно, что если бы они захотели поститься в пятницу вечером и употреблять на обед 1 1/2 чaca, тогда как теперь они употребляют на него 2 часа, от 11 до 1 часа, т. е. если бы они на 1/20 времени больше работали и на столько же меньше теряли времени, то этого было бы достаточно для того, чтобы покрыть 1/10 часть упомянутого выше налога» [118].

Не прав ли был д-р Эндрью Юр, когда он кричал, что две­надцатичасовой билль 1833 г. представляет собой возврат к мраку прошлого? Конечно, положения статутов и положения, о которых упоминает Петти, распространяются и на «apprentices» (учени­ков). Но как именно обстояло дело с детским трудом еще в конце XVII века, об этом можно судить по следующей жалобе:

«Наши юноши в Англии ничего не делают до самого того времени, когда поступают в ученики; вследствие этого им требуется, конечно, много

282

времени — семь лет — для того, чтобы сделаться хорошими ремеслен­никами».

Германия, напротив, расхваливается за то, что там дети с колыбели хоть «немного приучаются к работе» [119].

Еще в продолжение большей части XVIII века, до эпохи крупной промышленности, английскому капиталу не удавалось, уплачивая недельную стоимость рабочей силы, захватить всю неделю рабочего, — исключение составляют, впрочем, сельско­хозяйственные рабочие. То обстоятельство, что рабочие могли просуществовать целую неделю на четырехдневную заработную плату, не представлялось им достаточным основанием для того, чтобы работать на капиталиста и остальные два дня. Одно на­правление английских экономистов в угоду капиталу самым неистовым образом нападало на рабочих за такое упрямство, другое направление защищало рабочих. Послушаем, напри­мер, полемику между Послтуэйтом, торговый словарь кото­рого пользовался в то время такой же славой, как в настоящее время аналогичные сочинения Мак-Куллоха и Мак-Грегора, и цитированным выше автором «Essay on Trade and Com­merce» [120]

Послтуэйт говорит между прочим:

«В заключение этих немногих замечаний я не могу не обратить внима­ния на пошлую фразу, которую приходится слышать от слишком многих, что рабочий (industrious poor), если он может в течение 5 дней заработать достаточно для своего существования, не захочет работать полных 6 дней. Поэтому приходят к заключению, что необходимо при помощи налогов или какими-либо иными способами удорожить даже необходимые жиз­ненные средства, чтобы принудить ремесленников и мануфактурных ра­бочих к непрерывному труду в течение шести дней в неделю. Я должен попросить позволения придерживаться иного мнения, чем эти великие политики, которые ратуют за вечное рабство рабочего населения этого королевства («the perpetual slavery of the working people»); они забывают поговорку «all work and no play» (работа, не чередуясь с игрой, притуп­ляет). Не гордятся ли англичане одаренностью и искусством своих ре­месленников и мануфактурных рабочих, которые до сих пор обеспечивали британским товарам всеобщее признание и славу? Чему обязаны мы этим? По всей вероятности, не чему иному, как тому способу, которым наш ра­бочий народ, жизнерадостный по своему характеру, умеет развлекаться. Если бы они были принуждены работать сплошь целый год, все шесть дней в неделю, исполняя изо дня в день одну и ту же работу, разве это не притупило бы их способностей и не превратило бы их из бодрых и лов­ких в тупых и апатичных; и не лишились ли бы наши рабочие под гнетом такого вечного рабства своей репутации, могли ли бы они сохранить ее?.. Какого искусства можно было бы ожидать от столь жестоко загнанных животных (hard driven animals)?.. Многие из них выполняют в 4 дня та­кое количество работы, какое француз выполнит лишь в 5 или 6 дней. Но если англичане будут вечно обременены тяжелой работой, то можно опасаться, что они выродятся (degenerate) еще больше, чем французы. Если народ наш славится своей военной доблестью, то разве мы не говорим, что обязаны этим, с одной стороны, хорошему английскому ростбифу и пуддингу, которые служат ему пищей, а с другой стороны, и не в меньшей степени, нашему конституционному духу свободы? Да и почему бы боль­шая степень способностей, энергии и искусства наших ремесленников и мануфактурных рабочих не была обязана своим происхождением той сво­боде, с которой они по-своему развлекаются? Я надеюсь, что они никогда не лишатся ни этих привилегий, ни тех хороших условий жизни, из ко­торых одинаково проистекают как их искусство в работе, так и их му­жество»[121].

На это автор «Essay on Trade and Commerce» дал следующий ответ:

«Если празднование седьмого дня недели считается божественным установлением, то этим предполагается, что остальные дни недели при­надлежат труду» (он, как мы это сейчас увидим, хочет сказать: капи­талу), «и насильственное принуждение к тому, чтобы эта божественная заповедь исполнялась, нельзя называть жестокостью... Что человечество

284

 

в общем от природы питает склонность к покою и лени, в этом нас убе­ждает роковой опыт, почерпнутый из поведения нашей мануфактурной черни, которая работает в среднем не более 4 дней в неделю, за исклю­чением случаев вздорожания жизненных средств... Предположим, что бушель пшеницы представляет все жизненные средства рабочего, что он стоит 5 шилл. и что рабочий зарабатывает своим трудом один шиллинг в день. В таком случае ему приходится проработать всего 5 дней в неделю и всего 4 дня, если бушель стоит 4 шиллинга... Но так как в этом коро­левстве заработная плата много выше по сравнению с ценой жизненных средств, то у мануфактурного рабочего, который проработал 4 дня, имеется денежный излишек, на который он может остаток недели прожить в празд­ности.., Надеюсь, мною сказано достаточно для того, чтобы доказать, что умеренный труд в течение 6 дней в неделю не есть рабство. Наши сель­скохозяйственные рабочие работают 6 дней в неделю, и по всем призна­кам — это счастливейшие из рабочих (labouring poor) [122], голландцы по стольку же дней работают в мануфактурах н производят впечатление очень счастливого народа. Так же работают французы, если в рабочую неделю не вклиниваются многочисленные праздники... [123] Но наша чернь вбила себе в голову мысль, будто ей, как англичанам, по праву рождения принадлежит привилегия пользоваться большей свободой и независи­мостью, чем» (рабочему народу) «в какой-либо другой европейской стране. Поскольку эта идея оказывает влияние на мужество наших солдат, она, быть может, приносит некоторую пользу; но чем менее заражены ею ма­нуфактурные рабочие, тем лучше для них самих и для государства. Ра­бочим никогда не следовало бы считать себя не зависимыми от своих начальников («independent of their superiors»)... Чрезвычайно опасно пота­кать сброду в промышленном государстве, как наше, в котором, быть может, 1/8 всего населения имеют лишь небольшую собственность или со­всем ее не имеют...[124] Полного излечения не последует до тех пор, пока наша  промышленная беднота не согласится работать в продолжение 6 дней за такую же сумму, которую она зарабатывает теперь в 4 дня»[125].

В этих целях, равно как и для «искоренения лени, распут­ства и романтических бредней о свободе», ditto [а также] для «уменьшения налогов в пользу бедных, поощрения духа пред­приимчивости и для понижения цены труда в мануфактурах», наш верный Эккарт капитала предлагает испытанное средство: рабочих, нуждающихся в общественной благотворительности, т.е. пауперов, запирать в «идеальный работный дом» (an ideal workhouse). «Такой дом должен быть сделан домом ужаса (house

285

 

of terror)[126]. В этом «доме ужаса», в этом «идеале работного дома», работа должна продолжаться по 14 часов в сутки, включая сюда, однако, и время на еду, так что остается полных 12 часов труда» [127].

Двенадцатичасовой рабочий день в «ideal workhouse», в доме ужаса 1770 года! Шестьдесят три года спустя, в 1833 г., когда английский парламент в четырех фабричных отраслях умень­шил до 12 полных рабочих часов рабочий день детей от 13 до 18-летнего возраста, казалось, пробил последний час англий­ской промышленности! В 1852 г., когда Луи Бонапарт, чтобы упрочиться в глазах буржуазии, вздумал посягнуть на уста­новленный законом рабочий день, французский рабочий на­род в один голос заявил: «Закон, сокративший рабочий день до 12 часов, — это единственное благо, которое осталось нам от законодательства республики!»[128]. В Цюрихе труд детей старше 10 лет ограничен 12 часами; в Ааргау в 1862 г. продол­жительность труда детей от 13 до 16-летнего возраста была уменьшена с 12 1/2 до 12 часов; в Австрии в 1860 г. для детей от 14 до 16 лет продолжительность труда была сокращена ditto до 12 часов [129]. Какой «прогресс с 1770 года», с «exultation» воскликнул бы Маколей!

«Дом ужаса» для пауперов, о котором только мечтала капи­талистическая душа 1770 г., появился несколько лет спустя в виде исполинского «работного дома» для самих мануфактур­ных рабочих. Он назывался фабрикой. Но на этот раз идеал побледнел перед действительностью...

286

6. БОРЬБА ЗА НОРМАЛЬНЫЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ. ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ОГРАНИЧЕНИЕ РАБОЧЕГО ВРЕМЕНИ В ЗАКОНОДАТЕЛЬНОМ ПОРЯДКЕ. АНГЛИЙСКОЕ ФАБРИЧНОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО 1833-1864 ГОДОВ   

После того как капиталу потребовались целые столетия, чтобы удлинить рабочий день до его нормальных максимальных пределов, а затем и за эти пределы, до границы естественного двенадцатичасового дня [130], со времени возникновения круп­ной промышленности в последней трети XVIII века начинается стремительное, напоминающее лавину, опрокидывающее все преграды движение в этой области. Всякие рамки, которые ставятся обычаями и природой, возрастом и полом, сменой дня и ночи, были разрушены. Даже понятия о дне и ночи, по-кресть­янски простые для старых статутов, сделались настолько рас­плывчатыми, что один английский судья еще в 1860 г. должен был проявить поистине талмудистскую мудрость для того, чтобы разъяснить «в порядке судебного решения», что такое день и что такое ночь[131]^». Капитал справлял свои оргии.

Как только рабочий класс, оглушенный грохотом производ­ства, до некоторой степени пришел в себя, он начал оказы­вать сопротивление, и прежде всего на родине крупной промыш­ленности, в Англии. Однако в продолжение трех десятилетий уступки, которых он добивался, были чисто номинальными. За время с 1802 по 1833 г. парламент издал 5 актов о труде, но был настолько хитер, что не вотировал ни единой копейки на их принудительное проведение, на необходимый персонал чиновников и т. д.[132]. Они остались мертвой буквой. «Факт

 

тот, что до акта 1833 г. дети и подростки вынуждались работать («were worked») всю ночь, весь день или же и день и ночь ad libitum [по произволу!»[133].

Только со времени фабричного акта 1833 г., распространяю­щегося на хлопчатобумажные, шерстяные, льняные и шелко­вые фабрики, берет свое начало нормальный рабочий день для современной промышленности. Ничто так не характеризует дух капитала, как история английского фабричного законодатель­ства с 1833 до 1864 года!

Закон 1833 г. объявляет, что обычный рабочий день на фабрике должен начинаться в 5 1/2 часов утра и оканчиваться в 8¹/2 часов вечера. В пределах этого 15-часового периода закон разрешает пользоваться трудом подростков (т. е. лиц в возрасте от 13 до 18 лет) в какое бы то ни было время, однако при том условии, что одно и то же лицо этого возраста не должно работать более 12 часов в деньд за исключением некоторых особо предусмотренных случаев. Пункт 6-й акта определяет, «что в течение каждого дня каждому лицу с ограни­ченным рабочим временем должно предоставляться по край­ней мере 1 1/2 часа на еду». Воспрещалось применять труд детей до 9-летнего возраста, за единственным исключением, о котором будет упомянуто ниже; труд детей 9—13-летнего возраста огра­ничен 8 часами в день. Ночной труд, т. е. по этому закону труд между 8 1/2 часами вечера и 5 1/2 часами утра, был воспрещен для всех лиц от 9 до 18 лет.

Законодатели были так далеки от желания посягнуть на свободное высасывание капиталом рабочей силы взрослых или, как они это называли, на «свободу труда», что измыслили осо­бую систему в целях предотвращения столь ужасающего по­следствия фабричного акта.

«Великое зло фабричной системы, как она организована в настоящее время», — говорится в первом отчете центрального совета комиссии, немеченном 25 июня 1833 г., — «заключается в том, что она создает необ­ходимость удлинять детский труд до крайних пределов рабочего дня взрослых. Единственным средством против этого ала, не предполагающим ограничения труда взрослых, которое привело бы к еще большему злу, чем то, которое имеется в виду устранить, — этим единственным сред­ством представляется план ввести двойные смены детей».

288

«План» этот и был осуществлен под названием Relaissystem («System of Relays»; Relay по-английски, как и по-французски» означает смену почтовых лошадей на различных станциях); при этом одна смена детей от 9 до 13 лет запрягается в работу, например, от 5 1/2 часов утра до 1 1/2 часов пополудни, другая смена — от 1 1/2 часов пополудни до 8 1/2 часов вечера и т. д.

В награду за то, что господа фабриканты самым наглым об­разом игнорировали все изданные за последние 22 года законы: о детском труде, пилюля, которую им предстояло проглотить, и на этот раз была подслащена. Парламент постановил, что с 1 марта 1834 г. ни один ребенок моложе 11 лет, с 1 марта 1835 г. ни один ребенок моложе 12 лет и с 1 марта 1836 г. ни один ребенок моложе 13 лет не должен работать на фабрике более 8 часов! Этот «либерализм», столь снисходительный по отношению к «капиталу», заслуживал тем большей призна­тельности, что д-р Фарре, сэр А. Карлайл, сэр Б. Броди, сэр Ч. Белл, г-н Гатри и т. д., — т. е. самые выдающиеся терапевты и хирурги Лондона, — в своих свидетельских показаниях палате общин заявили, что «periculum in moral» 94. Д-р Фарре высказался еще резче:

«Законодательство одинаково необходимо в целях предотвращения преждевременной смерти, в каких бы формах она ни причинялась, а этот способ» (фабричный способ) «следует, конечно, признать одним из самых жестоких способов ее причинения»[134].

Тот самый «реформированный» парламент, который из нежно­го чувства к господам фабрикантам еще на целые годы обрекал детей моложе 13 лет на ад 72-часового фабричного труда в неделю, воспретил плантаторам эмансипационным указом, дававшим свободу тоже по каплям, принуждать впредь негров-рабов к работе более 45 часов в неделю!

Но нисколько не удовлетворенный, капитал повел теперь шумную агитацию, продолжавшуюся несколько лет. Она вра­щалась главным образом вокруг возраста категорий, которые под именем детей должны были работать не более 8 часов я подлежали в известной мере обязательному обучению. Согласно капиталистической антропологии, детский возраст оканчивался в 10 лет или, по крайней мере, в 11 лет. Чем ближе подходил срок полного осуществления фабричного акта, роковой 1836 г., тем яростнее неистовствовала фабрикантская сволочь. Ей действи­тельно удалось до такой степени запугать правительство, что оно в 1835 г. предложило понизить предел детского возраста

289

с 13 до 12 лет. Между тем грозно росло pressure from without [давление извне]. Мужество изменило палате общин. Она отка­залась бросать 13-летних детей под Джаггернаутову колес­ницу  капитала более чем на 8 часов в день, и акт 1833 г. вступил в полную силу. Он оставался без изменения до июня 1844 года.

В течение того десятилетия, когда он регулировал фабрич­ный труд сначала частично, а затем полностью, официальные отчеты фабричных инспекторов изобилуют жалобами на не­возможность его проведения. Так как закон 1833 г. предо­ставлял усмотрению господ капиталистов назначать в пределах пятнадцатичасового периода от 5 1/2 утра до 8 1/2 вечера тот час, когда каждый «подросток» и каждый «ребенок» должен начинать свой двенадцатичасовой или восьмичасовой труд,

прерывать и оканчивать его, а также предоставлял их усмотре­нию назначать для разных лиц различные часы на еду, то эти господа скоро изобрели новую «Relaissystem», при которой рабочие лошади не сменяются на определенных почтовых станциях, а снова и снова запрягаются на переменных станциях. Мы не останавливаемся подробнее на прелестях этой системы, так как должны возвратиться к ней позже. Но и с первого взгляда ясно, что эта система уничтожала не только дух, во и самую букву всего фабричного акта. Как могли фабричные инспектора при такой сложной бухгалтерии на каждого отдель­ного ребенка и каждого подростка принудить фабрикантов к соблюдению установленного законом рабочего времени и за­конных перерывов на еду? Прежнее жестокое безобразие вскоре опять безнаказанно стало процветать на многих фабриках. При встрече с министром внутренних дел (1844 г.) фабричные инспектора доказали всю невозможность какого-либо контроля в условиях новоизмышленной Relaissystem[135]. Между тем обстоятельства сильно изменились. Фабричные рабочие, осо­бенно с 1838 г., сделали десятичасовой билль своим экономи­ческим лозунгом, подобно тому как Хартия 97 сделалась их политическим лозунгом. Даже часть фабрикантов, урегулиро­вавшая фабричное производство согласно акту 1833 г., забросала парламент записками относительно безнравственной «кон­куренции» «фальшивых братьев», которым их большая наглость или более счастливые местные условия позволяют нарушать закон. К тому же, как бы ни хотелось отдельным фабрикантам дать полную волю своей исконной жадности, идеологи и поли­тические вожди класса фабрикантов рекомендовали иное пове-

290

дение и иной язык по отношению к рабочим. Они открыли кампанию за отмену хлебных законов и для победы нуждались в помощи рабочих! Поэтому они обещали не только вдвое больший каравай хлеба , но и принятие десятичасового билля под сенью тысячелетнего царства свободной торговли[136]. Следовательно, тем меньше они могли бороться против меры, которая должна была лишь провести в жизнь акт 1833 года. Наконец, тори, священнейшему интересу которых, земельной ренте, угрожала опасность, филантропически разразились него­дованием по поводу «бесчестного поведения»[137] своих врагов.

Так появился дополнительный фабричный акт от 7 июня 1844 года. Он вступил в силу с 10 сентября 1844 года. Он ставит под охрану закона новую категорию рабочих, а именно: жен­щин старше 18 лет. Они были во всех отношениях приравнены к подросткам: их рабочее время ограничено 12 часами, ночной труд воспрещен и т. д. Следовательно, законодательство впервые оказалось вынужденным подвергнуть непосредственному и официальному контролю также и труд совершеннолетних. В фабричном отчете 1844—1845 г. говорится с иронией:

«До нашего сведения не дошло ни одного случая, когда взрослые женщины жаловались бы на это вторжение в их права»[138].

Рабочий день детей моложе 13 лет был сокращен до 6 1/2, а при известных условиях до 7 часов в день [139].

Чтобы устранить злоупотребления ложной Relaissystem, за­кон устанавливал между прочим, следующие важные уточнения:

«Рабочий день детей и подростков следует, исчислять с того времени, когда хоть один ребенок или подросток начинает утром работу на фаб­рике».

Таким образом, если, например, А начинает работу в 8 часов утра, а В — в 10 часов, то рабочий день должен оканчиваться для В в тот же час, как и для А. Начало рабочего дня должно определяться по каким-нибудь общественным часам, например по ближайшим железнодорожным часам, с которыми сообразуется и фабричный колокол. Фабрикант обязан повесить на фабрике расписание, напеча­танное крупным шрифтом, с обозначением времени начала, окончания и перерывов рабочего дня. Детей, начинающих свою Работу до 12 часов дня, нельзя вновь заставлять работать

после часа пополудни. Таким образом, послеобеденная смена должна состоять не из тех детей, из которых состоит утренняя. Те 1 1/2 часа, которые даются на обед, должны предоставляться всем рабочим, находящимся под охраной закона, в одно и то же время дня, причем по крайней мере 1 час должен предостав­ляться до трех часов пополудни. Дети или подростки не должны работать до часу дня более 5 часов без перерыва для еды, по крайней мере, на полчаса. Дети, подростки или женщины не должны оставаться во время перерыва для еды в фабричном помещении, в котором происходит какой-нибудь процесс труда, и т. д.

Мы видели, что эти мелочные постановления, которые регу­лируют время, пределы и перерывы работы по-военному, зво­ном колокола, отнюдь не были продуктом парламентских из­мышлений. Они постепенно развивались из данных отношений как естественные законы современного способа производства. Формулировка их, официальное признание и провозглашение государством явились результатом длительной классовой борьбы. Одним из ближайших последствий их было то, что прак­тика подчинила и рабочий день взрослых фабричных рабочих тем же самым ограничениям, потому что в большинстве процес­сов производства необходимо сотрудничество детей, подростков и женщин. Поэтому в общем и целом в период 1844—1847 гг. двенадцатичасовой рабочий день имел общее и единообразное распространение во всех отраслях промышленности» подчинен­ных фабричному законодательству.

Однако фабриканты допустили такого рода «прогресс» не без компенсации в виде «регресса». По их настояниям палата общин сократила минимальный возраст подлежащих эксплуа­тации детей с 9 до 8 лет с целью обеспечить для капитала тре­буемое по всем законам божеским и человеческим «добавочное предложение фабричных детей» [140].

1846—1847 гг. составляют эпоху в экономической истории Англии. Отмена хлебных законов, отмена ввозных пошлин на хлопок и другие сырые материалы, провозглашение свободы торговли путеводной звездой законодательства! Словом, насту­пало тысячелетнее царство. С другой стороны, чартистское движение и агитация за десятичасовой рабочий день достигли в эти же годы своего высшего пункта. Они нашли союзников в дышавших местью тори. Несмотря на фанатическое сопро-

 

292

тивление вероломной армии свободной торговли с Брайтом и Кобденом во главе, билль о десятичасовом рабочем днед кото­рого добивались так долго, был принят парламентом.

Новый фабричный акт от 8 июня 1847 г. устанавливал,  что с 1 июля 1847 г. вступает в силу предварительное сокраще­ние рабочего дня до 11 часов для «подростков» (от 13 до 18 лет) и для всех работниц, а с 1 мая 1848 г. — окончательное огра-дичение рабочего дня тех же категорий рабочих 10 часами. Во всем остальном этот акт был только некоторым изменением и дополнением к законам 1833 и 1844 годов.

Капитал предпринял предварительный поход с целью вос­препятствовать полному проведению в жизнь акта с 1 мая 1848 года. И притом сами рабочие» будто бы наученные опы­том, должны были помочь разрушению своего собственного дела. Момент был выбран удачно.

«Необходимо напомнить, что вследствие ужасного кризиса 1846— 1847 гг. среди фабричных рабочих царила большая нужда, так как многие фабрики работали только неполное время, другие совсем остановились. Значительное число рабочих находилось поэтому в самом стесненном положении, многие были в долгах. Поэтому можно было о доста­точной степенью уверенности предположить, что они предпочтут более продолжительный рабочий день, чтобы возместить убытки, понесенные в прошлом, может быть уплатить долги, или выкупить ив ломбарда свою мебель, или заменить новыми проданные пожитки, или приобрести новое платье для себя и семьи» [141].

Господа фабриканты попытались усилить естественное дей­ствие этих обстоятельств общим понижением заработной платы на 10%. Это было, так сказать, праздником освящения новой эры свободной торговли. Затем,, как только рабочий; день был сокращен до 11 часов, последовало дальнейшее понижение заработной платы на 8¹/₃% и потом вдвое большее понижение, как только рабочий день был окончательно сокращен до 10 ча­сов. Поэтому всюду, где только позволяли обстоятельства, произошло понижение заработной платы по крайней мере на 25%[142]. При таких-то соответственно подготовленных обстоя­тельствах началась агитация среди рабочих за отмену акта 1847 года. Не брезгали никакими средствами обмана, соблаз­нов, угроз, но все было тщетно. Если и удалось собрать пол­дюжины петиций, в которых рабочие жаловались на «угнетение их этим актом», то сами же петиционеры при устном опросе

293

заявляли, что подписи их были вынуждены. «Они угнетены, это правда, но кем-то другим, а не фабричным актом» [143]. Но если фабрикантам не удалось заставить рабочих говорить е желательном для них духе, тем громче они сами кричали от имени рабочих в прессе и в парламенте. Они поносили фаб­ричных инспекторов как своего рода комиссаров Конвента ^»1), которые безжалостно приносят несчастных рабочих в жертву своей химере об улучшении мира. Но и этот маневр не удался. Фабричный инспектор Леонард Хорнер лично и через своих помощников собрал многочисленные свидетельские показания на фабриках Ланкашира. Около 70% опрошенных рабочих высказались за 10-часовой рабочий день, гораздо менее значи­тельное число за 11-часовой и совсем незначительное меньшин­ство за старый 12-часовой день [144].

Другой «любезный» маневр заключался в том, чтобы заста­вить взрослых рабочих мужчин работать 12—15 часов, а затем объявить этот факт вернейшим выражением подлинных проле­тарских желаний. Но «безжалостный» фабричный инспектор Леонард Хорнер опять оказался тут как тут. Большинство "сверхурочников» заявило» что

«они охотно предпочли бы работать по 10 часов за меньшую заработ­ную плату, но у них не было выбора: среди них так много безработных, так иного прядильщиков вынуждено работать в качестве простых су­чильщиков, что если бы они отказались от удлинения рабочего дня, их места тотчас были бы заняты другими, так что дли них вопрос сводился к следующему: или работать более долгое время — или оказаться на мостовой» [145].

Предварительный поход капитала окончился неудачей, и закон о десятичасовом рабочем дне вступил в силу 1 мая 1848 года. Между тем фиаско чартистской партии, вожди кото­рой были заключены в тюрьмы и организация которой была разрушена, поколебало веру рабочего класса Англии в своя силы. Вскоре после этого парижское июньское восстание и его кровавое подавление объединили как в континентальной Ев-

 

ропе, так и в Англии под одним общим лозунгом спасения собственности, религии, семьи и общества все фракции господ­ствующих классов: земельных собственников и капиталистов» биржевых волков и лавочников, протекционистов и фритреде-ров, правительство и оппозицию, попов и вольнодумцев, моло­дых блудниц и старых монахинь! Рабочий класс был повсюду предан анафеме, подвергся гонениям, был поставлен под дей­ствие «закона о подозрительных» ¹⁰⁰. Таким образом, господа фабриканты могли не стесняться. Они подняли открытый бунт не только против десятичасового закона, но и против всего законодательства, которое, начиная с 1833 г., стремилось несколько обуздать «свободное» высасывание рабочей силы. Это был бунт в защиту рабства ¹⁰¹ в миниатюре, который более двух лет проводился с циничной бесцеремонностью, с террори­стической энергией, причем это было тем проще, что взбунто­вавшийся капиталист ничем не рисковал, кроме шкуры своего рабочего.

Для понимания последующего необходимо напомнить, что фабричные акты 1833, 1844 и 1847 гг. все три сохраняют свою законную силу, поскольку один не вносит каких-нибудь изме­нений в другой, что ни один из них не ограничивает рабочего дня рабочих мужчин старше 18 лет и что с 1833 г. пятнадцати­часовой период от 5 1/2 часов утра до 8 1/2 часов вечера оставался законным «днем», в границах которого только и должен был укладываться на предписываемых законом условиях сначала двенадцатичасовой, а позже десятичасовой труд подростков и женщин.

Фабриканты в некоторых местах начали с того, что уволили часть, в некоторых случаях половину, занятых у них подростков и работниц и восстановили взамен почти исчезнувший ночной труд взрослых рабочих мужчин. Закон о десятичасовом рабо­чем дне, уверяли они, не дает им иного выхода! [146]

Второй шаг касался узаконенных перерывов для еды. По­слушаем, что говорят фабричные инспектора:

«Со времени ограничения рабочего дня десятью часами фабриканты утверждают, хотя на практике они еще и не проводят до конца свои взгляды, что они в достаточной мере исполняют предписание закона, если при работе, например, от 9 часов утра до 7 часов вечера, они дают на еду один час до 9 часов утра и ¹/2 часа после 7 часов вечера, предостав­ляя, таким образом, рабочим l ¹/2 часа на принятие пищи. В некоторых случаях одп предоставляют теперь полчаса или целый час на обед, но в то же время настаивают на том, что они вовсе не обязаны включать ка­кую бы то ни было часть этих  1 1/2 часов в десятичасовой рабочий день»[147].

295

Таким образом, господа фабриканты утверждали, будто педантично точные постановления акта 1844 г. относительно времени, предназначенного для еды, дают рабочим только раз­решение есть и пить до своего прихода на фабрику и после ухода с нее, т. е. у себя дома! А почему бы рабочим и не обедать до 9 часов утра? Однако королевские юристы решили, что пред­писанное законом время на еду

«должно даваться в перерывы действительного рабочего дня и что противозаконно заставлять работать без перерыва 10 часов подряд, с 9 часов утра до 7 часов вечера»[148].

После этих благодушных демонстраций капитал в виде подготовки к бунту сделал шаг, который соответствовал букве закона 1844 г. и, следовательно, был легален.

Конечно, закон 1844 г. воспрещал использовать на работе после 1 часа дня тех детей 8—13 лет, которые работали до 12 часов дня. Но он нисколько не регулировал  6 1/2 - часовой труд детей, рабочее время которых начиналось в 12 часов или позже! Поэтому восьмилетние дети, приступившие к работе в 12 часов дня, могли применяться от 12 до 1 часа, что составляет 1 час,

от 2 часов до 4 часов пополудни, что составляет 2 часа, и от 5 до 8¹/2 часов вечера, что составляет 3 1/2 часа, итого законных 6 1/2 часов! Или еще лучше. Чтобы приурочить применение труда детей к труду взрослых рабочих-мужчин, работавших до 8 1/2 ча­сов вечера, фабрикантам стоило только не давать детям работы до 2 часов пополудни, а затем держать их на фабрике без всяких перерывов до 8 1/2 часов вечера!

«А теперь уже прямо признается, что в последнее время, вследствие алчного стремления фабрикантов держать машины в ходу дольше 10 ча­сов в сутки, в Англии установилась практика заставлять 8—13-летних детей обоего пола работать, по уходе всех подростков и женщин, с одними взрослыми мужчинами до 8 1/2 часов вечера»[149].

Рабочие и фабричные инспектора протестовали по гигие­ническим и моральным соображениям. Но капитал отвечал:

«На голову мою мои поступки

Пусть падают. Я требую суда

Законного, — я требую уплаты

По векселю».

В самом деле, по статистическим данным, представленным в палату общин 26 июля 1850 г., на 15 июля 1850 г. 3 742 ребенка на 257 фабриках, несмотря на все протесты, подвергались этой «практике»[150]. Но и этого мало! Рысий глаз капитала открыл,

 296

что акт 1844 г. не разрешает пятичасовой работы в дообеденное время без перерыва для отдыха, продолжающегося по крайней мере 30 минут, но не предписывает ничего подобного относи­тельно послеобеденной работы. Поэтому он потребовал и добился удовольствия заставлять восьмилетних детей-рабочих не только надрываться над работой, но и голодать непрерывно от 2 часов пополудни до 8 1/2 часов вечера!

«Да, грудь его; так сказано в расписке!»[151]

Эта достойная Шейлока приверженность букве закона 1844 г.,поскольку он регулирует труд детей, должна была, однако, просто подготовить открытый бунт против этого же самого закона, поскольку он регулирует труд «подростков и женщин». Необходимо напомнить, что уничтожение «непра­вильной Relaissystem» составляет главную цель и главное содержание этого закона. Фабриканты открыли свой бунт про­стым заявлением, что пункты акта 1844 г., воспрещающие произвольное использование рабочей силы подростков и жен­щин в произвольные короткие промежутки пятнадцатичасового фабричного дняд были

«сравнительно безвредными (comparatively harmless) до тех пор, пока рабочее время было ограничено 12 часами. При законе о десятича­совом рабочем дне они являются невыносимой несправедливостью (hard­ship)»[152].

Поэтому они самым хладнокровным образом объявили инс­пекторам, что не будут считаться с буквой закона и намерены ввести старую систему собственной властью[153]. Это будет, мол, в интересах самих же рабочих,  сбитых с толку дурными советами,  так как

«даст возможность платить им более высокую заработную плату». «Это  — единственное средство сохранить при десятичасовом законе промышленное преобладание Великобритании»[154]. «Возможно, что при си­стеме смен несколько затруднительно обнаруживать нарушения закона,

но что ж из того? (what of that?) Неужели позволительно относиться к ве­ликим промышленным интересам этой страны как к второстепенному делу ради того лишь, чтобы несколько облегчить хлопоты (some little trouble) фабричных инспекторов и их помощников?» [155].

Все эти уловки, конечно, нисколько не помогли. Фабрич­ные инспектора начали возбуждать судебные преследования. Но вскоре на министра внутренних дел сэра Джорджа Грея обрушилась такая туча петиций фабрикантов, что в циркуляре от 5 августа 1848 г. он рекомендовал инспекторам

"в общем не преследовать нарушений буквы акта, пока не будет доказано, что Relaissystem злоупотребляют таким образом, что подростки и женщины принуждаются работать более 10 часов».

После этого фабричный инспектор Дж. Стюарт разрешил так называемую систему смен в течение пятнадцатичасового фабричного дня для всей Шотландии, где она вскоре расцвела но-прежнему. Английские фабричные инспектора, напротив, заявили, что министру не принадлежит диктаторская власть приостанавливать действие законов, и продолжали судебную процедуру против proslavery rebels [бунтовщиков в защиту раб­ства].

Но что пользы в привлечении к суду, раз суды, county magistrates[156], выносили оправдательные приговоры? В этих судах заседали господа фабриканты, чтобы судить самих же себя. Приведем пример. Некий Эскригге, от бумагопрядильной фирмы Кершо, Лиз и К°, представил фабричному инспектору своего округа схему Relaissystem, предназначенную для его фабрики. Получив отказ, он сначала не предпринимал никаких дальнейших шагов. Несколько месяцев спустя некий индиви­дуум по имени Робинзон, тоже бумагопрядильщик, которому Эскригге был если не Пятницей, то во всяком случае родствен­ником, предстал перед местным судом в Стокпорте, обвиняемый в том, что ввел у себя систему смен, тождественную той, которую придумал Эскригге. Заседало четверо судей, в том числе 3 бумагопрядильщика, все с тем же непременным Эскригге во главе. Эскригге оправдал Робинзона и заявил, что законное для Робинзона является справедливым и для Эскригге. Опираясь на свое собственное решение, получившее силу закона, он тотчас же ввел эту систему и на своей собственной фабрике [157]. Ко-

 298

нечно, уже самый состав этих судов являлся открытым нарушением закона [158].

«Такого рода судебные фарсы», — восклицает инспектор Хауэлл, — «вопиют о необходимости положить этому конец... одно из двух: или при­способьте закон к этим приговорам, или же предоставьте выносить реше­ния менее порочному трибуналу, который свои решения сообразует с за­коном... во всех таких случаях. Приходится страстно желать, чтобы должность судьи была платная!» [159].

Истолкование акта 1848 г. фабрикантами королевские юристы объявляли нелепым! но спасители общества не позво­лили сбить себя с толку.

«После того как я попытался принудить к исполнению закона, воз­будив 10 преследований в 7 различных судебных округах», — сообщает Леонард Хорнер, — «и только в одном случае получил поддержку су­дей... я нахожу бесполезными дальнейшие преследования эа нарушение закона. Та часть акта, которая составлена с целью внести единообразие в рабочие часы... уже не существует для Ланкашира. Притом ни у меня, ни у моих помощников нет решительно никаких средств для того, чтобы убедиться, действительно ли на фабриках, на которых господствует так называемая Relaisriystem, ве заставляют подростков в женщин работать более 10 часов... В конце апреля 1849 г. уже 114 фабрик в моем округе работали ио этому методу, и число их в последнее время стремительно возрастает. В общем они работают теперь 13 1/2 часов, с 6 часов утра до 7 1/2 часов вечера; в некоторых случаях они работают 15 часов, с 5 1/2 ча­сов утра до 8 1/2 часов вечера»[160].

Уже в декабре 1848 г. у Леонарда Хорнера был список 65 фабрикантов и 29 фабричных надзирателей, которые едино­гласно утверждали, что при этой Relaissystem никакая система контроля не может воспрепятствовать самому широкому рас­пространению чрезмерного труда [161]. То одни и те же дети и подростки переводятся из прядильной мастерской в ткацкую и т. д., то в течение 15 часов они переводятся (shifted) с одной фабрики на другую[162]. Как прикажете контролировать такую систему,

«которая злоупотребляет словом смена, чтобы с бесконечным мно­гообразием перетасовывать рабочих, как карты, и чтобы ежедневно так передвигать часы труда и отдыха различных лиц, что одна и та же rpyuua рабочих в полном своем составе никогда не действует на прожнем месте в. прежнее время!»[163].

Однако совершенно независимо от действительного чрез­мерного труда, эта так называемая Relaissystem явилась таким порождением фантазии капитала, какого никогда не превзошел и Фурье в своих юмористических очерках «courtes seances»

правда, здесь притягательная сила труда превратилась в притя­гательную силу капитала. Посмотрим на эти схемы, созданные фабрикантами и прославленные благонамеренной прессой как образец того, что может быть сделано при разумной степени тщательности и методичности» («what a reasonable degree of care and method can accomplish»). Рабочий персонал разделялся иногда на 12—15 категорий, составные части которых, в свою очередь, постоянно сменялись. В продолжение пятнадцатича­сового фабричного дня капитал притягивал рабочего то на 30 минут, то на час, потом отталкивал его, чтобы затем снова притянуть его на фабрику и снова оттолкнуть, гоняя его через короткие отрезки времени то туда, то сюда, но не выпуская из-под своей власти, пока десятичасовая работа не будет закончена полностью. Это как на театральной сцене, где одни и те же лица должны попеременно выступать в различных сце­нах различных актов. Но как актер принадлежит сцене в течение всего спектакля, так рабочие принадлежали теперь фабрике в те­чение всех 15 часов, не считая времени на дорогу до фабрики и обратно. Таким образом часы отдыха превращались в часы вынужденной праздности, которые гнали подростков в кабак, а молодых работниц в публичный дом. Всякая новая выдумка» которую каждый день преподносил капиталист, стремясь дер­жать свои машины в ходу 12 или 15 часов без увеличения рабо­чего персонала, приводила к тому» что рабочий должен был проглатывать свою пищу урывками в разное время. Во время агитации за десятичасовой рабочий день фабриканты кричали, что рабочий сброд подает петиции в надежде получить за десятичасовой труд двенадцатичасовую заработную плату. Теперь они перевернули медаль. Они платили десятича­совую заработную плату за распоряжение рабочими силами в течение двенадцати и пятнадцати часов [164]. В этом-то и было все дело, это было фабрикантское издание десятичасового за­кона! Это были все те же елейные, источающие человеколюбие фритредеры, которые во время агитации против хлебных зако­нов целые 10 лет с точностью до копейки высчитывали рабочим, что при свободном ввозе хлеба было бы совершенно достаточно

300

десятичасового труда, чтобы при средствах, которыми распо­лагает английская промышленность, обогатить капиталистов[165].  Двухгодичный бунт капитала увенчался, наконец, реше­нием одного из четырех высших судебных учреждений Англии,

Суда казначейства, который по одному случаю, представлен­ному на его рассмотрение» 8 февраля 1850 г. вынес решение, что хотя фабриканты и поступали против смысла акта 1844 г., но самый этот акт содержит некоторые слова, делающие его бессмысленным. «Этим решением закон о десятичасовом дне был отменен»[166]. Масса фабрикантов, которые до сих пор опаса­лись применять Relaissystem к подросткам и работницам, теперь ухватились за нее обеими руками [167].

Но за этой, казалось бы, окончательной победой капитала тотчас же наступил поворот. Рабочие до сих пор оказывали пассивное, хотя упорное и ежедневно возобновляющееся сопро­тивление. Теперь они начали громко протестовать на грозных митингах в Ланкашире и Йоркшире. Значит, так называемый десятичасовой закон — простое мошенничество, парламентское надувательство, он никогда не существовал! Фабричные ин­спектора настойчиво предупреждали правительство, что клас­совый антагонизм достиг невероятной степени напряжения. Роптала даже часть фабрикантов:

«Противоречивые решения судов привели к совершенно ненормаль­ному и анархическому положению. Один закон в Йоркшире, другой за­кон в Ланкашире, третий закон в каком-нибудь приходе Ланкашира, чет­вертый в его непосредственном соседстве. Фабриканты больших городов имеют возможность обойти закон, фабриканты сельских местностей не находят персонала, необходимого для Relaissystem, и тем более не находят рабочих для переброски с одной фабрики на другую и т. д.».

А равенство в эксплуатации рабочей силы — это для капи­тала первое право человека.

При таких обстоятельствах между фабрикантами и рабо­чими состоялся компромисс, получивший санкцию парламента в новом дополнительном фабричном акте 5 августа 1850 года. Рабочий день «подростков и женщин» был увеличен в первые 5 дней недели с 10 до 10 1/2 часов и ограничен 7 1/2 часами в суб­боту. Работа должна совершаться от 6 часов утра до 6 вечера [168]

301

с 1 1/2-часовыми перерывами для еды, которые должны предо­ставляться рабочим в одно и то же время и согласно постанов­лению 1844 г. и т. д. Этим раз навсегда уничтожалась Relais-system [169]. Для детского труда сохранил свою силу закон 1844 года.

Одна категория фабрикантов обеспечила себе на этот раз, как и раньше, особые сеньоральные права на пролетарских детей. Это были фабриканты шелка. В 1833 г. они угрожающе вопили, что «если у них отнимут свободу заставлять работать детей всех возрастов по 10 часов в день, то этим остановят их фаб­рики» («if the liberty of working children of any age for 10 hours a day were taken away, it would stop their works»). Они якобы не в состоянии купить достаточное количество детей старше 13 лет. Они добились желаемой привилегии. Предлог при позднейшем расследовании оказался сплошной ложью[170] что, однако, не помешало им целое десятилетие по 10 часов в день тянуть шелко.вую пряжу из крови маленьких детей, ко­торых для выполнения поручаемой работы приходилось ставить на стулья[171]. Хотя акт 1844 г. «похитил» у них «свободу» эксплуатировать детей моложе 11 лет более 6 1/2 часов в день» но он обеспечил им зато привилегию эксплуатировать детей 11—13 лет по 10 часов в день и отменил установленное для дру­гих фабричных детей обязательное посещение школы. На этот раз был выставлен такой предлог:

«Тонкость ткани требует нежности пальцев, которая может быть приобретена лишь при условии раннего поступления на фабрику»[172].

Из-за нежных пальцев убивали детей, как рогатый скот на юге России бьют ради кожи и сала. Наконец, в 1850 г. приви­легия, предоставленная в 1844 г., была сохранена только за сучильными и мотальными цехами; но чтобы возместить убытки лишенного своей «свободы» капитала, рабочее время детей 11—13 лет было увеличено с 10 до 10 1/2 часов. Предлог:

«Работа на шелковых фабриках легче, чем на других, и менее вредна для здоровья» [173]. Официальное медицинское обследо­вание впоследствии показало, что, наоборот,

 302

«средняя смертность в округах шелкового производства исключи­тельно высока, а для женской части населения она даже выше, чем в окру­гах хлопчатобумажного производства Ланкашира»[174].

 Несмотря на протесты фабричных инспекторов, повторяю­щиеся каждое полугодие, это безобразие продолжается до настоящего времени [175].

Закон 1850 г. превратил только для «подростков и женщин» пятнадцатичасовой период с 5 1/2 часов утра до 8 1/2 часов вечера в двенадцатичасовой период с 6 часов утра до 6 часов вечера. Следовательно, он не коснулся детей, которых все еще можно было эксплуатировать 1/2 часа до начала и 2 1/2 часа по оконча­нии этого периода, хотя общая продолжительность их работы не должна была превышать 6 1/2 часов. При обсуждении закона фабричные инспектора представили парламенту статистические данные относительно позорных злоупотреблений, к которым ведет эта аномалия. Но тщетно. Затаенное намерение заключа­лось в том, чтобы при помощи детей в годы процветания снова увеличить рабочий день взрослых рабочих до 15 часов. Опыт последующих 3 лет показал, что подобная попытка должна была разбиться о сопротивление взрослых рабочих мужчин[176]. Поэтому акт 1850 г. был, наконец, дополнен в 1853 г. воспреще­нием «применять труд детей утром до начала и вечером по окон­чании труда подростков и женщин». Начиная с этого времени фабричный акт 1850 г., за немногими исключениями, регули­ровал в подчиненных ему отраслях промышленности рабочий день всех рабочих[177]. С момента издания первого фабричного акта до этого времени прошло полстолетия [178].

В «Printworks' Act» (законе о ситцепечатных фабриках и т. д.), изданном в 1845 г.д законодательство впервые вышло за пределы своей первоначальной сферы. Неудовольствие, с которым капитал допустил это новое «сумасбродство», сквозит из каждой строки акта! Он ограничивает рабочий день детей 8—13 лет и женщин 16 часами, от 6 часов утра до 10 часов ве­чера, не устанавливая никакого узаконенного перерыва для еды. Он разрешает изнурять рабочих мужского пола старше 13 лет по благоусмотрению день и ночь напролет [179]. Это парла­ментский выкидыш [180].

Все же принцип одержал решительную победу, победив в крупных отраслях промышленности, являющихся специфи­ческим порождением современного способа производства. Пора­зительное развитие этих отраслей в период 1853—1860 гг., совершавшееся рука об руку с физическим и моральным возро­ждением фабричных рабочих, заставило прозреть и самых сле­пых. Сами фабриканты, у которых путем полувековой граждан­ской войны шаг за шагом завоевывалось законодательное огра-

ничение и регулирование рабочего дня, хвастливо указывали на контраст между этими отраслями промышленности и теми областями эксплуатации, которые еще оставались «свобод­ными»[181]. Фарисеи «политической экономии» поспешили про­возгласить идею необходимости законодательного регулиро­вания рабочего дня новым характерным завоеванием их «науки» [182]. Легко понять, что, после того как магнаты фабрики принуждены были покориться неизбежному и примириться с ним, сила сопротивления капитала постепенно ослабевала,, сила же наступления рабочего класса, напротив, возрастала вместе с ростом числа его союзников в общественных слоях, не заинтересованных непосредственно. Этим объясняется сравнительно быстрый прогресс с 1860 года.

Красильни и белильни[183] были подчинены фабричному акту 1850 г. в 1860 г., кружевные фабрики и чулочные заве­дения — в 1861 году. Следствием первого отчета Комиссии по обследованию условий детского труда (1863 г.) было то» что та же судьба постигла все мануфактуры глиняных изделий (не только гончарные заведения), производство спичек, пистонов, патронов, обойные фабрики, подстригание бархата (fustian cutting) и многочисленные процессы, объединяемые под на­званием «finishing» (аппретура). В 1863 г. «белильни на открытом воздухе»[184] и пекарни были подчинены особым актам,  из кото-

рых первый воспрещает, между прочим, работу детей, подростков п женщин в ночное время (от 8 часов вечера и до 6 часов утра), а второй — пользование трудом пекарей-подмастерьев моложе 18 лет между 9 часами вечера и 5 часами утра. Мы еще возвра­тимся к более поздним предложениям упомянутой комиссии» которые угрожают лишить «свободы» все важные отрасли англий­ского производства, за исключением земледелия, горного дела и транспорта (С 1866 г., когда я написал эти строки, опять наступила реакция. (Примечание к 2 изданию.)).

7. БОРЬБА ЗА НОРМАЛЬНЫЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ. ВЛИЯНИЕ АНГЛИЙСКОГО ФАБРИЧНОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА НА ДРУГИЕ СТРАНЫ

Читатель помнит, что производство прибавочной стоимости, или извлечение прибавочного труда, составляет специфическое содержание и цель капиталистического производства незави­симо от тех изменений в самом способе производства,  которые

306

возникают из подчинения труда капиталу. Он помнит, что с той точки зрения, которую мы до сих пор развивали, только само­стоятельный и, следовательно, юридически совершеннолетний рабочий как продавец товара заключает сделку с капиталистом. Поэтому, если в нашем историческом очерке главную роль играет, с одной стороны, современная промышленность, а с дру­гой — труд физически и юридически несовершеннолетних, то первая имела для нас значение только как особая сфера выса­сывания труда, второй — только как особенно яркий пример этого высасывания. Однако, не забегая вперед, на основании одной лишь общей связи исторических фактов мы приходим к следующим заключениям:

Во-первых. В отраслях промышленности, которые раньше других были революционизированы водой, паром и машинами, в этих первых созданиях современного способа производства, в хлопчатобумажных, шерстяных, льняных, шелковых прядиль­нях и ткацких, прежде всего находит себе удовлетворение стремление капитала к безграничному и беспощадному удлине­нию рабочего дня. Изменения материального способа производ­ства и соответствующие изменения в социальных отношениях производителей[185] создают сначала безграничное расширение пределов рабочего дня, а затем уже в виде реакции вызывают общественный контроль, в законодательном порядке ограничи­вающий рабочий день с его перерывами, регулирующий его и вносящий в него единообразие. Поэтому в течение первой половины XIX века этот контроль устанавливался законода­тельством лишь в порядке исключения [186]. Но как только этот контроль распространился на первоначальную область нового способа пpoизвoдcтвa, оказалось, что не только многие другие отрасли производства подпали под действие настоящего фаб­ричного режима, но что и мануфактуры с более или менее устаревшими методами производства, как, например, гончарные мастерские, стекольные мастерские и т. д., и старинные ремесла, как, например, пекарное, и, наконец, даже распыленная так .называемая работа на дому, как, например, гвоздарный промы­сел и т. д. [187], уже давно настолько же подпали под действие

 307

капиталистической эксплуатации, как и фабрика. Поэтому законодательство было вынуждено постепенно отрешиться от своего исключительного характера или же — там, где оно следует римской казуистике, как в Англии, — произвольно объявить фабрикой (factory) всякий дом, в котором работают[188].

Во-вторых. История регулирования рабочего дня в неко­торых отраслях производства и еще продолжающаяся борьба за это регулирование в других наглядно доказывают, что изо­лированный рабочий, рабочий как «свободный» продавец своей рабочей силы, на известной ступени созревания капиталисти­ческого производства не в состоянии оказать какого бы то ни было сопротивления. Поэтому установление нормального рабочего дня является продуктом продолжительной, более или менее скрытой гражданской войны между классом капиталистов и рабочим классом. Так как борьба открывается в сфере совре­менной промышленности, то она разгорается впервые на родине этой промышленности, в Англии[189]. Английские фабричные рабочие были передовыми борцами не только английского рабочего класса, но и современного рабочего класса вообще, точно так же, как их теоретики первые бросили вызов капиталистической теории[190]. Философ фабрики Юр клеймит поэтому как неизгладимый позор английского рабочего класса то об­стоятельство, что на своем знамени он начертал «рабство фаб­ричных законов» в противоположность капиталу, который мужественно выступает за «полную свободу труда»[191].

 

Франция медленно плетется за Англией. Понадобилась февральская революция для тоге, чтобы появился на свет две­надцатичасовой закон[192], который гораздо более неудовлетво­рителен, чем его английский оригинал. Несмотря на это, фран­цузский революционный метод обнаруживает и свои особые преимущества. Одним ударом он диктует всем мастерским и фабрикам без различия один и тот же предел рабочего дня, тогда как английское законодательство нехотя уступает давлению обстоятельств то в том, то в другом пункте и избирает самый верный путь для порождения все новых и новых юридиче­ских хитросплетений[193]. Вместе с тем, французский закон провозглашает в качестве принципа то, что завоевывается в Англии лишь для детей,  несовершеннолетних и женщин и на что лишь в последнее время начинают предъявляться требова­ния как на общее право [194].

В Соединенных Штатах Северной Америки всякое самостоя­тельное рабочее движение оставалось парализованным, пока рабство уродовало часть республики. Труд белых не может освободиться там, где труд черных носит на себе позорное клеймо. Но смерть рабства тотчас же породила новую юную жизнь. Первым плодом Гражданской войны была агита­ция за восьмичасовой рабочий день, шагающая семимиль­ными шагами локомотива от Атлантического океана до Тихого, 309

от Новой Англии до Калифорнии. Всеобщий рабочий съезд в Балтиморе¹⁰⁸ (август 1866 г.) заявляет:

«Первым и великим требованием современности, необходимым для освобождения труда этой страны от капиталистического рабства, яв­ляется издание закона, который признал бы восьмичасовой день нормаль­ным рабочим днем во всех штатах Американского союза. Мы решили напрячь все наши силы для борьбы за достижение этого славного резуль­тата» [195].

Одновременно (начало сентября 1866 г.) конгресс Между­народного Товарищества Рабочих в Женеве, согласно пред­ложению лондонского Генерального Совета, постановил: «Пред­варительным условием, без которого все дальнейшие попытки улучшения положения рабочих и их освобождения обречены на неудачу,. является ограничение рабочего дня... Мы предла­гаем в законодательном порядке ограничить рабочий день 8 часами» .

Таким образом, рабочее движение, инстинктивно вырос­шее по обеим сторонам Атлантического океана из самих произ­водственных отношений, оправдывает заявление английского фабричного инспектора Р. Дж. Сандерса:

«Невозможно предпринять дальнейших шагов на пути реформиро­вания общества с какой бы то ни было надеждой на успех, если предва­рительно не будет ограничен рабочий день и не будет вынуждено строгое соблюдение установленных для него границ»[196].

Приходится признать, что наш рабочий выходит из процесса производства иным, чем вступил в него. На рынке он противо­стоял владельцам других товаров как владелец товара «рабочая сила», т. е. как товаровладелец — товаровладельцу. Контракт, по которому он продал капиталисту свою рабочую силу, так сказать, черным по белому фиксирует, что он свободно распо­ряжается самим собой. По заключении же сделки оказывается, что он вовсе не был «свободным агентом», что время, на которое ему вольно продавать свою рабочую силу, является временем, на которое он выну;ден ее продавать[197] что в действитель-

ности вампир не выпускает его до тех пор, «пока можно высосать из него еще одну каплю крови, выжать из его мускулов и жил еще одно усилие»[198]. Чтобы «защитить» себя от «змеи своих мучений», рабочие должны объединиться и, как класс, за­ставить издать государственный закон, мощное общественное препятствие, которое мешало бы им самим по добровольному контракту с капиталом продавать на смерть и рабство себя и свое потомство[199]. На место пышного каталога «неотчуждаемых прав человека» выступает скромная Magna Charta ограни­ченного законом рабочего дня, которая, «наконец, устанавли­вает точно, когда оканчивается время, которое рабочий продает, и когда начинается время, которое принадлежит ему самому»[200]. Quantum mutatus ab illo!

311

 

 

Глава девятая. НОРМА И  МАССА ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ

В этой главе, как и раньше, мы предполагаем, что стоимость рабочей силы следовательно та часть рабочего дня, которая необходима для воспроизводства или сохранения рабочей силы, представляет собой величину данную  постоянную.

При таком предположении вместе с нормой прибавочной стоимости дана и та ее масса, которую отдельный рабочий до­ставляет капиталисту за определенный период времени. Если, например, необходимый труд составляет 6 часов в день, что в переводе на золото составляет 3 шилл., равные 1 талеру, то 1 талер представляет собой дневную стоимость одной рабочей силы, или капитальную стоимость, авансированную на покупку одной рабочей силы. Далее, если норма прибавочной стоимости = = 100%, то этот переменный капитал в 1 талер производит массу прибавочной стоимости в 1 талера или рабочий доставляет ежедневно массу прибавочного труда в 6 часов.

Но переменный капитал есть денежное выражение совокуп­ной стоимости всех рабочих сил, которые одновременно упот­ребляются капиталистом. Следовательно, его стоимость равна средней стоимости одной рабочей силы, помноженной на число употребляемых рабочих сил. Поэтому при данной стоимости рабочей силы величина переменного капитала прямо пропорцио­нальна числу одновременно занятых рабочих. Таким образом,, если дневная стоимость одной рабочей силы = 1 талеру, то необходимо авансировать капитал в 100 талеров, чтобы экс­плуатировать 100 рабочих сил, и в п талеров, чтобы ежедневно эксплуатировать п рабочих сил.

Точно так же, если переменный капитал в 1 талер, дневная стоимость одной рабочей силы, производит ежедневно прибавоч­ную стоимость в 1 талер, то переменный капитал в 100 талеров производит ежедневно прибавочную стоимость в 100, а капитал в п талеров — ежедневную прибавочную стоимость в 1 талер Х п.

312

Следовательно, масса производимой прибавочной стоимо­сти равна прибавочной стоимости, доставляемой рабочим днем отдельного рабочего, помноженной на число применяемых ра­бочих. Но, далее, так как масса прибавочной стоимости, производимой отдельным рабочим, при данной стоимости рабочей силы определяется нормой прибавочной стоимости, то из этого выте­кает следующий первый закон: масса производимой прибавоч­ной стоимости равна величине авансированного переменного капитала, помноженной на норму прибавочной стоимости, или определяется сложным отношением между числом одновременно эксплуатируемых одним и тем же капиталистом рабочих сил в степенью эксплуатации отдельной рабочей силы*. (* В авторизованном французском издании вторая часть этого положения излагается следующим образом: «или же она равна стоимости одной рабочей силы, помноженной на степень ее эксплуатации и помноженной на число одновременно применяемых сил». Ред.)

 

Итак, если массу прибавочной стоимости мы обозначим через М, прибавочную стоимость, доставляемую отдельным рабочим в среднем за день, через т, переменный капитал, еже­дневно авансируемый на покупку одной рабочей силы, через v, общую сумму переменного капитала через V, стоимость средней рабочей силы через k, степень ее эксплуатации через  () и применяемых рабочих через п, то мы

получим:

           {

M =    {

           {

Мы постоянно предполагаем не только то, что стоимость сред­ней рабочей силы есть величина постоянная, но и то, что при­меняемые капиталистом рабочие сведены к среднему рабочему. Бывают исключительные случаи, когда производимая приба­вочная стоимость возрастает не пропорционально числу экс­плуатируемых рабочих, но тогда и стоимость рабочей силы не остается постоянной.

Поэтому при производстве определенной массы прибавоч­ной стоимости уменьшение одного фактора может быть возме­щено увеличением другого. Если переменный капитал умень­шается и одновременно норма прибавочной стоимости повышает­ся в той же пропорции, то масса производимой прибавочной стоимости остается неизменной. Если при сохранении прежних предположений капиталисту приходится авансировать 100 талеров для того, чтобы ежедневно эксплуатировать 100 рабочих,

313

и если норма прибавочной стоимости составляет 50%, то этот переменный капитал в 100 талеров доставляет прибавочную стоимость в 50 талеров, или в 3 Х 100 рабочих часов. Если норма прибавочной стоимости удваивается, или рабочий день удлиняется не с 6 до 9, а с 6 до 12 часов, то уменьшенный напо­ловину переменный капитал, капитал в 50 талеров, приносит прибавочную стоимость опять-таки в 50 талеров, или в 6 Х 50 рабочих часов. Следовательно, уменьшение переменного капитала может быть компенсировано пропорциональным повы­шением нормы эксплуатации рабочей силы, или уменьшение числа занятых рабочих может быть компенсировано пропор­циональным удлинением рабочего дня. Таким образом, в извест­ных границах, вынуждаемое капиталом предложение труда независимо от предложения рабочих[201]. Наоборот, умень­шение нормы прибавочной стоимости оставляет массу производимой прибавочной стоимости без изменения, если пропор­ционально возрастает величина переменного капитала, или число занятых рабочих.

Однако компенсация числа рабочих, или величины пере­менного капитала, повышением нормы прибавочной стоимости, или удлинением рабочего дня, имеет границы, которых она не в состоянии переступить. Какова бы ни была стоимость рабо­чей силы, составляет ли рабочее время, необходимое для под­держания рабочего, 2 или 10 часов, во всяком случае совокуп­ная стоимость, которую рабочий может производить изо дня в день, меньше стоимости, в которой овеществлены 24 рабочих часа, меньше 12 шилл. или 4 талеров, если таково денежное выражение этих 24 часов овеществленного труда. При нашем прежнем предположении, согласно которому ежедневно тре­буется 6 рабочих часов для того, чтобы воспроизвести самое рабочую силу, или авансированную на ее покупку капитальную стоимость, переменный капитал в 500 талеров, который приме­няет 500 рабочих при норме прибавочной стоимости в 100%, или при 12-часовом рабочем дне, ежедневно производит при­бавочную стоимость в 500 талеров, или в 6 Х 500 рабочих часов. Капитал в 100 талеров, ежедневно применяющий 100 ра­бочих при норме прибавочной стоимости в 200%, или при 18-ча­совом рабочем дне, производит массу прибавочной стоимости лишь в 200 талеров, или в 12 Х 100 рабочих часов. И вся вновь созданная им стоимость, эквивалент авансированного

314

переменного капитала плюс прибавочная стоимость, никогда, ни в какой день не может достигнуть суммы в 400 талеров, или в 24 Х 100 рабочих часов. Абсолютная граница среднего рабочего дня, который по природе всегда меньше 24 часов, образует абсолютную границу для компенсации уменьшения переменного капитала увеличением нормы прибавочной стои­мости, или уменьшения числа эксплуатируемых рабочих повышением степени эксплуатации рабочей силы. Этот до осязательности ясный второй закон важен для объяснения многих явлений, возникающих из тенденции капитала, о которой мы бу­дем говорить позже, — тенденции возможно больше сокращать число занимаемых им рабочих, или свою переменную составную часть, превращаемую в рабочую силу, что находится в' противо­речии с другой его тенденцией — производить возможно боль­шую массу прибавочной стоимости. Наоборот. Если масса применяемых рабочих сил, или величина переменного капитала, возрастает, но не пропорционально уменьшению нормы приба­вочной стоимости, то масса производимой прибавочной стои­мости понижается.

Третий закон вытекает из определения массы производи­мой прибавочной стоимости двумя факторами — нормой приба­вочной стоимости и величиной авансированного переменного капитала. Если дана норма прибавочной стоимости, или сте­пень эксплуатации рабочей силы, и стоимость рабочей силы, или величина необходимого рабочего времени, то само собой понятно, что чем больше переменный капитал, тем больше масса производимой стоимости и прибавочной стоимости. Если дана граница рабочего дня, а также граница его необходимой составной части, то масса стоимости и прибавочной стоимо­сти, производимой отдельным капиталистом, очевидно, зави­сит исключительно от той массы труда, которую он приводит в движение. А масса приводимого им в движение труда при данных предположениях зависит от массы рабочей силы, или числа рабочих, которых он эксплуатирует, число же это, в свою очередь, определяется величиной авансированного им пере­менного капитала. Следовательно, при данной норме приба­вочной стоимости и данной стоимости рабочей силы,  массы производимой прибавочной стоимости прямо пропорциональны величинам авансированных переменных капиталов. Но мы уже знаем, что капиталист делит свой капитал на две части. Одну часть он затрачивает на средства производства. Это — постоян­ная часть его капитала. Другую часть он превращает в живую рабочую силу. Эта часть образует его переменный капитал. На  базисе одного и того же способа производства в различных

315

отраслях производства имеет место различное деление капи­тала на постоянную и переменную составные части. В одной и той же отрасли производства это отношение изменяется с изменением технической основы и общественной комбинации процесса производства. Но как бы ни распадался данный капи­тал на постоянную и переменную составную часть, будет ли последняя относиться к первой как 1: 2, или 1: 10, или 1: х, это нисколько не затрагивает только что установленного за­кона, так как согласно прежнему анализу стоимость постоянного капитала хотя и проявляется вновь в стоимости продукта, но не входит во вновь созданную стоимость. Чтобы применять 1 000 прядильщиков, требуется, конечно, больше сырого ма­териала, веретен и т. д., чем для того, чтобы применять 100 пря­дильщиков. Но пусть стоимость этих добавляемых средств производства повышается, падает или остается неизменной, пусть она будет велика или мала, — она во всяком случае не оказывает никакого влияния на процесс увеличения стои­мости, осуществляемый теми рабочими силами, которые при­водят эти средства производства в движение. Следовательно, констатированный выше закон принимает такую форму: производимые различными капиталами массы стоимости и приба­вочной стоимости, при данной стоимости и одинаковой степени эксплуатации рабочей силы, прямо пропорциональны величинам переменных составных частей этих капиталов, т. е. их состав­ных частей, превращенных в живую рабочую силу.

Этот закон явно противоречит всему опыту, основанному на внешней видимости явлений. Каждый знает, что владелец хлопчатобумажной прядильной фабрики, который в процентном отношении ко всему применяемому капиталу применяет относи­тельно много постоянного и мало переменного капитала, не по­лучает от этого меньше прибыли, или прибавочной стоимости, чем хозяин пекарни, который приводит в движение относи­тельно много переменного и мало постоянного капитала. Для разрешения этого кажущегося противоречия требуется еще много промежуточных звеньев, как в элементарной алгебре требуется много промежуточных звеньев для того, чтобы понять, что 0/0  может представлять действительную величину. Хотя классическая политическая экономия никогда не формулиро­вала этого закона, однако она инстинктивно придерживается его, потому что он вообще представляет собой необходимое след­ствие закона стоимости. Она пытается спасти его посредством насильственной абстракции от противоречий явления. Позже[202]

 

316

мы увидим, как школа Рикардо споткнулась об этот камень преткновения. Вульгарная политическая экономия, которая «действительно так ничему и не научилась»  здесь,  как и везде, хватается за внешнюю видимость явления в противопо­ложность закону явления. Она полагает, в противоположность Спинозе, что «невежество есть достаточное основание» .

Труд, изо дня в день приводимый в движение совокупным капиталом общества, можно рассматривать как один-единственный рабочий день. Если, например, число рабочих — один мил­лион, а средний рабочий день рабочего составляет 10 часов, то общественный рабочий день состоит из 10 миллионов часов. При данной продолжительности этого рабочего дня — опреде­ляются ли его границы физическими или социальными усло­виями — масса прибавочной стоимости может быть увеличена только посредством увеличения числа рабочих, т. е. рабочего населения. Увеличение населения образует здесь математиче­скую границу производства прибавочной стоимости совокупным общественным капиталом. Наоборот. При данной численности населения эта граница определяется возможным удлинением рабочего дня [203]. В следующей главе мы увидим, что этот закон имеет значение лишь для той формы прибавочной стоимости, которую мы рассматривали до сих пор.

Из предыдущего рассмотрения производства прибавочной стоимости следует, что не всякая произвольная сумма денег или стоимости может быть превращена в капитал, что, напро­тив, предпосылкой этого превращения является определенный минимум денег или меновых стоимостей в руках отдельного владельца денег или товаров. Минимум переменного капитала — это цена издержек на одну рабочую силу, употребляемую изо дня в день в течение всего года для извлечения прибавочной стоимости. Если бы у рабочего были свои собственные средства производства и если бы он довольствовался жизнью рабочего, то для него было бы достаточно рабочего времени, необходимого для воспроизводства его жизненных средств, скажем 8 часов в день. Следовательно, и средств производства ему требовалось бы только на 8 рабочих часов. Напротив, капиталист, который кроме этих 8 часов заставляет рабочего выполнять еще, скажем, 4 часа прибавочного труда, нуждается в добавочной денежной сумме для приобретения добавочных средств производства.

317

Но при нашем предположении ему пришлось бы применять двух рабочих уже для того, чтобы на ежедневно присваиваемую прибавочную стоимость жить так, как живет рабочий, т. е. иметь возможность удовлетворять свои необходимые потреб­ности. В этом случае целью его производства было бы просто поддержание жизни, а не увеличение богатства; между тем при капиталистическом производстве предполагается последнее. Для того чтобы жить только вдвое лучше обыкновенного рабо­чего и превращать снова в капитал половину производимой прибавочной стоимости, ему пришлось бы вместе с числом ра­бочих увеличить в восемь раз минимум авансируемого капитала. Конечно, он сам, подобно своему рабочему, может прилагать свои руки непосредственно к процессу производства, но тогда он и будет чем-то средним между капиталистом и рабочим, будет «мелким хозяйчиком». Известный уровень капиталистического производства требует, чтобы все время, в течение которого капи­талист функционирует как капиталист, т. е. как персонифици­рованный капитал, он мог употреблять на присвоение чужого труда, а потому и на контроль над ним и на продажу продуктов этого труда[204]. Средневековые цехи стремились насильственно воспрепятствовать превращению ремесленника-мастера в капи­талиста, ограничивая очень незначительным максимумом число рабочих, которых дозволялось держать отдельному мастеру. Владелец денег или товаров только тогда действительно превра­щается в капиталиста, когда минимальная сумма, авансируемая на производство, далеко превышает средневековый макси­мум. Здесь, как и в естествознании, подтверждается правиль­ность того закона, открытого Гегелем в его «Логике», что чисто количественные изменения на известной ступени переходят в качественные различия*.

(*Принятая в современной химии молекулярная теория, впервые научно развитая Лораном и Жераром, основывается именно на этом законе. {Добавление к 3 изданию. В пояснение этого для нехимиков довольно темного примечания укажем, что автор говорит здесь о соединениях углерода, названных впервые Жераром в 1843 г. «гомологическими рядами», из которых каждый имеет свою собственную алгеб­раическую формулу. Например, ряд парафинов: СnН2n+2:  ряд нормальных алкоголей: СnH2n+2О; ряд нормальных жирных кислот: СnН2nО2 и многие другие. В приведенных примерах посредством простого количественного прибавления СН, к молекулярной формуле каждый раз получается качественно различное тело. Относительно преуве­личенного Марксом участия Лорана и Жерара в установлении этого важного факта ср. Корр. «Entwicklung der Chemie». Munchen, 1873, S. 709, 716 и Sclwrleifcmer. «Rise anil Development ol Organic Chemistry». London, 1879, p. 54. Ф. Э.})

318

Та минимальная сумма стоимости, которой должен распо­лагать отдельный владелец денег или товаров для того, чтобы превратиться в капиталиста, изменяется на различных ступе­нях развития капиталистического производства, а при данной ступени развития различна в различных сферах производства в зависимости от их особых технических условий. Некоторые отрасли производства уже при самом начале капиталистиче­ского производства требуют такого минимума капитала, кото­рого в это время нет в руках отдельных индивидуумов. Это вызывает, с одной стороны, государственные субсидии частным лицам, как во Франции в эпоху Кольбера и в некоторых немецких государствах до нашего времени, с другой стороны, — образование обществ с узаконенной монополией на ведение известных отраслей промышленности и торговли[205] — этих предшественников современных акционерных обществ.

Мы не останавливаемся на деталях тех изменений, которые претерпело отношение между капиталистом и наемным рабочим в течение процесса производства, не останавливаемся, следо­вательно, и на дальнейшем развертывании определений самого капитала. Отметим только немногие главные пункты.

В процессе производства капитал развился в командо­вание над трудом, т. е. над действующей рабочей силой, или самим рабочим. Персонифицированный капитал, капиталист, наблюдает за тем, чтобы рабочий выполнял свое дело как следует и с надлежащей степенью интенсивности.

Далее, капитал развился в принудительное отношение, заставляющее рабочий класс выполнять больше труда, чем того требует узкий круг его собственных жизненных потребностей. Как производитель чужого трудолюбия, как высасыватель при­бавочного труда и эксплуататор рабочей силы, капитал по своей энергии, ненасытности и эффективности далеко превос­ходит все прежние системы производства, покоящиеся на пря­мом принудительном труде.

 

 

 

319

Капитал подчиняет себе труд сначала при тех техниче­ских условиях, при которых он его исторически застает. Сле­довательно, он не сразу изменяет способ производства. Про­изводство прибавочной стоимости в той форме, которую мы до сих пор рассматривали, т. е. посредством простого удлинения рабочего дня, представлялось поэтому независимым от какой бы то ни было перемены в самом способе производства. В ста­ромодной пекарне оно было не менее действенным, чем в со­временной хлопкопрядильне.

Если мы рассматриваем процесс производства с точки зрения процесса труда, то рабочий относится к средствам производства не как к капиталу, а просто как к средствам и материалу своей целесообразной производительной деятель­ности. На кожевенном заводе, например, он обращается с ко­жей просто как с предметом своего труда. Он дубит кожу не для капиталиста. Иное получится, если мы будем рассматривать процесс производства с точки зрения процесса увеличения стоимости. Средства производства тотчас же превращаются в средства высасывания чужого труда. И уже не рабочий упот­ребляет средства производства, а средства производства употреб­ляют рабочего. Не он потребляет их как вещественные эле­менты своей производительной деятельности, а они потребляют его как фермент их собственного жизненного процесса; а жиз­ненный процесс капитала заключается лишь в его движении как самовозрастающей стоимости. Плавильные печи и произ­водственные здания, которые ночью отдыхают и не выса­сывают живой труд, представляют собой «чистую потерю» («mere loss») для капиталиста. Поэтому плавильные печи и производственные здания создают «притязание на ночной труд» рабочих сил. Простое превращение денег в веще­ственные факторы процесса производства, в средства производства, превращает последние в юридический титул и принудительный титул на чужой труд и прибавочный труд. Один пример в заключение покажет нам, как эта свойствен­ная капиталистическому производству и характеризующая его перетасовка, даже извращение соотношения между мертвым и живым трудом, между стоимостью и той силой, которая создает стоимость, отражается в головах капита­листов. Во время бунта английских фабрикантов в 1848— 1850 гг. «глава льно- и бумагопрядильной фабрики в Пейсли, одной из старейших и почтеннейших фирм западной Шотлан­дии, компании Карлайл, сыновья и К°, которая существует с 1752 г. и из поколения в поколение возглавляется одной и той же семьей» , — этот чрезвычайно интеллигентный джентль­мен

320

написал в «Glasgow Daily Mail» от 25 апреля 1849 г. письмо[206] под заголовком «Relaissystem», где встречается, между прочим, следующее до смешного наивное место:

«Рассмотрим же те беды, которые проистекут от сокращения рабочего времени с 12 до 10 часов... Они «сводятся» к самому серьезному вреду для перспектив и собственности фабриканта. Если он» (т. е. его «руки») «ра­ботал 12 часов, а впредь будет работать только 10 часов, то каждые 12 ма­шин или веретен его предприятия сокращаются до 10 («then every 12 ma­chines or spindles, in his establishment, shrink to 10»), и если бы он захотел продать свою фабрику, то они оценивались бы только как 10, так что каждая фабрика во всей стране утратила бы одну шестую часть своей стоимости”[207]

В наследственно-капиталистической голове из Западной Шотландии стоимость средств производства — веретен и т. д. — настолько неразрывно сливается с их капиталистическим свой­ством самовозрастать, или ежедневно поглощать определенное количество чужого дарового труда, что глава фирмы Карлайл и К° действительно воображает, что при продаже фабрики ему оплачивают не только стоимость веретен, но, кроме того, и возрастание их стоимости, не только труд» заключающийся в них и необходимый для производства веретен того же самого рода, по и прибавочный труд, который при их помощи ежедневно высасывается из бравых западных шотландцев в Пейсли; и как раз по этой причине, думает он, с сокращением рабочего дня на два часа продажная цена каждых 12 прядильных машин сократится до размеров цены 10 машин.

321