ОТДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ. ПРОИЗВОДСТВО ОТНОСИТЕЛЬНОЙ ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ

Глава десятая. ПОНЯТИЕ ОТНОСИТЕЛЬНОЙ ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ.

Та часть рабочего дня, которая производит лишь экви­валент оплаченной капиталом стоимости рабочей силы, прини­малась нами до сих пор за величину постоянную, и она дейст­вительно является постоянной величиной при данных условиях производства на данной ступени экономического развития общества. Сверх этого необходимого рабочего времени рабо­чий может работать 2, 3, 4, 6 и т.д. часов. От размеров этого удлинения зависят норма прибавочной стоимости и вели­чина рабочего дня. Если необходимое рабочее время является, таким образом, постоянным, то весь рабочий день, напротив, представляет собой величину переменную. Предположим теперь» что даны как общая продолжительность рабочего дня, так и его разделение на необходимый и прибавочный труд. Пусть, например, линия ас,

а ______b_с, представляет двена­дцатичасовой рабочий день, отрезок аb — десять часов необ­ходимого труда, отрезок bc — два часа прибавочного труда. Возникает вопрос: каким образом может быть увеличено производство прибавочной стоимости, другими словами — каким образом может быть удлинен прибавочный труд без всякого даль­нейшего удлинения ас или независимо от всякого дальнейшего удлинения ас?

Несмотря на то, что границы рабочего дня ас даны, bc может быть, по-видимому, удлинено, если не путем расширения за предельный пункт с, который является в то же время ко­нечным пунктом рабочего дня ас, то путем перемещения началь­ного пункта b в противоположном направлении, в сторону а. Пусть в линии а______b'___b__с отрезок b'___b равен поло-

322

вине bc, т. е. равен одному рабочему часу. Если мы предположим теперь, что при двенадцатичасовом рабочем дне ас пункт b отодвигается до b', то bс расширяется до размеров b'с, приба­вочный труд увеличивается наполовину, с 2 часов до 3, хотя рабочий день по-прежнему остается двенадцатичасовой. Но это расширение прибавочного труда с bc до b'с, с 2 часов до 3, очевидно, невозможно без одновременного сокращения необ­ходимого труда с аb до аb', с 10 до 9 часов. Удлинению приба­вочного труда соответствовало бы в данном случае сокращение необходимого труда, или часть того рабочего времени, которое рабочий до сих пор фактически употреблял на себя, должна превратиться в рабочее время, затрачиваемое на капиталиста. Изменению подверглась бы при этом не длина рабочего дня, а та пропорция, в которой рабочий день распадается на необходимый и прибавочный труд.

С другой стороны, очевидно, что сама величина прибавоч­ного труда дана, если даны продолжительность рабочего дня и стоимость рабочей силы. Стоимость рабочей силы, т. е. рабо­чее время, необходимое для ее производства, определяет собой рабочее время, необходимое для воспроизводства ее стоимости. Если один час труда выражается в количестве золота, равном половине шиллинга» или 6 пенсам, и если дневная стоимость рабочей силы составляет 5 шилл., то рабочий должен работать ежедневно десять часов, чтобы возместить дневную стоимость своей рабочей силы, уплаченную ему капиталом, или произ­вести эквивалент стоимости необходимых ему ежедневно жиз­ненных средств. В стоимости этих жизненных средств дана стоимость его рабочей силы[1], в стоимости его рабочей силы дана величина его необходимого рабочего времени. Но величина прибавочного труда получается путем вычитания необходимого рабочего времени из всего рабочего дня. По вычитании десяти часов из двенадцати остается два, и при данных условиях непонятно, как можно было бы увеличить прибавочный труд

323

за пределы этих двух часов. Конечно, капиталист может упла­тить рабочему вместо 5 шилл. только 4 шилл. 6 пенсов или даже еще меньше. Для воспроизводства этой стоимости в 4 шилл. 6 пенсов достаточно было бы 9 рабочих часов, и, таким образом, на долю прибавочного труда теперь пришлось бы из 12-часового рабочего дня вместо двух три часа, а сама прибавочная стоимость повысилась бы с 1 шилл. до 1 шилл. 6 пенсов. Однако такого результата можно было бы достигнуть лишь путем понижения заработной платы рабочего ниже стоимости его рабочей силы. Имея всего 4 шилл. 6 пенсов, производимые им в течение 9 часов, он располагает на 1/10 меньшим количеством жизненных средств,

чем раньше, и, следовательно, происходит лишь неполное вос­производство его рабочей силы. В данном случае прибавочный труд может быть удлинен лишь путем нарушения его нормаль­ных границ, его область может быть расширена лишь путем узурпации части необходимого рабочего времени. Хотя этот метод увеличения прибавочного труда играет очень важную роль в действительном движении заработной платы, здесь он должен быть исключен, так как по нашему предположению все товары, — а следовательно, и рабочая сила, — продаются и покупаются по их полной стоимости. Раз это предположено, причиной уменьшения рабочего времени, необходимого для производства рабочей силы или для воспроизводства ее стои­мости, может быть не понижение заработной платы рабочего ниже стоимости его рабочей силы, а лишь понижение самой этой стоимости. При данной длине рабочего дня возрастание прибавочного труда происходит вследствие сокращения необходимого рабочего времени, а не наоборот — сокращение необходимого рабочего времени вследствие возрастания при­бавочного труда. Для того чтобы в нашем примере необходимое рабочее время уменьшилось на 1/10, т. е. с 10 часов до 9, а следо­вательно, прибавочный труд возрос с 2 до 3 часов, необходимо действительное понижение стоимости рабочей силы на 1/10.

Но такое понижение стоимости рабочей силы на одну деся­тую предполагает, в свою очередь, что то же самое количество жизненных средств, которое раньше производилось в течение 10 часов, теперь производится в течение 9 часов. Но это невоз­можно без повышения производительной силы труда. Пусть, например, при данных средствах производства сапожник может изготовить в течение 12-часового рабочего дня одну пару сапог. Чтобы он мог в тот же срок изготовить две пары сапог, произ­водительная сила его труда должна удвоиться, а она не может удвоиться без изменения средств или методов его труда или того и другого одновременно. Должна, следовательно, произойти

324

революция в производственных условиях его труда, т. е. в его способе производства, а потому и в самом процессе труда. Под повышением производительной силы труда мы понимаем здесь всякое вообще изменение в процессе труда, сокращающее рабочее время, общественно необходимое для производства данного товара, так что меньшее количество труда приобретает способность произвести большее количество потребительной стоимости[2]. Итак, если при исследовании производства при­бавочной стоимости в той ее форме, в какой мы ее до сих пор рассматривали, способ производства был предположен нами как нечто данное, то теперь, для понимания производства при­бавочной стоимости путем превращения необходимого труда в прибавочный труд, совершенно недостаточно предположить, что капитал овладевает процессом труда в его исторически унаследованной,: существующей форме и лишь увеличивает его продолжительность. Необходим переворот в технических и общественных условиях процесса труда, а следовательно, и в самом способе производства, чтобы повысилась произво­дительная сила труда, чтобы вследствие повышения произ­водительной силы труда понизилась стоимость рабочей силы и таким образом сократилась часть рабочего дня, необходимая для воспроизводства этой стоимости.

Прибавочную стоимость, производимую путем удлинения рабочего дня, я называю абсолютной прибавочной стоимостью. Напротив, ту прибавочную стоимость, которая возникает вслед­ствие сокращения необходимого рабочего времени и соответ­ствующего изменения соотношения величин обеих составных частей рабочего дня, я называю относительной прибавочной стоимостью.

Чтобы понизилась стоимость рабочей силы,: повышение производительности труда должно захватить те отрасли про­мышленности, продукты которых определяют стоимость рабочей силы, т. е. или уже принадлежат к числу обычных жизненных средств, или могут заменить последние. Но стоимость товара определяется не только количеством того труда, который сооб­щает товару окончательную форму, но также количеством труда, содержащегося в средствах производства этого товара. Например, стоимость сапог определяется не только трудом сапожника, но и стоимостью кожи,  смолы,  дратвы и т. д.

325

Следовательно, повышение производительной силы труда и соответствующее удешевление товаров в тех отраслях промыш­ленности, которые доставляют вещественные элементы постоян­ного капитала, т. е. средства труда и материал труда, для изготовления необходимых жизненных средств, также понижают стоимость рабочей силы. Напротив, повышение производительной силы в таких отраслях производства, которые не доставляют ни необходимых жизненных средств, ни средств производства для их изготовления, оставляет стоимость рабочей силы без изменения.

Удешевление товара понижает, конечно, стоимость рабочей силы лишь pro tanto, т. е. лишь в соответствии с тем, насколько товар этот принимает участие в воспроизводстве рабочей силы. Так, например, рубашка есть необходимое жизненное средство, но лишь одно из многих. Удешевление этого товара уменьшает только затраты рабочего на рубашки. Но общая сумма необхо­димых жизненных средств состоит из различных товаров, являющихся продуктами особых отраслей промышленности, и стоимость каждого такого товара образует всегда соответ­ственную часть стоимости рабочей силы. Эта последняя стои­мость уменьшается вместе с необходимым для ее воспроизвод­ства рабочим временем, общее сокращение которого равно сумме его сокращений во всех таких особых отраслях произ­водства. Мы рассматриваем здесь этот общий результат так, как будто бы он был непосредственным результатом и непосредст­венной целью в каждом частном случае. Когда, отдельный капи­талист путем повышения производительной силы труда удешев­ляет свой товар, например рубашки, то он, быть может, вовсе и не задается целью pro tanto понизить стоимость рабочей силы, а следовательно, и необходимое рабочее время, однако, поскольку он, в конце концов, содействует этому результату, он содействует повышению общей нормы прибавочной стои­мости [3]. Общие и необходимые тенденции капитала следует отличать от форм их проявления.

Здесь не место рассматривать, каким именно путем имма­нентные законы капиталистического производства проявляются во внешнем движении капиталов, действуют как принудительные законы конкуренции и достигают сознания отдельного капита­листа в виде движущих мотивов его деятельности. Во всяком случае ясно одно: научный анализ конкуренции становится

 326

возможным лишь после того, как познана внутренняя природа капитала, — совершенно так же, как видимое движение не­бесных тел делается понятным лишь для того, кто знает их действительное, но чувственно не воспринимаемое движение. Однако для понимания производства относительной прибавочной стоимости, и притом только на основе уже достигнутых результатов нашего анализа, необходимо отметить следующее.

Если один рабочий час выражается в количестве золота, равном 6 пенсам, или  шилл., то в течение 12-часового ра­бочего дня будет произведена стоимость в 6 шиллингов. Пред­положим, что при данном уровне производительной силы труда в течение этих 12 рабочих часов изготовляется 12 штук товара. Стоимость средств производства, сырого материала и т. п., употребленных на каждую штуку товара, пусть будет 6 пенсов. При этих обстоятельствах каждый отдельный товар стоит один шиллинг, а именно: 6 пенсов — стоимость средств производства и 6 пенсов — вновь присоединенная к ним при обработке стои­мость. Допустим теперь, что какому-нибудь капиталисту удается удвоить производительную силу труда, так что в 12-часовой рабочий день он производит не 12, а уже 24 штуки товара этого рода. Если стоимость средств производства осталась без изменения, то стоимость отдельной штуки товара понижается теперь до 9 пенсов, а именно: 6 пенсов — стоимость средств производства и 3 пенса — стоимость, вновь присоединенная последним трудом. Несмотря на удвоение производительной силы труда, рабочий день создает и теперь, как раньше, но­вую стоимость в 6 шилл., но только эта последняя распреде­ляется на вдвое большее количество товаров. На каждый отдельный продукт падает поэтому лишь 1/24 вместо 1/12 этой общей стоимости, 3 пенса вместо 6 пенсов, или, — что то же самое, — к средствам производства при их превращении в го­товый продукт присоединяется теперь, в расчете на каждую штуку, только полчаса труда, а не целый час, как это было раньше. Индивидуальная стоимость этого товара теперь ниже его общественной стоимости, т. е. товар стоит меньше рабочего времени, чем огромная масса продуктов того же рода, произ­веденных при средних общественных условиях. Штука товара стоит в среднем 1 шилл., или представляет собой 2 часа обще­ственного труда,  при новом способе производства она стоит лишь 9 пенсов, т. е. содержит в себе лишь 1  часа труда. Но Действительной стоимостью товара является не его индивиду­альная, а его общественная стоимость, т. е. действительная стои­мость измеряется не тем количеством рабочего времени, в кото­рое фактически обошелся товар производителю его в данном

327

отдельном случае, а рабочим временем, общественно необхо­димым для производства товара. Следовательно, если капи­талист, применивший новый метод, продает свой товар по его общественной стоимости в 1 шилл., он продает его на три пенса выше его индивидуальной стоимости и таким образом реализует добавочную прибавочную стоимость в 3 пенса. С другой стороны, двенадцатичасовой рабочий день выражается теперь для него в 24 штуках товара вместо прежних 12. Следовательно, чтобы продать продукт одного рабочего дня, ему необходимо теперь вдвое увеличить сбыт или рынок для своего товара. При прочих равных условиях его товары могут завоевать себе больший рынок лишь путем понижения своих цен. Поэтому капиталист будет продавать их выше их индивидуальной, но ниже их обществен­ной стоимости, например по 10 пенсов за штуку. Таким образом на каждую штуку он получит добавочную прибавочную стои­мость в 1 пенс. Это повышение прибавочной стоимости он полу­чит независимо от того, принадлежит или нет его товар к числу необходимых жизненных средств, входит или не входит он как определяющий момент в общую стоимость рабочей силы. Следовательно, независимо от этого последнего обстоятельства каждый отдельный капиталист заинтересован в удешевлении товара путем повышения производительной силы труда.

Но даже и в рассматриваемом случае увеличенное произ­водство прибавочной стоимости возникает из сокращения необ­ходимого рабочего времени и соответственного удлинения прибавочного труда*. (* «Прибыль, получаемая человеком, зависит не от того, что он господствует над продуктом труда других людей, а от того, что он господствует над самым этим трудом. Если он может продать свои продукты по более высокой цене, в то время как заработяая плата его рабочих остается без изменения, он, очевидно, получит выгоду... Тогда меньшей части того, что он произвел, достаточно, чтобы привести в движение этот труд, и, следовательно, большая часть остается ему самому» ([J. Cazenove] Outlines of Political Economy». London, 1832, p. 49, 50).

Пусть необходимое рабочее время равняется 10 часам, или же дневная стоимость рабочей силы равняется 5 шилл., прибавочный труд — 2 часам, а производи­мая ежедневно прибавочная стоимость — 1 шиллингу. Но наш капиталист производит теперь 24 штуки товара, которые он продает по 10 пенсов за штуку, т. е. всего за 20 шиллингов. Так как стоимость средств производства равна 12 шилл., то 14 2/5 штуки товара лишь возмещают авансированный постоянный капитал. Двенадцатичасовой рабочий день выражается в осталь­ных 9 3/5 штуки. Так как цена рабочей силы = 5 шилл., то в 6 штуках товара выражается необходимое рабочее время и в З 3/5 штуки — прибавочный труд. Отношение необходимого труда к прибавочному труду, составлявшее при средних обще-

328

ственных условиях 5:1, составляет теперь только 5 : 3. Тот дее самый результат можно получить еще следующим образом. Стоимость продукта двенадцатичасового рабочего дня = 20 шил­лингам. Из них 12 шилл. приходятся на стоимость средств производства, лишь вновь появляющуюся в стоимости про­дукта. Следовательно, остаются 8 шилл. как денежное выра­жение стоимости, в которой представлен рабочий день. Это денежное выражение больше, чем денежное выражение обще­ственно среднего труда того же самого вида, 12 часов которого выражаются лишь в 6 шиллингах. Труд исключительно высо­кой производительной силы функционирует как умноженный труд, т. е. создает в равные промежутки времени стоимость большей величины, чем средний общественный труд того же рода. Но наш капиталист по-прежнему уплачивает лишь 5 шилл. за дневную стоимость рабочей силы. Следовательно, рабочему вместо прежних десяти требуется теперь только 7 часов для воспроизводства этой стоимости. Его прибавочный труд возра­стает поэтому на 2  часа, произведенная им прибавочная стоимость — с 1 шилл. до 3 шиллингов. Таким образом, капи­талист, применяющий улучшенный способ производства, при­сваивает в виде прибавочного труда большую часть рабочего дня, чем остальные капиталисты той же самой отрасли про­изводства. Он в отдельном случае делает то же самое, что в об­щем и целом совершает весь капитал при производстве относи­тельной прибавочной стоимости. Но, с другой стороны, эта добавочная прибавочная стоимость исчезает, как только новый способ производства приобретает всеобщее распространение и вместе с тем исчезает разница между индивидуальной стои­мостью дешевле производимого товара и его общественной стоимостью. Тот же самый закон определения стоимости рабочим временем, который дает себя почувствовать введшему новый метод производства капиталисту в той форме, что он должен продавать товар ниже его общественной стоимости, — этот самый закон в качестве принудительного закона конкуренции заставляет соперников нашего капиталиста ввести у себя но­вый метод производства[4]. Итак, общую норму прибавочной стоимости весь этот процесс затронет лишь тогда,  когда

329

повышение производительной силы труда распространится на такие отрасли производства и, следовательно, удешевит такие товары, которые входят в круг необходимых жизненных средств и потому образуют элементы стоимости рабочей силы.

Стоимость товаров обратно пропорциональна производи­тельной силе труда. Это относится и к стоимости рабочей силы» так как она определяется товарными стоимостями. Напротив, относительная прибавочная стоимость прямо пропорциональна производительной силе труда. Она повышается с повышением и падает с понижением производительной силы труда. Сред­ний общественный рабочий день в 12 часов, при неизменной стоимости денег, производит всегда одну и ту же новую стои­мость в 6 шилл., в каком бы отношении эта сумма стоимости ни распадалась на эквивалент стоимости рабочей силы и при­бавочную стоимость. Но если вследствие повышения производи­тельной силы труда стоимость ежедневных жизненных средств, а следовательно, и дневная стоимость рабочей силы понижается с 5 до 3 шилл., то прибавочная стоимость возрастает с 1 до 3 шиллингов. Для того чтобы воспроизвести стоимость рабочей силы, прежде было необходимо 10 часов труда, а теперь тре­буется только 6 рабочих часов. Четыре часа труда освободи­лись и могут быть присоединены к области прибавочного труда. Отсюда имманентное стремление и постоянная тенденция капи­тала повышать производительную силу труда с целью удешевить товары и посредством удешевления товаров удешевить самого рабочего[5].

Для капиталиста, производящего товар, абсолютная стои­мость последнего сама по себе безразлична. Капиталиста инте­ресует лишь заключающаяся в товаре и реализуемая при его продаже прибавочная стоимость. Реализация прибавочной стоимости сама по себе предполагает возмещение авансирован­ной стоимости. Так как относительная прибавочная стоимость растет прямо пропорционально развитию производительной силы труда,  в то время как стоимость товаров падает в обратном

330

отношении к этому развитию, — другими словами, так как один и тот же процесс удешевляет товары и увеличивает заключаю­щуюся в них прибавочную стоимость, то этим разрешается загадочность того факта, что капиталист, заботящийся только о производстве меновой стоимости, все время старается пони­зить меновую стоимость своих товаров, — противоречие, кото­рым один из основателей политической экономии, Кенэ, мучил своих противников и по поводу которого они так и не дали ему ответа.

«Вы считаете», — говорит Кенэ, — «что чем больше удается сбе­речь на расходах и дорогостоящих работах при фабрикации промыш­ленных продуктов без ущерба для производства, тем выгоднее это сбере­жение, так как оно уменьшает цену продукта. И, несмотря на это, вы полагаете, что производство богатства, возникающего из труда промышлен­ников, состоит в увеличении меновой стоимости их произведений» [6].

Таким образом, при капиталистическом производстве эко­номия на труде[7], достигаемая благодаря развитию произво­дительной силы труда, отнюдь не имеет целью сокращение рабочего дня. Она имеет .целью лишь сокращение рабочего времени, необходимого для производства определенного коли­чества товаров. Если рабочий вследствие повышения произво­дительности своего труда начинает производить в течение часа, скажем, в 10 раз больше товара, чем раньше, и, следовательно, на каждую штуку товаров употребляет в десять раз меньше рабочего времени, то это нисколько не мешает тому, что его и теперь заставляют работать прежние 12 часов в день и произ­водить в 12 часов 1 200 штук товара вместо 120. Его рабочий день может при этом даже удлиниться, так что он будет теперь в течение 14 часов производить 1 400 штук и т. д. Поэтому у экономистов такого пошиба, как Мак-Куллох, Юр, Сениор et tutti quanti [и им подобных!, вы на одной странице читаете, что рабочий должен быть благодарен капиталу за развитие производительных сил, так как оно сокращает необходимое рабочее время, а на следующей странице, — что рабочий должен доказать эту свою благодарность, работая впредь 15 часов в день вместо 10. При капиталистическом производстве развитие

331

производительной силы труда имеет целью сократить ту часть рабочего дня» в течение которой рабочий должен работать на самого себя, и именно таким путем удлинить другую часть рабочего дня, в течение которой рабочий даром работает на капиталиста. В какой мере этот результат достижим без уде­шевления товаров, обнаружится при рассмотрении отдельных методов производства относительной прибавочной стоимости к которому мы теперь и переходим.                  

332

Глава одиннадцатая. КООПЕРАЦИЯ

Как мы видели, капиталистическое производство начинается на деле с того момента, когда один и тот же индивидуальный капитал занимает одновременно многих рабочих» следова­тельно процесс труда расширяет свои размеры и доставляет продукт в большом количестве. Действие многих рабочих в одно и то же время, в одном и том же месте (или, если хотите, па одном и том же поле труда) для производства одного и того же вида товаров, под командой одного и того же капи­талиста составляет исторически и логически исходный пункт капиталистического производства. В том, что касается самого способа производства, мануфактура, например, отличается в своем зачаточном виде от цехового ремесленного производства едва ли чем другим, кроме большего числа одновременно заня­тых одним и тем же капиталом рабочих. Мастерская цехового мастера только расширена.

Итак, сначала разница чисто количественная. Как мы ви­дели, масса прибавочной стоимости, производимая данным капиталом, равна той прибавочной стоимости, которую достав­ляет отдельный рабочий, помноженной на число одновременно занятых рабочих. Число это само по себе нисколько не влияет на норму прибавочной стоимости, или степень эксплуатации рабочей силы; что же касается качественных изменений в про­цессе труда, то они вообще представляются безразличными для производства товарной стоимости. Это вытекает из природы стоимости. Если один двенадцатичасовой рабочий день овеще­ствляется в 6 шилл., то 1 200 таких рабочих дней — в 6 шилл. Х X 1 200. В одном случае в продукте воплотились 12 Х 1 200, в другом случае 12 рабочих часов. В производстве стоимости множество всегда имеет значение только суммы многих отдель­ных единиц. Следовательно, с точки зрения производства стоимости совершенно безразлично, производят ли 1200 рабочих

333

каждый отдельно или же они объединены вместе под командой одного и того же капитала.

Впрочем, здесь в известных границах происходит некоторая модификация. Труд, овеществленный в стоимости, есть труд среднего общественного качества, т. е. проявление средней рабочей силы. Но средняя величина есть всегда средняя многих различных индивидуальных величин одного и того же вида. В каждой отрасли промышленности индивидуальный рабочий,Петр или Павел, более или менее отклоняется от среднего рабочего. Такие индивидуальные отклонения, называемые на языке математиков «погрешностями», взаимно погашаются и уничтожаются, раз мы берем значительное число рабочих. Известный софист и сикофант Эдмунд Бёрк утверждает даже на основании своего практического опыта в качестве фермера, что все индивидуальные различия в труде стираются уже для «такого ничтожного отряда», как 5 батраков, — следовательно, пять первых попавшихся английских батраков зрелого возраста, вместе взятые, выполняют в одно и то же время совершенно такую же работу, как 5 любых других английских батраков[8]. Ясно во всяком случае, что совокупный рабочий день большого числа одновременно занятых рабочих, будучи разделен на число рабочих, является уже сам по себе днем общественного среднего труда. Пусть рабочий день одного человека продолжается, например, двенадцать часов. Тогда рабочий день двенадцати одновременно занятых рабочих составляет совокупный рабочий день в 144 часа; и хотя труд каждого из этой дюжины рабочих более или менее отклоняется от среднего общественного труда, хотя каждый отдельный рабочий употребляет поэтому на одно и то же дело несколько больше или несколько меньше времени, тем не менее рабочий день отдельного рабочего, рассматриваемый как одна двенадцатая совокупного рабочего дня в 144 часа, обладает средним общественным качеством. Но для капиталиста, который занимает дюжину рабочих, рабочий день существует лишь как совокупный рабочий день всей дюжины. Рабочий день каждого отдельного рабочего существует лишь как соот-

334

ветственная часть совокупного рабочего дня, совершенно независимо от того, трудятся ли эти 12 человек совместно или we вся связь между их трудом состоит только в том, что они работают на одного и того же капиталиста. Если же из этих 12 рабочих каждые два получат занятие у мелкого хозяйчика,: то лишь случайно каждый из этих хозяев может произвести одинаковую сумму стоимости, а следовательно, и реализовать общую норму прибавочной стоимости. Здесь обнаружатся ин­дивидуальные отклонения. Если рабочий употребляет на произ­водство товара значительно больше времени, чем это обще­ственно необходимо, если индивидуально необходимое для него рабочее время значительно отклоняется от общественно необ­ходимого, или среднего, рабочего времени, то его труд не яв­ляется средним трудом, а его рабочая сила не является средней рабочей силой. Такая рабочая сила или вовсе не находит поку­пателя, или продается ниже средней стоимости рабочей силы. Таким образом, предполагается определенный минимум способ­ности к труду, и мы увидим впоследствии, что капиталистическое производство находит способ измерять этот минимум. Тем не ме­нее минимум этот отклоняется от среднего уровня, несмотря на то, что рабочую силу приходится оплачивать по ее средней стоимости. Поэтому из шести мелких хозяйчиков одни извлекут прибавочной стоимости больше, другие меньше, чем это соот­ветствует общей норме прибавочной стоимости. Отклонения уравновесятся для всего общества, но не для отдельного хозяина. Следовательно, закон возрастания стоимости вообще реали­зуется для отдельного производителя полностью лишь в том случае, когда последний производит как капиталист, применяет одновременно многих рабочих, т. е. уже с самого начала при­водит в движение средний общественный труд[9].

Даже при неизменном способе труда одновременное приме­нение значительного числа рабочих вызывает революцию в ма­териальных условиях процесса труда. Здания, в которых работает много людей, склады для сырого материала и т. д.,

сосуды, инструменты, аппараты и т. д., служащие одновременно или попеременно многим,— одним словом, часть средств про­изводства потребляется теперь в процессе труда сообща. С од­ной стороны, меновая стоимость товаров, а следовательно, и средств производства, ничуть не повышается вследствие усилен­ной эксплуатации их потребительной стоимости. С другой

335

стороны, масштаб сообща потребляемых средств производства возрастает. Комната, в которой работают 20 ткачей на 20 станках, должна быть вместительнее, чем комната, в которой работает самостоятельный ткач с двумя подмастерьями. Но постройка мастерской на 20 рабочих стоит меньшего количества труда, чем постройка 10 мастерских на 2 рабочих каждая, в вообще стоимость сконцентрированных в массовом масштабе и применяемых совместно средств производства растет не про­порционально их размерам и их полезному эффекту. Употреб­ляемые совместно средства производства переносят меньшую долю своей стоимости на единицу продукта частью потому, что вся та стоимость, которую они отдают, распределяется одно­временно на большую массу продуктов, частью потому, что в сравнении со средствами производства, употребляемыми в от­дельности, они входят в процесс производства хотя и абсолютно большей, но по отношению к сфере их действия относительно меньшей стоимостью. Тем самым понижается та составная часть стоимости, которая приходится на постоянный капитал, а сле­довательно, соответственно ее величине, и совокупная стоимость товара. Результат получается такой, как если бы средства производства товаров стали производиться дешевле. Эта эко­номия в применении средств производства возникает лишь благодаря их совместному потреблению в процессе труда многих лиц. И средства производства приобретают этот характер усло­вий общественного труда или общественных условий труда в отличие от раздробленных и сравнительно дорогих средств производства отдельных самостоятельных рабочих или мелких хозяйчиков даже и в том случае, когда многие рабочие объединены лишь пространственно, а не общностью самого труда. Часть средств труда приобретает этот общественный характер даже раньше, чем его приобретает сам процесс труда.

Экономию на средствах производства вообще следует рас­сматривать с двоякой точки зрения. Во-первых, поскольку она удешевляет товары и тем понижает стоимость рабочей силы. Во-вторых, поскольку она изменяет отношение прибавочной стоимости ко всему авансированному капиталу, т. е. к сумме стоимостей его постоянной и переменной составных частей. Последний пункт будет рассмотрен лишь в первом отделе третьей книги этой работы, куда в интересах внутренней связности изложения придется отнести и многое другое, касающееся затронутой здесь темы. Такого расчленения предмета требует ход анализа, да оно соответствует и духу капиталистического производства. Так как при капиталистическом производстве условия труда противостоят рабочему как нечто самостоятель­

336

ное то и экономия на них представляется особой операцией, которая ничуть не касается рабочего и, следовательно, обособ­лена от методов, повышающих его индивидуальную произво­дительность.

Та форма труда, при которой много лиц планомерно рабо­тает рядом и во взаимодействии друг с другом в одном и том we процессе производства или в разных, но связанных между собой процессах производства, называется кооперацией[10].

Подобно тому как сила нападения эскадрона кавалерии или сила сопротивления полка пехоты существенно отличны от суммы тех сил нападения и сопротивления, которые способны развить отдельные кавалеристы и пехотинцы» точно так же и механическая сумма сил отдельных рабочих отлична от той общественной силы, которая развивается, когда много рук участвует одновременно в выполнении одной и той же нераздель­ной операции,  когда, например, требуется поднять тяжесть, вертеть ворот, убрать с дороги препятствие[11]. Во всех таких случаях результат комбинированного труда или вовсе не может быть достигнут единичными усилиями, или может быть осущест­влен лишь в течение гораздо более продолжительного времени, или же лишь в карликовом масштабе. Здесь дело идет не только о повышении путем кооперации индивидуальной производи­тельной силы, но и о создании новой производительной силы, которая по самой своей сущности есть массовая сила ^*). * «Если один человек вовсе не может, а 10 человек могут только с напря­жением всех своих сил поднять тяжесть весом в тонну, то сто человек достигнут этого, действуя каждый лишь одним пальцем» (John Bellers. «Proposals for Raising a College ⁰¹ Industry». London, 1696, p. 21).

Но и помимо той новой силы, которая возникает из слияния многих сил в одну общую, при большинстве производительных работ уже самый общественный контакт вызывает соревнова­ние и своеобразное возбуждение жизненной энергии (animal spirits), увеличивающее индивидуальную производительность отдельных лиц, так что 12 человек в течение одного совмест­ного рабочего дня в 144 часа произведут гораздо больше про­дукта, чем двенадцать изолированных рабочих, работающих по 12 часов каждый, или один рабочий в течение следующих подряд двенадцати дней труда [12]. Причина этого заключается

в том, что человек по самой своей природе есть животное, если и не политическое, как думал Аристотель [13], то во всяком случае общественное.

Хотя многие одновременно и совместно совершают одну и ту же или однородную работу, тем не менее индивидуальный труд каждого отдельного рабочего, как часть совокупного труда, сам может представлять различные фазы процесса труда, через которые предмет труда вследствие кооперации проходит быстрее. Так, например, если каменщики образуют последова­тельный ряд для того, чтобы передавать кирпичи от основания строительных лесов до их верха, то каждый из них делает одно и то же, и тем не менее их отдельные операции представляют собой непрерывные ступени одной общей операции, особые фазы, которые каждый кирпич должен пройти в процессе труда и благодаря которым 24 руки совокупного рабочего доставят кир­пич на место скорее, чем две руки отдельного рабочего, то поднимающегося на леса, то спускающегося с них[14]. Предмет труда проходит то же самое расстояние в более короткое время. С другой стороны, комбинирование труда имеет место и в том случае, если, например, к постройке здания приступают одно­временно с разных концов, хотя бы кооперирующиеся между собой работники совершали при этом один и тот же или однород­ный труд. При комбинированном рабочем дне в 144 часа предмет труда подвергается обработке одновременно с разных сторон, так как комбинированный или совокупный рабочий имеет глаза и руки и спереди, и сзади, и является в известной мере вездесущим. При этом совокупный продукт подвигается к своему оконча-

338

ник» быстрее, чем при двенадцатичасовом рабочем дне 12 более или менее изолированных рабочих, которые вынуждены при­ступать к предмету труда более односторонне. Здесь одновре­менно созревают пространственно различные части продукта.

Мы подчеркнули, что многие дополняющие друг друга рабочие выполняют одинаковую или однородную работу, так как эта простейшая форма совместного труда играет большую роль и в наиболее развитых видах кооперации. Если процесс труда сложен, то уже один факт объединения значительной массы совместно работающих позволяет распределить различные операции между различными рабочими, следовательно совер­шать их одновременно и таким образом сократить рабочее время, необходимое для изготовления совокупного продукта [15].

Во многих отраслях производства бывают критические моменты, т. е. такие определяемые самой природой рабочего процесса периоды времени, в течение которых должны быть достигнуты определенные результаты труда. Если требуется, например, остричь стадо овец или сжать и убрать известное количество моргенов хлеба, то количество и качество получае­мого продукта зависят от того, будет ли данная операция на­чата и закончена в определенное время. Промежуток времени, в течение которого должен быть совершен процесс труда» предопределен здесь заранее, как, например, при ловле сель­дей. Отдельный человек не может выкроить из суток больше одного рабочего дня, скажем, в 12 часов, тогда как кооперация, например 100 человек, расширяет двенадцатичасовой день в рабочий день, составляющий 1 200 часов. Краткость срока труда компенсируется величиной массы труда, выбрасываемой в решающий момент на арену производства. Своевременное получение результата зависит здесь от одновременного при­менения многих комбинированных рабочих дней, размеры полезного эффекта — от числа рабочих; последнее, однако, всегда менее числа тех рабочих, которые, работая в одиночку, произвели бы в течение того же самого времени ту же самую работу [16]. Из-за отсутствия такого рода кооперации на западе Соединенных Штатов ежегодно пропадает масса хлеба, а в тех

 339

частях Ост-Индии, где английское владычество разрушило ста­рую общину, — масса хлопка [17].

Кооперация, с одной стороны, позволяет расширить про­странственную сферу труда, и потому при известных процессах труда ее требует уже самое расположение предметов труда в пространстве; так, например, она необходима при осушитель­ных работах, постройке плотин, работах по орошению, при строительстве каналов, грунтовых и железных дорог и т. и. С другой стороны, кооперация позволяет относительно, т. е. по сравнению с масштабом производства, пространственно сузить сферу производства. Это ограничение пространственной сферы труда при одновременном расширении сферы его воз­действия, в результате чего происходит сокращение непроиз­водительных издержек производства (faux frais), порождается сосредоточением массы рабочих, слиянием различных процес­сов труда и концентрацией средств производства[18].

По сравнению с равновеликой суммой отдельных индивиду­альных рабочих дней комбинированный рабочий день производит большие массы потребительных стоимостей и уменьшает поэтому рабочее время, необходимое для достижения определенного полезного эффекта. В каждом отдельном случае такое повыше­ние производительной силы труда может достигаться различ­ными способами: или повышается механическая сила труда, или расширяется пространственно сфера ее воздействия, или арена производства пространственно суживается по сравнению с масштабом производства, или в критический момент приводится в движение большое количество труда в течение короткого про­межутка времени, или пробуждается соперничество отдельных лиц и напрягается их жизненная энергия, или однородные опе­рации многих людей получают печать непрерывности и много-

340

сторонности, или различные операции выполняются одновре­менно, или экономятся средства производства благодаря их совместному употреблению, или индивидуальный труд приоб­ретает характер среднего общественного труда. Но во всех этих случаях специфическая производительная сила комби­нированного рабочего дня есть общественная производительная сила труда, или производительная сила общественного труда. Она возникает из самой кооперации. В планомерном сотруд­ничестве с другими рабочий преодолевает индивидуальные границы и развивает свои родовые потенции [19].

Если рабочие не могут вообще непосредственно сотрудни­чать, когда они не находятся вместе, если поэтому их сосредо­точение в определенном пункте есть условие их кооперации, то это означает, что наемные рабочие могут кооперироваться лишь в том случае, если один и тот же капитал, один и тот же капиталист применяет их одновременно, т. е. одновременно покупает их рабочие силы. Следовательно, совокупная стои­мость этих рабочих сил, или сумма заработной платы рабочих за день, неделю и т. д., должна уже быть объединена в кармане капиталиста, раньше чем сами эти рабочие силы будут объеди­нены в процессе производства. Для того чтобы оплатить труд 300 рабочих сразу, хотя бы за один только день, требуется большая затрата капитала, чем для того чтобы оплачивать из недели в неделю труд меньшего числа рабочих в течение целого года. Таким образом, число кооперируемых рабочих, или масштаб кооперации, зависит прежде всего от величины того капитала, который отдельный капиталист может затратить на покупку рабочей силы, т. е. от того, в каких размерах каждый отдельный капиталист располагает жизненными средствами многих рабочих.

И это относится не только к переменному, но и к постоянному капиталу. Например, затрата сырого материала для капита­листа, имеющего 300 рабочих, в 30 раз больше, чем затрата каждого из тридцати капиталистов, имеющих по 10 рабочих. Количество совместно применяемых средств труда, как по своей стоимости, так и по своей вещественной массе, растет, правда, не в такой пропорции, как число занятых рабочих, однако — все же весьма значительно. Таким образом, концентрация значительных масс средств производства в руках отдельных капиталистов есть материальное условие кооперации наемных

341

рабочих, и размеры кооперации, или масштаб производства, зависят от степени этой концентрации.

Первоначально известная минимальная величина индиви­дуального капитала являлась необходимой для того, чтобы число одновременно эксплуатируемых рабочих, а следовательно,

и масса производимой ими прибавочной стоимости были доста­точны для освобождения самого эксплуататора от физического труда, для превращения мелкого хозяйчика в капиталиста, для того чтобы формально создать. капиталистическое отношение. Теперь этот минимум является материальным условием превра­щения многих раздробленных, не зависимых друг от друга инди­видуальных процессов труда в один комбинированный обще­ственный процесс труда.

Равным образом, первоначально командование капитала над трудом являлось лишь формальным следствием того, что рабочий трудится не для себя, а для капиталиста и, следова­тельно, под властью капиталиста. С развитием кооперации многих наемных рабочих командование капитала становится необходимым для выполнения самого процесса труда, становится действительным условием производства. Команда капиталиста на поле производства делается теперь столь же необходимой, как команда генерала на поле сражения.

Всякий непосредственно общественный или совместный труд, осуществляемый в сравнительно крупном масштабе, нуж­дается в большей или меньшей степени в управлении, которое устанавливает согласованность между индивидуальными рабо­тами и выполняет общие функция, возникающие из движения всего производственного организма в отличие от движения его самостоятельных органов. Отдельный скрипач сам управляет собой, оркестр нуждается в дирижере. Функции управления, надзора и согласования делаются функциями капитала, как только подчиненный ему труд становится кооперативным. Но как специфическая функция капитала, функция управления приобретает специфические характерные особенности.

Прежде всего движущим мотивом и определяющей целью капиталистического процесса производства является возможно большее само возрастание капитала[20], т. е. возможно большее производство прибавочной стоимости, следовательно, возможно большая эксплуатация рабочей силы капиталистом. Вместе с ростом массы одновременно занятых рабочих растет и их со­противление, а в связи с этим неизбежно растет давление ка­питала, направленное на то, чтобы подавить это сопротивление.

342

Управление капиталиста есть не только особая функция, воз­никающая из самой природы общественного процесса труда и относящаяся к этому последнему, оно есть в то же время функция эксплуатации общественного процесса труда и, как таковая, обусловлена неизбежным антагонизмом между эксплуа­татором и сырым материалом его эксплуатации. Точно так же, по мере того как растут размеры средств производства, про­тивостоящих наемному рабочему как чужая собственность, растет необходимость контроля над их целесообразным приме­нением[21]. Кооперация наемных рабочих есть, далее, только результат действия капитала, применяющего этих рабочих одновременно. Связь их функций и их единство как производи­тельного совокупного организма лежит вне их самих, в капи­тале, который их объединяет и удерживает вместе. Поэтому связь их работ противостоит им идеально как план, практически — как авторитет капиталиста, как власть чужой воли, подчиня­ющей их деятельность своим целям.

Таким образом, если по своему содержанию капиталисти­ческое управление носит двойственный характер, соответственно двойственности самого подчиненного ему производственного процесса, который, с одной стороны, есть общественный про­цесс труда для изготовления продукта, с другой стороны — процесс возрастания капитала, то по форме своей капиталисти­ческое управление деспотично. С развитием кооперации в широ­ком масштабе и деспотизм этот развивает свои своеобразные формы. Подобно тому, как капиталист сначала освобождается от физического труда, как только капитал его достигает той минимальной величины, при которой только и начинается собственно капиталистическое производство, так теперь он передает уже и функции непосредственного и постоянного надзора за отдельными рабочими и группами рабочих особой категории наемных работников. Как армия нуждается в своих офицерах и унтер-офицерах, точно так же для массы рабочих, объединенной совместным трудом под командой одного и того же капитала, нужны промышленные офицеры (управляющие,

343

managers) и унтер-офицеры (надсмотрщики, foremen, overloo­kers, contre- maitres), распоряжающиеся во время процесса труда от имени капитала. Работа надзора закрепляется как их исключительная функция. Сравнивая способ производства неза­висимых крестьян или самостоятельных ремесленников с план­таторским хозяйством, покоящимся на рабстве, экономист при­числяет эту работу надзора к faux frais производства*^».

*( Профессор Кернс, указав на «надзор за трудом» как на характерную черту рабовладельческого производства в южных штатах Северной Америки, продолжает: «Крестьянин-собственник» (Севера), «присваивающий себе весь продукт своего труда, не нуждается в иных стимулах для труда. Надзор здесь совершенно не нужен» (Cairnes. цит. соч., стр. 48, 49).

 Напротив, рассматривая капиталистический способ производ­ства, он отождествляет функцию управления, поскольку она вытекает из самой природы совместного процесса труда, с той же самой функцией, поскольку она вытекает из капиталисти­ческого, а следовательно, из антагонистического характера этого процесса [22]. Капиталист не потому является капиталистом, что он управляет промышленным предприятием, — на­оборот, он становится руководителем промышленности потому,. что он капиталист. Высшая власть в промышленности становится атрибутом капитала, подобно тому как в феодальную эпоху высшая власть в военном деле и в суде была атрибутом земель­ной собственности.* (*Огюст Конт и его школа могли бы поэтому так же хорошо доказывать вечную необходимость феодальных господ, как они доказывали необходимость господ капи­талистов.)

 Рабочий является собственником своей рабочей силы лишь до тех пор, пока он в качестве продавца последней торгуется с капиталистом, но он может продать лишь то, чем он обладает, лишь свою индивидуальную, обособленную рабочую силу. Это отношение ничуть не изменяется от того, что капиталист заку­пает 100 рабочих сил вместо одной, заключает контракт не с од­ним рабочим, а с сотней не зависимых друг от друга рабочих. Капиталист может применить эти 100 рабочих, не устанавли­вая между ними кооперации. Следовательно, он оплачивает стоимость 100 самостоятельных рабочих сил, но не оплачивает комбинированной рабочей силы сотни. Как независимые лич­ности, рабочие являются индивидуумами, вступившими в опре­деленное отношение к одному и тому же капиталу, но не друг к другу. Их кооперация начинается лишь в процессе труда, но в процессе труда они уже перестают принадлежать самим

344

себе. С вступлением в процесс труда они сделались частью капитала. Как кооперирующиеся между собой рабочие, как члены одного деятельного организма, они сами представляют собой лишь особый способ существования капитала. Поэтому та производительная сила, которую развивает рабочий как общественный рабочий, есть производительная сила капитала. Общественная производительная сила труда развивается без­возмездно, как только рабочий поставлен в определенные условия, а капитал как раз и ставит его в эти условия. Так как общественная производительная сила труда ничего не стоит капиталу, так как, с другой стороны, она не развивается рабо­чим, пока сам его труд не принадлежит капиталу, то она пред­ставляется производительной силой, принадлежащей капиталу по самой его природе, имманентной капиталу производительной силой.

В колоссальном масштабе действие простой кооперации обнаруживается в тех гигантских сооружениях, которые были воздвигнуты древними азиатами, египтянами, этрусками и т. д.

«В прошедшие времена случалось, что эти азиатские государства, осуществив расходы на свои гражданские и военные надобности, оказы­вались обладателями некоторого избытка жизненных средств, который они могли употреблять на великолепные или полезные сооружения. Благодаря тому, что в их власти находились рабочие руки почти всего неземледельческого населения... и благодаря тому, что исключительное право распоряжаться указанным избытком принадлежало монарху и жре­цам, они располагали средствами для возведения тех мощных монументов, которыми они покрыли страну... При установке колоссальных статуй и переноске огромных тяжестей, что вызывает изумление, расточительным образом применялся почти исключительно человеческий труд... Для этого достаточно было большого числа рабочих и концентрации их усилий. Так из глубины океана поднимаются мощные коралловые рифы и образуют острова и сушу, несмотря на то, что каждый индивидуальный участник (depositary) этого процесса ничтожен, слаб и жалок. Неземледельческие рабочие какой-либо азиатской монархии мало что могли приложить к делу, кроме своих индивидуальных физических сил, но самая их численность была силой, и мощь единого управления этими массами породила эти ги­гантские сооружения. Именно концентрация в руках одного или немно­гих лиц тех доходов, за счет которых жили рабочие, сделала возмож­ным такого рода предприятия» [23].

Эта власть азиатских и египетских царей или этрусских жрецов и т. п. перешла в современном обществе к капиталисту, причем безразлично, выступает ли он как отдельный капиталист или как капиталист комбинированный, как в акционерных обществах.

345

Та форма кооперации в процессе труда, которую мы находим на начальных ступенях человеческой культуры, например у охотничьих народов^*) или в земледельческих общинах Индии, покоится, с одной стороны, на общей собственности на условия производства, с другой стороны — на том, что отдель­ный индивидуум еще столь же крепко привязан пуповиной к роду или общине, как отдельная пчела к пчелиному улью. (*Ленге в своей работе «Theorie des Lois Civiles», быть может, не без основания называет охоту первой формой кооперации, а охоту на людей (войну) — одной из первых форм охоты.)То и другое отличает эту кооперацию от кооперации капитали­стической. Спорадическое применение кооперации в крупном масштабе в античном мире, в средние века и в современных ко­лониях покоится на отношениях непосредственного господства и подчинения, чаще всего на рабстве. Напротив, капиталистиче­ская форма кооперации с самого начала предполагает свобод­ного наемного рабочего, продающего свою рабочую силу капи­талу. Но исторически капиталистическая форма кооперации развивается в противоположность крестьянскому хозяйству и независимому ремесленному производству, все равно, имеет ли это последнее цеховую форму или нет[24]. По отношению к ним капиталистическая кооперация выступает не как особая историческая форма кооперации, нет, сама кооперация противо­поставляется им как характерная для капиталистического процесса производства и составляющая его специфическую осо­бенность историческая форма.

Подобно тому, как повысившаяся благодаря кооперации общественная производительная сила труда представляется производительной силой капитала, — так и сама кооперация представляется специфической формой капиталистического про­цесса производства, в противоположность процессу производства раздробленных независимых работников или мелких хозяй­чиков. Это — первое изменение, которое испытывает самый процесс труда вследствие подчинения его капиталу. Измене­ние это совершается стихийно. Одновременное употребление многих наемных рабочих в одном и том же процессе труда, будучи условием этого изменения, образует исходный пункт капиталистического производства. Оно совпадает с самим существованием капитала. Поэтому, если,  с одной стороны,

346

капиталистический способ производства является исторической необходимостью для превращения процесса труда в обществен­ный процесс, то, с другой стороны, общественная форма про­цесса труда есть употребляемый капиталом способ выгоднее эксплуатировать этот процесс посредством повышения его производительной силы.

В рассмотренном выше простом своем виде кооперация совпадает с производством в широких размерах, но она не об­разует никакой прочной, характерной формы особой эпохи развития капиталистического производства. Самое большее» она выступает приблизительно в такой форме в ремесленных еще зачатках мануфактуры[25] и в том виде крупного земледелия, который соответствует мануфактурному периоду, существенно отличаясь от крестьянского хозяйства лишь массой одновре­менно применяемых рабочих и размерами концентрированных средств производства. Простая кооперация всегда является господствующей формой в тех отраслях производства, где капи­тал оперирует в крупном масштабе, а разделение труда и машины не играют еще значительной роли.

Кооперация остается основной формой капиталистического способа производства, хотя в своем простом виде она сама представляет собой лишь особую форму наряду с другими, более развитыми ее формами.

347

Глава двенадцатая. РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА И МАНУФАКТУРА

1. ДВОЯКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ МАНУФАКТУРЫ

Кооперация, основанная на разделении труда, приобретает свою классическую форму в мануфактуре. Как характерная форма капиталистического процесса производства, она господ­ствует в течение мануфактурного периода в собственном смысле этого слова, т. е. приблизительно с половины XVI столетия до последней трети XVIII.

Мануфактура возникает двояким способом.

В первом случае в одной мастерской под командой одного и того же капиталиста объединяются рабочие разнородных само­стоятельных ремесел, через руки которых последовательно должен пройти продукт вплоть до того, пока он не будет окон­чательно готов. Так, например, карета была первоначально общим продуктом работ большого числа независимых ремеслен­ников: тележника, шорника, портного, слесаря, медника, то­каря, позументщика, стекольщика, маляра, лакировщика, позолотчика и т. д. Каретная мануфактура объединяет всех этих различных ремесленников в одной мастерской, где они рабо­тают одновременно и во взаимодействии друг с другом. Конечно, карету нельзя позолотить раньше, чем она сделана. Но если одновременно производится много карет, то часть их может непрерывно подвергаться золочению, в то время как другая часть проходит более ранние фазы процесса производства. Пока мы остаемся еще на почве простой кооперации, которая находит готовым свой человеческий и вещный материал. Но скоро наступает существенное изменение. Портной, слесарь, медник и т. д, раз он занимается только каретным делом, теряет мало-помалу привычку, а вместе с тем и способность зани­маться своим старым ремеслом в его полном объеме. С другой стороны, его односторонняя деятельность в пределах этой суженной сферы приобретает теперь наиболее целесообразные формы. Первоначально каретная мануфактура представляла

348

собой комбинацию самостоятельных ремесел. Постепенно про­изводство карет разделяется на различные особые операции, каждая из которых откристаллизовывается в исключительную функцию одного рабочего и совокупность которых выполняется союзом таких частичных рабочих. Именно так, в результате комбинирования различных ремесел под командой одного и того же капитала, возникли суконная мануфактура и целый ряд других мануфактур [26].

Но мануфактура возникает и противоположным путем. Мно­гие ремесленники, выполняющие одну и ту же или однородную работу, например делающие бумагу, шрифт или иголки, объеди­няются одним капиталистом в общей мастерской. Это — коопе­рация в ее простейшей форме. Каждый из этих ремесленников (быть может, с одним или двумя подмастерьями) изготовляет весь товар, т. е. совершает последовательно различные опера­ции, необходимые для его изготовления. Труд его сохраняет свой старый ремесленный характер. Однако внешние обстоя­тельства заставляют вскоре иначе использовать сосредоточение рабочих в одном помещении и одновременность их работ. Например, нужно доставить в определенный срок большое количество готового товара. Труд поэтому разделяется. Вместо того чтобы поручать одному и тому же ремесленнику последо­вательное выполнение различных операций, операции эти отделяются одна от другой, изолируются, располагаются в пространстве одна рядом с другой, причем каждая из них поручается отдельному ремесленнику, и все они одновременно выполняются кооперирующимися между собой работниками. Это случайное разделение повторяется, обнаруживает свой­ственные ему преимущества и мало-помалу кристаллизуется в систематическое разделение труда. Из индивидуального про­дукта самостоятельного ремесленника, выполняющего многие операции, товар превращается в общественный продукт союза

349

ремесленников, каждый из которых выполняет непрерывно лишь одну и ту же частичную операцию. Те же самые операции, которые сливались друг с другом в ряд последовательных работ, выполняемых немецким цеховым мастером бумажного производства, в голландской бумажной мануфактуре становятся самостоятельными и протекающими рядом и одновременно как частичные операции многих кооперирующихся между собой рабочих. Нюрнбергский цеховой мастер, изготовляющий иголки, образует основной элемент английской игольной мануфактуры. Но в то время как нюрнбергский ремесленник последовательно выполняет одну за другой, быть может, 20 операций, в англий­ской мануфактуре работают одновременно 20 ремесленников и каждый выполняет лишь одну из 20 операций, причем на основании опыта операции эти еще более расщепляются, изо­лируются и обособляются как исключительные функции отдель­ных рабочих.

Итак, способ возникновения, образования мануфактуры из ремесла является двояким. С одной стороны, она возникает из комбинации разнородных самостоятельных ремесел, которые утрачивают свою самостоятельность и делаются односторонними в такой степени, что представляют собой лишь друг друга дополняющие частичные операции в процессе производства одного и того же товара. С другой стороны, мануфактура возни­кает из кооперации однородных ремесленников, разлагает дан­ное индивидуальное ремесло на различные обособленные операции, изолирует эти последние и делает самостоятельными в такой степени, что каждая из них становится исключительной функцией особого рабочего. Поэтому, с одной стороны, ману­фактура вводит в процесс производства разделение труда или развивает его дальше, с другой стороны — она комбинирует ремесла, бывшие ранее самостоятельными. Но, каков бы ни был ее исходный пункт в том или другом частном случае, ее конечная форма всегда одна и та же: производственный механизм, орга­нами которого являются люди.

Для правильного понимания разделения труда внутри мануфактуры существенно обратить внимание на следующие пункты. Прежде всего расчленение процесса производства на его особые фазы совершенно совпадает в данном случае с разложе­нием ремесленной деятельности на ее различные частичные операции. Является ли каждая операция сложной или простой, ее исполнение во всяком случае сохраняет свой ремесленный характер и, следовательно, зависит от силы, ловкости, быстроты и уверенности каждого отдельного рабочего, от его умения обращаться со своим инструментом. Базисом остается ремесло.

350

Этот узкий технический базис исключает возможность дей­ствительно научного расчленения процесса производства, так как каждый частичный процесс» через который проходит про­дукт, должен быть выполнен как частичная ремесленная работа. Именно потому, что ремесленное искусство остается таким образом основой процесса производства, каждый рабочий приспособляется исключительно к отправлению одной частичной функции, и рабочая сила его на всю его жизнь превращается в орган этой частичной функции. Наконец, это разделение труда уже само по себе есть особый вид кооперации, и многие его преимущества вытекают из общей сущности кооперации вообще, а не из данной ее особой формы.

2. ЧАСТИЧНЫЙ РАБОЧИЙ И ЕГО ОРУДИЕ

Приступая к ближайшему анализу, мы должны прежде всего констатировать тот очевидный факт, что рабочий» выпол­няющий всю жизнь одну и ту же простую операцию, превращает все свое тело в ее автоматически односторонний орган и потому употребляет на нее меньше времени, чем ремесленник, который совершает попеременно целый ряд операций. Но комбинирован­ный совокупный рабочий, образующий живой механизм ману­фактуры, состоит исключительно из таких односторонних частичных рабочих. Поэтому в сравнении с самостоятельным ремеслом здесь в течение более короткого времени производится больше продукта, т. е. производительная сила труда повы­шается[27]. Совершенствуется также самый метод частичной работы после того, как она обособилась в исключительную функ­цию одного лица. Постоянное повторение одной и той же огра­ниченной операции и сосредоточение внимания на ней научают опытным путем достигать намеченного полезного результата с наименьшей затратой силы. А так как разные поколения ра­бочих живут одновременно и совместно работают в одних и тех же мануфактурах, то приобретенные приемы технического искусства закрепляются, накопляются и быстро передаются от одного поколения к другому[28].

Мануфактура, воспроизводя внутри мастерской и система­тически развивая до крайних пределов традиционное обособ­ление ремесел, которое она находит в обществе, тем самым создает виртуозность частичных рабочих. С другой стороны,

 351

совершаемое ею превращение частичного труда в жизненное призвание данного человека соответствует стремлению прежних обществ сделать ремесла наследственными, придать им окаме­невшие формы каст или, — в том случае, когда определенные исторические условия порождают изменчивость индивидуумов, не совместимую с существованием каст, — формы цехов. Касты и цехи возникают под влиянием такого же естественного закона, какой регулирует образование в животном и растительном мире видов и разновидностей, — с той лишь разницей, что на изве­стной ступени развития наследственность каст и исключитель­ность цехов декретируются как общественный закон [29].

«Муслин из Дакки по своей тонкости, ситцы в другие материи из Короманделя по своему великолепию и прочности красок никогда еще не были превзойдены. И, тем не менее, они производятся без капитала, без машин, без разделения труда, в их производстве не применяется ни один из тех методов, которые доставляют такие преимущества европей­ской фабрикации. Ткач там — обособленный индивидуум, изготовляю­щий ткань по заказу потребителя и работающий на станке самой простой конструкции, состоящем иногда из грубо сколоченных деревянных бру­сков. У него нет даже никакого приспособления для натягивания основы, и потому станок должен все время оставаться растянутым во всю свою длину; вследствие этого он так неуклюж и занимает так много места, что не помещается в хижине производителя, который совершает поэтому свою работу на открытом воздухе, прерывая ее при каждой неблагоприят­ной перемене погоды»[30].

Лишь накопленная из поколения в поколение и передавае­мая по наследству от отца к сыну специальная сноровка сооб­щает индийцу, как и пауку, его виртуозность. И все же по сравнению с большинством мануфактурных рабочих такой индийский ткач выполняет очень сложный труд.

Ремесленник, совершающий один за другим различные частичные процессы при производстве продукта, должен то переходить с места на место,  то переменять инструменты. Пере-

352

ходы от одной операции к другой прерывают течение его труда в образуют своего рода поры в его рабочем дне. Эти поры сужаются, если он в течение целого дня непрерывно выполняет одну и ту же операцию, они исчезают в той же мере, в какой уменьшается сменяемость операций. Повышение производитель­ности труда вызывается здесь или увеличенной затратой рабо­чей силы в течение данного промежутка времени, т. е. растущей интенсивностью труда, или уменьшением непроизводительного потребления рабочей силы. В частности, избыточная затрата сил, которой требует каждый переход от покоя к движению, компен­сируется большей продолжительностью труда уже достигнутой нормальной быстроты. С другой стороны, непрерывное однообра­зие работы ослабляет напряженность внимания и подъем жиз­ненной энергии, так как лишает рабочего того отдыха и возбуж­дения, которые создаются самым фактом перемены деятельности.

Однако производительность труда зависит не только от виртуозности работника, но также и от совершенства его ору­дий. Орудия одного и того же рода, например инструменты режущие» сверлильные, долбежные, ударные и т. д., употреб­ляются в различных процессах труда, и, с другой стороны, в одном и том же процессе труда один и тот же инструмент слу­жит для различных действий. Но как только различные опе­рации процесса труда обособились друг от друга и каждая частичная операция в руках частичного рабочего приняла макси­мально соответствующую и потому исключительную форму, — с этого момента возникает необходимость изменений в орудиях, служивших ранее для различных целей. Направление этого изме­нения их формы выясняется на опыте, который показывает, какие именно особые трудности представляет пользование орудиями в их неизменившейся форме. Мануфактуру характеризуют диф­ференцирование рабочих инструментов, благодаря которому инструменты одного и того же рода принимают прочные формы, особые для каждого особого их применения, и их специализа­ция, благодаря которой каждый такой особый инструмент действует в полную свою меру лишь в руках специфического частичного работника. В одном Бирмингеме изготовляется до 500 разновидностей молотков, причем не только каждый из них служит для особого производственного процесса, но зачастую несколько разных молотков служат для отдельных операций од­ного и того же процесса. Мануфактурный период упрощает, улучшает и разнообразит рабочие инструменты путем приспособления их к исключительным особым функциям частичных рабочих [31].

353

Тем самым он создает одну из материальных предпосылок машины, которая представляет собой комбинацию многих про­стых инструментов.

Частичный рабочий и его инструмент образуют простые эле­менты мануфактуры. Обратимся теперь к мануфактуре в ее целом.

3. ДВЕ ОСНОВНЫЕ ФОРМЫ МАНУФАКТУРЫ:

ГЕТЕРОГЕННАЯ МАНУФАКТУРА И ОРГАНИЧЕСКАЯ МАНУФАКТУРА

По своему внутреннему строю мануфактуры разделяются на две основные формы, которые, хотя иногда и переплетаются, представляют собой, однако, два существенно различных рода и при дальнейшем превращении мануфактуры в крупную машин­ную промышленность играют совершенно неодинаковую роль. Этот двоякий характер мануфактуры определяется самой приро­дой продукта. Последний получается или путем чисто механиче­ского соединения самостоятельных частичных продуктов, или же своей готовой формой обязан последовательному ряду связанных между собой процессов и манипуляций.

Так, например, локомотив состоит более чем из 5 000 само­стоятельных частей. Он не может, однако, послужить примером собственно мануфактуры первого рода, так как является продуктом крупной промышленности. Но прекрасный пример дают нам часы, которые уже Уильям Петти берет для иллюстра­ции мануфактурного разделения труда. Из индивидуального продукта нюрнбергского ремесленника часы превратились в общественный продукт большого числа частичных рабочих. Таковы: заготовщик; рабочий, изготовляющий часовые пру­жины; изготовляющий циферблаты; изготовляющий волоски;

рабочий, изготовляющий камни для часов; палетщик; рабочий, изготовляющий стрелки; рабочий, изготовляющий часовой корпус; рабочий, изготовляющий винты; золотильщик, с под­разделением на многие специальности; далее рабочий, изготов­ляющий колеса (причем отдельно латунные колеса и отдельно стальные колеса); рабочий, изготовляющий трибы; изготовляю­щий механизм завода и перевода стрелок; acheveur de pignon

354

/укрепляет колеса на трибах, полирует фаски и т. д.); изгото­витель цапф; planteur de finissage (вставляет различные колеса трибы в механизм); finisseur de barillet (нарезывает зубья, расширяет отверстия до надлежащих размеров, укрепляет пружину собачки храповика и собачку); рабочий, изготовляю­щий регулятор хода, а при цилиндрическом ходе изготовляю­щий и цилиндры; изготовляющий ходовые колеса; рабочий, изготовляющий баланс; рабочий, изготовляющий ракету (при­способление для регулировки часов); planteur d' echappement (рабочий, устанавливающий регулятор хода); затем repasseur de barillet (заканчивает сборку барабана для пружины и сборку собачки); полировщик стали; полировщик колес; полировщик винтов; рисовальщик цифр; эмалировщик (наводит эмаль на медь); fabricant de pendants (делает только бугель или серьгу часового корпуса); finisseur de charniere (вставляет латунный штифт в шарниры корпуса и т. д.); faiseur de secret (приделы­вает к корпусу пружину, открывающую крышку); гравер; чеканщик; полировщик часового корпуса и т. д. и т. д. и, нако­нец, сборщик, окончательно собирающий механизм часов в целом и пускающий их в ход. Лишь немногие части часов проходят через несколько рук, и все эти membra disjecta [раз­розненные члены]¹¹⁸ сосредоточиваются в одних руках лишь тогда, когда им предстоит соединиться в одно механическое целое. Это чисто внешнее отношение готового продукта к его разнородным составным частям делает здесь, как и в других подобных производствах, соединение частичных рабочих в одной мастерской случайным. Частичные работы, в свою очередь, могут выполняться в виде отдельных самостоятельных ремесел, что и имеет место в кантонах Ваадт и Невшатель, тогда как в Женеве, например, существуют крупные часовые мануфак­туры, т. е. осуществляется непосредственная кооперация частич­ных рабочих под управлением одного капитала. Но и в этом последнем случае циферблаты, пружины и корпус редко изго­товляются в самой мануфактуре. Комбинированное мануфак­турное производство здесь выгодно лишь в исключительных случаях, так как конкуренция между рабочими, работающими на дому, особенно велика, а расщепление производства на массу гетерогенных процессов почти исключает совместное приме­нение средств труда; между тем при рассеянном в пространстве производстве капиталист избавляется от издержек на фабрич­ные здания и т. п. [32]. Надо заметить, oднaкo, что положение

355

и этих частичных рабочих, которые работают у себя на дому, но не на себя, а на капиталиста (fabricant, etablisseur), совер­шенно отлично от положения самостоятельного ремесленника, работающего лишь на своих заказчиков [33].

Другой род мануфактуры, ее законченная форма, произво­дит продукты, которые проходят связные фазы развития, последовательный ряд процессов; такова, например, мануфак­тура иголок, в которой проволока проходит через руки 72 и даже 92 специфических частичных рабочих.

Поскольку такая мануфактура комбинирует первоначально разрозненные ремесла, она уменьшает пространство, которым разделяются отдельные фазы производства продукта. Сокра­щается время, необходимое на переход продукта от одной ста­дии в другую, равно как и труд, затрачиваемый на эти пере­ходы[34]. Тем самым достигается большая производительная сила по сравнению с ремеслом, причем ее рост вытекает из общего кооперативного характера мануфактуры. С другой стороны, присущий мануфактуре принцип разделения труда приводит к изолированию различных фаз производства, которые обособляются друг от друга в виде соответственного количества самостоятельных частичных работ ремесленного характера. Установление и поддержание связи между изолированными функциями вызывает необходимость постоянных перемещений продукта из одних рук в другие, из одного процесса в другой. С точки зрения крупной промышленности это обстоятельство выступает как характерная, повышающая издержки и имма­нентная самому принципу мануфактуры ограниченность[35].

Женева. С 1850 по 1861 г. Женева изготовила 720 000 часов. См. «Report from Geneva on the Watch Trade» в «Reports by H. M's Secretaries of Embassy and Legation on the Manufactures, Commerce etc.», № 6, 1863. Если независимость отдельных процессов, на которые распадается производство сложного продукта, уже сама по себе крайне затрудняет превращение таких мануфактур в машинное производство крупной промыш­ленности, то в производстве часов дополнительно сказываются еще два специальных препятствия: мелкие размеры и деликатность составных элементов и то обстоятель­ство, что часы как предмет роскоши характеризуются чрезвычайным разнообразием форм. Лучшие лондонские фирмы в течение целого года едва ли производят дюжину одинаковых часов. Часовая фабрика Вашрон я Константен, с успехом применяющая машины, выпускает самое большее 3—4 вариации часов по величине и форме.

356

Если мы рассмотрим определенное количество сырого ма­териала, например тряпья на бумажной мануфактуре или про­волоки на игольной мануфактуре, то окажется, что оно проходит в руках различных частичных рабочих ряд следующих друг за другом во времени фаз производства, пока продукт не примет своей окончательной формы. Но если мы будем рассматривать мастерскую как один совокупный механизм, то окажется, что сырой материал одновременно находится во всех фазах произ­водства. Составленный из частичных рабочих совокупный рабочий одной частью своих многочисленных рук, вооруженных инструментами, тянет проволоку, между тем как другие его руки и инструменты в то же время выпрямляют эту проволоку, режут ее, заостряют концы и т. д. Последовательное располо­жение отдельных стадий процесса во времени превратилось в их пространственное расположение друг возле друга. В резуль­тате в данный промежуток времени получается больше готового товара[36]. Хотя эта одновременность вытекает из общей коопе­ративной формы совокупного процесса, тем не менее мануфак­тура не только находит в готовом виде условия кооперации, но отчасти создает их сама, разлагая ремесленную деятельность на составные элементы. С другой стороны, она достигает этой общественной организации процесса труда, лишь приковывая рабочего к одной и той же детали.

Так как частичный продукт каждого частичного рабочего является в то же время лишь определенной ступенью развития одного и того же продукта, то один рабочий доставляет другому или одна группа рабочих — другой их сырой материал. Резуль­тат труда одного образует исходный пункт труда другого. Таким образом здесь один рабочий непосредственно дает занятия другим. Рабочее время, необходимое для достижения намечен­ного полезного результата в каждом частичном процессе, уста­навливается опытом, и совокупный механизм мануфактуры покоится на том условии, что в данное рабочее время должен быть достигнут данный результат. Лишь при этом условии различные, дополняющие друг друга процессы труда могут совершаться непрерывно, один рядом с другими во времени и в пространстве. Очевидно, что эта непосредственная взаимная зависимость отдельных работ, а следовательно, и рабочих,

357

вынуждает каждого из них употреблять на свою функцию лишь необходимое рабочее время, вследствие чего создаются совершенно иные, чем в самостоятельном ремесле и даже в про­стой кооперации» непрерывность, единообразие, регулярность, порядок[37] и, в особенности, интенсивность труда. То, что на изготовление товара должно быть затрачено лишь общест­венно необходимое рабочее время, при товарном производстве вообще выступает как внешнее принуждение конкуренции, ибо, выражаясь поверхностно, каждый отдельный произво­дитель должен продавать свой товар по рыночной цене. Между тем в мануфактуре изготовление данного количества продукта в течение данного рабочего времени становится техническим законом самого процесса производства [38].

Однако различные операции требуют неодинакового вре­мени и потому в равные промежутки времени дают различные количества частичных продуктов. Следовательно, если каждый рабочий должен изо дня в день совершать постоянно одну и ту же операцию, то для различных операций необходимо различное число рабочих, например в словолитной мануфактуре на 4 литейщиков требуется 2 отбивальщика и один полировщик, так как литейщик отливает в час 2 000 букв, отбивальщик от­бивает 4 000 букв, а полировщик полирует 8 000. Здесь прин­цип кооперации возвращается к своей простейшей форме: к од­новременному применению труда многих людей, выполняющих однородную работу; но теперь принцип этот выражает собой известное органическое отношение. Таким образом, мануфак­турное разделение труда не только упрощает и разнообразит качественно различные органы общественного совокупного рабочего, но и создает прочные математические пропорции для количественных размеров этих органов, т. е. для относитель­ного числа рабочих или относительной величины рабочих групп в каждой специальной функции. Вместе с качественным расчле­нением оно развивает количественные нормы и пропорции общественного процесса труда.

Раз для определенного производства опытом установлено наиболее целесообразное числовое отношение между различ­ными группами частичных рабочих, то расширить масштаб производства возможно лишь, взяв кратное от числа рабочих

358

каждой из  этих отдельных групп [39]. К этому присоединяется еще то обстоятельство, что известные работы один и тот же индивидуум может исполнять одинаково легко, совершаются ли они в больших или в малых размерах; таковы, например, труд высшего надзора, перемещение частичных продуктов из одной фазы производства в другую и т. д. Выделение этих работ в самостоятельные функции, выполняемые специальными рабо­чими, выгодно поэтому лишь при увеличении числа занятых в производстве рабочих, но такое увеличение должно одновре­менно затронуть все группы в той же самой пропорции.

Каждая отдельная группа, известное число рабочих, выпол­няющих одну и ту же частичную функцию, состоит из однородных элементов и образует особый орган совокупного механизма. Однако в некоторых мануфактурах сами такие группы являют собой расчлененное рабочее тело, тогда как совокупный механизм образуется путем повторения или умножения этих элементарных производительных организмов. Возьмем для примера мануфак­туру бутылок. Она распадается на три существенно различных фазы. Во-первых, подготовительная фаза: приготовление шихты — смеси из песка, извести и т. д. — и переплавка этой смеси в жидкую стеклянную массу[40]. В этой первой, равно как и в заключительной фазе — удаление бутылок из печи для обжига, их сортировка, упаковка и т. п. — заняты различные частичные рабочие. Между этими двумя фазами находится собственно стекольное производство, т. е. переработка жидкой стеклянной массы. У отверстия одной и той же печи работает целая группа, называемая в Англии «hole» (окно) и состоящая из одного bottle maker [бутылочника! или finisher [отделочника], одного blower [выдувальщика], одного gatherer (баночника), одного putter up [откладчика] или whetter off [отшибальщика) и одного taker in [относчика]. Эти пять частичных рабочих образуют пять особых органов единого рабочего тела, которое может функционировать лишь в целом, т. е. лишь как непосред­ственная кооперация пяти человек. Все тело парализовано, если не хватает одного из его пяти членов. Но одна и та же стекольная печь имеет несколько отверстий, — в Англии» например, от 4 до 6, — при каждом из них имеется огнеупорный

359

плавильный тигель с жидким стеклом, и у каждого тигля работает своя пятичленная группа рабочих. Расчленение каждой отдельной группы покоится здесь непосредственно на разделении труда, тогда как союз между различными однород­ными группами представляет собой простую кооперацию, при которой благодаря совместному потреблению более экономно используется одно из средств производства, в данном случае стекольная печь. Каждая такая стекольная печь с ее 4—6 груп­пами образует как бы самостоятельную мастерскую для выделки стекла, а стекольная мануфактура охватывает несколько ма­стерских подобного рода вместе с приспособлениями и рабо­чими для начальных и заключительных фаз производства.

Наконец, мануфактура, подобно тому, как сама она отчасти возникает из комбинации различных ремесел, может, в свою очередь, развиться в комбинацию различных мануфактур. Так, например, в Англии крупные стекольные предприятия сами изготовляют для себя огнеупорные плавильные тигли, так как от качества последних существенно зависит, насколько удачным или неудачным будет продукт. Мануфактура средства производства связана здесь с мануфактурой продукта. На­оборот, мануфактура продукта может быть связана с мануфак­турами, для которых данный продукт сам служит сырым ма­териалом или соединяется впоследствии с продуктами этих мануфактур. Так, например, мануфактура флинтгласа соеди­няется иногда с мануфактурой шлифования стекла и с латунно-литейной мануфактурой, которая служит для изготовления металлических оправ к различным стеклянным предметам. В этом случае соединенные друг с другом различные мануфак­туры образуют более или менее пространственно обособленные отделы одной совокупной мануфактуры и в то же время не зави­симые друг от друга процессы производства — каждый со своим собственным разделением труда. Несмотря на некоторые пре­имущества комбинированной мануфактуры, она не достигает, на собственной основе, подлинного технического единства. Это единство возникает лишь при превращении мануфактуры в машинное производство.

Мануфактурный период, быстро провозгласивший уменьше­ние рабочего времени, необходимого для производства товаров, своим сознательным принципом[41], спорадически развивает также употребление машин, особенно при некоторых простых подготовительных процессах, требующих большого количества

360

людей и большой затраты силы. Так, например, в бумажной мануфактуре скоро стали сооружать особые мельницы для перемалывания тряпок, а в металлургии — толчеи для дробле­ния руды [42] Машина в ее элементарной форме завещана была еще Римской империей в виде водяной мельницы[43]. Ремеслен­ный период также оставил нам великие открытия: компас, порох, книгопечатание и автоматические часы. Но и после этого машина в общем и целом все же продолжает играть ту второстепенную роль, которую отводит ей Адам Смит рядом с разделением труда[44]. Очень важную роль сыграло спорадическое применение машин в XVII столетии, так как оно дало великим математикам того времени практические опорные пункты и стимулы для со­здания современной механики.

Специфическим для мануфактурного периода механизмом остается сам совокупный рабочий, составленный из многих частичных рабочих. Различные операции, попеременно совер­шаемые производителем товара и сливающиеся в одно целое в процессе его труда, предъявляют к нему разные требования. В одном случае он должен развивать больше силы, в другом случае — больше ловкости, в третьем — больше вниматель­ности и т. д., но один и тот же индивидуум не обладает всеми этими качествами в равной мере. После разделения, обособле­ния и изолирования различных операций рабочие делятся, классифицируются и группируются сообразно их преобладаю­щим способностям. Если, таким образом, природные особен­ности рабочих образуют ту почву, на которой произрастает разделение труда, то, с другой стороны, мануфактура, коль скоро она введена, развивает рабочие силы, по самой природе своей пригодные лишь к односторонним специфическим функ­циям. Совокупный рабочий обладает теперь всеми производ-

361

ственными качествами в одинаковой степени виртуозности и в то же время тратит их самым экономным образом, так как каждый свой орган, индивидуализированный в особом рабочем или особой группе рабочих, он применяет исключительно для отправления его специфической функции [45]. Односторонность и даже неполноценность частичного рабочего становится его достоинством, коль скоро он выступает как орган совокупного рабочего [46]. Привычка к односторонней функции превращает его в орган, действующий с инстинктивной уверенностью, а связь совокупного механизма вынуждает его действовать с регуляр­ностью отдельной части машины [47].

Так как различные функции совокупного рабочего могут быть проще и сложнее, более низкого или более высокого по­рядка, то его органы, индивидуальные рабочие силы, нуждаются в весьма различной степени образования и обладают поэтому весьма различной стоимостью. Таким образом, мануфактура развивает иерархию рабочих сил, которой соответствует шкала заработных плат. Если, с одной стороны, индивидуальный рабочий приспособляется к той односторонней функции, с которой он связан всю свою жизнь, то, с другой стороны, различные трудовые операции в такой же мере приспособ­ляются к этой иерархии естественных и приобретенных спо­собностей[48]. Между тем каждый производственный процесс требует известных простых действий, одинаково доступных каждому человеку. И такие действия порывают теперь свою непрочную связь с более содержательными моментами деятельности и окостеневают в виде исключительных функций.

 362

Мануфактура создает поэтому в каждом ремесле, которым она овладевает, категорию так называемых необученных ра­бочих, которые строго исключались ремесленным производством. Развивая до виртуозности одностороннюю специальность за счет способности к труду вообще, она превращает в особую специальность отсутствие всякого развития. Наряду с иерар­хическими ступенями выступает простое деление рабочих на обученных и необученных. Для последних издержки обучения совершенно отпадают, для первых они, вследствие упрощения их функций, ниже, чем для ремесленников. В обоих случаях падает стоимость рабочей силы[49]. Исключения наблюдаются в том случае, когда разложение процесса труда создает новые связные функции, которые в ремесленном производстве или вовсе не имели места, или имели место в ограниченном размере. Относительное обесценение рабочей силы, являющееся резуль­татом устранения или понижения издержек обучения, непосред­ственно означает более значительное возрастание капитала, потому что все, что сокращает время, необходимое для вос­производства рабочей силы, расширяет область прибавочного труда.

4. РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА ВНУТРИ МАНУФАКТУРЫ И РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА ВНУТРИ ОБЩЕСТВА

Мы рассмотрели сначала происхождение мануфактуры, затем ее простые элементы — частичного рабочего и его орудие,— наконец, ее механизм в целом. Коснемся теперь вкратце отно­шения между мануфактурным разделением труда и обще­ственным разделением труда, которое составляет общее основа­ние всякого товарного производства.

Если иметь в виду лишь самый труд, то разделение обще­ственного производства на его крупные роды, каковы земледелие, промышленность и т. д., можно назвать общим [im Allgemei-nen] разделением труда, распадение этих родов производства на виды и подвиды — частным [im Besonderen] разделением труда, а разделение труда внутри мастерской — единичным [im Einzelnen] разделением труда [50].

363

Разделение труда внутри общества и соответственное огра­ничение индивидуума сферой определенной профессии имеет, как и разделение труда внутри мануфактуры, две противо­положные исходные точки развития. В пределах семьи *) — а с дальнейшим развитием в пределах рода — естественное разделение труда возникает вследствие половых и возрастных различий, т. е. на чисто физиологической почве, и оно расши­ряет свою сферу с расширением общественной жизни, с ростом населения, особенно же с появлением конфликтов между различ­ными родами и подчинением одного рода другим. [*Примечание к 3 изданию. Более поздние весьма основательные исследова­ния первобытного состояния человечества привели автора к выводу, что первона­чально не семья развилась в род, а, наоборот, род был первоначальной естест­венно сложившейся формой человеческого общества, покоящегося на кровном родстве, так что различные формы семьи развиваются лишь впоследствии из начавшегося раз­ложения родовых союзов. Ф. Э.} С другой стороны, как я уже отметил раньше, обмен продуктами возни­кает в тех пунктах, где приходят в соприкосновение различные семьи, роды, общины, потому что в начале человеческой куль­туры не отдельные индивидуумы, а семьи, роды и т. д. всту­пают между собой в сношения как самостоятельные единицы. Различные общины находят различные средства производства и различные жизненные средства среди окружающей их природы. Они различаются поэтому между собой по способу произ­водства, образу жизни и производимым продуктам. Это — те естественно выросшие различия, которые при соприкосно­вении общин вызывают взаимный обмен продуктами, а следо­вательно, постепенное превращение этих продуктов в товары. Обмен не создает различия между сферами производства, но устанавливает связь между сферами, уже различными, и пре­вращает их в более или менее зависимые друг от друга отрасли совокупного общественного производства. Здесь общественное разделение труда возникает посредством обмена между перво­начально различными, но не зависимыми друг от друга сфе­рами производства. Там, где исходный пункт образует физио­логическое разделение труда, особые органы непосредственно связного целого разъединяются, разлагаются, — причем глав­ный толчок этому разложению дает обмен товарами с чужими общинами, — и становятся самостоятельными, сохраняя между собой лишь ту связь, которая устанавливается между отдель­ными работами посредством обмена их продуктов в качестве

364

товаров. В одном случае утрачивает самостоятельность то, что раньше было самостоятельным, в другом случае приобретает самостоятельность раньше несамостоятельное.

Основой всякого развитого и товарообменом опосредство­ванного разделения труда является отделение города от де­ревни [51]. Можно сказать, что вся экономическая история об­щества резюмируется в движении этой противоположности, на которой мы не будем, однако, здесь долее останавливаться.

Если для разделения труда внутри мануфактуры матери­альной предпосылкой является определенная численность одновременно занятых рабочих, то для разделения труда внутри общества такой предпосылкой являются численность населения и его плотность, которые здесь играют ту же роль» какую играет скопление людей в одной и той же мастерской [52]. Но эта плотность населения есть нечто относительное. Страна, сравнительно слабо населенная, но с развитыми средствами сообщения, обладает более плотным населением, чем более населенная страна с неразвитыми средствами сообщения; в этом смысле северные штаты Американского союза населены плотнее» чем, например., Индия [53].

Так как товарное производство и товарное обращение являются общей предпосылкой капиталистического способа производства, то мануфактурное разделение труда требует уже достигшего известной степени зрелости разделения труда внутри общества. Напротив, путем обратного воздействия мануфак­турное разделение труда развивает и расширяет общественное разделение труда. По мере дифференцирования орудий труда все более и более дифференцируются и те отрасли про­изводства, в которых эти орудия изготовляются[54]. Когда

365

мануфактурное производство распространяется на какую-либо отрасль промышленности, которая до сих пор была связана с другими как главная или побочная и осуществлялась одним и тем же производителем, то немедленно происходит разделе­ние и взаимное обособление. Если мануфактура овладевает отдельно? ступенью производства данного товара, то различные ступени его производства становятся самостоятельными промыслами. Выше уже было указано, что там, где готовый про­дукт представляет собой чисто механическое соединение частич­ных продуктов, частичные работы могут, в свою очередь, обо­собиться в отдельные ремесла. Для того чтобы полнее провести разделение труда внутри мануфактуры, одна и та же отрасль производства делится, — в зависимости от различия ее сырья и различных форм, которые может принимать одно и то же сырье, — на различные и притом иногда совершенно новые мануфактуры. Так, в одной только Франции уже в первой поло­вине XVIII столетия ткалось более 100 видов разнообразных шелковых материй, а в Авиньоне, например, существовал закон, согласно которому «каждый ученик должен всецело посвящать себя изучению одного вида производства и не изучать одновре­менно способов изготовления нескольких продуктов».

Территориальное разделение труда, закрепляющее опре­деленные отрасли производства за определенными районами страны, получает новый толчок благодаря мануфактурному производству, эксплуатирующему всякого рода особенности[55]. В мануфактурный период богатый материал разделению труда внутри общества доставляется расширением мирового рынка и колониальной системой, которые входят в круг общих условий существования мануфактурного периода. Здесь не место иссле­довать, каким образом разделение труда наряду с экономиче­ской областью охватывает все другие сферы общества и везде закладывает основу того узкого профессионализма и специали­зации, того раздробления человека, по поводу которого уже А. Фергюсон,. учитель А. Смита, воскликнул: «Мы — нация илотов, и между нами нет свободных людей!» [56].

Однако, несмотря на многочисленные аналогии и связь между разделением труда внутри общества и разделением труда

366

внутри мастерской, оба эти типа различны между собой не только по степени, но и по существу. Аналогия кажется наиболее бесспорной там, где внутренняя связь охватывает различные отрасли производства. Так, например, скотовод производит шкуры, кожевник превращает их в кожи, сапож­ник превращает кожу в сапоги. Каждый производит здесь лишь полуфабрикат, а окончательный, готовый предмет есть комби­нированный продукт этих отдельных работ. Сюда присоеди­няются еще различные отрасли труда, доставляющие скотоводу, кожевнику и сапожнику их средства производства. Можно вообразить, подобно А. Смиту, будто это общественное разде­ление труда отличается от мануфактурного лишь субъективно» только для наблюдателя, который в мануфактуре одним взгля­дом охватывает различные частичные работы, объединенные пространственно, тогда как в общественном производстве связь эта затемняется благодаря разбросанности его отдельных отра­слей на значительном пространстве и благодаря большому числу рабочих, занятых в каждой отрасли[57]. Но что устанавливает связь между независимыми работами скотовода, кожевника и сапожника? Бытие их продуктов в качестве товаров. Напротив, что характеризует разделение труда в мануфактуре? Тот факт, что здесь частичный рабочий не производит товара[58]. Лишь общий продукт многих частичных рабочих превращается в то­вар *. (*Примечание к 2 изданию. Это различие между общественным и мануфактурным разделением труда  было для янки практически проиллюстрировано. Одним из новых налогов,  придуманных в Вашингтоне во время Гражданской войны, был акциз в 6% на «все промышленные продукты». Но вот вопрос: что такое промышленный продукт? Законодатель отвечает: всякая вещь есть продукт, «раз она сделана» (when it is made), а она сделана, раз она готова для продажи. Вот один из многих примеров. Мануфактуры Нью-Йорка и Филадельфии в прошлом «делали» зонтики со всеми их принадлежностями. Но так как зонтик есть mixtum compositum {соединение] совер­шенно разнородных составных частей, то мало-помалу изготовление последних стало предметом особых отраслей производства, не зависимых друг от друга и расположенных в различных местах. Их частичные продукты входили в качестве самостоятельных товаров в мануфактуру зонтиков, которая лишь соединяет вместе их составные части. Янки назвали такого рода продукты assembled articles (сборными изделиями), и это название они действительно заслужили как сборные пункты для налогов. Так, зонтик «собирает» 6% налога на цену каждого из своих элементов и еще 6% на цену готового продукта.)

 Разделение труда внутри общества опосредствуется

367

куплей и продажей продуктов различных отраслей труда;

связь же между частичными работами внутри мануфактуры опосредствуется продажей различных рабочих сил одному и тому же капиталисту, который употребляет их как комбиниро­ванную рабочую силу. Мануфактурное разделение труда пред­полагает концентрацию средств производства в руках одного капиталиста, общественное разделение труда — раздробление средств производства между многими не зависимыми друг от друга товаропроизводителями. В мануфактуре железный закон строго определенных пропорций и отношений распределяет рабочие массы между различными функциями; наоборот, при­хотливая игра случая и произвола определяет собой распре­деление товаропроизводителей и средств их производства между различными отраслями общественного труда. Правда, различ­ные сферы производства постоянно стремятся к равновесию, потому что, с одной стороны, каждый товаропроизводитель должен производить потребительную стоимость, т. е. удовле­творять определенной общественной потребности,— причем раз­меры этих потребностей количественно различны и различные потребности внутренне связаны между собой в одну естествен­ную систему, — с другой стороны, закон стоимости товаров определяет, какую часть находящегося в его распоряжении рабочего времени общество в состоянии затратить на производ­ство каждого данного вида товара. Однако эта постоянная тенденция различных сфер производства к равновесию является лишь реакцией против постоянного нарушения этого равнове­сия. Правило, действующее при разделении труда внутри ма­стерской a priori [заранее] и планомерно, при разделении труда внутри общества действует лишь a posteriori [задним числом], как внутренняя, слепая естественная необходимость, преодолевающая беспорядочный произвол товаропроизводите­лей и воспринимаемая только в виде барометрических колеба­ний рыночных цен. Мануфактурное разделение труда предпо­лагает безусловную власть капиталиста над людьми, которые образуют простые звенья принадлежащего ему совокупного

368

механизма; общественное разделение труда противопоставляет друг другу независимых товаропроизводителей, не признающих никакого иного авторитета, кроме конкуренции, кроме того принуждения, которое является результатом борьбы их взаим­ных интересов, — подобно тому как в мире животных bellum omnium contra omnes есть в большей или меньшей степени условие существования всех видов. Поэтому буржуазное со­знание, которым мануфактурное разделение труда, пожизнен­ное прикрепление работника к какой-нибудь одной операции и безусловное подчинение капиталу частичного рабочего про­славляется как организация труда, повышающая его произво­дительную силу, — это же самое буржуазное сознание с одина­ковой горячностью поносит всякий сознательный общественный контроль и регулирование общественного процесса производ­ства как покушение на неприкосновенные права собственности, свободы и самоопределяющегося «гения» индивидуального капиталиста. Весьма характерно, что вдохновенные апологеты фабричной системы не находят против всеобщей организации общественного труда возражения более сильного, чем указание, что такая организация превратила бы все общество в фабрику.

Если анархия общественного и деспотия мануфактурного разделения труда взаимно обусловливают друг друга в обществе с капиталистическим способом производства, то, наоборот, более ранние формы общества, в которых обособление ремесел естественно развивается, затем кристаллизуется и, наконец, закрепляется законом, представляют, с одной стороны, картину планомерной и авторитарной организации общественного труда, с другой стороны — совсем исключают разделение труда внутри мастерской или развивают его в карликовом масштабе, или же лишь спорадически и случайно[59].

Так, например, первобытные мелкие индийские общины, сохранившиеся частью и до сих пор, покоятся на общинном владении землей, на непосредственном соединении земледелия с ремеслом и на упрочившемся разделении труда, которое при основании каждой новой общины служит готовым планом и схемой. Каждая такая община образует самодовлеющее про­изводственное целое, область производства которого охваты­вает от 100 до нескольких тысяч акров. Главная масса про­дукта производится для непосредственного потребления самой

 369

общины, а не в качестве товара, и потому само производство не зависит от того разделения труда во всем индийском обще­стве, которое опосредствуется обменом товаров. Только избыток продукта превращается в товар, притом отчасти лишь в руках государства, к которому с незапамятных времен притекает опре­деленное количество продукта в виде натуральной ренты. В раз­личных частях Индии встречаются различные формы общин. В общинах наиболее простого типа обработка земли произво­дится совместно и продукт делится между членами общины, тогда как прядением, ткачеством и т. д. занимается каждая семья самостоятельно как домашним побочным промыслом. Наряду с этой массой, занятой однородным трудом, мы находим:

«главу» общины, соединяющего в одном лице судью, полицей­ского и сборщика податей; бухгалтера, ведущего учет в зем­леделии и кадастр; третьего чиновника, который преследует преступников, охраняет иностранных путешественников и сопро­вождает их от деревни до деревни; пограничника, охраняющего границы общины от посягательства соседних общин; надсмотр­щика за водоемами, который распределяет из общественных водоемов воду, необходимую для орошения полей; брамина, выполняющего функции религиозного культа; школьного учи­теля, на песке обучающего детей общины читать и писать;

календарного брамина, который в качестве астролога указы­вает время посева, жатвы и вообще благоприятное и неблаго­приятное время для различных земледельческих работ; кузнеца и плотника, которые изготовляют и чинят все земледельческие орудия; горшечника, изготовляющего посуду для всей деревни, цирюльника; прачечника, стирающего одежду; серебряных дел мастера и, в отдельных случаях, поэта, который в одних общи­нах замещает серебряных дел мастера, а в других — школьного учителя. Эта дюжина лиц содержится на счет всей общины. Если население возрастает, на невозделанной земле основы­вается новая община по образцу старой. Механизм общины обнаруживает планомерное разделение труда, но мануфактур­ное разделение его немыслимо, так как рынок для кузнеца, плотника и т. д. остается неизменным, и в лучшем случае, в зависимости от величины деревень, встречаются вместо одного два-три кузнеца, горшечника и т. д. [60]. Закон, регулирующий разделение общинного труда, действует здесь с непреложной силой закона природы: каждый отдельный ремесленник, напри­мер кузнец и т. д., выполняет все относящиеся к его профессии

³⁷⁰

операции традиционным способом, однако совершенно само­стоятельно, не признавая над собой никакой власти в пределах мастерской. Простота производственного механизма этих само­довлеющих общин, которые постоянно воспроизводят себя в одной и той же форме и, будучи разрушены, возникают снова в том же самом месте, под тем же самым именем[61], объясняет тайну неизменности азиатских обществ, находящейся в столь резком контрасте с постоянным разрушением и новообразова­нием азиатских государств и быстрой сменой их династий. Структура основных экономических элементов этого общества не затрагивается бурями, происходящими в облачной сфере политики.

Как уже было отмечено, цеховые законы, строго ограничи­вая число подмастерьев, которым имел право давать работу один мастер, тем самым планомерно препятствовали превраще­нию его в капиталиста. Равным образом мастер мог использо­вать подмастерьев исключительно в том ремесле, мастером которого он сам был. Цех ревностно охранял себя от всяких посягательств со стороны купеческого капитала, — этой един­ственной свободной формы капитала, противостоявшей цехам. Купец мог купить всякие товары, но не труд в качестве товара. Его терпели лишь в роли скупщика продуктов ремесла. Если внешние обстоятельства вызывали прогрессирующее разде­ление труда, то существующие цехи расщеплялись на под­виды или же наряду со старыми основывались новые цехи, однако без объединения различных ремесел в одной и той же мастерской. Таким образом, хотя обособление, изолиро­вание и развитие ремесел цеховой организацией послужило материальной предпосылкой мануфактурного периода, тем не менее сама цеховая организация исключала возможность мануфактурного разделения труда. В общем и целом рабо­чий срастался со своими средствами производства настолько же тесно, как улитка с раковиной, и, следовательно, недо­ставало первой основы мануфактуры: обособления средств производства в качестве капитала, противостоящего рабочему.

371

В то время как разделение труда в целом обществе — неза­висимо от того, опосредствовано оно товарообменом или нет — свойственно самым различным общественно-экономическим фор­мациям, мануфактурное разделение труда есть совершенно специфическое создание капиталистического способа произ­водства.

5. КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР МАНУФАКТУРЫ

Сосредоточение значительного числа рабочих под командой одного и того же капитала образует естественный исходный пункт как кооперации вообще, так и мануфактуры. В свою очередь мануфактурное разделение труда делает численный рост применяемых рабочих технической необходимостью. Теперь минимум рабочих, которых должен применять отдельный капи­талист, предписывается наличным разделением труда. С дру­гой стороны, выгоды дальнейшего разделения труда обуслов­лены новым увеличением числа рабочих, которое осуществимо лишь таким способом, что сразу увеличиваются в определенных пропорциях все производственные группы данной мастерской. Но вместе с переменной составной частью капитала должна возрастать и постоянная его часть, причем наряду с увели­чением общих условий производства — зданий, печей и т. д., должно увеличиваться, — и гораздо быстрее увеличения числа рабочих, — количество сырого материала. Масса сырых мате­риалов, потребляемых в течение данного промежутка времени данным количеством рабочих, увеличивается пропорционально росту производительной силы труда вследствие его разделения. Таким образом, рост минимальной суммы капитала, необходи­мого для отдельного капиталиста, или растущее превращение общественных жизненных средств и средств производства в ка­питал есть закон, возникающий из самого технического харак­тера мануфактуры[62].

В мануфактуре, как и в простой кооперации, функциони­рующее рабочее тело есть форма существования капитала.

372

Общественный производственный механизм, составленный из многих индивидуальных частичных рабочих, принадлежит капиталисту. Вследствие этого производительная сила, возни­кающая из комбинации различных видов труда, представляется производительной силой капитала. Мануфактура в собствен­ном смысле не только подчиняет самостоятельного прежде рабочего команде и дисциплине капитала, но создает кроме того иерархическое расчленение самих рабочих. В то время как простая кооперация оставляет способ труда отдельных лиц в общем и целом неизменным, мануфактура революциони­зирует его снизу доверху и поражает индивидуальную рабочую силу в самом ее корне. Мануфактура уродует рабочего, искус­ственно культивируя в нем одну только одностороннюю сно­ровку и подавляя мир его производственных наклонностей и дарований, подобно тому как в Аргентине убивают животное для того, чтобы получить его шкуру или его сало. Не только отдельные частичные работы распределяются между различ­ными индивидуумами, но и сам индивидуум разделяется, превращается в автоматическое орудие данной частичной ра­боты [63], и таким образом осуществляется пошлая басня Менения Агриппы ¹²⁰, которая изображает человека в виде части его собственного тела[64],. Если первоначально рабочий продает свою рабочую силу капиталу потому, что у него нет материаль­ных средств для производства товара, то теперь сама его инди­видуальная рабочая сила не может быть использована до тех пор, пока она не запродана капиталу. Она способна функциони­ровать лишь в связи с другими, а эта связь осуществляется лишь после продажи, в мастерской капиталиста. Ставший неспособным делать что-либо самостоятельное, мануфактурный рабочий развивает производительную деятельность уже только как принадлежность мастерской капиталиста[65]. Как на челе избранного народа было начертано, что он — собственность Иеговы, точно так же на мануфактурного рабочего разделение труда накладывает печать собственности капитала.

373

Познания, рассудительность и воля, которые, пусть даже в незначительных масштабах, развивает самостоятельный кре­стьянин или ремесленник, — подобно тому как у дикаря все его военное искусство проявляется как личная хитрость, — требуются здесь только от всей мастерской в целом. Духовные потенции производства расширяют свой масштаб на одной стороне потому, что на многих других сторонах они исчезают совершенно. То, что теряют частичные рабочие, сосредоточи­вается в противовес им в капитале [66]. Мануфактурное разде­ление труда приводит к тому, что духовные потенции матери­ального процесса производства противостоят рабочим как чужая собственность и господствующая над ними сила. Этот процесс отделения начинается в простой кооперации, где капиталист по отношению к отдельному рабочему представляет единство и волю общественного трудового организма. Он развивается далее в мануфактуре, которая уродует рабочего, превращая его в частичного рабочего. Он завершается в крупной промыш­ленности, которая отделяет науку, как самостоятельную потен­цию производства, от труда и заставляет ее служить капиталу [67].

В мануфактуре обогащение совокупного рабочего, а следо­вательно, и капитала общественными производительными си­лами обусловлено обеднением рабочего индивидуальными про­изводительными силами.

«Невежество есть мать промышленности, как и суеверий. Сила раз­мышления и воображения подвержена ошибкам; но привычка двигать рукой или ногой не зависит ни от тоге, ни от другого. Поэтому ману­фактуры лучше всего процветают там, где наиболее подавлена духовная жизнь, так что мастерская может рассматриваться как машина, части которой составляют люди»[68].

И в самом деле, в середине XVIII века некоторые мануфак­туры предпочитали употреблять полуидиотов для выполнения некоторых простых операций, составляющих, однако, фабрич­ную тайну [69].

«... Умственные способности и развитие большей части людей», — говорит А. Смит, — «необходимо складываются в соответствии с их обыч­ными занятиями. Человек, вся жизнь которого проходит в выполнении

374

немногих простых операций... не имеет случая и необходимости изощрять свои умственные способности или упражнять свою сообразительность... становится таким тупым и невежественным, каким только может стать человеческое существо».

Обрисовав тупость частичного рабочего, А. Смит продол­жает:

«Однообразие его неподвижной жизни естественно подрывает муже­ство его характера... Оно ослабляет даже деятельность его тела и де­лает его неспособным напрягать свои силы сколько-нибудь продолжи­тельное время для иного какого-либо занятия, кроме того, к которому он приучен. Его ловкость и умение в его специальной профессии представ­ляются, таким образом, приобретенными за счет его умственных, социаль­ных и военных качеств. Но в каждом развитом цивилизованном обществе в такое именно состояние должны неизбежно впадать трудящиеся бед­няки (the labouring poor), т. е. основная масса народа»[70].

Чтобы предотвратить полное захирение этой основной массы народа, проистекающее из разделения труда, А. Смит реко­мендует государственную организацию народного образования, впрочем, в самых осторожных, гомеопатических дозах. Вполне последовательно выступает против этого его французский переводчик и комментатор Гарнье, который при Первой импе­рии естественно превратился в сенатора. Народное образова­ние противоречит, по его мнению, основным законам разделе­ния труда; организацией народного образования мы

«обрекли бы на уничтожение всю нашу общественную систему». «Отделение физического труда от умственного»[71], — говорит он, — «как и всякое иное разделение труда, становится все более глубоким и ре­шительным по мере того, как богатеет общество» (он правильно употреб­ляет это выражение для обозначения капитала, земельной собственности и их государства). «Это разделение труда, как и всякое другое, является результатом предшествующего и причиной грядущего прогресса... Не­ужели же правительство должно противодействовать этому разделению труда и задерживать ею естественный ход? Неужели оно должно затрачи­вать часть государственных доходов на эксперимент, имеющий целью смешать и спутать вместе два класса труда, стремящиеся к разделению и обособлению?» [72]

 375

Некоторое духовное и телесное уродование неизбежно даже при разделении труда внутри всего общества в целом. Но так как мануфактурный период проводит значительно дальше это общественное расщепление различных отраслей труда и так как, с другой стороны, лишь специфически мануфактурное разделение труда поражает индивидуума в самой его жизнен­ной основе, то материал и стимул для промышленной патоло­гии дается впервые лишь мануфактурным периодом [73].

«Рассечение человека называется казнью, если он заслужил смерт­ный приговор, убийством, если он его не заслужил. Рассечение труда есть убийство на рода» ^w,

Кооперация, покоящаяся на разделении труда, или ману­фактура, вначале представляет собой стихийно выросшее образование. Но как только она приобретает известную устой­чивость и достаточную широту распространения, она становится сознательной, планомерной и систематической формой капи­талистического способа производства. История мануфактуры в собственном смысле показывает, как характерное для нее разделение труда сначала приобретает целесообразные формы чисто эмпирически» как бы за спиной действующих лиц, а затем, подобно цеховому ремеслу, стремится традицией закрепить раз найденную форму и, в отдельных случаях» закрепляет ее на целые века. Если эта форма изменяется, то, — за исклю­чением совершенно второстепенных перемен, — всегда лишь в результате революции в орудиях труда. Современная ману­фактура, — я не говорю здесь о крупной промышленности, покоящейся на применении машин, — или находит свои dis­jecta membra poetae [74] уже в готовом виде, — например ману­фактура платья в тех крупных городах, где она возникает, — и ей приходится только собрать эти разрозненные члены, или же принцип разделения напрашивается сам собой,  требуя

376

просто передачи отдельных операций ремесленного производ­ства (например в переплетном деле) особым рабочим. В таких случаях не требуется и недели опыта, чтобы найти надлежащую пропорцию между числом рук, необходимых для отправления каждой функции [75].

Мануфактурное разделение труда путем расчленения ре­месленной деятельности, специализации орудий труда, обра­зования частичных рабочих, их группировки и комбинирования в один совокупный механизм создает качественное расчленение и количественную пропорциональность общественных процес­сов производства, т. е. создает определенную организацию общественного труда и вместе с тем развивает новую, обществен­ную производительную силу труда. Как специфически капита­листическая форма общественного процесса производства, — а на той исторической основе, на которой оно возникает, оно мо­жет развиваться только в капиталистической форме, — оно есть лишь особый метод производить относительную прибавоч­ную стоимость или усиливать за счет рабочего самовозрастание капитала, что обычно называют общественным богатством, «богатством народов» и т. д. Оно не только развивает общест­венную производительную силу труда для капиталиста, а не для рабочего, но и развивает ее путем уродования индивидуального рабочего. Оно производит новые условия господства капитала над трудом. Поэтому, если, с одной стороны, оно является историческим прогрессом и необходимым моментом в экономи­ческом развитии общества, то, с другой стороны, оно есть ору­дие цивилизованной и утонченной эксплуатации.

Политическая экономия, которая как самостоятельная наука возникает лишь в мануфактурный период, рассматривает общественное разделение труда вообще лишь с точки зрения мануфактурного разделения труда [76] как средство с тем же количеством труда произвести больше товара, следовательно уде­шевить товары и ускорить накопление капитала. В прямую противоположность этому подчеркиванию количественной сто­роны дела и меновой стоимости, авторы классической древ­ности обращают внимание исключительно на качество и на

 377
потребительную стоимость[77]. Вследствие разделения обще­ственных отраслей производства товары изготовляются лучше, различные склонности и таланты людей избирают себе соответ­ствующую сферу деятельности [78], а без ограничения сферы деятельности нельзя ни в одной области совершить ничего зна­чительного[79]. Таким образом, и продукт и его производитель совершенствуются благодаря разделению труда. Если писатели классической древности и упоминают иногда о росте массы производимых продуктов, то их интересует при этом лишь оби­лие потребительных стоимостей. Ни одной строчки не посвя­щено меновой стоимости, удешевлению товаров. Точка зрения потребительной стоимости господствует как у Платона[80],

378

который видит в разделении труда основу распадения общества на сословия, так и у Ксенофонта[81], который с характерным для него буржуазным инстинктом ближе подходит к принципу разделения труда внутри мастерской. Поскольку в республике Платона [82]разделение труда является основным принципом строения государства, она представляет собой лишь афинскую идеализацию египетского кастового строя; Египет и для других авторов, современников Платона, например Исократа ⁸²⁾, был образцом промышленной страны, он сохраняет это свое зна­чение даже в глазах греков времен Римской империи [83].

В собственно мануфактурный период, т. е. в период, когда мануфактура является господствующей формой капиталистиче­ского способа производства» полное осуществление присущих ей тенденций наталкивается на разнообразные препятствия. Хотя мануфактура создает, как мы видели, наряду с иерархиче­ским расчленением рабочих простое разделение их на обученных

379

и необученных, число последних остается весьма ограни­ченным в силу преобладающего значения первых. Хотя ману­фактура приспособляет отдельные операции к различным степеням зрелости, силы и развития своих живых рабочих орга­нов и, следовательно» прокладывает путь производительной эксплуатации женщин и детей, тем не менее эта тенденция в общем и целом терпит крушение благодаря сопротивлению взрослых рабочих мужчин, привычкам которых она противо­речит. Хотя разложение ремесленной деятельности понижает издержки обучения, а потому и стоимость рабочего, тем не менее для более трудных частичных работ длительный срок обучения остается необходимым и ревностно охраняется рабочими даже там, где он излишен. Мы видим, например, что в Англии laws of apprenticeship [законы об ученичестве] с их семилетним сроком обучения сохраняют полную силу до конца мануфактур­ного периода и они отбрасываются лишь крупной промышлен­ностью. Так как ремесленное искусство остается основой ману­фактуры и функционирующий в ней совокупный механизм лишен независимого от самих рабочих объективного скелета, то капиталу постоянно приходится бороться с нарушением субординации со стороны рабочих.

«Такова слабость человеческой природы», — восклицает наш ми­лейший Юр, — «что чем рабочий искуснее, тем он своевольнее, тем труд­нее подчинить его дисциплине и, следовательно, тем больший вред при­носит он своими капризами совокупному механизму»[84].

Поэтому в течение всего мануфактурного периода не прекра­щаются жалобы на недисциплинированность рабочих[85]. И если бы даже у нас не было показаний со стороны авторов того времени, то одни уже факты, что начиная с XVI столетия и вплоть до эпохи крупной промышленности капиталу не уда­валось подчинить себе все то рабочее время, каким располагает мануфактурный рабочий, что мануфактуры недолговечны и вместе с эмиграцией или иммиграцией рабочих покидают одну страну, чтобы возникнуть в другой, — уже одни эти факты говорят нам не меньше, чем целые библиотеки. «Порядок дол­жен быть установлен тем или иным способом», — взывает в 1770 г. неоднократно цитированный нами автор «Essay on Trade and Commerce». «Порядок», — подхватывает 66 лет, спустя доктор Эндрью Юр, — «порядок» отсутствовал в мануфактуре, основанной «на схоластической догме разделения труда», и «Аркрайт создал порядок».                        

380

Вместе с тем мануфактура не была в состоянии ни охватить общественное производство во всем его объеме, ни преобразо­вать его до самого корня. Она выделялась как архитектурное украшение на экономическом здании, широким основанием которого было городское ремесло и сельские побочные промыслы, Ее собственный узкий технический базис вступил на известной ступени развития в противоречие с ею же самой созданными потребностями производства.

Одним из наиболее совершенных созданий мануфактуры была мастерская для производства самих орудий труда, осо­бенно сложных механических аппаратов, уже применявшихся в то время.

«Такая мастерская», — говорит Юр, — «представляла собой картину разделения труда со всеми его многочисленными ступенями. Сверло, резец токарный станок имели каждый своего собственного рабочего, иерархически связанного с другими тем или иным способом в зависимости от степени его искусства»¹²⁸.

Этот продукт мануфактурного разделения труда, в свою очередь, производил машины. Последние устраняют ремеслен­ный тип труда как основной принцип общественного производ­ства. Этим, с одной стороны, устраняется техническая основа пожизненного прикрепления рабочего к данной частичной функции. С другой стороны, падают те преграды, которые этот принцип еще ставил господству капитала.

381

Глава тринадцатая. МАШИНЫ И КРУПНАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ

1. РАЗВИТИЕ МАШИН

Джон Стюарт Милль говорит в своих «Основаниях полити­ческой экономии»:

«Сомнительно, чтобы все сделанные до сих пор механические изобре­тения облегчили труд хотя бы одного человеческого существа»[86].

Но перед капиталистически применяемыми машинами вовсе и не ставится такой цели. Подобно всем другим методам разви­тия производительной силы труда, они должны удешевлять товары, сокращать ту часть рабочего дня, которую рабочий употребляет на самого себя, и таким образом удлинять другую часть его рабочего дня, которую он даром отдает капиталисту. Машины — средство производства прибавочной стоимости.

В мануфактуре исходной точкой переворота в способе про­изводства служит рабочая сила, в крупной промышленности — средство труда. Поэтому прежде всего необходимо исследовать» каким образом средство труда из орудия превращается в машину, или чем отличается машина от ремесленного инстру­мента. Конечно, речь идет лишь о крупных, общих, характерных чертах, потому что эпохи истории общества, подобно эпохам истории земли, не отделяются друг от друга абстрактно стро­гими границами.

Математики и механики — и это повторяют некоторые анг­лийские экономисты — говорят, что орудие есть простая машина, а машина есть сложное орудие. Они не видят никакого сущест­венного различия между ними и даже простейшие механизмы, как рычаг, наклонную плоскость, винт, клин и т. д., называют машинами [87]. Действительно, каждая машина состоит из таких

382

простейших механизмов, каковы бы ни были их формы и соче­тания. Однако с экономической точки зрения это определение совершенно непригодно, потому что в нем отсутствует истори­ческий элемент. С другой стороны, различие между орудием и машиной усматривают в том, что при орудии движущей силой служит человек, а движущая сила машины — сила природы, отличная от человеческой силы,: например животное, вода,

ветер и т. д.[88]. Но тогда запряженный быками плуг, относя­щийся к самым различным эпохам производства, был бы маши­ной, а кругловязальный станок Клауссена, который приво­дится в движение рукой одного рабочего и делает 96 000 петель в минуту, был бы простым орудием. Мало того: один и тот же ткацкий станок был бы орудием, если он приводится в дви­жение рукой, и — машиной, если приводится в движение паром. Так как применение силы животных представляет собой одно из древнейших изобретений человечества, то оказалось бы, что машинное производство предшествовало ремесленному производству. Когда Джон Уайетт в 1735 г. возвестил о своей прядильной машине, а вместе с этим — о промышленной рево­люции XVIII века, он ни звуком не упомянул о том, что осел, а не человек приводит эту машину в движение, и, тем не менее, эта роль действительно досталась ослу. Машина для того, «чтобы прясть без помощи пальцев»! — так говорилось в про­грамме Джона Уайетта [89].

383

Всякое развитое машинное устройство состоит из трех суще­ственно различных частей: машины-двигателя, передаточного механизма, наконец машины-орудия, или рабочей машины. Машина-двигатель действует как движущая сила всего меха­низма. Она или сама порождает свою двигательную силу, как паровая машина, калорическая машина ¹²⁹, электромагнитная машина и т. д., или же получает импульс извне, от какой-либо готовой силы природы, как водяное колесо от падающей воды, крыло ветряка от ветра и т. д. Передаточный механизм, состоя­щий из маховых колес, подвижных валов, шестерен, эксцент­риков, стержней, передаточных лент, ремней, промежуточных приспособлений и принадлежностей самого различного рода, регулирует движение, изменяет, если это необходимо, его форму, например превращает из перпендикулярного в круговое, рас­пределяет его и переносит на рабочие машины. Обе эти части механизма существуют только затем, чтобы сообщить движение машине-орудию, благодаря чему она захватывает предмет труда и целесообразно изменяет его. Промышленная революция в XVIII веке исходит как раз от этой части — от машины-ору­дия. Она же и теперь образует всякий раз исходный пункт при превращении ремесленного или мануфактурного производства в машинное производство.

Если мы присмотримся ближе к машине-орудию, или соб­ственно рабочей машине, то мы в общем и целом увидим в ней, хотя часто и в очень измененной форме, все те же аппараты и орудия, которыми работают ремесленник и мануфактурный рабочий; но это уже орудия не человека, а орудия механизма, или механические орудия. Мы увидим, что или вся машина представляет собой лишь более или менее измененное механи­ческое издание старого ремесленного инструмента, как в слу­чае с механическим ткацким станком [90], или прилаженные к остову рабочей машины действующие органы являются ста­рыми знакомыми, как веретена у прядильной машины, спицы у чулочновязальной машины, пилы у лесопильной машины, ножи у резальной машины и т. д. Отличие этих орудий от самого тела рабочей машины обнаруживается еще при их производстве. А именно, эти орудия производятся по большей части все еще ремесленным или мануфактурным способом и затем укрепляются та теле рабочей машины, произведенном машинным способом[91]⁾.

384

Итак, рабочая машина — это такой механизм, который, получив соответственное движение, совершает своими орудиями те са­мые операции, которые раньше совершал рабочий подобными же орудиями. Исходит ли движущая сила от человека или же,  в свою очередь, от машины — это ничего не изменяет в существе дела. После того как собственно орудие перешло от человека к механизму, машина заступает место простого орудия. Разли­чие между машиной и орудием с первого же взгляда бросается в глаза, хотя бы первичным двигателем все еще оставался сам человек. Количество рабочих инструментов, которыми человек может действовать одновременно, ограничено количеством его естественных производственных инструментов» количеством органов его тела. В Германии как-то сделали попытку заста­вить прядильщика двигать два прядильных колеса, т. е. работать одновременно обеими руками и обеими ногами. Но это требо­вало слишком большого напряжения. Позже изобрели ножную прялку с двумя веретенами, но такие прядильщики-виртуозы, которые могли бы одновременно прясть две нитки, встречались почти так же редко, как двуголовые люди. Напротив, дженни ¹³⁰ уже с самого своего появления прядет 12—18 веретенами, чулочновязальная машина разом вяжет многими тысячами спиц и т. д. Таким образом, количество орудий, которыми одно­временно действует одна и та же рабочая машина, с самого начала освобождается от тех органических ограничений, кото­рым подвержено ручное орудие рабочего.

Во многих ручных орудиях различие между человеком как простой двигательной силой и как рабочим, выполняющим работу в собственном смысле, приобретает чувственно воспри­нимаемую форму. Например, при работе на прялке нога действует только как двигательная сила, между тем как рука, работающая с веретеном, щиплет и крутит, т. е. выполняет опера­цию собственно прядения. Как раз рабочая часть ремесленного инструмента прежде всего и захватывается промышленной революцией, оставляющей за человеком на первое время, наряду с новым трудом по наблюдению за машиной и по испра­влению своими руками ее ошибок, также и чисто механическую роль двигательной силы. Напротив, орудия, на которые чело­век с самого начала действовал только как простая двигатель­ная сила, — как, например, при вращении вала мельницы [92],

385

при качании насосом, при поднимании и опускании рукоятки кузнечного меха, при толчении в стуле и т. д., — эти орудия прежде всего вызывают применение животных, воды, ветра[93] как двигательных сил. Отчасти в мануфактурный период, в еди­ничных же случаях уже задолго до него, эти орудия развиваются в машины, но они не революционизируют способа производства. Что они даже в своей ремесленной форме уже являются маши­нами, это обнаруживается в период крупной промышленности. Насосы, например, посредством которых голландцы выкачали в 1836—1837 гг. Гарлемское озеро, были устроены по принципу обыкновенных насосов, с той только разницей, что их поршни приводились в движение не человеческими руками, а циклопи­ческими паровыми машинами. Обыкновенный и очень несовер­шенный кузнечный мех еще и теперь иногда превращается в Англии в механический мех посредством простого соединения его рукояти с паровой машиной. И даже паровая машина в том виде, как она была изобретена в конце XVII века, в ману­фактурный период, и просуществовала до начала 80-х годов XVIII века [94], не вызвала никакой промышленной революции. Наоборот, именно создание рабочих машин сделало необходи­мой революцию в паровой машине. С того времени, как человек, вместо того чтобы действовать орудием на предмет труда, начинает действовать просто как двигательная сила на рабочую машину, тот факт, что носителями двигательной силы являются человеческие мускулы, становится уже случайным, и человек может быть заменен ветром, водой, паром и т. д. Это, естест­венно, не исключает того, что такая замена зачастую требует больших технических изменений в механизме, который перво­начально был построен в расчете исключительно на человече­скую двигательную силу. В настоящее время все машины, кото­рым еще приходится прокладывать себе дорогу, как, например, швейные машины, машины для приготовления хлеба и т. д, если их назначением не исключается с самого начала малый

386

масштаб, имеют такую конструкцию, что для них одинаково пригодна и человеческая, и чисто механическая двигательная

сила.

Машина, от которой исходит промышленная революция, заменяет рабочего, действующего одновременно только одним орудием, таким механизмом, который разом оперирует множе­ством одинаковых или однородных орудий и приводится в дей­ствие одной двигательной силой, какова бы ни была форма последней [95]. Здесь мы имеем перед собой машину, но пока еще только как простой элемент машинного производства.

Увеличение размеров рабочей машины и количества ее одно­временно действующих орудий требует более крупного двигательного механизма, а этот механизм нуждается в более мощной двигательной силе, чем человеческая, чтобы преодолеть его собственное сопротивление, — мы не говорим уже о том, что человек представляет собой крайне несовершенное средство для производства однообразного и непрерывного движения. Поскольку предположено, что человек действует уже только как простая двигательная сила и что, следовательно, место его орудия заступила машина-орудие, то силы природы могут заме­нить его и как двигательную силу. Из всех крупных двигатель­ных сил, унаследованных от мануфактурного периода, сила лошади была наихудшей отчасти потому, что у лошади есть своя собственная голова, отчасти потому, что она дорога и может применяться на фабриках лишь в ограниченных размерах [96]. Тем не менее в период детства крупной промышленности лошадь

387

применялась довольно часто, о чем свидетельствуют не только жалобы агрономов того времени, но и сохранившийся до сих пор способ выражать величину механической силы в лошади­ных силах. Что касается ветра, то он слишком, непостоянен и не поддается контролю; кроме того, применение силы воды в Англии, на родине крупной промышленности, уже в ману­фактурный период имело преобладающее значение. Уже в XVII веке была сделана попытка приводить в движение два бегуна и два постава посредством одного водяного колеса. Но увеличение размеров передаточного механизма вступило в кон­фликт с недостаточной силой воды, и это было одним из тех обстоятельств, которые побудили к более точному исследованию законов трения. Точно так же неравномерность действия дви­гательной силы на мельницах, которые приводились в движение ударом и тягой при помощи коромысел, привела к теории и практическому применению махового колеса [97], которое впо­следствии стало играть такую важную роль в крупной промыш­ленности. Таким образом мануфактурный период развивал первые научные и технические элементы крупной промышлен­ности. Ватерная прядильня Аркрайта с самого начала приво­дилась в движение водой. Между тем и употребление силы воды, как преобладающей двигательной силы было связано с раз­личными затруднениями. Нельзя было произвольно увеличить ее или сделать так, чтобы она появилась там, где ее нет; време­нами она истощалась и, главное, имела чисто локальный характер[98],. Только с изобретением второй машины Уатта, так называемой паровой машины двойного действия, был найден первичный двигатель» который, потребляя уголь и воду, сам производит двигательную силу и мощность которого находится всецело под контролем человека,—двигатель, который подвижен и сам является средством передвижения, который, будучи городским, а не сельским, как водяное колесо, позволяет кон­центрировать производство в городах, вместо того чтобы, как этого требовало водяное колесо, рассеивать его в деревне [99]

388

двигатель, универсальный по своему техническому применению и сравнительно мало зависящий от тех или иных условий места его работы. Великий гений Уатта обнаруживается в том, что в патенте, который он получил в апреле 1784 г., его паровая машина представлена не как изобретение лишь для особых целей, но как универсальный двигатель крупной промышленности. Он упоминает здесь о применениях, из кото­рых некоторые, как, например, паровой молот, введены лишь более чем через полвека. Однако он сомневался в примени­мости паровой машины в морском судоходстве. Его преемники, Болтон и Уатт, показали на лондонской промышленной выставке 1851 г. колоссальнейшую паровую машину для океанских паро­ходов.

Только после того как орудия превратились из орудий чело­веческого организма в орудия механического аппарата, рабочей машины, только тогда и двигательная машина приобретает самостоятельную форму, совершенно свободную от тех ограни­чений, которые свойственны человеческой силе. С этого времени отдельная рабочая машина, которую мы рассматривали до сих пор, низводится до степени простого элемента машинного про­изводства. Одна машина-двигатель может теперь приводить в движение много рабочих машин одновременно. С увеличением количества рабочих машин, одновременно приводимых в дви­жение, растет и машина-двигатель, а вместе с тем передаточный механизм разрастается в широко разветвленный аппарат.

Теперь необходимо провести различие между двоякого рода вещами: кооперацией многих однородных машин и системой машин.

В одном случае вся работа производится одной и той же рабочей машиной. Машина выполняет все те различные опера­ции, которые ремесленник выполнял своим орудием, например ткач при помощи своего ткацкого станка, или которые ремес­ленники последовательно выполняли при помощи различных орудий, причем безразлично, были ли они самостоятельными ремесленниками или членами одной и той же мануфактуры[100]. Например, в новейшей мануфактуре почтовых конвертов один рабочий фальцевал бумагу фальцбейном, другой смазывал

389

клеем, третий отгибал клапан, на котором отпечатывается девиз, четвертый выбивал девиз и т. д., и при каждой из этих частич­ных операций каждый отдельный конверт должен был перехо­дить из рук в руки. Одна-единственная машина для изготовле­ния конвертов разом выполняет все эти операции в делает 3 000 и более конвертов в час. Одна американская машина для изготовления бумажных пакетов показанная на лондонской промышленной выставке 1862 г.» режет бумагу, смазывает клеем, фальцует и производит 300 штук в минуту. Весь про­цесс, который в мануфактуре разделен и выполняется в извест­ной последовательности, здесь выполняется одной рабочей машиной, которая действует посредством комбинации различных орудий. Является ли подобная рабочая машина только механи­ческим воспроизведением сложного ремесленного орудия или комбинацией разнородных простых орудий» специализирован­ных мануфактурой, на фабрике, т. е. в мастерской основанной на машинном производстве, неизменно каждый раз вновь по­является простая кооперация, и притом прежде всего как про­странственное скопление однородных и одновременно совместно действующих рабочих машин (рабочего мы оставим здесь в сто­роне). Так» например» ткацкая фабрика образуется из многих механических ткацких станков» а швейная фабрика — из мно­гих швейных машин { находящихся в одной и той же мастер­ской. Но здесь существует техническое единство, поскольку многие однородные рабочие машины одновременно и равно­мерно получают импульс от биения сердца общего первичного двигателя» причем движение это переносится на них посред­ством передаточного механизма, отчасти тоже общего всем им, так как от него идут лишь особые отводы для каждой отдель­ной рабочей машины. Подобно тому как многочисленные ору­дия составляют лишь органы одной рабочей машины» точно так же многие рабочие машины образуют теперь лишь одно­родные органы одного и того же двигательного механизма.

Но собственно система машин заступает место отдельной самостоятельной машины только в том случае, когда предмет труда проходит последовательный ряд взаимно связанных ча­стичных процессов, которые выполняются цепью разнородных, но дополняющих друг друга рабочих машин. Здесь вновь вы­ступает характерная для мануфактуры кооперация, основанная на разделении труда, но теперь она представляет собой уже комбинацию частичных рабочих машин. Специфические орудия различных частичных рабочих — например, в шерстяной ману­фактуре орудия шерстобитов,  шерсточесов, ворсильщиков, шерстопрядильщиков и т. д. — теперь превращаются в орудия

390

различных рабочих машин, из которых каждая составляет особый орган, выполняющий особую функцию в системе комби­нированного рабочего механизма. В тех отраслях, где система машин вводится впервые, сама мануфактура в общем и целом доставляет для нее естественную основу разделения, а следова­тельно» и организации процесса производства[101]. Однако с самого начала выступает и одно существенное различие между мануфактурным и машинным производством. В мануфактуре рабочие, отдельные или соединенные в группы, должны выпол­нять каждый отдельный частичный процесс при помощи своих ручных орудий. Если рабочий и приспосабливается здесь к про­цессу, то и процесс, в свою очередь, уже заранее приспособлен к рабочему. При машинном производстве этот субъективный принцип разделения труда отпадает. Весь процесс разлагается здесь объективно в зависимости от его собственного характера, на свои составные фазы, и проблема выполнения каждого частичного процесса и соединения различных частичных про­цессов разрешается посредством технического применения механики, химии и т. д.[102], причем, разумеется, теоретиче­ское решение должно быть усовершенствовано, как и раньше, с помощью накопленного в широком масштабе практического опыта. Каждая частичная машина доставляет другой машине, непосредственно следующей за нею, сырой материал, и так как все они действуют одновременно, то продукт непрерывно нахо­дится на различных ступенях процесса своего образования, постоянно переходит из одной фазы производства в другую. Как в мануфактуре непосредственная кооперация частичных рабочих создает определенные количественные отношения между отдельными группами рабочих, так и в расчлененной системе

391

машин для того, чтобы одни частичные машины непрерывно давали работу другим частичным машинам; необходимо опре­деленное, отношение между их количеством, размерами и быстротой действия. Комбинированная рабочая машина, пред­ставляющая теперь расчлененную систему разнородных отдель­ных рабочих машин и групп их, тем совершеннее, чем непре­рывнее весь выполняемый ею процесс» т. е. чем с меньшими перерывами сырой материал переходит от первой до послед­ней фазы процесса, следовательно чем в большей мере пере­мещается он от одной фазы производства к другой не рукой человека, а самим механизмом. Поэтому;, если в мануфактуре изолирование отдельных процессов является принципом, вы­текающим из самого разделения труда, то, напротив, в разви­той фабрике господствует принцип непрерывности отдельных процессов.

Система машин, покоится ли она на простой кооперации однородных рабочих машин, как в ткачестве, или на сочетании разнородных машин, как в прядении, сама по себе составляет большой автомат, раз ее приводит в движение один первичный двигатель, сам порождающий собственное движение. Однако система в целом может приводиться в движение, например, паровой машиной, между тем как отдельные рабочие машины для известных движений все еще нуждаются в содействии ра­бочих, как, например, до введения автоматических мюль-машин оно требовалось для запуска мюлей, а при тонкопрядении тре­буется еще до настоящего времени; или же определенные части машины для выполнения своих операций должны подобно ору­дию направляться рабочим, как было в машиностроении до превращения slide rest (поворотного суппорта) в автоматиче­ский механизм. Когда рабочая машина выполняет все движе­ния, необходимые для обработки сырого материала.» без содей­ствия человека и нуждается лишь в контроле со стороны рабочего, мы имеем перед собой автоматическую систему машин, которая, однако, способна к постоянному усовершенствованию в деталях. Так, например, аппарат, автоматически останавли­вающий прядильную машину, как только оборвется хотя бы одна нить;, и автоматический выключатель, останавливающий усовершенствованный паровой ткацкий станок, как только на ткацком челноке окончится вся уточная нить, являются вполне современными изобретениями. Примером как непрерывности производства, так и проведения автоматического принципа может служить современная бумажная фабрика. На бумажном производстве хорошо вообще изучать в деталях как раз­личие между отдельными способами производства, имеющими

392

в основе различные средства производства» так и связь обще­ственных производственных отношений с различными спосо­бами производства; старинное германское бумажное дело дает образец ремесленного производства, Голландия XVII и Фран­ция XVIII века — образец собственно мануфактуры, а совре­менная Англия — образец автоматического производства в этой отрасли; кроме того в Китае и Индии до сих пор существуют две различные древнеазиатские формы этой же промышлен­ности.

В расчлененной системе рабочих машин, получающих свое движение через посредство передаточных механизмов от одного центрального автомата, машинное производство приобретает свой наиболее развитый вид. На место отдельной машины при­ходит это механическое чудовище, тело которого занимает целые фабричные здания и демоническая сила которого, сначала скрытая в почти торжественно-размеренных движениях его исполинских членов, прорывается в лихорадочно-бешеной пляске его бесчисленных собственно рабочих органов.

Мюль-машины, паровые машины и т. д. появились раньше, чем появился рабочий, исключительное занятие которого со­стоит в производстве паровых машин, мюль-машин и т. д.;

точно так же как человек носил одежду раньше, чем появились портные. Но изобретения Вокансона, Аркрайта, Уатта и т. д. могли получить осуществление только благодаря тому, что эти изобретатели нашли значительное количество искусных рабочих-механиков, уже подготовленных мануфактурным периодом. Часть этих рабочих состояла из самостоятельных ремесленни­ков различных профессий, другая часть была объединена в мануфактуры, где, как упомянуто раньше, господствовало осо­бенно строгое разделение труда. С увеличением числа изобре­тений и возрастанием спроса на вновь изобретенные машины все более развивалось, с одной стороны, распадение машино­строения на многочисленные самостоятельные отрасли, с дру­гой стороны — разделение труда внутри машиностроительных мануфактур. Таким образом, мы находим здесь в мануфактуре непосредственную техническую основу крупной промышлен­ности. Мануфактура производила машины, при помощи кото­рых крупная промышленность устраняла ремесленное и ману­фактурное производство в тех отраслях, которыми она прежде всего овладевала. Следовательно, машинное производство пер­воначально возникло на не соответствующей ему материальной основе. На известной ступени развития оно должно было про­извести переворот в самой этой основе, которую оно сперва нашло готовой, а затем развивало дальше, сохраняя ее старую

393

форму, и создать для себя новый базис, соответствующий его собственному способу производства. Как отдельная машина остается карликовой, пока она приводится в движение только человеком, как система машин не могла получить свободного развития, пока на место уже применявшихся двигательных сил — животных, ветра и даже воды — не пришла паровая машина, так и все развитие крупной промышленности парали­зовалось до тех пор, пока сама машина — характерное средство производства крупной промышленности — была обязана своим существованием личной силе, личному искусству» т. е. зависела от мускульной силы, верности глаза и виртуозности рук, с ко­торыми частичный рабочий внутри мануфактуры или ремес­ленник вне ее оперирует своим карликовым инструментом. Не говоря уже о дороговизне машин вследствие такого их про­исхождения, — обстоятельство» которым капитал руководст­вуется как сознательным мотивом, — дальнейшее расширение отраслей уже машинизированной промышленности и проникно­вение машин в новые отрасли производства всецело зависели от возрастания такой категории рабочих, которая вследствие полуартистического характера ее занятий может увеличи­ваться не скачками;, а лишь постепенно. Но на известной сту­пени развития крупная промышленность приходит и в техни­ческое противоречие [Widerstreiti со своим ремесленным и мануфактурным базисом. Увеличение размеров машин-двига­телей, передаточного механизма и рабочих машин, увеличение сложности и многообразия, а также строгой правильности со­ставных частей рабочей машины, по мере того как последняя порывает со своим ремесленным образцом, первоначально все­цело определявшим ее конструкцию, и приобретает свободную форму, определяемую исключительно ее механической задачей;

развитие автоматической системы и все более неизбежное при­менение материалов, труднее поддающихся обработке, напри­мер, железа вместо дерева[103], — вот те естественно выросшие задачи, разрешение которых повсюду наталкивалось на рамки, которые обусловливаются зависимостью работ от личности

394

рабочего и которые даже комбинированный рабочий персонал в мануфактуре мог лишь несколько раздвинуть» но не уничто­жить по существу. Мануфактура не могла бы создать таких машин, как, ( например, современный типографский станок, современный паровой ткацкий станок и современная чесальная машина.

Переворот в способе производства, совершившийся в одной сфере промышленности, обусловливает переворот в других сферах. Это относится прежде всего к таким отраслям промыш­ленности, которые переплетаются между собой как фазы одного общего процесса, хотя общественное разделение труда до такой степени изолировало их, что каждая из них производит само­стоятельный товар. Так, например, машинное прядение выдви­нуло необходимость машинного ткачества, а оба вместе сделали необходимой механико-химическую революцию в белильном, ситцепечатном и красильном производствах. Таким же обра­зом, с другой стороны, революция в хлопчатобумажном пряде­нии вызвала изобретение джина, машины для отделения хлопко­вых волокон от семян, благодаря чему только и сделалось возможным производство хлопка в необходимом теперь крупном масштабе [104]. Но именно революция в способе производства промышленности и земледелия сделала необходимой револю­цию в общих условиях общественного процесса производства, т. е. в средствах связи и транспорта. Средства связи и транс­порта такого общества, pivot [стержнем! которого, употребляя выражение Фурье» были мелкое земледелие с его подсобной домашней промышленностью и городское ремесло, далеко уже не удовлетворяли потребностей производства в мануфактур­ный период с его расширенным разделением общественного труда, с его концентрацией средств труда и рабочих, с его колониальными рынками, а потому и на самом деле претерпели переворот. Точно так же средства транспорта и связи, унасле­дованные от мануфактурного периода, скоро превратились в невыносимые путы для крупной промышленности с ее лихорадочным темпом и массовым характером производства» с ее постоянным перебрасыванием масс капитала и рабочих из одной сферы производства в другую и с созданными ею мировыми рыночными связями. Не говоря уже о полном перевороте в па­русном судостроении, связь и транспорт были постепенно при­способлены к способу производства крупной промышленности

395

посредством системы речных пароходов» железных дорог, оке­анских пароходов и телеграфов. Но огромные массы железа, которые приходилось теперь ковать, сваривать, резать, сверлить и формовать, в свою очередь требовали таких циклопических машин, создать которые мануфактурное машиностроение было не в силах.

Итак, крупная промышленность должна была овладеть характерным для нее средством производства, самой машиной, и производить машины с помощью машин. Только тогда она создала адекватный ей технический базис и стала на свои соб­ственные ноги. С ростом в первые десятилетия XIX века машин­ного производства, машина на самом деле постепенно овладе­вала производством рабочих машин. Однако лишь в последнее десятилетие колоссальное железнодорожное строительство и оке­анское пароходство вызвали к жизни те циклопические машины, которые применяются при постройке первичных двигателей.

Существеннейшим производственным условием для произ­водства машин с помощью машин была машина-двигатель, спо­собная развивать силу в любой степени и в то же время всецело подчиняющаяся контролю. Она уже существовала в виде паровой машины. Но вместе с тем задача заключалась и в том, чтобы машинным способом придавать необходимые для отдельных частей машин строго геометрические формы: линии, плоскости, круги, цилиндры, конусы и шары. В первом десятилетии XIX столетия Генри Модели разрешил эту проблему изобре­тением поворотного суппорта, который скоро был превращен в автоматический механизм и в модифицированной форме пере­несен с токарного станка, для которого он первоначально пред­назначался, на другие машиностроительные машины. Это ме­ханическое приспособление заменяет не какое-либо особенное орудие, а самую человеческую руку, которая создает определен­ную форму, направляя, подводя резец и т. к материалу труда, например к железу. Таким образом стало возможным прида­вать геометрические формы отдельным частям машин с такой степенью легкости, точности и быстроты, которую не смогла бы обеспечить и самая опытная рука искуснейшего рабочего»[105].

Если мы рассмотрим теперь ту часть применяемых в маши­ностроении машин, которая образует машину-орудие в собст-

396

венном смысле, то мы опять увидим перед собой ремесленный инструмент, только циклопических размеров. Например, соб­ственно рабочая часть сверлильного станка — это огромный бурав, который приводится в движение паровой машиной и без которого, в свою очередь, не могли бы быть произведены цилиндры больших паровых машин и гидравлических прессов. Механический токарный станок — циклопическое воспроизве­дение обыкновенного ножного токарного станка; строгальная машина — железный плотник, обрабатывающий железо тем же орудием, каким плотник обрабатывает дерево; орудие, кото­рое на лондонских кораблестроительных верфях режет фа­неру, — это гигантская бритва; орудие механических ножниц, которые режут железо, как ножницы портного режут сукно, это — чудовищные ножницы, а паровой молот действует голов­кой обыкновенного молотка, но такого веса, что им не мог бы взмахнуть сам Top[106]. Например, один из таких паровых молотов, которые являются изобретением Несмита, весит более 6 тонн и падает перпендикулярно с высоты 7 футов на нако­вальню весом в 36 тонн. Он легко превращает в порошок гра­нитную глыбу и не менее способен к тому, чтобы вбить гвоздь в мягкое дерево рядом легких ударов [107].

В качестве машины средство труда приобретает такую мате­риальную форму существования, которая обусловливает замену человеческой силы силами природы и эмпирических рутинных приемов — сознательным применением естествознания. В ману­фактуре расчленение общественного процесса труда является чисто субъективным, комбинацией частичных рабочих; в си­стеме машин крупная промышленность обладает вполне объек­тивным производственным организмом, который рабочий застает как уже готовое материальное условие производства. В простой кооперации и даже в кооперации, специализированной вслед­ствие разделения труда, вытеснение обособленного рабочего обобществленным рабочим все еще представляется более или менее случайным. Машины же, за некоторыми исключениями, о которых будет упомянуто позже, функционируют только в руках непосредственно обобществленного или совместного труда. Следовательно, кооперативный характер процесса труда становится здесь технической необходимостью, диктуемой при­родой самого средства труда.

397

2. ПЕРЕНЕСЕНИЕ СТОИМОСТИ МАШИН НА ПРОДУКТ

Мы видели, что производительные силы, возникающие из кооперации и разделения труда, ничего не стоят капиталу. Они суть естественные силы общественного труда. Естественные силы, как пар, вода и т. д., применяемые к производительным процессам, тоже ничего не стоят. Но как человеку для дыхания необходимы легкие, так он нуждается в «создании человеческой руки» для того, чтобы производительно потреблять естествен­ные силы. Для эксплуатации двигательной силы воды необхо­димо водяное колесо, для эксплуатации упругости пара — паро­вая машина. С наукой дело обстоит так же, как с естественными силами. Раз закон отклонения магнитной стрелки в сфере дей­ствия электрического тока или закон намагничивания железа проходящим вокруг него электрическим током открыты, они уже не стоят ни гроша[108]. Но для эксплуатации этих законов в телеграфии и т. д. требуется очень дорогой и сложный аппарат. Орудие, как мы видели, не вытесняется машиной. Из карлико­вого орудия человеческого организма оно вырастает по разме­рам и количеству в орудие созданного человеком механизма. Капитал заставляет теперь рабочего работать не ручным ору­дием, а машиной, которая сама оперирует своими орудиями. Но если, таким образом, с первого же взгляда ясно, что круп­ная промышленность, овладев для процесса производства ко­лоссальными силами природы и естествознанием» должна была чрезвычайно повысить производительность труда» то далеко не так ясно, не покупается ли это повышение производительной силы увеличением затраты труда в другом месте. Подобно вся­кой другой составной части постоянного капитала» машины не создают никакой стоимости, но переносят свою собствен­ную стоимость на продукт, для производства которого они служат. Поскольку они имеют стоимость и поскольку поэтому переносят стоимость на продукт, они образуют составную часть стоимости последнего. Вместо того чтобы удешевлять его, они удорожают его соответственно своей собственной стоимости. Несомненно ведь, что машина и развитая система машин, характерное средство труда крупной промышленности, пред­ставляют несравненно большую стоимость, чем средства труда в ремесленном и мануфактурном производствах.

398

Следует прежде всего отметить, что машины всегда целиком принимают участие в процессе труда и всегда только частью в процессе образования стоимости. Они никогда не присоеди­няют стоимости больше, чем утрачивают в среднем вследствие своего изнашивания. Таким образом, существует большая раз­ница между стоимостью машины и той частью стоимости, кото­рая периодически переносится с нее на продукт. Существует большая разница между машиной как элементом образования стоимости и машиной как элементом образования продукта. Чем больше период, в течение которого одни и те же машины снова и снова служат в одном и том же процессе труда, тем дольше эта разница. Правда, мы видели, что всякое средство труда в собственном смысле, или орудие производства, всегда целиком принимает участие в процессе труда и всегда лишь частями, пропорционально его среднему ежедневному износу, — в процессе образования стоимости. Однако эта разница между пользованием и изнашиванием много больше у машин, чем у орудия, потому что машины, построенные из более прочного материала, живут дольше, а их применение, регулируемое строго научными законами, делает возможной большую эко­номию в расходовании их составных частей и потребляемых ими средств и, наконец» арена производства у них несравненно шире, чем у орудия. Если не считать средние ежедневные из­держки машин и орудий, или ту составную часть стоимости,:

которую они присоединяют к продукту ежедневным средним износом и потреблением вспомогательных материалов, напри­мер масла, угля и т. д., то окажется, что они действуют даром, как силы природы, существующие без содействия человече­ского труда. Чем больше размеры производительной деятель­ности машин по сравнению с производительной деятельностью орудия, тем больше размеры их безвозмездной службы по сравнению с такой же службой орудия. Только в крупной про­мышленности человек научается заставлять продукт своего прошлого, уже овеществленного труда действовать в крупном масштабе даром, подобно силам природы [109].

399

При изучении кооперации и мануфактуры мы видели, что известные общие условия производства, например здания и т. д., экономятся при совместном потреблении по сравнению с потреблением раздробленных условий производства изолиро­ванными рабочими, следовательно относительно менее удоро­жают продукты. При машинном производстве не только корпус рабочей машины совместно потребляется ее многочисленными орудиями, но и одна и та же машина-двигатель вместе с частью передаточного механизма совместно потребляется многими ра­бочими машинами.

При данной разнице между стоимостью машин и той частью стоимости, которую они ежедневно переносят на свой продукт, та степень, в которой эта часть стоимости удорожает продукт, зависит прежде всего от размеров продукта, как бы от его поверхности. В одной лекции, опубликованной в 1857 г. , Бейнс из Блэкберна сообщает, что

«каждая реальная механическая лошадиная сила* приводит в движение 450 автоматических мюльных веретен с соответствующий при­готовительным оборудованием, или 200 ватерных веретен, или 15 ткац­ких станков для 40-дюймовой ткани вместе со сновальным, шлихтоваль­ным и т. д. оборудованием».

(Примечание к 3 изданию. Одна «лошадиная сила» равна силе 33 000 футо-фунтов в минуту, т. е. силе, которая в 1 минуту поднимает 33 000 фунтов на 1 фут (английский) или 1 фунт на 33 000 футов. Это и есть вышеупомянутая лошадиная сила. Но в обычном коммерческом языке, а также кое-где и в цитатах этой книги разли­чаются «номинальные» и «коммерческие», или «индикаторные», лошадиные силы одной в той же машины. Старинная, или номинальная, лошадиная сила исчисляется исклю­чительно по длине хода поршня и диаметру цилиндра и совершенно не учитывает давление пара и скорости поршня. Т. е. фактически это означает следующее: считают, например, что машина имеет 60 лошадиных сил, если она приводится в движение таким же слабым давлением пара и при такой же незначительной скорости поршня, как в эпоху Болтона в Уатта. Но два последних фактора с того времени возросли в огромной степени. Для измерения той механической силы, которую теперь в действи­тельности доставляет машина, был изобретен индикатор, который показывает давление пара. Скорость же движения поршня установить нетрудно. Таким образом, «инди­каторная», или «коммерческая», лошадиная сила выражается математической форму­лой, в которой одновременно приняты во внимание диаметр цилиндра, длина хода поршня, скорость поршня и давление пара и которая показывает, сколько раз по 33 000 футо-фуитов действительно развивает данная машина в минуту. Поэтому одна поминальная лошадиная сила может в действительности развивать три, четыре и даже пять индикаторных, или действительных, лошадиных сил. Это примечание — для объяснения различных нижеследующих цитат. Ф. Э.}

Дневные издержки одной паровой лошадиной силы и износ машин, приводимых ею в движение, в первом случае распре­деляются на дневной продукт 450 мюльных веретен, во втором — на продукт 200 ватерных веретен, в третьем — на продукт 15 механических ткацких станков, так что благодаря этому на унцию пряжи или на аршин ткани переносится лишь ничтож­ная часть стоимости. То же самое в приведенном выше примере

400

с паровым молотом. Так как его дневной износ, потребление угля и т. д. распределяются на огромные массы ежедневно выковываемого им железа, то на каждый центнер железа при­ходится лишь очень небольшая часть стоимости; но она была бы очень велика, если бы этим циклопическим инструментом вколачивали мелкие гвозди.

Приданных границах действия рабочей машины, т. е. при данном количестве ее орудий или, если дело идет о силе, при дан­ном их объеме, масса продукта зависит от скорости, с кото­рой она действует, т. е. , например, от скорости вращения вере­тен или от числа ударов, производимых молотом в течение одной минуты. Некоторые из колоссальных молотов делают 70 уда­ров в минуту, патентованная кузнечная машина Райдера, оперирующая при ковке веретен паровым молотом малых раз­меров, делает 700 ударов в минуту.

Если дана та пропорция, в которой стоимость машин пере­носится на продукт, то величина этой части стоимости зависит от величины стоимости самих машин[110]. Чем меньше труда они сами содержат, тем меньше стоимости они присоединяют к продукту. Чем меньше стоимости они передают продукту, тем они производительнее и тем более приближаются они по своей службе к силам природы. Производство же машин с по­мощью машин уменьшает их стоимость по сравнению с их раз­мерами и их действием.

Сравнительный анализ цен товаров ручного или мануфак­турного производства и тех же товаров, произведенных маши­нами, дает в общем тот результат, что в машинном продукте часть стоимости, переходящая от средств труда,: относительно возрастает, но абсолютно уменьшается. То есть ее абсолют­ная величина уменьшается, но ее величина в отношении ко всей стоимости продукта, например фунта пряжи, увеличивается [111]. 401

Ясно, что если производство известной машины стоит такого же количества труда, какое сберегается ее применением, то происходит просто перемещение труда, т. е. общая сумма труда, необходимого для производства товара, не уменьшается, или производительная сила труда не возрастает. Однако разница между трудом, которого стоит машина, и трудом, который она сберегает, или степень ее производительности, очевидно, не за­висит от разницы между ее собственной стоимостью и стоимо­стью того орудия, которое она замещает. Первая разница продолжает существовать до тех пор, пока трудовые издержки на машину, а потому и та часть стоимости, которая переносится с нее на продукт, остаются меньше той стоимости, которую рабочий со своим орудием присоединил бы к предмету труда. Поэтому производительность машины измеряется той степенью, в которой она замещает человеческую рабочую силу. Согласно г-ну Бейнсу, на 450 мюльных веретен с соответствующим при­готовительным оборудованием, приводимых в движение одной паровой лошадиной силой, приходится 2¹/₂ рабочих[112]; при этом каждое сельфакторное веретено при десятичасовом рабочем дне выпрядает 13 унций пряжи (средних номеров), что на 2¹/₂ рабочих составит З65 5/8, в ф. пряжи в неделю. Следовательно, при своем превращении в пряжу приблизительно 366 ф. хлопка (упрощения ради мы не берем в расчет угары) поглощают всего 150 рабочих часов, или 15 десятичасовых рабочих дней, между тем как при ручной прялке, когда прядильщик произ­водит 13 унций пряжи за 60 часов, то же самое количество хлопка поглотило бы 2 700 десятичасовых рабочих дней, или

 402

27 000 рабочих часов[113]. Там, где старый метод blockprinting, или ручной набивки ситца, заменен машинным печатанием, одна машина при содействии одного взрослого рабочего или подростка печатает в 1 час столько же четырехцветного ситца, сколько раньше набивали 200 взрослых рабочих[114]. Пока Илай Уитни не изобрел в 1793 г. волокноотделителя, отделение одного фунта хлопка от семян стоило в среднем одного рабочего дня. Благодаря этому изобретению одна негритянка может очи­стить 100 ф. хлопка в день, а с того времени производитель­ность волокноотделителя еще значительно увеличена. Фунт хлопкового волокна, производство которого стоило раньше 50 центов, впоследствии продавался по 10 центов, и притом с большей прибылью, т. е. с включением большего количества неоплаченного труда. В Индии для отделения волокон от семян употребляется полумашинообразный инструмент, чурка, при помощи которого один мужчина и одна женщина очищают 28 ф. в день. С помощью чурки, несколько лет тому назад изобретен­ной д-ром Форбсом, 1 мужчина и 1 подросток очищают в день 250 ф.; если же в качестве двигательной силы применяются волы, пар или вода, то требуется лишь несколько подростков и девочек, исполняющих роль feeders (т. е. подавальщиков материала в машину). Шестнадцать таких машин, приводимых в движение волами, выполняют ежедневно работу, которая раньше требовала в среднем 750 человек[115].

Как уже упоминалось, паровая машина при паровом плуге совершает в 1 час за 3 пенса, или за ¹/, шилл., столько работы, сколько 66 человек за 15 шилл. в час. Я возвращаюсь к этому примеру во избежание ошибочного представления. А именно: эти 15 шилл. отнюдь не являются выражением труда» присо­единенного в 1 час 66 рабочими. Если отношение прибавочного труда к необходимому труду составляло 100%, то эти 66 рабочих производили в час стоимость в 30 шилл., хотя в получаемом ими эквиваленте, т. е. в 15 шилл. их заработной платы, пред­ставлено только 33 из общего количества 66 часов. Итак, если мы предположим, что машина стоит ровно столько, сколько составляет годовая плата вытесненных ею 150 рабочих, скажем 3 000 ф. ст. д то эти 3 000 ф. ст. отнюдь не являются денежным

403

выражением всего труда, выполненного и присоединенного к предмету труда этими 150 рабочими, а только той части их годового труда, которая для них выражается в заработной плате. Напротив, денежная стоимость машины, 3 000 ф. ст., служит выражением всего труда, затраченного на ее производ­ство, в каком бы отношении ни образовывал этот труд заработ­ную плату рабочего и прибавочную стоимость капиталиста. Следовательно, даже если машина и стоит столько же, сколько замещаемая ею рабочая сила; овеществленный в самой ма­шине труд всегда гораздо меньше замещаемого ею живого труда [116].

Если рассматривать машины исключительно как средство удешевления продукта, то граница их применения опреде­ляется тем, что труд, которого стоит их производство, должен быть меньше того труда» который замещается их применением. Однако для капитала эта граница очерчивается более узко. Так как он оплачивает не применяемый труд, а стоимость применяемой рабочей силы, то для него применение машины целесообразно лишь в пределах разности между стоимостью машины и стоимостью замещаемой ею рабочей силы. Так как разделение рабочего дня на необходимый труд и прибавочный труд в разных странах различно, так же как оно различно и в одной и той же стране, но в разные периоды или в один и тот же период, но в разных отраслях производства; так как, далее, действительная заработная плата рабочего то падает ниже, то поднимается выше стоимости его рабочей силы, то эта разница между ценой машины и ценой замещаемой ею рабочей силы может претерпевать большие колебания, хотя бы разница между количеством труда, необходимым для производства машины, и общим количеством замещаемого ею труда и оставалась без изменения*.(*Примечание к 2 изданию. Поэтому в коммунистическом обществе машины имели бы совершенно другой простор, чем в буржуазном обществе.)

 Но только первая разница и определяет для самого капиталиста издержки производства товара и оказывает на него влияние при посредстве принудительных законов кон­куренции. Поэтому в Англии в настоящее время изобретаются машины, которые находят себе применение только в Северной Америке, как Германия в XVI и XVII веках изобретала машины, которые применялись только в Голландии, и как некоторые французские изобретения XVIII века эксплуатировались только в Англии. Сама машина в странах, более старых по развитию,

404

своим применением в некоторых отраслях предприятии произ­водит такой избыток труда (redundancy of labour, говорит Рикардо) в других отраслях; что в последних понижение зара­ботной платы ниже стоимости рабочей силы препятствует приме­нению машин и делает его излишним, часто прямо невозможным с точки зрения капитала, прибыль которого ведь происходит не из сокращения применяемого труда вообще, а из сокращения оплачиваемого труда. В некоторых отраслях английской шер­стяной промышленности детский труд за последние годы сильно сократился, местами почти совершенно вытеснен. Почему? фабричный закон заставил ввести две смены детей, из которых одна работает 6 часов, другая 4 часа, или каждая только по 5 часов. Но родители не хотели продавать half-times (рабочих» работающих половину времени) дешевле, чем раньше продавали full-times (рабочих, работающих полное время). Отсюда замена half-times машинами[117]. До запрещения в рудниках труда женщин и малолетних (моложе 10 лет) капитал находил столь согласным со своим моральным кодексом, а особенно со своим гроссбухом, заставлять голых женщин и девушек, часто вместе с мужчинами, работать в угольных и других копях, что он лишь после этого запрещения обратился к машинам. Янки изобрели камнедробильные машины. Англичане их не применяют, потому что у «несчастных» («wretch» — несчастный — это специальный термин английской политической экономии для обозначения сельскохозяйственных рабочих), выполняющих эту работу, оплачивается столь ничтожная часть их труда, что машины удорожили бы производство для капиталистов[118]. В Ан­глии для того, чтобы барку тянуть по каналу и т. р.., иногда вместо лошадей все еще применяются женщины[119], потому что труд, необходимый для производства лошадей и машин, представляет собой математически определенную величину» труд же, необходимый для содержания женщин из избыточного

405

населения, ниже всякого расчета. Поэтому нигде нет более бесстыдного расточительства человеческой силы на всякие пу­стяки, чем именно в Англии, в стране машин.

3. БЛИЖАЙШИЕ ДЕЙСТВИЯ МАШИННОГО ПРОИЗВОДСТВА НА РАБОЧЕГО

Исходным пунктом крупной промышленности послужила, как мы видели, революция в области средств труда, средства же труда, претерпевшие переворот, получают свою наиболее разви­тую форму в расчлененной системе машин на фабрике. Прежде чем рассматривать, как к этому объективному организму при­соединяется человеческий материал, познакомимся с некото­рыми общими действиями этой революции на самого рабочего.

а) ПРИСВОЕНИЕ КАПИТАЛОМ ДОБАВОЧНЫХ РАБОЧИХ СИЛ. ЖЕНСКИЙ И ДЕТСКИЙ ТРУД           

Поскольку машины делают мускульную силу излишней, они становятся средством применения рабочих без мускульной силы или не достигших полного физического развития, но обла­дающих более гибкими членами. Поэтому женский и детский труд был первым словом капиталистического применения машин! Этот мощный заменитель труда и рабочих превратился тем самым немедленно в средство увеличивать число наемных рабочих, подчиняя непосредственному господству капитала всех членов рабочей семьи без различия пола и возраста. При­нудительный труд на капиталиста не только захватил время детских игр, но овладел и обычным временем свободного труда в домашнем кругу для нужд самой семьи [120].

Стоимость рабочей силы определяется рабочим временем» необходимым для существования не только отдельного взрослого рабочего, но и рабочей семьи. Выбрасывая всех членов рабочей семьи на рынок труда, машины распределяют стоимость

406

рабочей силы мужчины на всю его семью. Поэтому они пони­жают стоимость его рабочей силы. Быть может, купля семьи, раздробленной на 4 рабочих силы;, стоит дороже, чем раньше стоила купля рабочей силы главы семьи, но зато теперь 4 ра­бочих дня заступают место одного, и их цена понижается пропор­ционально превышению прибавочного труда четырех над при­бавочным трудом одного. Для существования одной семьи теперь четверо должны доставлять капиталу не только труд, но и прибавочный труд. Таким образом, машины вместе с чело­веческим материалом эксплуатации, этой настоящей ареной капиталистической эксплуатации [121], с самого начала увели­чивают и степень эксплуатации.

Машины революционизируют также до основания формаль­ное выражение капиталистического отношения, договор между рабочим и капиталистом. На базисе товарообмена предполага­лось прежде всего, что капиталист и рабочий противостоят друг другу как свободные личности, как независимые товаровла­дельцы: один — как владелец денег и средств производства,

другой — как владелец рабочей силы. Но теперь капитал поку­пает несовершеннолетних или малолетних. Раньше рабочий продавал свою собственную рабочую силу, которой он распола­гал как "формально свободная личность. Теперь он продает жену и детей. Он становится работорговцем[122]. Спрос на

детский труд часто и по форме напоминает спрос на негров-рабов, образчики которого мы привыкли встречать в объяв­лениях американских газет.

«Мое внимание», — рассказывает, например, один английский фабричный инспектор, — «привлекло объявление в местной газете одного из значительнейших мануфактурных городов моего округа. Объявление гла­сит: «Требуется 12—20 мальчиков в таком возрасте, чтобы они могли сойти за 13-летних. Плата 4 шилл. в неделю. Спросить и т. д.»»[123],.

Фраза «чтобы они могли сойти за 13-летних» объясняется тем, что согласно фабричному акту дети моложе 13 лет могут работать только 6 часов. Официальный врач (certifying surgeon) должен удостоверить возраст. Поэтому фабрикант требует таких мальчиков, которые выглядят так, будто им уже минуло 13 лет. Уменьшение числа занятых фабрикантами детей моложе 13 лет, совершающееся нередко скачками и так поражающее в англий­ской статистике за последние 20 лет, по словам самих фабрич­ных инспекторов, было в большой мере делом этих certifying surgeons, изменяющих возраст детей сообразно эксплуататор­ской жажде капиталистов и торгашеской потребности родите­лей. В Бетнал-Грине, печально известном районе Лондона, каждый понедельник и вторник утром совершается открытый торг, на котором дети обоего пола с 9-летнего возраста сами отдают себя, внаем на лондонские шелковые мануфактуры. "Обычные условия — 1 шилл. 8 пенсов в неделю (это отдается родителям), 2 пенса для меня самого и чай». Договоры заклю­чаются только на неделю. Сцены и язык на этом рынке поистине возмутительны [124]. В Англии до сих пор еще случается, что женщины «берут мальчиков из работного дома и отдают их внаем какому угодно покупателю по 2 шилл. 6 пенсов в неделю»[125]. Вопреки законодательству все еще по меньшей мере до 2 000 маль­чиков продается в Великобритании своими родителями в ка­честве живых трубочистных машин (хотя для замены их су­ществуют действительные машины)[126]. Вызванная машиной революция в правовом отношении между покупателем и продав­цом рабочей силы,  лишившая всю эту сделку даже видимости

408

договора между свободными лицами, впоследствии дала английскому парламенту юридическое основание для государствен­ного вмешательства в фабричное дело. Каждый раз, когда фабричный закон ограничивает 6 часами детский труд в неза­тронутых до того времени отраслях промышленности, все снова и снова раздаются вопли фабрикантов: некоторые родители, — говорят они, — берут своих детей из подлежащей регулирова­нию промышленности только затем, чтобы продать их в такие отрасли» где все еще господствует «свобода труда», т. е. туда, где дети моложе 13 лет вынуждены работать наравне со взрос­лыми и, следовательно, могут быть проданы подороже. Но так как капитал по своей природе уравнитель» т. е. требует, как прирожденного права человека, равенства условий эксплуата­ции труда во всех отраслях производства, то законодательное ограничение детского труда в одной отрасли промышленности становится причиной его ограничения в другой отрасли.

Мы уже раньше указывали на физическую деградацию детей и подростков, равно как и жен рабочих, которых машина под­чиняет эксплуатации капитала сначала прямо — на фабриках, возникающих на ее базисе, — а потом косвенно — во всех других отраслях промышленности. Поэтому здесь мы остано­вимся только на одном пункте, на колоссальной смертности детей рабочих в первые годы их жизни. В Англии имеется 16 ре­гистрационных округов, в которых на 100 000 детей до одного года приходится в среднем только 9 085 смертных случаев в год (в одном округе лишь 7 047); в 24 округах больше 10 000, но меньше 11 000; в 39 округах больше 11 000, но меньше 12 000;

в 48 округах больше 12000, но меньше 13000; в 22 округах больше 20 000; в 25 округах больше 21000; в 17 свыше 22000; в 11 больше 23 000; в Ху, Вулвергемптоне, Аштон-андер-Лайне и Престоне больше 24 000; в Ноттингеме, Стокпорте и Брадфорде больше 25 000; в Уисбиче 26 001 и в Манчестере 26 125[127]. Как показало официальное врачебное обследование в 1861 г. у причиной такой высокой смертности являются, не считая местных обстоя­тельств, главным образом занятие матерей вне дома и вытекаю­щие отсюда отсутствие ухода за детьми и плохое обращение с ними, между прочим неподходящее питание, недостаток пита­ния, кормление препаратами опиума и т. д.; к этому присо­единяется противоестественное отчуждение матерей от своих Детей, а за ним преднамеренное недокармливание и отрав­ление[128]. Напротив, в таких земледельческих округах, «где

409

женщины наименее заняты, процент смертности наименьший»[129]. Однако следственная комиссия 1861 г. пришла к тому неожи­данному выводу, что в некоторых чисто земледельческих окру­гах, расположенных по побережью Северного моря, смертность детей до одного года почти достигает ее размеров в фабричных округах, наиболее прославленных в этом отношении. Поэтому д-ру Джулиану Хантеру было предложено изучить это явле­ние на месте. Его отчет приложен к «Sixth Report on Public Health» [130]. До того времени предполагали, что детей косят малярия и другие болезни, свойственные низким и болотистым местам. Обследование привело к прямо противоположному выводу, а именно,

«что та самая причина, которая уничтожила малярию, т. е. превра­щение в плодородную пашню земли, представлявшей собой болото зимой и скудное пастбище летом, вызвала необыкновенно высокую смертность среди грудных детей» [131].

70 практикующих в этом округе врачей, которых опросил д-р Хантер, были «поразительно единодушны» насчет этого пункта. Именно, одновременно с революцией в земледельче­ской культуре здесь было положено начало и промышленной системе.

«Замужние женщины, работающие вместе с девушками и подростками, за определенную сумму предоставляются в распоряжение арендатора. особым лицом, которое называется «gangmeister» и договаривается о найме всей группы. Эти группы часто перекочевывают за многие мили от своих. деревень; утром и вечером их можно встретить по проселочным дорогам; т женщины одеты в короткие юбки и соответствующие кофты и сапоги, иногда в штаны, очень сильны и здоровы на вид, но испорчены вошедшим в привычку распутством и нисколько не думают о тех вредных последствиях, которые их любовь к такой деятельной и независимой жизни обрушивает на их детей, чахнущих дома»[132].                    

Все явления фабричных округов наблюдаются и здесь, а, замаскированное детоубийство и кормление детей опиатами даже еще в большей степени [133].                           1

 410

«Мое знакомство со злом, которое порождается широким примене­нием труда взрослых женщин в промышленности, должно послужить оправданием моего отвращения к этому факту», — говорит д-р Саймон, медицинский инспектор английского Тайного совета[134] и главный ре­дактор отчетов о здоровье населения ¹⁸⁴⁾. «Действительно», — воскли­цает фабричный инспектор Р. Бейкер в одном официальном отчете, — «будет счастьем для мануфактурных округов Англии, если всем замуж­ним женщинам, имеющим семью, будет воспрещено работать на какой бы то ни было фабрике»[135].

Моральное калечение, вытекающее из капиталистической экс­плуатации женского и детского труда, с такой исчерпывающей полнотой описано Ф. Энгельсом в его «Положении рабочего класса в Англии» и другими авторами, что я здесь ограничи­ваюсь простым напоминанием об этом. Интеллектуальное же одичание, искусственно вызываемое превращением незрелых людей в простые машины для производства прибавочной стои­мости и совершенно отличное от того природного невежества, при котором ум остается нетронутым без ущерба для самой его способности к развитию, его естественной плодовитости, — это одичание заставило,' наконец, даже английский парламент провозгласить начальное образование обязательным условием «производительного» потребления детей до 14-летнего возраста во всех отраслях промышленности, подчиненных фабричному законодательству. Дух капиталистического производства ясно обнаруживается в неряшливой редакции в фабричных актах пунктов о так называемом воспитании, в отсутствии того адми­нистративного аппарата, без которого это обязательное обучение в большинстве случаев опять-таки становится иллюзорным, в оппозиции фабрикантов даже такому закону об обучении и в их увертках и уловках для того, чтобы обойти его.

«Обвинять приходится только законодательную власть, потому что она издала обманчивый закон (delusive law), который, заботясь для вида о воспитании детей, не содержит ни одного положения, обеспечиваю­щего достижение этой цели. Он ничего не устанавливает, кроме того, что дети на определенное число часов» (3 часа) «в день должны быть заперты в четырех стенах помещения, именуемого школой, и что хозяин детей еже­недельно должен получать удостоверение об исполнении этого от лица, которое подписывается в качестве учителя или учительницы»[136].

До издания в 1844 г. исправленного фабричного акта нередко попадались удостоверения о посещении школы, на кото­рых учитель или учительница вместо подписи ставили крест, потому что сами не умели писать.

411

«При моем посещении одной школы, выдающей такие свидетельства, я до того был поражен невежеством учителя, что спросил его: «Скажите, пожалуйста, умеете ли вы читать?» — «В общем, да (summat)», — был его ответ. В свое оправдание он добавил: «Во всяком случае я знаю больше, чем мои ученики»».

Во время подготовки акта 1844 г. фабричные инспектора жаловались на позорное состояние учреждений, именуемых школами, удостоверения которых они по закону должны были признавать вполне действительными. Но все, чего они доби­лись, заключалось в том, что с 1844 г.«учитель должен был вносить своей рукой цифры в школьное удо­стоверение, ditto [а также] собственноручно подписывать свое имя и фа­милию» [137].

Сэр Джон Кинвейд, шотландский фабричный инспектор, рас­сказывает о том же на основании своего служебного опыта.

«Первая школа, которую мы посетили, содержалась госпожой Ани Киллин. Когда я предложил ей написать ее фамилию, она сразу сделала ошибку, начав с буквы С, но тотчас поправилась, заявив, что ее фамилия начинается с К. Однако при просмотре ее подписи в школьных удосто­верениях я заметил, что она подписывается различно. В то же время почерк не оставляет никакого сомнения в том, что она неспособна учить. Да и сама она призналась, что не может вести классный журнал... В другой школе я попал в школьную комнату в 15 футов длины и 10 футов  ширины, где было 75 детей, которые бормотали что-то невразумительное»[138]. «Однако подобная практика, при которой дети получают школь­ные удостоверения, но не получают никакого образования, наблюдается  не только в таких жалких углах, — существует много школ с достаточно подготовленными учителями, но почти все усилия последних разбиваются -об умопомрачительное смешение детей всех возрастов, начиная с трехлетнего. Материальное положение учителя, в лучшем случае нищенское, всецело зависит от получаемого количества пенсов, а их он получает тем больше, чем больше детей удается набить в одну комнату. К этому при­соединяется скудная школьная обстановка, недостаток книг и других учебных пособий и удручающее действие спертого и отвратительного воздуха на самих бедных детей. Я бывал во многих таких школах, при­чем видел целые ряды детей, которые абсолютно ничего не делали; и это удостоверяется как посещение школы, и такие дети фигурируют в официальной статистике как получившие образование (educated)»[139].

В Шотландии фабриканты стараются по возможности обхо­диться без детей, обязанных посещать школу.

«Этого достаточно, чтобы доказать сильное нерасположение фабри­кантов к постановлениям об обучении детей»[140].

 412

В гротескно-отвратительных формах проявляется это в сит­цепечатных и т. п. заведениях, подчиненных особому фабрич­ному закону. Согласно положениям этого закона,

«каждый ребенок перед поступлением в такое печатное заведение должен посещать школу по меньшей мере 30 дней и не меньше 150 часов в течение 6 месяцев, непосредственно предшествующих дню его поступ­ления. За время своей работы в печатном заведении он также должен по­сещать школу в течение 30 дней или 150 часов в каждое полугодие... Посещение школы должно происходить между 8 часами утра и 6 часами вечера. Посещение, продолжавшееся менее 2 ¹/₂ часов или сверх 5 часов в один день, не засчитывается в эти 150 часов. При обычных обстоятель­ствах дети посещают школу утром и вечером в течение 30 дней, по 5 часов в день, и по истечении 30 дней, набрав установленные 150 часов, покон­чив со своей книгой, как выражаются они сами, они опять возвращаются в заведение, опять остаются в нем 6 месяцев, пока не наступит новый срок для посещения школы, — и опять остаются в школе до тех пор, пока снова не покончат со своей книгой... Очень многие дети, посещавшие школу на протяжении предписанных 150 часов, при возвращении в нее после шестимесячного пребывания в печатном заведении должны все начинать сначала... Они, конечно, забывают все, что приобрели в предыдущее по­сещение школы. В других ситцепечатных заведениях посещение школы поставлено в полную зависимость от хода дел на фабрике, от ее потреб­ностей. Требуемое количество часов за каждый полугодичный период образуется общим суммированием 3—5-часовых посещений, которые распределяются, быть может, на все полугодие. Например, в один день школа посещается с 8 до 11 часов утра, в другой день — с 1 до 4 часов дня, а после того как ребенок несколько дней отсутствовал, он вдруг снова приходит на время с 3 до 6 часов вечера; затем он является, может быть, 3 или 4 дня или целую неделю кряду, потом опять исчезает недели на 3 или на целый месяц и возвращается на несколько часов в те дни, когда предприниматель случайно в нем не нуждается; таким-то образом ре­бенка, так сказать, швыряют (buffet) то туда, то сюда, из школы на фабрику, с фабрики в школу, пока не наберется 150 часов» [141].

Присоединяя подавляющее количество детей и женщин к комбинированному рабочему персоналу, машина сламывает, наконец, сопротивление, которое в мануфактуре мужчина-рабочий еще оказывал деспотизму капитала [142].

413

b) УДЛИНЕНИЕ РАБОЧЕГО ДНЯ

Если машина является наиболее могущественным средством увеличения производительности труда, т. е. сокращения рабо­чего времени» необходимого для производства товаров, то как носительница капитала она становится, прежде всего в непо­средственно захваченных ею отраслях промышленности, наиболее могущественным средством удлинения рабочего дня дальше всех естественных пределов. Она создает, с одной сто­роны, новые условия, позволяющие капиталу дать полную волю этой своей постоянной тенденции; с другой стороны — создает новые мотивы, обостряющие его жажду чужого труда.

Прежде всего движение и деятельность средства труда приобретают в машине самостоятельный характер по отноше­нию к рабочему. Средство труда становится само по себе про­мышленным perpetuum mobile [вечным двигателем], который производил бы непрерывно, если бы он не наталкивался на известные естественные границы со стороны своих помощников-людей, на слабость их тела и на их своеволие. Как капитал, — а в качестве такового автомат обладает в лице капиталиста сознанием и волей, — средство труда поэтому воодушевлено стремлением довести противодействие сопротивляющейся ему, но эластичной человеческой природы до минимума[143]. Да и без того это противодействие ослаблено кажущейся легкостью труда при машине, а также податливостью и покорностью женщин и детей [144].

Производительность машин, как мы видели, обратно про­порциональна величине той составной части стоимости, которая переносится ими на продукт. Чем продолжительнее период,

414

течение которого функционирует машина, тем больше масса продукта, на которую распределяется присоединяемая машиной стоимость, и тем меньше та часть стоимости, которую она при­соединяет к единице товара. А активный период жизнедеятель­ности машины определяется, очевидно, длиной рабочего дня или продолжительностью ежедневного процесса труда, помно­женной на число дней, в течение которых этот процесс повто­ряется.

Износ машин отнюдь не с математической точностью соот­ветствует времени пользования ими. Но даже при том предпо­ложении, что это соответствие существует, машина, которая служит ежедневно по 16 часов в течение 7¹/, лет, охватывает такой же период производства и присоединяет к совокупному продукту такую же стоимость, как та же самая машина, если она служит 15 лет всего по 8 часов ежедневно. Но в первом случае стоимость машины была бы воспроизведена вдвое быст­рее, чем во втором  и капиталист поглотил бы в первом случае при помощи этой машины столько же прибавочного труда в 7¹/, лет, сколько во втором случае — в 15 лет.

Материальный износ машины бывает двоякого рода. Один возникает из ее употребления, — как монеты изнашиваются от обращения, — другой из неупотребления, — как меч от бездействия ржавеет в ножнах. В последнем случае она делается добычей стихий. Износ первого рода в большей или меньшей мере прямо пропорционален употреблению машины, износ вто­рого рода — до известной степени обратно пропорционален употреблению[145].

Но, кроме материального износа, машина подвергается, так сказать, и моральному износу. Она утрачивает меновую стои­мость, по мере того как машины такой же конструкции начи­нают воспроизводиться дешевле или лучшие машины вступают с ней в конкуренцию[146]. В обоих случаях, как бы еще нова и жизнеспособна ни была машина, ее стоимость определяется уже не тем рабочим временем, которое фактически овещест­влено в ней, а тем, которое необходимо теперь для воспроиз­водства ее самой или для воспроизводства лучшей машины. Поэтому она более или менее утрачивает свою стоимость. Чем короче период, в течение которого воспроизводится вся ее

415

стоимость, тем меньше опасность морального износа, а чем длин­нее рабочий день, тем короче этот период. Если машины впервые вводятся в какую-либо отрасль производства, то один за дру­гим следуют все новые и новые методы удешевленного их вос­производства [147] и новые усовершенствования, охватывающие не только отдельные части или аппараты, но и всю конструк­цию в целом. Поэтому в первый период жизни машины этот особый мотив к удлинению рабочего дня действует с наибольшей силой [148].

При прочих равных условиях и при данной величине рабо­чего дня эксплуатация удвоенного числа рабочих требует удвоения и той части постоянного капитала, которая затра­чивается на машины и здания, и той его части, которая затрачи­вается на сырой материал, вспомогательные материалы и т. д. С удлинением рабочего дня масштаб производства увели­чивается, между тем как часть капитала, затраченная на ма­шины и здания, остается без изменения[149]. Благодаря этому не только возрастает прибавочная стоимость, но и уменьшаются затраты, необходимые для ее получения. Конечно, это явление в большей или меньшей мере наблюдается вообще при всяком удлинении рабочего дня, но здесь оно имеет более решающее значение, потому что часть капитала, превращаемая в средства труда, здесь вообще играет большую роль[150]. В самом деле, с развитием машинного производства происходит связывание постоянно возрастающей части капитала в такой форме, в кото­рой эта часть, с одной стороны, может постоянно применяться для увеличения стоимости, а с другой стороны, теряет свою потребительную и меновую стоимость, как только прерывается ее контакт с живым трудом.

416

"Когда  земледелец», — поучал г-н Ашуорт, английский хлопчато-бумажный магнат, профессора Нассау У. Сениора, - «бросает свои за-бросае свой заступ, он делает на это время бесполезным капитал в 18 пенсов. Когда один из наших людей (т. е. из фабричных рабочих) «оставляет фабрику, он делает полезным капитал, который стоил 100 000 фунтов стерлингов»[151].

Подумайте только! Сделать «бесполезным», хотя бы только на одно мгновение, капитал,: который стоил 100 000 фунтов стерлингов! Да это же вопиющее дело» если кто-либо из «на­ших людей» вообще когда-нибудь покидает фабрику! Возра­стание объема машинного оборудования делает «желатель­ным», — полагает наученный Ашуортом Сениора — постоянно растущее удлинение рабочего дня [152].

Машина производит относительную прибавочную стоимость не только тем, что она прямо понижает стоимость рабочей силы и удешевляет ее косвенно, удешевляя товары, необходимые для ее воспроизводства, но и тем, что при своем первом введении, имеющем еще спорадический характера она превращает труд, применяемый владельцем машины, в труд повышенной эффек­тивности, поднимает общественную стоимость машинного про­дукта выше его индивидуальной стоимости и таким образом дает капиталисту возможность возмещать дневную стоимость рабочей силы сравнительно меньшей частью стоимости днев­ного продукта. Поэтому в течение того переходного периода, когда машинное производство остается своего рода монополией, барыши достигают чрезвычайных размеров, и капиталист стре­мится как можно основательнее использовать «первой страсти миг златой» посредством возможно большего удлинения рабочего дня. Большой барыш обостряет неутолимую жажду еще большего барыша.

Как только машина приобретает в данной отрасли производства всеобщее распространение, общественная стоимость машинного продукта понижается до его индивидуальной стои­мости, и тогда обнаруживает свое действие тот закон» что при­бавочная стоимость происходит не от тех рабочих сил, которые капиталист заместил посредством машины, а, наоборот, от тех

417

рабочих сил, которые он при ней применяет. Источником при­бавочной стоимости является только переменная часть капи­тала, и мы уже видели, что масса прибавочной стоимости опре­деляется двумя факторами: нормой прибавочной стоимости и числом одновременно занятых рабочих. При данной длине рабочего дня норма прибавочной стоимости определяется тем отношением, в котором рабочий день распадается на необхо­димый труд и прибавочный труд. Число же одновременно заня­тых рабочих, в свою очередь, зависит от отношения перемен­ной части капитала к постоянной. Теперь ясно, что как бы ни расширяло машинное производство путем повышения производительной силы труда прибавочный труд за счет необхо­димого труда, оно достигает этого результата только таким способом, что уменьшает число рабочих, применяемых данным капиталом. Оно превращает в машины, т. е. в постоянный капи­тал, не производящий никакой прибавочной стоимости, неко­торую часть капитала, который раньше был переменным, т. е. превращался в живую рабочую силу. Но, например, из двух рабочих невозможно выжать столько прибавочной стоимости, сколько из 24. Если каждый из 24 рабочих в двенадцать часов труда доставляет всего один час прибавочного труда, то вместе они доставляют 24 часа прибавочного труда, между тем как весь труд двух рабочих составляет всего 24 часа. Таким обра­зом, в применении машин для производства прибавочной стои­мости заключается то имманентное противоречие, что из двух факторов прибавочной стоимости, доставляемой капиталом данной величины, машины увеличивают один фактор, норму прибавочной стоимости, только таким способом, что они умень­шают другой фактор, число рабочих. Это имманентное проти­воречие обнаруживается, как только с всеобщим распростра­нением машины в данной отрасли промышленности стоимость производимого машинами товара становится регулирующей общественной стоимостью всех товаров этого рода; и именно это противоречие, которого не сознает капиталист[153], опять-таки побуждает капитал к крайнему удлинению рабочего дня, чтобы компенсировать относительное уменьшение числа экс­плуатируемых рабочих увеличением не только относитель­ного, но в абсолютного прибавочного труда.

Итак, капиталистическое применение машин создает, с од­ной стороны, новые могущественные мотивы к безмерному удли­нению рабочего дня и революционизирует самый способ труда

418

и характер общественного рабочего организма таким образом, что сламывает всякое сопротивление этой тенденции к удлине­нию рабочего дня; с другой стороны, оно производит, — отчасти подчиняя капиталу раньше не доступные для него слои рабоче­го класса, отчасти оставляя без работы рабочих, вытесненных машинами, — избыточное рабочее население[154], вынужденное подчиняться законам, которые диктует ему капитал. Отсюда то примечательное явление в истории современной промышлен­ности, что машина опрокидывает все моральные и естественные пределы рабочего дня. Отсюда тот экономический парадокс, что самое мощное средство для сокращения рабочего времени превращается в вернейшее средство для того, чтобы все время жизни рабочего и его семьи обратить в рабочее время, находя­щееся в распоряжении капитала для увеличения его стоимости.

«Если бы», — мечтал Аристотель, величайший мыслитель древно­сти, — «если бы каждое орудие по приказанию или по предугадыванию могло исполнять предназначенную ему работу подобно тому, как творе­ния Дедала двигались сами собой или как треножники Гефеста по соб­ственному побуждению приступали к священной работе, если бы таким же образом ткацкие челноки ткали сами, то не потребовалось бы ни ма­стеру помощников, ни господину рабов»[155].

И Антипатр, греческий поэт времен Цицерона, приветство­вал изобретение водяной мельницы для размалывания зерна, этой элементарной формы всех производительных машин, как появление освободительницы рабынь и восстановительницы золотого века![156] «Язычники! О, эти язычники!» Они, как открыл проницательный Бастиа, а до него еще более премудрый Мак-Куллох, ничего не понимали в политической экономии и христианстве. Они, между прочим, не понимали, что машина — надежнейшее средство для удлинения рабочего дня. И если они оправдывали рабство одних, то как средство для полного

419

человеческого развития других. Но для того, чтобы проповедо­вать рабство масс для превращения немногих грубых и полу­образованных выскочек в «выдающихся прядильщиков», «круп­ных колбасников» и «влиятельных торговцев ваксой», — для этого им недоставало специфических христианских чувств.

с) ИНТЕНСИФИКАЦИЯ ТРУДА

Безмерное удлинение рабочего дня, в которое производят машины, находящиеся в руках капитала, приводит впоследст­вии, как мы видели, к реакции со стороны общества, жизненным корням которого угрожает опасность, и тем самым к установле­нию законодательно ограниченного нормального рабочего дня. На основе последнего приобретает решающую важность явле­ние, с которым мы встречались уже раньше, а именно интенси­фикация труда. При анализе абсолютной прибавочной стои­мости речь шла прежде всего об экстенсивной величине труда, степень же его интенсивности предполагалась как величина данная. Теперь мы должны рассмотреть превращение экстен­сивной величины в интенсивную, в выражение степени.

Само собой разумеется, что по мере развития машин и нако­пления опыта среди собственно машинных рабочих естественно увеличивается скорость, а потому и интенсивность труда. Так, в Англии в течение полустолетия удлинение рабочего дня идет рука об руку с возрастанием интенсивности фабричного труда. Однако понятно, что при такой работе, где речь идет не о пре­ходящих пароксизмах, а о повторяющемся изо дня в день регулярном однообразии, неизбежно наступает момент, когда удлинение рабочего дня и интенсификация труда взаимно исклю­чают друг друга, так что удлинение рабочего дня совместимо лишь с понижением степени интенсивности труда и, наоборот, повышение степени интенсивности — лишь с сокращением рабочего дня. Когда постепенно нарастающее возмущение ра­бочего класса принудило государство насильно сократить рабочее время и прежде всего продиктовать нормальный рабо­чий день собственно фабрике, т. е. с того момента, когда раз навсегда сделалось невозможным увеличение производства прибавочной стоимости посредством удлинения рабочего дня, капитал со всей энергией и с полной сознательностью бросился на производство относительной прибавочной стоимости при помощи ускоренного развития машинной системы. Вместе с тем совершается изменение в характере относительной прибавочной стоимости. Вообще метод производства относительной прибавочной стоимости заключается в том, что рабочий благо­

420

даря повышению производительной силы труда получает воз­можность произвести больше при прежней затрате труда в те­чение прежнего времени. Прежнее рабочее время присоединяет ко всему продукту в целом все такую же стоимость, как и раньше, хотя эта оставшаяся без изменения меновая стоимость выра­жается теперь в большем количестве потребительных стоимо­стей, а потому стоимость единицы-товара понижается. Однако иначе дело обстоит, когда принудительное сокращение рабочего дня, давая мощный толчок развитию производительной силы и экономии условий производства, в то же время заставляет рабочего увеличивать затрату труда в единицу времени, повы­шать напряжение рабочей силы, плотнее заполнять поры рабо­чего времени, т. е. конденсировать труд до такой степени, которая достижима только в рамках сокращенного рабочего дня. Эта сжатая в пределы данного периода времени большая масса труда учитывается теперь как большее количество труда, чем она является в действительности. Наряду с измерением рабочего времени как «величины протяженной» теперь высту­пает измерение степени его уплотнения[157]. Более интенсивный час десятичасового рабочего дня содержит теперь столько же или больше труда, т. е. затраченной рабочей силы» чем более пористый час двенадцатичасового рабочего дня. Поэтому его продукт имеет такую же или большую стоимость, чем продукт более пористых 11, 5 часа. Не говоря уже об уве­личении относительной прибавочной стоимости вследствие увеличения производительной силы труда, теперь, напри­мер, 3 ¹/₃ часа прибавочного труда на 6 ²/₃ часа необходимого труда дают капиталисту такую же массу стоимости, как раньше 4 часа прибавочного труда на 8 часов необходимого труда.

Теперь спрашивается, каким образом труд интенсифици­руется?

Первое следствие сокращения рабочего дня основывается на том самоочевидном законе, что дееспособность рабочей силы обратно пропорциональна времени ее деятельности. Поэтому в известных границах то, что теряется на продолжительности действия силы, выигрывается на ее интенсивности. А о том, чтобы рабочий действительно расходовал больше рабочей силы,

421

об этом заботится капитал посредством метода оплаты[158]. В мануфактурах, например в гончарных заведениях, в которых машины не играют никакой роли или играют лишь незначи­тельную роль, введение фабричного закона с полной убеди­тельностью показало, что простое сокращение рабочего дня поразительно увеличивает регулярность, однообразие, поря­док, непрерывность и энергию труда[159]. Однако казалось сомнительным, что такой же результат получится и на собст­венно фабрике, так как зависимость рабочего от непрерывного и однообразного движения машины давным-давно создала здесь самую строгую дисциплину. Поэтому» когда в 1844 г. обсуж­дался вопрос о сокращении рабочего дня ниже 12 часов, фабри­канты почти единогласно заявили, что

«их надсмотрщики в различных рабочих помещениях наблюдают за тем, чтобы рабочие не теряли ни минуты времени», что «степень бдитель­ности и внимательности рабочих («the extent of vigilance and attention of the part of the workmen») едва ли может быть повышена» и что, пред­полагая неизменными Все прочие условия, например скорость машин, «было бы бессмысленно на благоустроенных фабриках ожидать сколько-нибудь значительного результата от увеличения внимательности рабочих И Т. Д.» [160].

Эге утверждение было опровергнуто опытами. Г-н Р. Гард­нер ввел с 20 апреля 1844 г. на двух своих больших фабриках в Престоне 11-часовой рабочий день вместо 12-часового. По истечении приблизительно года обнаружился тот результат, что

«При прежних издержках было получено прежнее количество про­дукта и что в целом рабочие за 11 часов зарабатывали ровно столько же, сколько раньше за 12 часов» [161].

Я не касаюсь здесь экспериментов в прядильных и чесаль­ных отделениях, потому что они были сопряжены с увеличением скорости машин (на 2%). Напротив, в ткацком отделении, где к тому же производились весьма различные сорта легких узор­чатых тканей, не произошло никаких перемен в объективных условиях производства. Результат был таков:

«С 6 января по 20 апреля 1844 г. при 12-часовом рабочем дне средняя заработная плата одного рабочего составляла 10 шилл. 1 1, 2, пенса в не­делю, с 20 апреля по 29 июня 1844 г. при 11-часовом рабочем дне средняя заработная плата была 10 шилл. 3 ¹/₂ пенса: в неделю» [162].

422

В этом случае за 11 часов производилось больше, чем раньше да 12 часов, исключительно вследствие большей и равномернее распределявшейся работоспособности рабочих и вследствие экономного использования ими времени. В то время как они получали ту же самую заработную плату и выигрывали час досуга» капиталист получал прежнюю массу продуктов и сбе­регал уголь, газ и т. д.,  расходуемые за один час. Такие же эксперименты и с таким же результатом были произведены на фабриках гг. Хоррокса и Джэксона[163].

Когда сокращение рабочего дня, которое создает сначала субъективное условие для конденсации труда, т. е. дает рабо­чему возможность расходовать больше силы в течение данного времени» проводится принудительно, т. е. в законодательном порядке» машина в руках капитала становится объективным и систематически применяемым средством для того, чтобы выжать больше труда в течение данного времени. Это достигается двоя­ким способом: увеличением скорости машин и увеличением коли­чества машин, которое находится под контролем одного и того же рабочего, т. е. увеличением арены труда последнего. Усо­вершенствования в конструкции машин отчасти необходимы для того, чтобы усилить давление на рабочего, отчасти они сами собой сопровождают интенсификацию труда, потому что ограничение рабочего дня побуждает капиталиста к самой строгой экономии на издержках производства. Усовершенст­вование паровой машины увеличивает скорость движения ее поршня и в то же время, благодаря большему сбережению силы „ дает возможность приводить в движение мотором прежних раз­меров более обширный механизм, причем потребление угля остается без изменения или даже понижается. Усовершенство­вание передаточного механизма уменьшает трение и, — что так поразительно отличает современные машины от старых, — низводит диаметр и вес больших и малых валов к постоянно уменьшающемуся минимуму. Наконец, усовершенствования рабочей машины, увеличивая ее скорость и расширяя ее дей­ствие, уменьшают ее размеры, как это видно на примере совре­менного парового ткацкого станка, или увеличивают вместе с корпусом размеры и число ее орудий, как в прядильной ма­шине, или посредством незаметных изменений деталей увели­чивают подвижность этих орудий, — например, в середине

423

пятидесятых годов скорость веретен в автоматической мюль-машине была увеличена таким образом на  1/5.

Сокращение рабочего дня до 12 часов относится в Анг­лии к 1832 году. Уже в 1836 г. один английский фабрикант заявлял:

«По сравнению с прежним временем труд на фабриках сильно возрос вследствие того, что значительно возросшая скорость машин требует от рабочего усиленного внимания и деятельности»[164].

В 1844 г. лорд Эшли, в настоящее время граф Шефтсбери, привел в палате общин следующие документально обоснован­ные данные:

«Труд лиц, занятых в фабричных процессах, в настоящее время втрое больше, чем был при введении этих операций. Несомненно, машины вы­полнили работу, которая заменила жилы и мускулы миллионов людей, но они изумительно (prodigiously) увеличили труд людей, которых они подчинили своему ужасному движению... Труд, заключающийся в том, чтобы в течение 12 часов следовать за двумя мюль-машинами, составлял, при прядении пряжи № 40, в 1815 г. 8 миль ходьбы. В 1832 г. дистанция. которую в течение 12 часов приходилось пройти при двух мюль-машинах при прядении того же номера, составляла 20 миль, а часто и больше. В 1825 г. прядильщику приходилось сделать на каждом мюле 820 вытя­гивании за 12 часов, что составляет общую сумму в 1 640 вытягивании за 12 часов. В 1832 г. прядильщик должен был сделать в течение своего двенадцатичасового рабочего дня 2 200 вытягивании на каждую мюль-машину, итого 4 400: в 1844 г. — 2 400, итого 4 800; а в некоторых слу­чаях требуется еще большая масса труда (amount of labour)... Здесь у меня в руках другой документ 1842 г., показывающий, что труд прогрессивно увеличивается не только потому, что приходится проходить большее рас­стояние, но и потому, что количество производимых товаров увеличивает­ся, между тем как число рабочих соответственно уменьшается; и, да­лее, потому, что теперь часто прядется худший хлопок, который тре­бует большего труда... В чесальном отделении труд тоже значительна возрос. Теперь одно лицо выполняет такую работу, которая раньше рас­пределялась между двумя... В ткацком отделении, в котором занято. большое число лиц, по большей части женского пола, труд возрос за по­следние годы, вследствие увеличения скорости машин, на целых 10%. В 1838 г. в неделю выпрядалось 18 000 мотков, в 1843 г. это число повы­силось до 21 000. В 1819 г. число ударов челнока при паровом ткацком станке составляло 60 в минуту, в 1842 г. оно составляло 140, что сви­детельствует об огромном возрастании труда»[165],

Ввиду этой поразительной интенсивности, которой труд достиг уже в 1844 г. при господстве закона о 12-часовом рабо­чем дне, представлялось, что английские фабриканты имеют основания утверждать, что дальнейший прогресс в этом на­правлении невозможен и что всякое дальнейшее сокращение рабочего времени равносильно сокращению производства. Что

 424

их рассуждения были справедливы лишь по видимости, это лучше всего доказывается появившимся в это самое время заявлением неутомимого цензора фабрикантов, фабричного ин­спектора Леонарда Хорнера:

«Так как количество производимых продуктов регулируется пре­имущественно скоростью машин, то фабрикант должен быть заинтересо­ван в том, чтобы машины действовали с крайней степенью скорости, но совместимой со следующими условиями: сохранение машин от слишком быстрой порчи, сохранение доброкачественности производимых товаров, способность рабочего не отставать от машины, причем напряжение не дол­жно быть больше того, которое он может развивать непрерывно. Часто бывает так, что фабрикант по своей торопливости слишком ускоряет дви­жение. Тогда поломки и плохое качество продукта перевесят выгоды от скорости, и фабриканту придется умерить ход машин. Так как деятель­ный и внимательный фабрикант наверное найдет максимум достижимого, то я полагал, что невозможно за 11 часов производить столько же, сколько за 12. Я предполагал, кроме того, что сдельно оплачиваемый рабочий на­прягает свои силы до той крайней степени, за которой он уже не может постоянно сохранять одну и ту же степень интенсивности» [166]

Поэтому Хорнер, вопреки опытам Гарднера и т. д., пришел к заключению, что дальнейшее сокращение 12-часового рабо­чего дня необходимо уменьшит количество продукта[167]. Он сам 10 лет спустя цитирует сомнения, высказанные им в 1845 г., в доказательство того, насколько он тогда не понимал эластичности машин и человеческой рабочей силы, которые в равной мере напрягаются до крайней степени вследствие принудительного сокращения рабочего дня.

Обратимся теперь к периоду после 1847г.., со времени введения в законодательном порядке 10-часового рабочего дня на английских хлопчатобумажных, шерстяных, шелковых и льняных фабриках.

«Скорость веретен у ватер-машия возросла на 500, у мюль-машин на 1 000 оборотов в минуту, т. е. скорость ватерных веретен, достигавшая в 1839 г. 4 500 оборотов в минуту, составляет теперь» (1862 г.) «5 000, а скорость, мюльных веретен, достигавшая 5 000, составляет теперь 6000  в минуту;  это дает в первом случае возрастание скорости на 1/10, а во втором — на 1/6[168].

Джеме Несмит, знаменитый гражданский инженер из Патрикрофта близ Манчестера, в одном письме к Леонарду Лорнеру в 1852 г. рассматривает усовершенствования, произ­веденные в паровой машине между 1848 и 1852 годами. Отметив,

425

что паровая лошадиная сила, которая в официальной фабричной статистике все еще определяется в соответствии с ее дей­ствием в 1828 г.[169], является чисто номинальной и может служить лишь условным показателем действительной силы, он, между прочим, пишет:

«Не подлежит никакому сомнению, что паровые машины прежнего веса, часто даже именно те же самые машины, с той только разницей,' что в них сделаны современные усовершенствования, в среднем выпол­няют на 50% больше работы, чем прежде, и что во многих случаях те же самые машины, которые во времена предельной скорости 220 футов в ми­нуту развивали 50 лошадиных сил, в настоящее время при меньшем потреблении угля развивают более 100 лошадиных сил... Современная паровая машина при прежнем числе номинальных лошадиных сил, вслед­ствие усовершенствований в ее конструкции, уменьшения объема и изменений устройства парового котла и т. д., действует с большей силой, чем прежде... Поэтому, хотя теперь по отношению к номинальной лоша­диной силе занято прежнее количество рук, число рук по отношению к рабочим машинам в настоящее время уменьшилось» [170].              

В 1850 г. на фабриках Соединенного королевства применяв лось 134 217 номинальных лошадиных сил, приводившие в движение 25 638 716 веретен и 301 445 ткацких станков В 1856 г. число веретен и ткацких станков составляло соответственно 33 503 580 и 369 205. Если бы на одну лошадиную силу приходилось столько же веретен и станков, как в 1850 г. то в 1856 г. было бы необходимо иметь 175 000 лошадиных сил,

Но, по официальным данным, число их составляло всего 161 435 г. е. на 10 000 с лишним лошадиных сил меньше, чем потребовалось бы на основе расчетов 1850 года [171].

«Последний отчет» (официальная статистика) «1856 г. устанавливает тот факт, что фабричная система распространяется со стремительное быстротой, число рук по отношению к машинам сократилось, паровая машина вследствие экономии в силе и других усовершенствований при­водит в движение машины большего веса и что увеличение количества продукта достигается вследствие усовершенствования рабочих машин, изменения методов производства, увеличения скорости машин и многих других причин»[172]. «Крупные усовершенствования, сделанные

426

в машинах всякого рода, намного повысили их производительную силу. Вне всякого сомнения, сокращение рабочего дня послужило... стимулом для этих усовершенствований. Эти усовершенствования и более интен­сивный труд рабочего привели к тому, что в точение сокращенного» (на 2 часа, или на 1/6) «рабочего дня производится по меньшей мере столько же продукта, как производилось раньше в течение более дол­гого дня»[173].

Насколько увеличилось богатство фабрикантов вслед­ствие более интенсивной эксплуатации рабочей силы, пока­зывает уже одно то обстоятельство, что средний ежегодный прирост числа английских хлопчатобумажных текстильных фабрик составил с 1838 по 1850 г. 32, а с 1850 по 1856 г. — 86.

Как ни велик был прогресс английской промышленности в 8-летие 1848—1856 гг. при господстве 10-часового рабочего дня, в следующий шестилетний период 1856—1862 гг. он был далеко превзойден. Например, на шелковых фабриках было в 1856 г. веретен — 1 093 799, в 1862 г. — 1 388 544; ткацких станков в 1856 г. — 9 260, в 1862 г. — 10 709. Напротив, число рабочих в 1856 г. — 56 137, в 1862 г. — 52 429. Таким образом, увеличение числа веретен составило 26, 9% и ткацких станков —15, 6% при одновременном уменьшении числа ра­бочих на 7 %. В 1850 г. на камвольных фабриках было в ходу 875 830 веретен, в 1856 г. — 1 324 549 (увеличение на 51, 2%) и в 1862 г. — 1 289 172 (уменьшение на 2, 7%). Но если принять во внимание, что тростильные веретена входят в счет 1856 г.,

но не входят в счет 1862 г., то окажется, что число веретен с 1856 г. оставалось почти неизменным. Напротив, скорость веретен и ткацких станков с 1850 г. во многих случаях удвои­лась. Число паровых ткацких станков на камвольных фабри­ках составляло в 1850 г. 32 617, в 1856 г. — 38 956 и в 1862 г. — 43 048. При них было занято в 1850 г. 79 737 человек, в 1856 г. — 87 794 и в 1862 г. — 86 063, но в этом числе детей до 14-летнего возраста было в 1850 г. 9 956, в 1856 г. — 11 228 и в 1862 г. — 13178. Итак, несмотря на значительное увеличение числа ткацких станков в 1862 г. по сравнению с 1856 г., общее число занятых рабочих уменьшилось, число же эксплуатируемых детей увеличилось[174].

 27 апреля 1863 г. член парламента Ферранд заявлял в палате общин:

427

«Делегаты рабочих от 16 округов Ланкашира и Чешира, по поручению которых я говорю, сообщили мне, что вследствие усовершенствования машин труд на фабриках все возрастает. Раньше один рабочий с по­мощником обслуживал два ткацких станка, теперь один рабочий без помощников обслуживает три станка и весьма нередко даже четыре и т. д. Как видно из сообщенных фактов, двенадцать часов труда втиснуты теперь менее чем в 10 рабочих часов. Отсюда само собой очевидно, в ка­кой огромной степени выросли за последние годы муки труда фабричных рабочих»[175].

Поэтому, хотя фабричные инспектора неустанно и с полным правом восхваляют благоприятные результаты фабричных законов 1844 и 1850 гг., однако они признают, что сокращение рабочего дня уже вызвало такую интенсивность труда, которая угрожает здоровью рабочих и, следовательно, разрушительно действует на самое рабочую силу.

«В большинстве хлопчатобумажных, камвольных и шелковых фабрик истощающее состояние возбужденности, необходимой для работы при машинах, движение которых за последние годы чрезвычайно ускорилось, было, по-видимому, одной из причин увеличения смертности от легочных болезней, показанного д-ром Гринхау в его последнем замечательном от­чете»[176].

Не подлежит никакому сомнению, что, когда законом у капи­тала раз навсегда отнята возможность удлинения рабочего дня, его тенденция компенсировать себя за это систематическим повышением степени интенсивности труда и превращать всякое усовершенствование машин в средство усиленного высасывания рабочей силы скоро должна снова привести к тому поворотному пункту, где становится неизбежным новое сокращение рабочего времени[177]. С другой стороны, бурное развитие английской промышленности с 1848 г. до настоящего времени, т. е. в пе­риод десятичасового рабочего дня, превосходит эпоху 1833— 1847 гг., т. е. период двенадцатичасового рабочего дня, еще в большей мере, чем развитие промышленности в этот послед­ний период превзошло ее успехи в первую половину столе-

428

тия фабричной системы, то есть в период неограниченного рабочего дня [178]. 429
4. ФАБРИКА

В начале этой главы мы рассматривали тело фабрики, рас­члененную систему машин. Потом мы видели, как машины, присваивая женский и детский труд, увеличивают человеческий материал для капиталистической эксплуатации, как они, без­мерно удлиняя рабочий день, захватывают всю жизнь рабочего и как, наконец, их развитие, позволяющее производить чудо­вищно возрастающие массы продукта все в более и более корот­кое время, служит систематическим средством для того, чтобы в данный период времени привести в движение больше труда, т. е. чтобы все более интенсивно эксплуатировать рабочую силу. Теперь мы обращаемся к фабрике в ее целом, притом в ее наиболее развитой форме.

Д-р Юр, Пиндар автоматической фабрики, описывает ее, с одной стороны, как

«кооперацию различных категорий рабочих, взрослых и несовершен­нолетних, которые с искусством и прилежанием наблюдают за системой производительных машин, непрерывно приводимых в действие централь­ной силой (первичным двигателем}»,

с другой стороны — как

«огромный автомат, составленный из многочисленных механических и сознательных органов, действующих согласованно и без перерыва для производства одного и того же предмета, так что все эти органы подчи­нены одной двигательной силе, которая сама приводит себя в движение».

Эти два определения отнюдь не тождественны. В одном комбинированный совокупный рабочий, или общественный рабочий организм, является активно действующим субъектом, а механический автомат — объектом; во втором сам автомат является субъектом, а рабочие присоединены как сознательные органы к его лишенным сознания органам и вместе с послед­ними подчинены центральной двигательной силе. Первое определение сохраняет свое значение по отношению ко всем возможным применениям машин в крупном масштабе; второе характеризует их капиталистическое применение и, следова­тельно, современную фабричную систему. Отсюда излюбленная манера Юра изображать центральную машину, от которой исходит движение, не только автоматом, но и автократом.

430

«В этих огромных мастерских благодетельная сила пара собирает вокруг себя мириады своих подданных»[179].

Вместе с рабочим орудием и виртуозность в управлении Им переходит от рабочего к машине. Дееспособность орудия осво­бождается от той ограниченности, которая вытекает из связи человеческой рабочей силы с личностью рабочего. Таким обра­зом устраняется тот технический базис, на котором покоится разделение труда в мануфактуре. Поэтому вместо характерной для мануфактуры иерархии специализированных рабочих на автоматической фабрике выступает тенденция к уравнению, или нивелированию, тех работ, которые должны выполняться помощниками машины [180], вместо искусственно порожденных различий между частичными рабочими приобретают перевес естественные различия возраста и пола.

Поскольку разделение труда возрождается на автомати­ческой фабрике, оно является прежде всего распределением рабочих по специализированным машинам и распределением масс рабочих, — не образующих, однако, расчлененных. групп, — по различным отделениям фабрики, где они работают при расположенных одна возле другой однородных рабочих машинах, т. е. где они соединены лишь простой кооперацией. Расчлененная группа мануфактуры замещается здесь сочета­нием главного рабочего с немногими помощниками. Суще­ственное различие наблюдается между рабочими, занятыми действительно при рабочих машинах (сюда же относятся неко­торые рабочие, которые наблюдают за машиной-двигателем или ее заправкой), и простыми подручными (почти исключи­тельно дети) этих машинных рабочих. К подручным же в боль­шей или меньшей степени относятся и все feeders (которые просто подают в машину материал труда). Наряду с этими главными категориями выступает количественно незначительный персонал, который занят контролем за всеми машинами и постоянной их починкой, например, инженеры, механики, столяры и т. д. Это — высший, частью научно образованный, частью ремесленного характера слой работников, стоящий вне круга фабричных рабочих, просто присоединенный к нему[181]. Это разделение труда является чисто техническим.

Всякая работа при машине требует подготовки рабочего с ранних лет для того, чтобы он научился сообразовать свои

431

собственные движения с однообразно-непрерывными движе­ниями автомата. Поскольку совокупность машин сама обра­зует систему разнообразных, одновременно действующих и комбинированных машин, постольку и основанная на ней кооперация требует распределения разнородных групп рабочих между разнородными машинами. Но машинное производство уничтожает необходимость мануфактурно закреплять это рас­пределение, прикреплять одних и тех же рабочих навсегда к одним и тем же функциям[182],. Так как движение фабрики в целом исходит не от рабочего, а от машины, то здесь может совершаться постоянная смена персонала, не вызывая пере­рывов процесса труда. Самое убедительное доказательство этого дает Relaissystem [система смен], примененная во время бунта английских фабрикантов в 1848—1850 годах [183]. Наконец, та быстрота, с которой человек в юношеском возрасте научается работать при машине, в свою очередь устраняет необходимость воспитывать особую категорию исключительно машинных ра­бочих ^ш*. Услуги же простых подручных на фабрике отчасти могут замещаться машинами[184], отчасти вследствие своей крайней элементарности допускают быструю и постоянную смену лиц, занятых такими работами.

Хотя машина технически опрокидывает, таким образом, старую систему разделения труда, тем не менее последняя продолжает свое существование на фабрике сначала в силу привычки, как традиция мануфактуры, а потом систематически воспроизводится и укрепляется капиталом в еще более отвра­тительной форме как средство эксплуатации рабочей силы. Пожизненная специальность — управлять частичным орудием, превращается в пожизненную специальность — служить ча­стичной машине. Машиной злоупотребляют для того, чтобы самого рабочего превратить с детского возраста в часть частич­ной машины[185]. Таким образом не только значительно умень­шаются издержки, необходимые для воспроизводства его самого, но в то же время получает завершение и его беспомощная зависимость от фабрики в целом, следовательно от капиталиста. Здесь, как и всегда, необходимо проводить различие между увеличением производительности, вытекающим из развития общественного процесса производства, и увеличением произво­дительности, вытекающим из капиталистической эксплуатации этого процесса.

В мануфактуре и ремесле рабочий заставляет орудие слу­жить себе, на. фабрике он служит машине. Там движение орудия труда исходит от него, здесь он должен следовать за движением орудия труда. В мануфактуре рабочие являются членами одного живого механизма. На фабрике мертвый механизм существует независимо от них, и они присоединены к нему как живые придатки.

«Унылое однообразие бесконечной муки труда, при котором все снова и снова совершается один и тот же механический процесс, похоже на муки Сизифа: тяжесть труда, подобно огромному камню, все снова и снова падает на изнуренного рабочего»[186].

433

Машинный труд, до крайности захватывая нервную систему, подавляет многостороннюю игру мускулов и отнимает у чело­века всякую возможность свободной физической и духовной . деятельности[187]. Даже облегчение труда становится средством пытки, потому что машина освобождает не рабочего от труда, а его труд от всякого содержания. Всякому капиталистиче­скому производству, поскольку оно есть не только процесс труда, но в то же время и процесс возрастания капитала, присуще то обстоятельство, что не рабочий применяет условие труда, а наоборот, условие труда применяет рабочего, но только с развитием машины это извращенное отношение по­лучает технически осязаемую реальность. Вследствие своего превращения в автомат средство труда во время самого про­цесса труда противостоит рабочему как капитал, как мертвый труд, который подчиняет себе живую рабочую силу и выса­сывает ее. Отделение интеллектуальных сил процесса произ­водства от физического труда и превращение их во власть капи­тала над трудом получает свое завершение, как уже указывалось раньше, в крупной промышленности, построенной на базе машин. Частичное искусство отдельного машинного рабочего, подвергшегося опустошению, исчезает как ничтожная и не имею­щая никакого значения деталь перед наукой, перед колоссаль­ными силами природы и перед общественным массовым трудом, воплощенными в системе машин и создающими вместе с послед­ней власть «хозяина» (master). А потому этот хозяин, в мозгу которого машины неразрывно срослись с его монополией на них, в случаях столкновений с «руками» презрительно воскли­цает по их адресу:

«Пусть фабричные рабочие не забывают, что их труд представляет собой в действительности очень низкую категорию квалифицированного труда; что никакой другой труд не осваивается легче и, принимая во внимание его качество, не оплачивается лучше; что никакого другого труда нельзя получить посредством столь краткого обучения, в столь короткое время и в таком изобилии. Машины хозяина фактически играют гораздо более важную роль в деле производства, чем труд и искусство рабочего, которым можно обучить в 6 месяцев и которым может обучиться всякий деревенский батрак»[188].

Техническое подчинение рабочего однообразному движению средства труда и своеобразное составление рабочего организма из индивидуумов обоего пола и самых различных возрастов создает казарменную дисциплину, которая развивается в завер-

434
шейный фабричный режим и доводит до полного развития уже упомянутый выше труд надзора, а вместе с тем и разделение ра­бочих на исполнителей [Handarbeiter] и надсмотрщиков за трудом, на промышленных рядовых и промышленных унтер-офицеров.

«Главная трудность на автоматической фабрике заключалась в обе­спечении дисциплины, необходимой для того, чтобы заставить людей отказаться от их привычной беспорядочности в труде и уподобить их действия неизменной регулярности крупного автомата. Но изобрести и с успехом применить дисциплинарный кодекс, соответствующий потреб­ностям и быстроте автоматической системы, — этот Геркулесов подвиг был благородным делом Аркрайта! Даже в настоящее время, когда эта система организована во всей ее полноте, почти невозможно среди ра­бочих, уже достигших возмужалого возраста, найти полезных помощников для автоматической системы»[189].

Фабричный кодекс, в котором капитал в частноправовом по­рядке и самовластно, без разделения власти, вообще столь доро­гого буржуазии, и без представительной системы, еще более доро­гой для нее, формулирует свое самодержавие над рабочими, — этот кодекс есть просто капиталистическая карикатура того общественного регулирования процесса труда, которое стано­вится необходимым при кооперации в крупном масштабе и при совместном применении средств труда, особенно машин. Кнут надсмотрщика за рабами заменяется штрафной книгой надзира­теля. Все наказания, естественно, сводятся к денежным штрафам и вычетам из заработной платы, и благодаря законодатель­ной проницательности фабричных Ликургов нарушение их зако­нов, пожалуй, еще прибыльнее для них, чем соблюдение их [190].

Мы отмечаем здесь только материальные условия, при которых совершается фабричный труд. Все органы чувств

одинаково страдают от искусственно повышенной температуры, от воздуха, насыщенного частицами сырого материала, от оглушительного шума и т. д., не говоря уже об опасности для жизни среди тесно расставленных машин, которые с регуляр­ностью, с какой происходит смена времен года, создают свои

436
промышленные бюллетени убитых и изувеченных. Эконо­мия общественных средств производства, достигшая зрелости лишь в условиях благоприятного тепличного климата фабрич­ной системы, вместе с тем превращается в руках капитала в систематический грабеж всех условий, необходимых для жизни рабочего во время труда: пространства, воздуха, света, а также всех средств, защищающих рабочего от опасных для жизни или вредных для здоровья условий процесса производ­ства, — о приспособлениях же для удобства рабочего нечего и говорить[191]. Не прав ли Фурье, называя фабрики «смяг­ченной каторгой»?[192]

437
5. БОРЬБА МЕЖДУ РАБОЧИМ И МАШИНОЙ

Борьба между капиталистом и наемным рабочим начинается с самого возникновения капиталистического отношения. Она бушует в течение всего мануфактурного периода[193]. Но только с введением машин рабочий начинает бороться против самого средства труда, этой материальной формы существования капитала. Он восстает против этой определенной формы средств производства как материальной основы капиталистического способа производства.

Почти вся Европа пережила в XVII веке возмущения рабочих против так называемой Bandiniihie (называвшейся также Schnurmuhle или Muhlenstuhl) — машины для тканья лент и галунов[194]. В конце первой трети XVII века ветряная лесопильня, построенная одним голландцем близ Лондона, была уничтожена в результате бунта черни. Еще в начале XVIII века лесопильные машины, приводимые в движение водой, лишь с трудом преодолевали в Англии сопротивление

438

народа, встречавшее поддержку парламента. В 1758 г., когда Эверет построил первую стригальную машину, приводив­шуюся в движение водой, ее сожгли 100 000 человек, остав­шихся без работы. Против scribbling mills [чесальных машин] и чесальных машин Аркрайта 50 000 рабочих, которые до того времени жили расческою шерсти, обратились с петицией к парламенту. Массовое разрушение машин в английских мануфак­турных округах в течение первых 15 лет XIX века, направлен­ное в особенности против парового ткацкого станка и известное под названием движения луддитов, послужило антияко­бинскому правительству Сидмута, Каслри и т. д. предлогом для самых реакционных насильственных мер. Требуются известное время и опыт для того, чтобы рабочий научился отличать машину от ее капиталистического применения и вместе с тем переносить свои атаки с материальных средств производства на общественную форму их эксплуатации [195].

Борьба, которая велась в мануфактуре из-за размеров заработной платы, принимает мануфактуру как факт и во всяком случае не направлена против ее существования. По­скольку же борьба направлена против образования мануфактур, ее ведут не наемные рабочие, а цеховые мастера и привилеги­рованные города. Поэтому среди авторов мануфактурного периода господствует взгляд на разделение труда как на сред­ство заместить потенциальных рабочих, а не вытеснить дей­ствительных. Различие это очевидно. Если, например, говорят, что в Англии потребовалось бы 100 миллионов человек для того, чтобы при помощи старой прялки переработать тот хло­пок, который теперь при помощи машин перерабатывают 500 000 человек, то это, разумеется, вовсе не означает, что машины заняли место этих миллионов, которые никогда и не существовали. Это означает только, что для замещения пря­дильных машин потребовалось бы много миллионов рабочих. Напротив, если говорят, что паровой ткацкий станок выбросил в Англии 800 000 ткачей на мостовую, то речь идет не о заме­щении существующих машин определенным числом рабочих, а наоборот, о существовании известного числа рабочих, которые фактически были замещены или вытеснены машинами. В ману­фактурный период основой продолжал оставаться ремесленный способ производства, хотя и разложенный на отдельные опе­рации. При относительно малом количестве городских рабочих, завещанных средними веками, потребности новых колониальных

439

рынков не могли быть удовлетворены, и собственно ма­нуфактуры открыли тогда сельскому населению, которое по мере разложения феодализма сгонялось с земли, новые области производства. Поэтому тогда разделение труда и коопе­рация в мастерской больше обнаруживали свою положитель­ную сторону — повышение производительности занятых ра­бочих[196]. Правда, кооперация и комбинация средств труда в руках немногих, примененные в земледелии, вызвали, — во многих странах задолго до периода крупной промышлен­ности, — крупные, внезапные и насильственные революции в способе производства, а потому и в условиях жизни и сред­ствах занятости сельского населения. Но эта борьба перво­начально разыгрывается больше между крупными и мелкими земельными собственниками, чем между капиталом и наемным трудом; с другой стороны, поскольку рабочие вытесняются средствами труда — овцами, лошадьми и т. д., — акты непосред­ственного насилия создают здесь первую предпосылку промыш­ленной революции. Сначала рабочие прогоняются с земли, а потом приходят овцы. И только расхищение земли в большом масштабе, как, например, в Англии, создает арену для круп­ного земледелия*. {К 4 изданию. Это относится и к Германии. Там, где у нас существует круп­ное земледелие, т. е. в особенности на востоке, оно сделалось возможным лишь вслед­ствие «Bauemlegen» [«сгона крестьян с земли»}, проводившегося начиная с XVI века, в оcобенности же после 1648 года. Ф. Э.)

Поэтому при своем начале этот перево­рот в земледелии имел внешнюю видимость скорее политической революции.

Средство труда, выступив как машина, тотчас же стано­вится конкурентом самого рабочего[197]. Самовозрастание капи­тала при помощи машин прямо пропорционально числу рабочих, у которых они разрушают условия существования. Вся система капиталистического производства основывается на том, что

440

рабочий продает свою рабочую силу как товар. Разделение труда делает эту рабочую силу односторонней, превращая ее в совершенно частичное искусство управлять отдельным частичным орудием. Когда и управление орудием переходит к машине, вместе с потребительной стоимостью рабочей силы исчезает и ее меновая стоимость. Рабочий не находит себе покупателя подобно тому, как никто не берет изъятые из обра­щения бумажные деньги. Часть рабочего класса, которую машина превращает таким образом в излишнее население, т. е. такое, которое непосредственно уже не требуется для самовозрастания капитала, с одной стороны, гибнет в неравной борьбе старого ремесленного и мануфактурного производства против машинного» а с другой — наводняет более доступные отрасли промышленности, переполняет рынок труда и пони­жает поэтому цену рабочей силы ниже ее стоимости. Говорят» будто большим утешением для пауперизованных рабочих должно служить то обстоятельство, что, с одной стороны, их страдания только «временные» («a temporary inconvenience»), а с другой стороны — машина ведь лишь постепенно овладевает всем полем производства, благодаря чему уменьшаются размах и интенсивность ее разрушительного действия. Одно утешение побивается другим. Когда машина постепенно овладевает известной сферой производства, она производит хроническую нищету в конкурирующих с нею слоях рабочих. Когда переход совершается быстро, ее действие носит массовый и острый характер. Всемирная история не знает более ужасающего зре­лища, чем постепенная, затянувшаяся на десятилетия и завер­шившаяся, наконец,: в 1838 г. гибель английских ручных хлопчатобумажных ткачей. Многие из них умерли голодной смертью, многие долго влачили существование со своими семьями на 2¹/₂ пенса в день [198]. Напротив, английские хлоп-

441

чатобумажные машины произвели острое действие на Ост-Индию, генерал-губернатор которой констатировал в 1834— 1835 годах: «Бедствию этому едва ли найдется аналогия в исто­рии торговли. Равнины Индии белеют костями хлопкоткачей». Конечно, поскольку эти ткачи расстались с сей временной жизнью, постольку машина уготовала им только «временные страдания». Впрочем, «временное» действие машин оказывается постоянным, потому что они завоевывают все новые и новые сферы производства. Таким образом, тот характер самостоя­тельности и отчужденности, который капиталистический способ производства вообще придает условиям труда и продукту труда по отношению к рабочему, с появлением машин разви­вается в полную противоположность между рабочими, с одной стороны, условиями труда и продуктами труда — с другой[199]. Поэтому вместе с машинами впервые появляется стихийное возмущение рабочего против средства труда.

Средство труда убивает рабочего. Конечно, всего осязатель­нее проявляется эта прямая противоположность в тех случаях, когда вновь вводимая машина вступает в конкуренцию с тра­диционным ремесленным или мануфактурным производством. Но и в пределах самой крупной промышленности постоянное усовершенствование машин и развитие автоматической системы действуют аналогичным образом.

«Постоянная цель усовершенствования машин заключается в том, чтобы сократить ручной труд или усовершенствовать производственный процесс на фабрике, заменяя в том или ином звене производственной цепи человеческий аппарат железным»[200]. «Применение силы пара или воды к машинам, которые прежде приводились в движение рукой, случается каждый день... Постоянно производятся все новые и новые сравни­тельно мелкие усовершенствования в машинах, имеющие своей целью эко­номию двигательной силы, улучшение продукта, увеличение производ­ства при неизменности времени или вытеснение ребенка, женщины или мужчины, и хотя на первый взгляд они не имеют большого значения, тем не менее они дают важные результаты»[201]. «Во всех случаях, когда известная операция требует большого искусства и уверенной руки, ее стараются по возможности быстрее взять из рук слишком искусного и

442

часто склонного ко всяческой беспорядочности рабочего и передать осо­бому механизму, который действует с такой регулярностью, что наблю­дать за ним может ребенок»[202]. «При автоматической системе талант ра­бочего все более вытесняется» [203]. «Усовершенствование машин позволяет не только уменьшить число занятых взрослых рабочих, необходимых для достижения определенного результата, но и заменяет одну категорию человеческого труда другой: более искусных — менее искусными, взрослых — детьми, мужчин — женщинами. Все эти перемены вызывают по­стоянные колебания в уровне заработной платы»[204]. «Машина непрерывно выбрасывает взрослых с фабрики»[205].

Победное шествие машинной системы, вызванное сокраще­нием рабочего дня, продемонстрировало нам исключительную ее эластичность, достигнутую в результате накопления практи­ческого опыта, в результате уже имеющегося в наличии коли­чества механических средств и постоянного прогресса техники. Но кто мог бы в 1860 г., когда английская хлопчатобумажная промышленность достигла зенита, предвидеть те стремительные усовершенствования в машинах и соответствующее им вытес­нение ручного труда, которые были вызваны в следующие три года таким стимулом, как Гражданская война в Аме­рике? Здесь достаточно будет пары примеров из официальных данных английских фабричных инспекторов по этому вопросу. Один манчестерский фабрикант заявляет:

«Вместо 75 кардных машин нам теперь требуется только 12, при которых мы получаем прежнее количество такого же, если не лучшего качества... Экономия на заработной плате составляет 10 ф. ст. в неделю, экономия на хлопковом угаре 10%». В одной манчестерской тонкопрядильне «ускорением движения и введением различных автоматических процессов в одном отделении устранена четверть, в другом свыше поло­вины рабочего персонала, между тем как гребенная машина, заменившая вторую кардную машину, сильно уменьшила число рук, занятых раньше в чесальном отделении».

443

Другая прядильная фабрика определяет свою общую эко­номию на «руках» в 10%. Господа Гилмор, владельцы прядиль­ных фабрик в Манчестере, заявляют:

«В нашем трепальном отделении сбережения на «руках» и заработной плате, сделанные благодаря новым машинам, мы определяем в целую треть... в отделении банкаброшей и в отделении ленточных машин сбере­жения на издержках и руках составляют около трети; в прядильном от­делении сбережения на издержках — около трети. Но и это не все: наша пряжа, направляемая к ткачу, настолько улучшена благодаря примене­нию новых машин, что он получает больше ткани и лучшего качества, чем при прежней машинной пряже»[206].

Фабричный инспектор А. Редгрейв замечает по этому поводу:

«Уменьшение числа рабочих при увеличении производства быстро прогрессирует; на шерстяных фабриках недавно началось новое сокра­щение числа рук, и оно все продолжается; несколько дней тому назад один школьный учитель, живущий близ Рочдейла, сказал мне, что  большое сокращение числа учащихся девочек в школах объясняется не только, давлением кризиса, но и изменениями в машинах шерстяных фабрик, вследствие чего было рассчитано в общем 70 рабочих, занятых половину времени»[207].

Следующая таблица показывает общий результат меха­нических усовершенствований в английской хлопчатобумаж­ной промышленности, обязанных своим появлением Граждан­ской войне в Америке.

                Число фабрик

                1857 р.    1861 г.    1868 г.

Англия и Уэльс......................................... 2046     2715     2405

Шотландия...................................................    152 163        131

Ирландия.......................................................     12 9          13

Соединенное королевство......................... 2210    2887    2549

Число паровых ткацких станков

1857 г.       1861 г.       1868 г.

Англия и Уэльс............................ 275590    368125     344719

Шотландия.................................. 21624      30110      31864

Ирландия..........................................    1633       1757       2746

Соединенное королевство........... 298847    399992    379329

444

Число веретен

1857 г.    1861 г.    1898 г.

Англия и Уэльс............................... 25818576       28352125                30478228

Шотландия......................... 2 041129     1915 398  1 397 546

Ирландия............................................ 150512        119944    124240

Соединенное королевство.......... 28 010 217         30 387 467  32 000 014

Число занятых рабочих

1857 г.    1861 г.    1868 г.

Англия и Уэльс.............................. 341170            407598    357052

Шотландия....................................... 34 698           41237      39 809

Ирландия.......................................... 3345              2734 4203

Соединенное королевство............ 379213             451569    401064

Итак, с 1861 по 1868 г. исчезло 338 хлопчатобумажных фабрик, т. е. более производительные и более крупные машины сосредоточились в руках меньшего числа капиталистов. Число паровых ткацких станков уменьшилось на 20 663; но продукт их в то же время увеличился, так что усовершенствованный ткацкий станок дает теперь больше, чем старый. Наконец, число веретен возросло на 1 612 547, между тем как число занятых рабочих уменьшилось на 50 505. Следовательно, та «временная» нищета, которой хлопковый кризис подавлял рабочих, была усилена и закреплена быстрым и непрерывным усовершенствованием машин.

Однако машина действует не только как могущественный конкурент, постоянно готовый сделать наемного рабочего «избыточным». Она громогласно и преднамеренно проклами­руется и используется капиталом как враждебная рабочему сила. Она становится самым мощным боевым орудием для подавления периодических возмущений рабочих, стачек и т. д.,  направленных против самодержавия капитала [208]. По Гаскеллу, паровая машина с самого начала сделалась антагонистом «чело­веческой силы» и дала капиталистам возможность разбивать

445

растущие притязания рабочих, которые угрожали кризисом зарождающейся фабричной системе[209]. Можно было бы написать целую историю таких изобретений с 1830 г., которые были вызваны к жизни исключительно как боевые средства капитала против возмущений рабочих. Прежде всего мы напом­ним об автоматической мюль-машине, потому что она откры­вает новую эпоху автоматической системы [210].

В своих показаниях перед Комиссией о тред-юнионах Несмит, изобретатель парового молота, делает следующее сообщение о тех усовершенствованиях в машинах, которые он ввел вследствие большой и продолжительной стачки маши­ностроительных рабочих в 1851 году:

«Характерная черта наших современных механических усовершен­ствований — введение автоматических рабочих машин. Теперь машин­ному рабочему приходится не самому работать, а лишь наблюдать за пре­красной работой машины, что доступно всякому подростку. В настоящее время устранен весь класс рабочих, которые полагались исключи­тельно на свое искусство. Раньше у меня на одного механика прихо­дилось четыре подростка. Благодаря этим новым механическим усовер­шенствованиям я сократил число взрослых мужчин с 1 500 до 750. Следствием было значительное увеличение моей прибыли» ^ш.

Об одной машине для печатания красками на ситцепечатных предприятиях Юр говорит:

«Наконец, капиталисты постарались освободиться от этого невыно­симого рабства» (т. е. от тягостных для них условий договоров с рабо­чими), «призвав на помощь ресурсы науки, и скоро они были восстанов­лены в своих законных правах, — правах головы над другими частями тела».

Об одном изобретении для шлихтования основы, непосред­ственно вызванном стачкой, он говорит:

«Орда недовольных, мнившая себя непобедимой за старыми укрепле­ниями разделения труда, обнаружила, что ее обошли с флангов и ее оборонительные сооружения при современной механической тактике сде­лались бесполезными. Ей пришлось сдаться на милость и гнев побе­дителей».

Об изобретении автоматической мюль-машины он говорит:

«Она была призвана вновь восстановить порядок среди промышленных классов... Это изобретение подтверждает развитую уже нами доктрину, что капитал, заставив науку служить себе, постоянно принуждает мя­тежные руки труда к покорности» [211].

 446

Хотя работа Юра появилась в 1835 г., следовательно в эпоху, когда фабричная система была развита еще сравнительно слабо, она до сих пор остается классическим выражением духа фаб­рики не только по своему откровенному цинизму, но и по той наивности, с которой она выбалтывает нелепые противоречия капиталистического мозга. Например, развив ту «доктрину», что капитал при помощи науки, взятой им на содержание» «постоянно принуждает мятежные руки труда к покорности»» он возмущается тем,

«что с известной стороны механико-физическую науку обвиняют в том, будто она идет на службу деспотизму богатых капиталистов и служит орудием угнетения бедных классов».

После широковещательной проповеди о том, как выгодно для рабочих быстрое развитие машин, он предостерегает их, что своей непокорностью, стачками и т. д. они ускоряют разви­тие машин.

«Такие насильственные бунты», — говорит он, — «обнаруживают самый презренный вид человеческой близорукости, ту близорукость, ко­торая делает человека своим собственным палачом».

Наоборот, несколькими страницами раньше говорится:

«Без этих сильных столкновений и перерывов, вызываемых ложными воззрениями рабочих, фабричная система развилась бы много быстрее и с еще большей пользой для всех заинтересованных сторон». Потом он опять восклицает: «К счастью для населения фабричных округов Велико­британии, усовершенствования в механике совершаются лишь посте­пенно». «Несправедливо», — говорит он, — «обвинять машины в том, будто они ведут к уменьшению заработной платы взрослых, вытесняя известную часть последних, благодаря чему их число начинает превышать потребность в труде. Но машины ведь увеличивают спрос на детский труд и таким образом повышают его заработки».

Но, с другой стороны, этот же утешитель защищает низкую заработную плату детей тем, «что она удерживает родителей от посылки своих детей на фабрики в слишком раннем воз­расте». Вся его книга представляет собой прославление неогра­ниченного рабочего дня, и если законодательство воспрещает истязать детей 13 лет больше 12 часов в сутки, то это напоми­нает его либеральной душе о самых мрачных временах средне­вековья. Это не мешает ему призывать фабричных рабочих к благодарственной молитве провидению за то, что оно посред­ством машин «создало им досуг для размышлений о своих нетленных интересах»[212].

447

6. ТЕОРИЯ КОМПЕНСАЦИИ ОТНОСИТЕЛЬНО РАБОЧИХ, ВЫТЕСНЯЕМЫХ МАШИНАМИ

Целый ряд буржуазных экономистов, как Джемс Милль, Мак-Куллох, Торренс, Сениорд Джон Стюарт Милль и др., утверждают, что все машины, вытесняющие рабочих, постоянно и необходимо высвобождают в то же время соответствующий капитал, который дает работу этим самым вытесненным рабо­чим[213]

Предположим, что капиталист применяет 100 рабочих, например в обойной мануфактуре, причем каждый получает во 30 ф. ст. в год. Следовательно, ежегодно пускаемый в оборот капиталистом переменный капитал составляет 3 000 фунтов стерлингов. Допустим, что 50 рабочих он увольняет, а остальных 50 занимает при помощи машин, которые стоят ему 1 500 фунтов стерлингов. Для упрощения мы оставляем в стороне здания, уголь и т. д. Предположим далее, что ежегодно потребляемый сырой материал стоит по-прежнему 3 000 фунтов стерлингов[214]. «Высвободился» ли благодаря этой перемене какой-нибудь капитал? При старом способе ведения дела вся пущенная в оборот сумма в 6 000 ф. ст. состояла наполовину из постоян­ного и наполовину из переменного капитала. Теперь она состоит из 4 500 ф. ст. (3 000 ф. ст. в сыром материале и 1 500 ф. ст. в машинах) постоянного и 1 500 ф. ст. переменного капитала. Переменная, или превращенная в живую рабочую силу, часть капитала составляет уже не половину, а лишь¹/4 всего капитала. Вместо высвобождения здесь происходит связывание капитала в такой форме, в которой он перестает обмениваться на рабочую силу, т. е. происходит превращение переменного капитала в постоянный. Теперь капитал в 6 000 ф. ст. при прочих равных условиях не может занимать более 50 рабочих. С каждым усовершенствованием машин он занимает все меньше и меньше рабочих. Если бы вновь вводимые машины стоили меньше, чем вытесненные ими рабочая сила и орудия труда, например вместо 1 500 только 1 000 ф. ст., то переменный капитал в 1 000 ф. ст. превратился бы в постоянный капитал, т. е. был бы связан, а капитал в 500 ф. ст. высвободился бы. Предпола­гая, что годовая заработная плата остается прежняя, этот капитал образовал бы фонд для занятия примерно 16 ра­бочих, — между тем как уволено 50, — и даже много меньше, чем

448

16 рабочих, так как для превращения этих 500 ф. ст. в капитал часть их придется превратить в постоянный капитал и, следо­вательно, только остальную часть можно будет превратить в рабочую силу.

Но допустим даже, что производство новых машин даст работу большему числу механиков; может ли это послужить компен­сацией для выброшенных на мостовую обойщиков? В лучшем случае изготовление машин потребует рабочих меньше, чем вытесняется применением машин. Сумма в 1 500 ф. ст., которая представляла только заработную плату уволенных обойщиков» теперь, в форме машин, представляет: 1) стоимость средств производства, необходимых для изготовления машин; 2) зара­ботную плату изготовляющих их механиков; 3) достающуюся «хозяину» последних прибавочную стоимость. Далее: раз машина готова^ ее не приходится обновлять до самой ее смерти. Следовательно, для того чтобы добавочное число механиков могло получать постоянные занятия, необходимо, чтобы фаб­риканты обоев один за другим заменяли рабочих машинами.

Впрочем, упомянутые апологеты и не имеют в виду такого рода высвобождение капитала. Они имеют в виду жиз­ненные средства высвободившихся рабочих. Нельзя отрицать, например, что в приведенном выше случае машины не только высвобождают 50 рабочих и тем самым делают их «свободными», но одновременно и прекращают их связь с жизненными сред­ствами стоимостью в 1 500 ф. ст. и таким образом «высвобо­ждают» эти жизненные средства. Итак, тот простой и отнюдь не новый факт, что машины освобождают рабочего от жизнен­ных средств, на языке экономистов означает, что машины освобождают жизненные средства для рабочего, или превра­щают их в капитал, который применяет рабочего. Как видим, все дело в способе выражения. Nominibus mollire licet mala ¹⁴³.

По этой теории, жизненные средства стоимостью в 1 500 ф. ст. были капиталом, который увеличивал свою стоимость посред­ством труда пятидесяти уволенных обойщиков. Следовательно,

этот капитал утрачивает свое занятие, раз пятьдесят человек увольняются, и не может успокоиться до тех пор, пока не найдет нового «приложения»; при котором эти пятьдесят рабочих снова получают возможность производительно потреблять его. Итак, рано или поздно капитал и рабочие снова должны со­единиться, и тогда компенсация налицо. Следовательно, стра­дания рабочих, вытесняемых машинами, столь же преходящи, как и богатства этого мира.

Жизненные средства в сумме 1 500 ф. ст. никогда не про­тивостояли уволенным рабочим как капитал. Как капитал

449

противостояли им 1 500 ф. ст., превращенные теперь в машины. При ближайшем рассмотрении оказывается, что эти 1 500 ф. ст. представляли только ту часть обоев, ежегодно производив­шихся 50 уволенными рабочими, которую они получали от своего предпринимателя как заработную плату — не натурой, а в денежной форме. На эти обои, превращенные в 1 500 ф. ст., они покупали жизненные средства на ту же сумму. Поэтому последние существовали для них не как капитал, а как товары, и сами они были по отношению к этим товарам не наемными рабочими, а покупателями. То обстоятельство, что машины «освободили» их от покупательных средств, превращает их из покупателей в непокупателей. Отсюда уменьшение спроса на соответствующие товары. Voila tout [вот и все]. Если это уменьшение спроса не компенсируется увеличением его еще откуда-нибудь, то понижается рыночная цена товаров. Если это продолжается сравнительно долго и в значительных раз­мерах, то происходит увольнение рабочих, занятых в произ­водстве данных товаров. Часть капитала, который раньше производил необходимые жизненные средства, будет воспроиз­водиться теперь в другой форме. Во время падения рыночных цен и перемещения капитала рабочие, занятые в производстве необходимых жизненных средств, тоже «освобождаются» от некоторой части своей заработной платы. Таким образом, вместо того, чтобы доказать, что машина, освобождая рабочих от жизненных средств, в то же время превращает последние в капитал, применяющий этих рабочих, господин апологет с помощью своего испытанного закона спроса и предложения доказывает, наоборот, что машина не только в той отрасли произ­водства, в которой она введена, но и в тех отраслях произ­водства, в которых она не введена, выбрасывает рабочих на мостовую.

Действительные факты, искаженные экономическим опти­мизмом, таковы: вытесняемые машиной рабочие выбрасываются из мастерской на рынок труда и увеличивают там число рабочих сил, пригодных для капиталистической эксплуатации. В седьмом разделе мы увидим, что это действие машин, которое изоб­ражают нам здесь как компенсацию для рабочего класса, в действительности является самым ужасным бичом для него. Здесь отметим только следующее: конечно, рабочие, выбро­шенные из одной отрасли промышленности, могут искать занятия в какой-либо другой. Если они находят таковое и если таким образом вновь восстанавливается связь между ними и жизненными средствами, которые были освобождены вместе с ними, то это происходит при посредстве нового,  допол­

450

нительного капитала, ищущего применения, а отнюдь не того капитала, который функционировал уже раньше и теперь превращен в машины. Но если даже и так, то как ничтожны все же их перспективы! Искалеченные разделением труда, эти бедняги столь мало стоят вне своей старой сферы деятель­ности, что они имеют доступ лишь в немногие низшие, постоянно переполненные и плохо оплачиваемые отрасли труда[215]. Далее, каждая отрасль промышленности ежегодно притягивает новый поток людей, который доставляет ей необходимый кон­тингент для регулярного замещения и роста. Когда же машины освобождают часть рабочих, занятых до того времени в опре­деленной отрасли промышленности, контингент заместителей тоже перераспределяется заново и поглощается другими отрас­лями труда, между тем как первоначальные жертвы по большей части опускаются и гибнут в переходное время.

Не подлежит никакому сомнению, что машины сами по себе не ответственны за то, что они «освобождают» рабочего от жизненных средств. Они удешевляют и увеличивают продукт в той отрасли, которой они овладевают, и сначала оставляют без изменения массу жизненных средств, производимую в дру­гих отраслях промышленности. Следовательно, после введения машин, как и до него, в распоряжении общества находилось все такое же или большее количество жизненных средств для высвобожденных рабочих, если оставить в стороне огромную часть годового продукта, которая расточается неработающими. И в этом — pointe [зацепка] экономической апологетики! Противоречий и антагонизмов, которые неотделимы от капита­листического применения машин, не существует, потому что они происходят не от самих машин, а от их капиталистического применения! А так как машина сама по себе сокращает рабочее время, между тем как ее капиталистическое применение удли­няет рабочий день; так как сама по себе она облегчает труд, капиталистическое же ее применение повышает его интенсив­ность; так как сама по себе она знаменует победу человека над силами природы, капиталистическое же ее применение пора­бощает человека силами природы; так как сама по себе она увеличивает богатство производителя, в капиталистическом

451

же применении превращает его в паупера и т. д., то буржуаз­ный экономист просто заявляет, что рассмотрение машины самой по себе как нельзя убедительнее доказывает, что все эти очевидные противоречия суть просто внешняя видимость банальной действительности, сами же по себе, а потому и в тео­рии они вовсе не существуют. Таким образом он избавляет себя от всякого дальнейшего ломания головы и, кроме того, приписывает своему противнику такую глупость, будто он борется не против капиталистического применения машины, а против самой машины.

Конечно, буржуазный экономист вовсе не отрицает, что при этом получаются и временные неприятности; но ведь у всякой медали есть своя оборотная сторона! Для него немыс­лимо иное использование машины, кроме капиталистического. Следовательно, эксплуатация рабочего при посредстве машины для него тождественна с эксплуатацией машины рабочим. Поэтому тот, кто раскрывает, как в действительности обстоит дело с капиталистическим применением. машин, тот вообще не хочет их применения, тот противник социального про­гресса![216] Совершенно в духе знаменитого головореза Билла Сайкса: «Господа присяжные, конечно, этим коммивояжерам горло было перерезано. Но это — не моя вина, а вина ножа. Неужели из-за таких временных неприятностей мы отменим употребление ножа? Подумайте-ка хорошенько! Что было бы с земледелием и ремеслами без ножа? Не приносит ли он спа­сение в хирургии, не служит ли орудием науки в руках ана­тома? А потом — не желанный ли это помощник за празднич­ным столом? Уничтожьте нож — и вы отбросите нас назад к глубочайшему варварству»* (*«Изобретатель прядильной машины разорил Индию, что, впрочем, мало нас трогает» (A. Thiers. «De la Propriete». [Paris, 1848, p. 275]). Г-н Тьер смешивает здесь прядильную машину с механическим ткацким станком, "что, впрочем, мало нас трогает».

Хотя машины неизбежно вытесняют рабочих из тех отраслей труда, в которых они введены, однако они могут вызвать уве­личение занятости в других отраслях труда. Но это действие не имеет ничего общего с так называемой теорией компенсации. Так как всякий машинный продукт, например один аршин машинной ткани, дешевле, чем вытесненный им однородный

 452

продукт ручного труда, то получается следующий абсолютный закон: если общее количество товаров, произведенных машин­ным способом, остается равным общему количеству замещенных ими товаров, производившихся ремесленным или мануфак­турным способом, то общая сумма прилагаемого труда уменьшается. То увеличение труда, которое обусловливается производством самих средств труда, — машин, угля и т. д., — должно быть меньше того труда, который сберегается приме­нением машин. Иначе машинный продукт был бы не дешевле или даже дороже ручного продукта. Однако общая масса товаров, производимых при помощи машин сократившимся количеством рабочих, не только не остается без изменения, но, напротив, вырастает до размеров, далеко превышающих общую массу вытесненных ремесленных товаров. Предположим, что 400 000 аршин машинной ткани производятся меньшим количеством рабочих, чем 100 000 аршин ручной ткани. В учет­веренном продукте заключается и учетверенное количество сырого материала. Следовательно, производство сырого мате­риала должно учетвериться. Что касается потребленных средств труда, например зданий, угля, машин и т. д., то пределы, в которых может возрасти дополнительный труд, необходимый для их производства, изменяются сообразно разности между теми массами продукта, которые при одном и том же числе рабочих могут быть произведены машинным способом, с одной стороны, и ручным способом — с другой.

Поэтому с расширением машинного производства в одной отрасли промышленности увеличивается производство прежде всего и в тех других отраслях, которые доставляют первой ее средства производства. Насколько благодаря этому возрастает масса занятых рабочих, это зависит при данной продолжитель­ности рабочего дня и интенсивности труда от строения употреб­ляемых капиталов, т. е. от отношения между их постоянными и переменными составными частями. Это отношение, в свою очередь, значительно варьирует в зависимости от того, в какой мере машины уже овладели или овладевают данной отраслью промышленности. Число рабочих, обреченных на работу в уголь­ных копях и рудниках, колоссально возросло с развитием при­менения машин в Англии, хотя это возрастание в последние десятилетия замедляется применением в горном деле новых машин[217]. Вместе с машиной появляется новый вид рабочих — производители машин. Мы уже знаем, что машинное произ­водство все в большей мере овладевает и этой отраслью

453

производства [218]. Далее, что касается сырого материала[219] то не подлежит, например, никакому сомнению, что бурное развитие бумагопрядения не только форсировало возделывание хлопка в Соединенных Штатах, а вместе с тем и африканскую работорговлю, но и сделало размножение негров главным занятием так называемых пограничных рабовладельческих штатов. В 1790 г., когда в Соединенных Штатах была произ­ведена первая перепись рабов, число их составляло 697 000, а в 1861 г. уже примерно четыре миллиона. С другой стороны, не менее верно, что расцвет механических шерстяных фабрик вместе с прогрессирующим превращением пахотной земли в пастбища для овец вызвал массовое изгнание сельскохозяй­ственных рабочих и превращение их в «избыточных». В Ирлан­дии еще в настоящее время совершается этот процесс, — ее население, уменьшившееся после 1845 г. почти наполовину, низводится до размеров, точно соответствующих потребностям, ее лендлордов и господ английских шерстяных фабрикантов.

Если машина овладевает предварительными или промежу-точными ступенями, через которые должен пройти предмет? труда, пока он не примет своей окончательной формы, то вместе с материалом труда увеличивается и спрос на труд в тех отрас­лях производства, которые ведутся еще ремесленным или ману­фактурным способом и в которые поступает машинный фаб­рикат. Например, машинное прядение доставляло пряжу столь дешево и в таком изобилии, что ручные ткачи, без всякого увеличения затрат,. сначала могли работать полное время. Таким образом их доход увеличился[220]. Отсюда наплыв рабочих в хлопчатобумажную ткацкую промышленность, пока, наконец, 800 000 ткачей, вызванных в Англии к жизни маши­нами, — дженни, ватер-машиной и мюль-машиной, — не были убиты паровым ткацким станком. Таким же образом вместе

 454

с изобилием одежных тканей, производимых машинным спо­собом, возрастает число портных, портних, швей и т. д., пока не появляется швейная машина.

Соответственно увеличению массы сырых материалов, полу­фабрикатов, рабочих инструментов и т. д., которые машинное производство доставляет при относительно небольшом числе рабочих, обработка этих сырых материалов и полуфабрикатов подразделяется на многочисленные подвиды, а потому разно­образие отраслей общественного производства растет. Ма­шинное производство ведет общественное разделение труда несравненно дальше, чем мануфактура, потому что оно в несравненно большей степени увеличивает производительную силу захваченных им отраслей промышленности.

Ближайший результат введения машин заключается в том, что они увеличивают прибавочную стоимость и вместе с тем массу продуктов, в которой она воплощается; следовательно, — в том, что вместе с той субстанцией, которую потребляет класс капиталистов и его окружение, они увеличивают и самые эти общественные слои. Возрастание богатства последних и постоянное относительное уменьшение числа рабочих, требуе­мых для производства необходимых жизненных средств, поро­ждают вместе с новыми потребностями в роскоши и новые средства их удовлетворения. Все большая часть общественного продукта превращается в прибавочный продукт и все большая часть прибавочного продукта воспроизводится и потребляется все в более и более утонченных и разнообразных формах. Другими словами: производство предметов роскоши возрастает[221]. Возрастающие утонченность и разнообразие про­дуктов вытекают также из новых условий мирового рынка, создаваемых крупной промышленностью. Дело не только в том, что большее количество заграничных предметов потребления выменивается на отечественный продукт, но и в том, что в оте­чественную промышленность поступает все большая масса заграничных сырых материалов, ингредиентов, полуфабри­катов и т. д., которые служат средствами производства. Вместе с развитием этих отношений мирового рынка увеличивается спрос на труд в транспортной промышленности, и последняя распадается на многочисленные новые подвиды[222].

Увеличение средств производства и жизненных средств при относительном уменьшении числа рабочих дает толчок расши-

455

рению труда в таких отраслях производства, продукты которых, как, например, каналы, доки, туннели, мосты и т. д., приносят плоды лишь в сравнительно отдаленном будущем. Прямо на основе машинного производства или же на основе соответствую­щего ему общего промышленного переворота образуются совершенно новые отрасли производства, а потому и новые сферы труда. Однако их удельный вес в общем производстве нельзя признать значительным даже в наиболее развитых странах. Число занятых в них рабочих увеличивается в соот­ветствии с тем, насколько воспроизводится потребность в самом грубом ручном труде. Главными отраслями промышленности этого рода в настоящее время можно считать газовые заводы, телеграфию, фотографию, пароходное и железнодорожное дело. Перепись 1861 г. (для Англии и Уэльса) дает для газовой про­мышленности (газовые заводы, производство механических аппаратов, агенты газовых компаний и т. д.) 15211 человек» для телеграфии — 2 399, фотографии — 2 366, пароходства — 3 570 и для железных дорог — 70 599, в том числе около 28 000 более или менее постоянно занятых «необученных» землекопов и работников административного и коммерче­ского персонала. Следовательно, общее число лиц, занятых в этих пяти новых отраслях промышленности, составляет 94 145.

Наконец, чрезвычайно возросшая производительная сила в отраслях крупной промышленности, сопровождаемая интен­сивным и экстенсивным ростом эксплуатации рабочей силы во всех остальных отраслях производства, дает возможность непроизводительно употреблять все увеличивающуюся часть рабочего класса и таким образом воспроизводить все большими массами старинных домашних рабов под названием «класса прислуги», как, например, слуг, горничных, лакеев и т. д. По переписи 1861 г. все население Англии и Уэльса состав­ляло 20 066 224 человека, в том числе 9 776 259 мужчин и 10 289 965 женщин. Если вычесть отсюда всех неспособных к труду по старости или малолетству, всех «непроизводитель­ных» женщин;, подростков и детей, затем «идеологические» сословия, как правительство, попы, юристы, войско и т. д., потом всех, чье исключительное занятие составляет потребление чужого труда в форме земельной ренты, процентов и т. д., наконец пауперов, бродяг, преступников и т. д., то останется круглым счетом 8 миллионов лиц обоего пола и разных возра­стов, включая и всех капиталистов, так или иначе функциони­рующих в производстве, торговле, финансах и т. д. Среди этих 8 миллионов:

456

Сельскохозяйственных рабочих  (включая па­стухов и живущих у фермеров батраков

и батрачек)...................................................................................... 1 098 261    чел.

Всех лиц, занятых на хлопчатобумажных, шер­стяных, камвольных, льняных, пеньковых, шелковых, джутовых фабриках, а также занятых в механическом вязальном и кру­жевном производстве............................................................. 642 607[223] »

Всех лиц, занятых в угольных копях и руд­никах.................................................................................................... 565835»

Занятых на всех металлургических заводах (доменные   печи,   прокатные предприятия и т. д.) и металлических  мануфактурах разного рода.............................................................................. 396 998[224]Класс прислуги.............................................................................. 1208 648[225]

Если мы сложим число всех занятых на текстильных фабри­ках с персоналом угольных копей и металлических рудников, то мы получим 1 208 442; если же число первых мы сложим с персоналом всех металлургических заводов и мануфактур, то получим в итоге 1 039 605 — в обоих случаях меньше числа современных домашних рабов. Что за превосходный результат капиталистической эксплуатации машин!

7. ОТТАЛКИВАНИЕ И ПРИТЯЖЕНИЕ РАБОЧИХ В СВЯЗИ С РАЗВИТИЕМ МАШИННОГО ПРОИЗВОДСТВА. КРИЗИСЫ В ХЛОПЧАТОБУМАЖНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Все находящиеся в здравом уме представители политической экономии признают, что когда вводится вновь машина, это действует как чума на рабочих тех традиционных ремесел и мануфактур, с которыми она прежде всего вступает в конку­ренцию. Почти все они оплакивают рабство фабричного рабо­чего. Но каков тот главный козырь, который все они пускают в ход? Это то, что машины после всех ужасов, относя­щихся к периоду их введения и развития, в конечном счете

457

не уменьшают, а увеличивают число рабов труда! Да, политичес­кая экономия упивается отвратительной теоремой, — отврати­тельной для всякого «филантропа», который верит в вечность и естественную необходимость капиталистического способа произ­водства, — теоремой, согласно которой даже фабрика, уже осно­ванная на машинном производстве, после определенного периода роста, по окончании более или менее продолжительного «пере­ходного времени», начинает терзать большее число рабочих, чем то, которое первоначально она выбросила на мостовую![226].

Правда, некоторые примеры — хотя бы английских кам­вольных и шелковых фабрик — показывают, что на известной ступени развития чрезвычайное расширение фабричных отрас­лей может сопровождаться не только относительным, но и абсолютным уменьшением числа занятых рабочих. В 1860 г., когда по распоряжению парламента была предпринята спе­циальная перепись всех фабрик Соединенного королевства,  в той части фабричных округов Ланкашира, Чешира и Йорк­шира, которая была поручена фабричному инспектору Р. Бейкеру, насчитывалось 652 фабрики; из них в 570 было: паровых ткацких станков 85 622, веретен (за исключением тростильных) 6 819 146, лошадиных сил в паровых машинах 27 439, в водя­ных колесах 1 390, занято лиц на этих фабриках 94 119. Напро­тив, в 1865 г. на этих же фабриках было: ткацких станков 95 163, веретен 7 025 031, лошадиных сил в паровых машинах 28 925, в водяных колесах 1 445, занято лиц 88 913. Следова­тельно, с 1860 по 1865 г. рост по этим фабрикам составил: паровых ткацких станков 11%, веретен 3%, паровых лошади­ных сил 5%, между тем как за тот же период число занятых лиц уменьшилось на 5, 5% [227]. Между 1852 и 1862 гг. произошло

458

значительное увеличение английского шерстяного производ­ства, между тем как число занятых рабочих осталось почти без изменения. «Это показывает, в какой большой мере вновь введенные машины вытеснили труд предыдущих периодов» [228]. В некоторых эмпирически данных случаях увеличение числа занятых фабричных рабочих является только кажущимся, т. е. оно вызвано не расширением фабрик, в основе которых уже лежит машинное производство, а постепенным присоеди­нением к ним побочных отраслей. Например, увеличение числа механических ткацких станков и занятых при них фабрич­ных рабочих в период 1838—1856 гг. было вызвано в (англий­ском) хлопчатобумажном производстве просто расширением этой отрасли; напротив, на других фабриках оно было обязано применению паровой силы к ткацким станкам, с помощью которых изготовляются ковры, ленты, холст и т. д. и которые до того времени приводились в движение мускульной силой человека[229]. Следовательно, увеличение числа этих фабрич­ных рабочих было просто выражением уменьшения общего числа занятых рабочих. Наконец, мы здесь совершенно не останавливаемся на том, что повсюду, за исключением ме­таллических фабрик, подростки (до 18 лет), женщины и дети составляют значительное большинство фабричного персонала.

Тем не менее понятно, что несмотря на массу рабочих, фактически вытесняемых или потенциально замещаемых маши­нами, число фабричных рабочих вследствие роста самого машин­ного производства, который находит себе выражение в увели­чении числа одинаковых фабрик или в увеличении размеров уже существующих фабрик, — может в конце концов оказаться больше числа вытесненных мануфактурных рабочих или ремес­ленников. Предположим, что еженедельно применяемый капитал, например в 500 ф. ст., состоял при старом способе произ­водства на, 5 из постоянной и на 3 /5 из переменной части, т. е. 200 ф. ст. затрачивалось на средства производства, 300 ф. ст. — на рабочую силу, скажем, по 1 ф. ст. на рабочего. С введением машин строение всего капитала изменяется. Теперь

459

он распадается, например, на 4/5 постоянного и 1/5 переменного капитала, другими словами — на рабочую силу расходуется всего лишь 100 фунтов стерлингов. Следовательно, две трети прежде занятых рабочих увольняются. Если данное фабричное производство расширяется и весь вложенный капитал при прочих равных производственных условиях увеличивается с 500 до 1 500 ф. ст., то теперь будет занято 300 рабочих — как раз столько же, сколько и до этой промышленной револю­ции. Если применяемый капитал возрастает еще больше, до 2 000 ф. ст., то занято будет 400 рабочих, т. е. на ¹/₃ больше, чем при старом способе ведения дела. Число занятых рабочих абсолютно увеличилось на 100, относительно же, т. е. по сравнению с величиной всего авансированного капитала, оно уменьшилось на 800, потому что при старом способе ведения дела капитал в 2 000 ф. ст. применял бы не 400, а 1 200 рабочих. Следовательно, относительное уменьшение числа занятых ра­бочих совместимо с его абсолютным увеличением. Выше мы предполагали, что при возрастании всего капитала строение его остается без изменения, потому что условия производства не изменяются. Но мы уже знаем, что в действительности с каждым шагом в развитии машинного производства постоян­ная часть капитала, состоящая из машин, сырого материала и т. д., возрастает, между тем как переменная, затрачиваемая на рабочую силу, уменьшается, и мы знаем в то же время, что ни при каком другом способе производства усовершенство­вания не являются такими постоянными, а потому строение всего капитала не изменчиво в такой мере, как при машинном производстве. Но эти постоянные изменения с не меньшим постоянством прерываются паузами и чисто количественным расширением на данном техническом базисе. Поэтому число занятых рабочих возрастает. Так, например, число всех ра­бочих на хлопчатобумажных, шерстяных, камвольных, льняных и шелковых фабриках Соединенного королевства составляло в 1835 г. только 354 684, между тем как в 1861 г. число одних ткачей (обоего пола и самых различных возрастов, начиная с 8-летнего) при паровых станках составляло 230 654. Конечно, этот рост окажется менее значительным, если принять во вни­мание, что еще в 1838 г. в Англии насчитывалось 800 000 ручных хлопчатобумажных ткачей, включая и членов семей, занятых вместе с ними[230]; мы уже совсем не говорим о тех ручных тка-чах, которые были вытеснены в Азии и на континенте Европы.

460

В немногих замечаниях, которые нам еще остается сделать по этому пункту, мы частично коснемся с чисто фактической стороны тех отношений, к которым наше теоретическое изло­жение еще не привело пас.

Пока машинное производство расширяется в известной отрасли промышленности за счет традиционного ремесла или мануфактуры, успех его настолько же верен, как, например, успех армии, вооруженной игольчатыми ружьями, против армии, вооруженной луками. Этот первый период, когда машина только еще завоевывает себе сферу действия, имеет решающее значение ввиду тех чрезвычайных прибылей, которые произ­водятся при помощи машины. Эти прибыли не только уже сами по себе являются источником ускоренного накопления, но и привлекают в отрасль производства, оказавшуюся в особо благоприятном положении, значительную часть добавочного общественного капитала, который постоянно образуется вновь и ищет новых сфер применения. Особые выгоды первого периода бури и натиска постоянно повторяются в тех отраслях произ­водства, где машины вводятся впервые. Но когда фабрика достигает известного распространения и определенной степени зрелости, в особенности когда ее собственная техническая основа, машины, начинает, в свою очередь, производиться с помощью машин, когда совершается революция как в добы­вании угля и железа, так и в обработке металлов и транспорт­ном деле, короче говоря, когда складываются общие условия производства, соответствующие крупной промышленности, тогда машинное производство приобретает ту эластичность, ту спо­собность к быстрому, скачкообразному расширению, пределы которой ставятся лишь сырым материалом и рынком сбыта. Но машины, с одной стороны, прямо ведут к увеличению количества сырого материала, как, например, волокноотдели­тель увеличил производство хлопка[231]. С другой стороны, дешевизна машинного продукта и переворот в средствах транс­порта и связи служат орудием для завоевания иностранных рынков. Разрушая там ремесленное производство» машинное производство принудительно превращает эти рынки в места производства соответствующего сырого материала. Так, на­пример, Ост-Индия была вынуждена производить для Великобритании хлопок» шерсть, пеньку, джут, индиго

461

и т д.[232]. Происходящее в странах крупной промышленности постоянное превращение рабочих в «избыточных» порождает усиленную эмиграцию и ведет к колонизации чужих стран, которые превращаются в плантации сырого материала для метрополии, как Австралия, например, превратилась в место производства шерсти[233]. Создается новое, соответствующее расположению главных центров машинного производства международное разделение труда, превращающее одну часть земного шара в область преимущественно земледельческого производства для другой части земного шара как области пре­имущественно промышленного производства. Эта революция стоит в тесной связи с переворотами в земледелии, которые здесь пока не приходится исследовать обстоятельнее[234].

По инициативе г-на Гладстона, палата общин 18 февраля 1867 г. предписала собрать статистические данные относительно ввоза в Соединенное королевство и вывоза оттуда хлеба, в виде зерна и муки, за период 1831—1866 годов Ниже я привожу итого­вый результат. Мука переведена на квартеры хлеба в зерне.

462

463

Колоссальная скачкообразная расширяемость фабричного . производства и его зависимость от мирового рынка необходимо порождают лихорадочное производство и следующее за ним пере­полнение рынков, при сокращении которых наступает паралич. Жизнь промышленности превращается в последовательный ряд периодов среднего оживления, процветания, перепроизвод­ства, кризиса и застоя. Ненадежность и непостоянство, которым машинное производство подвергает занятость, а следова­тельно, и жизненное положение рабочего, становятся нормаль­ным явлением, когда устанавливается такая смена периодов промышленного цикла. За исключением периодов процветания,

между капиталистами свирепствует ожесточенная борьба за их индивидуальное место на рынке. Их доля на рынке прямо пропорциональна дешевизне продуктов. Кроме вызываемого этим соперничества в употреблении усовершенствованных ма­шин, замещающих рабочую силу, и новых методов производства, всякий раз наступает такой момент, когда удешевления то­варов стремятся достигнуть посредством насильственного понижения заработной платы ниже стоимости рабочей силы [235]

Следовательно, возрастание числа фабричных рабочих обус­ловливается относительно гораздо более быстрым возраста­нием всего капитала, вложенного в фабрики. Но этот процесс совершается лишь в пределах периодов прилива и отлива промышленного цикла. Кроме того, он постоянно прерывается

 464

техническим прогрессом, который то замещает рабочих потенциально, то вытесняет их фактически. Такие качественные изменения в машинном производстве постоянно удаляют ра­бочих с фабрики или запирают фабричные ворота перед новым потоком рекрутов, между тем как просто количественное расширение фабрик поглощает кроме выброшенных и новый контингент рабочих. Таким образом, рабочие непрерывно притягиваются и отталкиваются, перебрасываются то сюда, то туда, и это сопровождается постоянными изменениями пола, возраста и искусства вербуемых рабочих.

Судьбы фабричного рабочего выступают с наибольшей наглядностью, если мы бросим беглый взгляд на судьбы англий­ской хлопчатобумажной промышленности.

С 1770 по 1815 г. состояние угнетения или застоя в хлоп­чатобумажной промышленности продолжалось 5 лет. В течение этого первого 45-летнего периода английским фабрикантам принадлежала монополия в применении машин и монополия на мировом рынке. С 1815 по 1821 г. — угнетенное состояние. 1822 и 1823 гг. — процветание. 1824 г. — отмена закона против коалиций ¹⁴⁶, всеобщее крупное расширение фабрик. 1825 г. — кризис. 1826 г. — огромная нужда и волнения среди хлоп­чатобумажных рабочих. 1827 г. — небольшое улучшение. 1828 г. — большой рост количества паровых ткацких станков и вывоза. В 1829 г. вывоз, особенно в Индию, превосходит все прежние годы. 1830 г. — переполнение рынков, огромная нужда. С 1831 по 1833 г. — непрекращающееся угнетенное положение; Ост-Индская компания лишается монополии на торговлю с Восточной Азией (Индией и Китаем). 1834 г. — крупный рост фабрик и распространение машинного произ­водства, недостаток рабочих рук; новый закон о бедных усили­вает переселение сельскохозяйственных рабочих в фабричные округа; массовый уход детей из земледельческих графств;

торговля белыми рабами. 1835 г. — сильное процветание; в то же время вымирание ручных хлопчатобумажных ткачей от голода. 1836 г. — сильное процветание. 1837 и 1838 гг. — угнетен­ное состояние и кризис. 1839 г. — оживление. 1840 г. — силь­ная депрессия, волнения, вмешательство войск. 1841 и 1842 гг.— ужасающие страдания фабричных рабочих. 1842 г. — фабри­канты увольняют рабочих с фабрик, чтобы вынудить отмену хлебных законов; рабочие многотысячными толпами устрем­ляются в Йоркшир, откуда войска гонят их обратно, а их вожди предаются в Ланкастере суду. 1843 г. — большая нужда. 1844 г. — оживление. 1845 г. — сильное процветание. 1846 г. — сначала продолжается подъем, потом симптомы обратного

465

движения; отмена хлебных законов. 1847 г. — кризис; общее понижение заработной платы на 10 и более процентов во славу «big loaf» [«большого каравая»] ¹¹⁶. 1848 г.— угнетенное поло­жение продолжается; Манчестер под военной охраной. 1849 г. — оживление. 1850 г. — процветание. 1851 г. — падение товар­ных цен, низкая заработная плата, частые стачки. 1852 г. — начинается улучшение, стачки продолжаются, фабриканты угрожают ввозом иностранных рабочих. 1853 г. — повышаю­щийся вывоз; восьмимесячная стачка и большая нужда в Престоне. 1854 г. — процветание, переполнение рынков. 1855 г. — из Соединенных Штатов, Канады, с восточноазиатских рынков приходят известия о банкротствах. 1856 г. — сильное процве­тание. 1857 г. — кризис. 1858 г. — улучшение. 1859 г. — силь­ное процветание, рост фабрик. 1860 г. — английская хлоп­чатобумажная промышленность достигает высшей точки;

индийские, австралийские и другие рынки переполнены до такой степени, что к 1863 г. они едва поглотили всю заваль; торго­вый договор с Францией; огромный рост фабрик и машинного производства. 1861 г. — подъем некоторое время продолжается, потом обратное движение, Гражданская война в Америке, хлопковый голод. С 1862 по 1863 г. полный крах.

История хлопкового голода слишком характерна для того, чтобы немного не остановиться на ней. Из кратких указаний на положение мирового рынка в 1860—1861 гг. видно, что хлопковый голод пришел кстати для фабрикантов и отчасти был выгоден для них: факт, признанный в отчетах Манчестер­ской торговой палаты, возвещенный в парламенте Пальмерстоном и Дерби и подтвержденный событиями[236]. Конечно, в 1861 г. среди 2 887 хлопчатобумажных фабрик Соединенного коро­левства было много мелких фабрик. По отчету фабричного инспектора А. Редгрейва, в округ которого из этих 2 887 фабрик входит 2 109, из последнего числа 392, или 19%, применяют каждая меньше 10 паровых лошадиных сил, 345, или 16%, — от 10 до 20 сил и 1 372 фабрики — 20 и более лошадиных сил[237]. Большинство мелких фабрик были ткацкие, основанные в пе­риод процветания после 1858 г., по большей части спекулян­тами, из которых один предоставлял пряжу, другой машины, третий здание; эти фабрики управлялись бывшими overlookers [фабричными надсмотрщиками] и другими малосостоятельными людьми. Большинство этих мелких фабрикантов разорилось. Ту же судьбу уготовил бы им и торговый кризис, наступлению которого воспрепятствовал хлопковый голод. Хотя они состав-

466

ляли ^l/з общего числа фабрикантов, однако на их фабриках нашла себе применение намного меньшая доля всего капитала,

вложенного в хлопчатобумажную промышленность. Что ка­сается размеров сокращения, то по достоверной оценке в октябре 1862 г. бездействовало 60, 3% веретен и 58% ткацких станков. Эти цифры относятся ко всей данной отрасли промышленности и, разумеется, сильно варьируют по отдельным округам. Только очень немногие фабрики работали полное время (60 ча­сов в неделю), остальные фабрики работали с перерывами. Даже для тех немногих рабочих, которые работали полное время и по обычной сдельной плате, еженедельный заработок неизбежно сокращался вследствие замены лучших сортов хлопка худшими, хлопка си-айленд — египетским (в тонкопря­дении), американского и египетского — суратом (ост-индским) и чистого хлопка — смесями из хлопковых угаров и сурата. Более короткое волокно суратского хлопка, его загрязненность, меньшая прочность нитей, замена муки при шлихтовании основы более тяжелыми ингредиентами разного рода и т. д. — все это заставляло уменьшать скорость машин или число ткацких станков, которыми управлял один ткач, увеличивало труд, необходимый для исправления погрешностей в работе машин, и вместе с уменьшением количества продукта пони­жало и сдельный заработок. При употреблении сурата рабочий, даже когда он работал полное время, терял в заработке 20, 30 и больше процентов. Но большинство фабрикантов и норму сдельной платы понизило на 5, 7¹/₂ и 10 процентов. Можно представить поэтому положение тех, кто работал 3, З¹/₂ , 4 дня в неделю или только по 6 часов в день. В 1863 г., после того как уже наступило относительное улучшение, заработная плата ткачей, прядильщиков и т, д. составляла 3 шилл. 4 пенса, 3 шилл. 10 пенсов, 4 шилл. 6 пенсов, 5 шилл. 1 пенс и т. д. в неделю[238]. Даже при таком полном страданий положении изобретательность фабрикантов по части вычетов из заработ­ной платы не замирала. Они производились отчасти в виде штрафов за недостатки изделий, обусловленные плохим качеством хлопка, применением несоответствующих машин и т.д. Когда же фабрикант был и собственником коттеджей рабочих, он сам уплачивал себе квартирную плату, производя вычеты из номинальной заработной платы. Фабричный инспектор А. Редгрейв рассказывает о minders при мюль-машинах (они присматривали за двумя автоматическими мюль-машиоами каждый), которые

467

«в конце 14-дневной полной работы получали 8 шилл. 11 пенсов; из этой суммы вычиталась квартирная плата, половину которой фабрикант однако, возвращал в виде подарка, так что мюльщики приносили домой целых 6 шилл. 11 пенсов. Недельная плата ткачей в последние месяцы 1862 г. начиналась с 2 шилл. 6 пенсов»[239].

Квартирная плата нередко вычиталась из заработной платы даже в тех случаях, когда рабочие работали лишь короткое время[240]. Неудивительно, что в некоторых частях Ланкашира разразилось нечто вроде голодной чумы! Но ха­рактернее всего этого было то, как революционизирование процесса производства совершалось за счет рабочего. Это были настоящие experimenta in согроге vili [эксперименты на ничего не стоящем живом теле], подобные экспериментам анатома на лягушках.

«Хотя я», — говорит фабричный инспектор Редгрейв, — «привел действительные заработки рабочих на многих фабриках, но не следует думать, что они еженедельно получают эту сумму. Положение рабочих подвергается величайшим колебаниям вследствие постоянного экспери­ментирования («experimentalizing») фабрикантов... Их заработки повы­шаются и понижаются в зависимости от качества хлопковой смеси: то они на 15% уступают прежним заработкам, то в следующую или во вторую неделю падают на 50—60%» [241].

Эти эксперименты производились не только за счет жизнен­ных средств рабочих. Рабочие должны были расплачиваться всеми своими пятью чувствами.

«Люди, занятые очисткой хлопка, сообщали мне, что невыносимый запах доводит их до обморочного состояния... Занятым в сортировочных, трепальных и чесальных отделах образующиеся пыль и грязь набиваются в рот, в нос, глаза и уши, вызывая кашель и одышку. Из-за короткости волокна к пряже при шлихтовании добавляется большое количество разных веществ, а именно всяческие суррогаты вместо муки, применяв­шейся раньше. Отсюда тошнота и диспепсия у ткачей. Распространен бронхит, вызываемый пылью, равно как и воспаление горла; распро­странены также болезни кожи вследствие раздражения ее от грязи, содержащейся в сурате».

С другой стороны, заменители муки, поскольку они увели­чивают вес пряжи, были для господ фабрикантов насто­ящей сумкой Фортуната. Благодаря этим заменителям «15 ф. сырого материала, превращенные в пряжу, весили 20 фун­тов»[242]. В отчете фабричных инспекторов от 30 апреля 1864 г. мы читаем:

468

«Промышленность пользуется теперь этим вспомогательным ресур­сом поистине в неприличных размерах. Из авторитетного источника я знаю, что 8-фунтовая ткань приготовляется из 5 1/4 ф. хлопка и 2³/4 ф. шлихты. В другой 5 1/4 фунтовой ткани заключаются два фунта шлихты. Это — обыкновенная рубашечная ткань для экспорта. В иные сорта иногда прибавляют 50% шлихты, так что фабриканты могли бы похвалиться и действительно хвалятся тем, что они обогащаются, продавая ткани дешевле, чем номинально стоит заключающаяся в них пряжа»[243].

Но рабочим приходилось страдать не только от эксперимен­тов фабрикантов на фабриках и муниципалитетов вне фабрик, не только от понижения заработной платы и от безработицы, от нищеты и подачек, от хвалебных речей лордов и членов палаты общин.

«Несчастные женщины, лишившиеся работы вследствие хлопкового голода, сделались отбросами общества и остались таковыми... Число молодых проституток в городе теперь больше, чем когда-либо за послед­ние 25 лет»[244].

Итак, в первые 45 лет английской хлопчатобумажной про­мышленности, с 1770 по 1815 г., мы имеем только 5 лет кризиса и застоя, но это был период ее мировой монополии. Второй 48-летний период, с 1815 по 1863 г., насчитывает только 20 лет оживления и процветания на 28 лет угнетенного положения и застоя. В 1815—1830 гг. начинается конкуренция с конти­нентальной Европой и Соединенными Штатами. С 1833 г. происходит насильственное расширение азиатских рынков посредством «разрушения человеческого рода» ¹⁴⁷. Со времени отмены хлебных законов, с 1846 по 1863 г., на восемь лет сред­него оживления и процветания приходится 9 лет угнетенного состояния и застоя. О положении взрослых рабочих-мужчин хлопчатобумажной промышленности, даже в период процветания, можно судить на основании примечания, приводимого ниже [245]. 469

8. РЕВОЛЮЦИОНИЗИРОВАНИЕ КРУПНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТЬЮ МАНУФАКТУРЫ, РЕМЕСЛА И РАБОТЫ НА ДОМУ

а) УНИЧТОЖЕНИЕ КООПЕРАЦИИ, ОСНОВАННОЙ НА РЕМЕСЛЕ И РАЗДЕЛЕНИИ ТРУДА

Мы видели, как машины уничтожают кооперацию, основан­ную на ремесле, и мануфактуру, основанную на разделении труда, сохраняющего ремесленный характер. Примером пер­вого рода может служить жатвенная машина, которая за­мещает кооперацию жнецов. Ярким примером второго рода является машина для производства швейных иголок. Согласно Адаму Смиту, 10 человек в его время благодаря разделению труда изготовляли 48 000 иголок в день. Напротив, одна машина в 11-часовой рабочий день дает 145 200 иголок. Одна женщина или девушка наблюдает в среднем за 4 такими машинами и, следовательно, производит при помощи машин до 600 000 иго­лок в день, или более 3 000 000 в неделю[246]. Когда отдельная рабочая машина замещает кооперацию или мануфактуру, она, в свою очередь, может сама сделаться базисом нового ремес­ленного производства. Однако это воспроизведение ремеслен­ного производства на основе машин является лишь переходом к фабричному производству, которое, как правило, появляется всякий раз, как только механическая двигательная сила, пар или вода, заменяет человеческие мускулы при движении ма­шины. Спорадически, и во всяком случае лишь на короткое время, мелкое производство может связать себя с механиче­ской двигательной силой посредством аренды пара, как это наблюдается на некоторых мануфактурах Бирмингема, посред­ством применения мелких калорических машин, как в некоторых отраслях ткачества и т. д.[247]. В шелкоткачестве

470

Ковентри стихийно сложился эксперимент с «фабриками-коттеджами». В центре квадрата, образуемого рядами коттед­жей, строится так называемое engine house [машинное здание] для паровой машины, которая посредством валов соединяется с ткацкими станками в коттеджах. Во всех случаях плата за пар была, например, по 2¹/

, шилл. на ткацкий станок. Эта арендная плата за пар уплачивалась каждую неделю незави­симо от того, работали станки или нет. В каждом коттедже помещалось от 2 до 6 ткацких станков, принадлежавших рабо­чим, или купленных в кредит, или временно арендованных. Борьба между фабрикой-коттеджем и собственно фабрикой продолжалась более 12 лет. Она окончилась полным разоре­нием 300 фабрик-коттеджей[248]. В тех случаях, когда природа процесса не обусловливает с самого начала производства в крупном масштабе, отрасли промышленности, поднявшиеся в последние десятилетия, например, производство конвертов, стальных перьев и т. д., обыкновенно проходят сначала через ремесленное, а потом через мануфактурное производство как короткие переходные фазы к фабричному производству. С наи­большими затруднениями протекает это превращение в тех случаях, когда мануфактурное производство продукта пред­ставляет собой не последовательный ряд связанных между собой процессов, а множество раздельных процессов. Это являлось, например, крупным препятствием для развития фабрики стальных перьев. Однако уже почти полтора десятка лет тому назад был изобретен автомат, который разом выпол­няет 6 разнообразных процессов. В 1820 г. первые стальные перья производились ремеслом по 7 ф. ст. 4 шилл. за 12 дю­жин, мануфактура производила их в 1830 г. по 8 шилл., а фабрика в настоящее время доставляет их оптовым торговцам по 2—6 пенсов[249].

b) ОБРАТНОЕ ВЛИЯНИЕ ФАБРИКИ НА МАНУФАКТУРУ И РАБОТУ НА ДОМУ

С развитием фабрики и сопровождающим это развитие переворотом в земледелии не только расширяются размеры производства во всех других отраслях промышленности, но

471

вместе с тем изменяется и их характер. Принцип машинного производства — разлагать процесс производства на его состав­ные фазы и разрешать возникающие таким образом задачи посредством применения механики, химии и т. д., короче го­воря, естественных наук, — повсюду становится определяющим. Поэтому машины проникают в мануфактуры, где они на­ходят применение то для одного, то для другого частичного процесса. Тем самым прочный, откристаллизовавшийся строй мануфактуры, возникший из старого разделения труда, раз­лагается и открывает дорогу непрекращающимся переменам. Да и помимо того в составе совокупного рабочего или комбини­рованного рабочего персонала совершается коренной переворот. В противоположность мануфактурному периоду, план разде­ления труда основывается теперь на применении женского труда, труда детей всех возрастов, необученных рабочих, где это только возможно, — короче говоря, на применении «cheap labour», дешевого труда, по характерному английскому выра­жению. Это относится не только ко всякого рода комбиниро­ванному в крупном масштабе производству, применяет ли оно машины или нет, но и к так называемой домашней промышлен­ности, независимо от того, занимаются ли ею рабочие в своих частных квартирах или же в мелких мастерских. Эта так назы­ваемая современная домашняя промышленность кроме названия не имеет ничего общего со старинной домашней промышлен­ностью, которая предполагает независимое городское ремесло, самостоятельное крестьянское хозяйство и прежде всего дом у рабочей семьи. Теперь она превратилась во внешнее отделение фабрики, мануфактуры или торгового заведения. Кроме фабрич­ных рабочих, мануфактурных рабочих и ремесленников, кото­рых капитал пространственно концентрирует большими мас­сами и которыми он командует непосредственно, он с помощью невидимых нитей приводит в движение целую армию домашних рабочих, рассеянных в больших городах и в деревне. Пример:

фабрика рубашек гг. Тилли в Лондондерри, в Ирландии, с 1 000 фабричных рабочих и 9 000 домашних рабочих, рассеян­ных в деревне[250].

Эксплуатация дешевых и незрелых рабочих сил приобретает в современной мануфактуре еще более бесстыдный характер, чем в собственно фабрике, потому что техническая основа последней, замещение мускульной силы машинами и легкость труда, в мануфактуре по большей части отсутствует; притом в мануфактуре женский организм или еще не окрепший организм

472

малолетних самым бессовестным образом предается действию ядовитых веществ и т. д. При так называемой работе на дому эксплуатация приобретает еще более бесстыдный характер, чем в мануфактуре, потому, что способность рабочих к сопро­тивлению уменьшается их разобщенностью, что между соб­ственно работодателем и рабочим вторгается целый ряд хищных паразитов, что работа на дому повсюду борется с машинным или, по меньшей мере, мануфактурным производством той же самой отрасли, что бедность похищает у рабочего необходи­мейшие условия труда — помещение» свет, вентиляцию и т. д.,— что нерегулярность занятий растет и» наконец, что в этих последних убежищах для всех, кого крупная промышленность и земледелие сделали «излишними», конкуренция между рабо­чими неизбежно достигает своего максимума. Систематически осуществляемая лишь благо даря машинному производству эконо­мия на средствах производства, которая с самого начала является в то же время беспощаднейшим расточением рабочей силы и хищ­ничеством по отношению к нормальным условиям функциониро­вания труда, теперь тем сильнее обнаруживает эту свою антаго­нистическую и человекоубийственную сторону, чем меньше в данной отрасли промышленности развиты общественная производительная сила труда и техническая основа комбини­рованных процессов труда.

с) СОВРЕМЕННАЯ МАНУФАКТУРА

На нескольких примерах я поясню приведенные выше поло­жения. В сущности читатель уже знает многочисленные иллю­страции из главы о рабочем дне. Металлообрабатывающие мануфактуры в Бирмингеме и окрестностях на работах, по большей части очень тяжелых, применяют 30 000 детей и под­ростков и 10 000 женщин. Мы встречаем их здесь во вредных для здоровья меднолитейнях, фабриках пуговиц, на работах по глазуровке, гальванизированию и лакировке[251]. Чрез­мерный труд взрослых и малолетних обеспечил различным лондонским газетным и книжным типографиям достойное прозвище «бойни»*.(*«Children's Employment Commissioa, 5th Report», 1866, p. 3, Л» 24; р. 6, К 55, 56; р. 7, М 59, 60.)

В переплетных заведениях — такой же чрезмерный труд, жертвами которого здесь являются жен­щины, девушки и дети. Тяжелый труд малолетних на канатных предприятиях, ночной труд на соляных заводах, свечных и других химических мануфактурах, убийственное применение

473

труда подростков для вращения ткацких станков на шелко­ткацких предприятиях, которые не пользуются механической двигательной силой[252]. Одна из наиболее отвратительных, грязных и хуже всего оплачиваемых работ, где преимуще­ственно применяются молодые девушки и женщины, — это сортировка тряпья. Как известно, Великобритания, не говоря уже об огромной массе ее собственного тряпья, служит миро­вым центром тряпичной торговли. Тряпье привозится сюда из Японии, отдаленнейших государств Южной Америки и с Канарских островов. Но главные источники тряпья, приво­зимого в Великобританию, — Германия, Франция, Россия, Италия, Египет, Турция, Бельгия и Голландия. Тряпье идет на удобрения, используется для производства оческов (для набивки матрацев и тюфяков), shoddy (искусственной шерсти) и в качестве сырого материала для производства бумаги. Жен­щины, сортировщицы тряпья, служат посредниками по рас­пространению оспы и других заразных болезней, первыми жертвами которых являются они сами[253]. Классическим при­мером чрезмерного труда, тяжелой и неподходящей работы и связанного с этим огрубения рабочих, эксплуатируемых с самого юного возраста, могут служить, кроме рудников и угольных копей, черепичные и кирпичные заводы, на которых вновь изобретенная машина применяется в Англии (1866 г.) пока лишь спорадически. С мая по сентябрь работа продолжается с 5 часов утра до 8 часов вечера и, если сушка производится на открытом воздухе, часто с 4 часов утра до 9 часов  вечера. Рабочий день с 5 часов утра до 7 часов вечера считается «сокращенным», «умеренным». Дети обоего пола принимаются на работу с 6- и даже с 4-летнего возраста. Они работают столько же часов, как и взрослые, часто больше взрослых. Труд тяжелый, а летний зной еще больше изнуряет. Например, на кирпичном заводе в Мосли одна 24-летняя девушка делала  2 000 кирпичей в день, ей помогали две малолетние девочки,  которые таскали глину и складывали кирпичи. Эти девочки вытаскивали ежедневно 10 тонн глины по скользким стенкам ямы с глубины в 30 футов и переносили ее на расстояние 210 футов.

«Невозможно пройти ребенку через чистилище кирпичного завода без того, чтобы не пасть нравственно... Непристойности, которые им при-

474

ходится слышать с самого нежного возраста, грязные, неприличные и бесстыдные привычки, среди которых они вырастают в невежестве и оди­чании, превращают их на всю дальнейшую жизнь в непутевых, отвер­женных, распутных людей... Способ расквартирования служит ужа­сающим источником деморализации. Каждый moulder (формовщик)» (собственно искусный рабочий и глава группы рабочих) «дает своей артели из 7 человек квартиру и стол в своей хижине или коттедже. В этой хижине спят мужчины, юноши и девушки независимо от того,. принадлежат они к семье формовщика или нет. Хижина обыкновенно состоит из 2 и лишь в исключительных случаях из 3 полуподвальных комнат с недостаточной вентиляцией. Люди настолько изматываются за день изнурительного труда, что нечего и думать о соблюдении каких бы то ни было правил ги­гиены, чистоты и приличия. Многие из этих хижин могут служить на­стоящими образцами беспорядка, грязи и пыли... Величайшее зло системы, применяющей молодых девушек на работах этого рода, заключается в том, что она, как правило, с раннего детства на всю жизнь связывает их крепко с самым отверженным отребьем. Прежде чем природа скажет им, что они — женщины, они превращаются в грубых, сквернословящих маль­чишек («rough, foul-mouthed boys»). Одетые в скудное, грязное тряпье, с ногами, обнаженными много выше колен, с волосами и лицом, покры­тыми грязью, они привыкают с презрением относиться ко всякому чувству благопристойности и стыда. В обеденное время они лежат, растянувшись на земле, или подсматривают за парнями, которые купаются в соседнем канале. Закончив свой тяжелый дневной труд, они одевают платья по­лучше и сопровождают мужчин в пивные».

Естественно, что среди всего этого класса с самого детства царит страшное пьянство.

«Хуже всего, что кирпичники отчаиваются в самих себе. Вы, сэр, сказал один из лучших между ними капеллану в Саутоллфилде, с одина­ковым успехом могли бы попытаться поднять и исправить дьявола, как и кирпичника!» («You might as well try to raise and improve the devil as a brickie, Sir!»)[254].

Относительно капиталистической экономии на условиях труда в современной мануфактуре (под которой здесь подразу­меваются все крупные мастерские, за исключением собственно фабрик) богатейший официальный материал можно найти в четвертом (1861 г.) и шестом (1864 г.) отчете о здоровье насе­ления. Описание workshops (рабочих помещений), особенно у лондонских печатников и портных, превосходит все самое отвратительное, что могла породить фантазия наших романистов. Влияние на здоровье рабочих понятно само собой. Д-р Саймон, старший медицинский инспектор Тайного совета и официальный редактор отчетов о здоровье населения, говорит между прочим:

«В моем четвертом отчете» (1861 г.) «я показал, что практически не­возможно для рабочих отстоять свое первое право — право на здоровье,

475

настоять на том, чтобы, для каких бы работ ни собрал их хозяин, работа, поскольку это зависит от него, была освобождена от всех устранимых вредных для здоровья обстоятельств. Я доказал, что в то время как ра­бочие практически не в состоянии добиться своими силами осуществления этого права на здоровье, они не могут достигнуть действительной помощи и со стороны платных чинов санитарной полиции... Жизнь де­сятков тысяч рабочих и работниц в настоящее время бессмысленно ка­лечится и сокращается бесконечными физическими страданиями, которые порождаются тем простым фактом, что они работают» [255].

Для иллюстрации влияния мастерских на состояние здо­ровья рабочих д-р Саймон приводит следующую таблицу смертности [256]:

d) СОВРЕМЕННАЯ РАБОТА НА ДОМУ

Теперь я обращаюсь к так называемой работе на дому. , Чтобы составить себе представление об этой сфере эксплуатации, которую капитал осуществляет на задворках крупной промыш­ленности, и о чудовищности этой эксплуатации, можно было бы рассмотреть, например, внешне совсем идиллический гвоздар­ный промысел, которым занимаются в некоторых захолустных деревнях Англии[257]. Здесь достаточно будет остановиться

476

на нескольких примерах таких отраслей, как производство кружев и соломенных плетений, в которых еще вовсе не при­меняются машины или которые конкурируют с машинным и мануфактурным производством.

Из тех 150 000 человек, которые заняты в кружевном про­изводстве Англии, примерно на 10 000 распространяется дей­ствие фабричного акта 1861 года. Подавляющее большинство остальных 140 000 — женщины, подростки и дети обоего пола, причем мужской пол представлен лишь очень слабо. Состояние здоровья этого «дешевого» материала эксплуатации видно из следующей сводки д-ра Трумэна, врача при общей поликлинике для бедных в Ноттингеме. Из 686 пациентов, кружевниц, по большей части в возрасте 17—24 лет, чахоточных было [258]:

1852 г. 1 на 45    1857 г. 1 на 13

1853» 1» 28    1858» 1» 15

1854» 1» 17     1859» 1» 9

1855» 1» 18    1860» 1» 8

1856» 1» 15    1861» 1» 8

Это прогрессивное возрастание процента чахоточных должно удовлетворить и наиболее оптимистических прогрессистов, и лживых немецких разносчиков теории свободной торговли.

Фабричный акт 1861 г. регулирует собственно изготовление кружев, поскольку оно производится машинами, а это является общим правилом для Англии. Отрасли, на которых мы здесь останавливаемся вкратце, — и притом лишь по отношению к так называемым домашним рабочим, а не к тем, которые концентрируются в мануфактурах, магазинах и т. д., — рас­падаются: 1) на lace finishing (окончательная отделка кружев, изготовляемых машинным способом; эта категория, в свою очередь, охватывает многочисленные подразделения); 2) вяза­ние кружев.

Lace finishing производится в форме работы на дому, либо в так называемых «mistresses houses» [«домах хозяек»!, либо в частных квартирах женщин, которые работают одни или со своими детьми. Женщины, которые содержат «mistresses houses», сами бедны. Мастерская образует часть их собственной квартиры. Они получают заказы от фабрикантов, владельцев магазинов и т. д. и нанимают женщин, девушек и маленьких детей в количестве, соответствующем размеру их комнаты и колебаниям спроса в данной отрасли промышленности. Число

477

занятых работниц изменяется от 20 до 40 в одних из этих мастер­ских и от 10 до 20 в других. Средний минимальный возраст, в котором дети начинают работать, — 6 лет, однако некоторые начинают работать даже в возрасте до 5 лет. Рабочее время обыкновенно продолжается от 8 часов утра до 8 часов вечера с 1 ¹/₂ часовым перерывом для принятия пищи, которое совер­шается нерегулярно и часто в той же зловонной рабочей дыре. При хорошем состоянии дел работа часто продолжается с 8 (иногда с 6) часов утра до 10, 11 или 12 часов ночи. В англий­ских казармах на каждого солдата полагается 500—600 куби­ческих футов, в военных лазаретах — 1 200. А в этих рабочих дырах приходится 67—100 кубических футов на человека. В то же время газовое освещение поглощает кислород воздуха. Чтобы держать кружева в чистоте, дети часто должны снимать башмаки, даже зимой, хотя пол сделан из каменных плит или кирпича.

«В Ноттангеме можно нередко увидеть 15—20 детей, набитых в одну маленькую комнату, быть может не более 12 футов в длину и ширину, занятых по 15 часов в сутки работой, которая и сама по себе изнуряет тоскливостью и монотонностью, да и ведется при таких антисанитарных условиях, какие только можно представить... Даже самые маленькие дети работают с напряженным вниманием и скоростью, вызывающими удив­ление, и почти никогда не позволяют своим пальцам отдохнуть или дви­гаться помедленнее. Если к ним обращаются с вопросом, они не отрывают глаз от работы, боясь потерять хотя бы одну секунду».

«Длинная палка» служит для «mistresses» средством под­гонять детей тем больше, чем больше удлиняется рабочее время.

«Дети мало-помалу утомляются и становятся неспокойными, как птицы, к концу того длинного времени, на которое они привязаны к своей работе, монотонной, вредной для глаз, утомительной вследствие от­сутствия перемен в положении тела... Это — настоящий рабский труд» («Their work is like slavery») [259].

Где женщины работают вместе со своими собственными детьми у себя на дому, т. е. в современном смысле в комнате, которую они снимают, часто на чердаке, положение еще хуже, если оно вообще может быть хуже. Этого рода работа раздается на 80 миль вокруг Ноттингема. Когда ребенок, работающий в магазине, уходит из него в 9 или 10 часов вечера, на дорогу ему часто дают еще целый узел для работы на дому. Капитали­стический фарисей, в лице одного из своих наемных холопов, конечно, произносит при этом елейную фразу: «это для матери»»

478

хотя очень хорошо знает, что бедный ребенок должен будет засесть и помогать матери [260].

Кружевная промышленность распространена преимущест­венно в двух земледельческих округах Англии — в кружевном округе Хонитона, охватывающем полосу в 20—30 миль вдоль южного побережья Девоншира и отдельные места Северного Девона, и в другом округе, который охватывает значительную часть графств Бакингем, Бедфорд, Нортгемптон и соседние части Оксфордшира и Хантингдоншира. Коттеджи батраков служат обычно и мастерскими. Некоторые владельцы ману­фактур применяют более 3 000 таких домашних рабочих, преимущественно детей и подростков, исключительно женского пола. Здесь снова наблюдаются условия, описанные в связи с lace finishing. Разница лишь в том, что вместо «mistresses houses» выступают так называемые «lace schools» («школы вязанья кружев»), которые содержатся бедными женщинами в их хижинах. С 5-летнего возраста, иногда даже раньше, и до 12—15-летнего работают дети в этих школах — в первый год самые маленькие по 4—8 часов, впоследствии с 6 часов утра до 8—10 часов вечера.

«Как правило, комнаты — обычные жилые помещения маленьких коттеджей, камин законопачен в целях предотвращения сквозняка, оби­татели иногда и зимой согреваются только своей собственной теплотой. В других случаях так называемые школьные комнаты — это помеще­ния, похожие на маленькие чуланы, без отопления... Переполнение этих лачуг и вызываемая этим порча воздуха часто достигают крайней сте­пени. К этому присоединяется вредное влияние стоков, отхожих мест, разлагающихся веществ и другой грязи, что обычно бывает возле маленьких коттеджей». Относительно помещений: «В одной школе вязанья кружев 18 девушек и мастерица, 33 кубических фута на каж­дого человека; в другой, где вонь невыносима, 18 человек, по 24¹/, ку­бических фута на человека. На работе в этом производстве встречаются дети 2—2 ¹/₂  лет»[261].

Там, где в сельских графствах Бакингема и Бедфорда нет вязанья кружев, начинается плетение из соломы. Оно распро­страняется на значительную часть Хартфордшира и западные и северные части Эссекса. В 1861 г. в производстве соломенных плетеной и соломенных шляп было занято 48 043 человека, из них 3 815 мужского пола всех возрастов, остальные—жен­ского пола, в частности 14 913 до 20 лет, в том числе около 7 000 детей. Вместо школ вязанья кружев здесь появляются «straw plait schools» («школы плетения из соломы»). Дети

479

начинают обучаться в них соломоплетению обыкновенно с 4 лет, иногда в возрасте между 3 и 4 годами. Воспитания они, конечно, не получают никакого. Начальные школы сами дети называют «natural schools» («настоящими школами») в отличие от этих учреждений-кровопийц, в которых их держат за работой просто для того, чтобы выполнить задание» которое им дают их полу­голодные матери, — в большинстве случаев 30 ярдов в день. Эти же матери потом часто заставляют детей работать еще дома до 10, 11, 12 часов ночи. Солома режет им пальцы и рот, так как они постоянно смачивают ее слюной. Согласно общему мнению медицинских инспекторов Лондона, резюмированному д-ром Баллардом, 300 кубических футов на человека представляют минимум для спален и мастерских. Между тем в школах плетения из соломы помещение еще теснее, чем в школах вязанья кружев: 12 ²/₃, 17, 18 ¹/₂ и меньше 22 кубических футов на человека.

«Меньшие из этих цифр», — говорит член комиссии Уайт, — «пред­ставляют помещение меньше половины того пространства, которое завял бы ребенок, упакованный в ящик, имеющий по 3 фута по всем трем изме­рениям».

Такую радость жизни испытывают дети до 12—14-летнего возраста. Бедные, опустившиеся родители только и думают е том, как бы побольше выколотить из своих детей. Выросши, дети, естественно, не ставят родителей ни в грош и оставляют их.

«Неудивительно, что невежество и пороки характеризуют это насе-ление, получающее воспитание такого рода... Его нравственность стоит на самой низкой ступени... Значительное число женщин имеет незакон­ных детей, причем многие из них становятся матерями в таком незрелом возрасте, что поражаются даже люди, наиболее осведомленные в вопро­сах уголовной статистики»[262].

И родина этих образцовых семей — образцовая христиан­ская страна Европы, как говорит граф Монталамбер, несом­ненно компетентный в христианстве!

Заработная плата, вообще жалкая в только что описанных отраслях промышленности (представляющая исключение макси­мальная плата детей в школах плетения из соломы составляет 3 шилл.), понижается еще ниже своей номинальной величины вследствие truck-system {системы оплаты труда товарами], получившей всеобщее распространение в особенности в округах с кружевным производством [263]

480

е) ПЕРЕХОД СОВРЕМЕННОЙ МАНУФАКТУРЫ И РАБОТЫ НА ДОМУ В КРУПНУЮ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ. УСКОРЕНИЕ ЭТОЙ РЕВОЛЮЦИИ РАСПРОСТРАНЕНИЕМ ФАБРИЧНЫХ ЗАКОНОВ НА СОВРЕМЕННУЮ МАНУФАКТУРУ И РАБОТУ НА ДОМУ

Удешевление рабочей силы путем простого злоупотребле­ния рабочей силой женщин и малолетних, путем простого ли­шения труда всех тех условий, при которых» труд и жизнь могут протекать нормально, путем жестокости чрезмерного и ночного труда в конце концов наталкивается на известные естественные границы, которые невозможно преступить, а вместе с тем на эти границы наталкиваются покоящееся на таких осно­ваниях удешевление товаров и капиталистическая эксплуата­ция вообще. Когда этот пункт, наконец, достигается, — а до этого проходит долгое время, — наступает пора введения машин и быстрого с этого момента превращения раздробленной работы на дому (а также мануфактуры) в фабричное произ­водство.

Самый яркий пример этого движения дает производство «wearing apparel» (предметов одежды). По классификации Ко­миссии по обследованию условий детского труда, эта отрасль промышленности охватывает производителей соломенных и дамских шляп и колпаков, портных, milliners и dressmakers[264], белошвеек и швей, корсетниц, перчаточников, башмачников и кроме того многие мелкие отрасли, как, например, производ­ство галстуков, воротничков и т. д. Женский персонал, занятый в этих отраслях промышленности Англии и Уэльса, составлял в 1861 г. 586 298 чел., в том числе по меньшей мере 115 242 моложе 20 лет, 16 560 моложе 15 лет. Число этих работниц в Соеди­ненном королевстве (1861 г.) — 750 334. Мужчин, занятых в том же году в шляпном, башмачном, перчаточном и швейном производстве Англии и Уэльса, было 437 969, в том числе 14 964 моложе 15 лет, 89 285 от 15 до 20 лет, 333 117 старше 20 лет. В этих данных не учтены многие относящиеся сюда более мелкие отрасли. Но если мы возьмем приведенные сейчас цифры, как они есть, то для одних только Англии и Уэльса по переписи 1861 г. получается общая сумма в 1 024 267 чело­век, т. е. почти столько же, сколько занято в земледелии и жи­вотноводстве. Начинаешь понимать, для чего машины произ­водят такую чудовищную массу продуктов и таким образом содействуют «высвобождению» столь огромных масс рабочих.

481

Производство «wearing apparel» ведется мануфактурами, лишь воспроизводящими у себя то разделение труда, membra disjecta [разрозненные члены] ¹⁶⁰ которого они находят уже готовыми; ведется мелкими ремесленными мастерами, которые однако, работают уже не на индивидуальных потребителей, как раньше, а на мануфактуры и магазины, так что часто целые города и местности специализируются по таким отраслям производства, как, например, сапожное дело и т. д., наконец, и больше всего, это производство ведется так называемыми домашними рабочими, которые образуют внешние отделения мануфактур, магазинов и даже сравнительно мелких масте­ров[265] Английские millinery и dressmaking ведутся обыкновенно в помещениях предпринимателей отчасти живущими в них наемными работницами, отчасти живу­щими на стороне поденщицами

. Массы предметов труда, сырья, полуфабрикатов и т. д. доставляет крупная промышленность, масса же дешевого человеческого материала (taillable a merci et misericorde [отдан­ного на милость и гнев) состоит из «высвобожденных» крупной промышленностью и земледелием. Мануфактуры этой сферы производства обязаны своим возникновением преимущественно потребности капиталистов иметь под рукой готовую армию, которая соответствовала бы всякому движению спроса[266],. Однако эти мануфактуры допускали рядом с собой дальнейшее существование раздробленного ремесленного производства и домашнего производства в качестве своего широкого основания. Крупные масштабы производства прибавочной стоимости в этих отраслях труда и в то же время возрастающее удешевление производимых ими товаров обусловливались и обусловли­ваются преимущественно минимальными размерами заработной платы, достаточной лишь для жалкого прозябания, и той ма­ксимальной продолжительностью рабочего времени, которую только может выдержать человеческий организм. Именно дешевизна человеческого пота и человеческой крови, превращае­мых в товары, — вот что постоянно расширяло и каждый день расширяет рынок сбыта, для Англии в частности и коло­ниальный рынок, на котором к тому же преобладают англий­ские привычки и вкус. Наконец, наступил критический пункт. Основа старого метода, просто грубая эксплуатация рабочего материала, в большей или меньшей мере сопровождавшаяся систематически развитым разделением труда, оказалась уже недостаточной при возрастании рынка и еще более быстром

482

росте конкуренции между капиталистами. Наступила пора машины. И машиной, которая сыграла решающую революцион­ную роль, машиной, которая в одинаковой мере охватила все бесчисленные отрасли этой сферы производства, как, на­пример, производство модных товаров, портняжный, сапожный, швейный, шляпный промыслы и т. д., — была швейная ма­шина.

Ее непосредственное действие на рабочих приблизительно такое же, как всех машин вообще, впервые захватывающих в период крупной промышленности новые отрасли производ­ства. Самые малолетние дети устраняются. Заработная плата машинных рабочих повышается по сравнению с заработной платой домашних рабочих, многие из которых принадлежат к числу «беднейших из бедных» («the poorest of the poor»). Заработок находившихся в сравнительно лучшем положении ремесленников, с которыми начинает конкурировать машина, понижается. Новые машинные рабочие — исключительно де­вушки и молодые женщины. При содействии механической силы они уничтожают монополию мужского труда на более тяжелых работах и вытесняют массы старых женщин и мало­летних детей из области более легких работ. Очень сильная конкуренция убивает наиболее слабых рабочих, выполняющих ручную работу. Ужасающий рост числа случаев голодной смерти (death from starvation) в Лондоне за последнее де­сятилетие идет параллельно с распространением машинного шитья [267]. Новые работницы, работающие на швейной ма­шине, которую они приводят в движение рукой и ногой или только рукой, сидя или стоя, в зависимости от тяжести, раз­меров и характера машины, должны производить большую затрату рабочей силы. Их работа становится вредной для здоровья вследствие продолжительности процесса, хотя обык­новенно он короче, чем при старой, системе. Повсюду, где швейная машина, например при производстве обуви, корсетов, шляп и т. д., вторгается в тесные и без того переполненные мастерские, она усиливает вредные для здоровья влияния.

«Ощущение», — говорит член комиссии Лорд, — «которое испыты­ваешь при входе в мастерские с низким потолком, в которых одновре­менно работает у машин по 30—40 человек, невыносимо... Жара, отчасти вызываемая газовыми печами для разогревания утюгов, ужасна. Даже в тех случаях, когда в таких мастерских установлено так называемое

483

умеренное рабочее время, т. е. с 8 часов утра до 6 часов вечера, каждый день обычно 3—4 человека падают в обморок»[268].

Переворот в общественном способе производства, этот необходимый продукт преобразования средства производства, протекает среди пестрого хаоса переходных форм. Они изме­няются в зависимости от того, в какой мере и насколько давно швейная машина уже захватила ту или иную отрасль промыш­ленности, в зависимости от положения, в каком перед тем находились рабочие, от того, преобладало ли мануфактурное, ремесленное или домашнее производство, от платы за аренду мастерских и т. д.[269] Например, в производстве модных това­ров, где труд по большей части уже был организован преиму­щественно в форме простой кооперации, швейная машина образует поначалу лишь новый фактор  мануфактурного производства. В портняжном промысле, производстве сорочек, обуви и т. д. перекрещиваются все формы. Здесь — собственно фабричное производство. Там — посредники получают от капи­талиста en chef [главного] сырой материал и группируют в «каморках» и «мансардах» по 10—50 и более наемных рабочих при швейных машинах. Наконец, как это вообще бывает со всеми машинами, поскольку они не образуют расчлененной системы и могут применяться в карликовых размерах, ремес­ленники или домашние рабочие, при помощи своей семьи или немногих посторонних рабочих, применяют принадлежащие им самим швейные машины [270]. В Англии в настоящее время фактически преобладает такая система, при которой капита­лист концентрирует в своих помещениях значительное число швейных машин, а для дальнейшей обработки распределяет машинный продукт между целой армией домашних рабочих[271]. Пестрота переходных форм не скрывает, однако,: тенденции к превращению в собственно фабричное производство. Тен­денция эта питается: самым характером швейной машины, разнообразие способов применения которой толкает к соеди­нению разделенных ранее отраслей производства в одном по­мещении, под командой одного капитала; далее, тем обстоятель­ством, что предварительное сшивание и некоторые другие опе-

484

рации целесообразнее всего производить там, где находится машина; наконец, неизбежной экспроприацией ремесленников и домашних рабочих, которые работают при помощи собствен­ной машины. Эта судьба постигла их отчасти уже теперь. Постоянный рост массы капитала, вложенного в швейные машины[272], служит стимулом для расширения производства и порождает на рынке застои, которые заставляют домашних рабочих продавать свои швейные машины. Перепроизводство самих швейных машин побуждает производителей, нуждаю­щихся в сбыте, отдавать их напрокат на недельный срок и таким образом создает смертельную конкуренцию для мелких собственников машин[273]. Постоянно продолжающиеся изме­нения в конструкции машин и их удешевление столь же по­стоянно обесценивают старые экземпляры, вследствие чего прибыльно применять последние могут только крупные капи­талисты, покупающие их массами по баснословно низким ценам. Наконец, как и во всех подобных процессах переворота, решающее значение и здесь принадлежит замене человека паровой машиной. Применение паровой силы наталкивается вначале на такие чисто технические препятствия, как сотря­сение машин, затруднение в регулировании их скорости, быстрая порча более легких машин и т. д., — все препятствия, с которыми практика скоро научает справляться[274]. Если, с одной стороны, концентрация многих рабочих машин в сра­внительно крупных мануфактурах побуждает к применению силы пара, то, с другой стороны, конкуренция пара с муску­лами человека ускоряет концентрацию рабочего персонала и рабочих машин на больших фабриках. Так, например, в Анг­лии колоссальные сферы производства «wearing apparel», равно как и большая часть других производств, переживают в настоя­щее время революцию перехода мануфактуры, ремесла и работы на дому в фабричное производство, но еще раньше этого пере­хода все упомянутые формы под воздействием крупной про­мышленности совершенно изменились, разложились, получили искаженный облик и давным-давно воспроизвели и даже пре­взошли всю чудовищность фабричной системы» не усвоив ее положительных моментов[275].

485

Эта стихийно совершающаяся промышленная революция искусственно ускоряется распространением фабричных зако­нов на все отрасли промышленности, в которых работают женщины, подростки и дети. Принудительное регулирование продолжительности рабочего дня, перерывов, момента начала и окончания рабочего дня, система смен для детей, исключение всех детей до известного возраста и т. д. побуждают к усилен­ному применению машин[276] и к замене мускулов, как двигательной силы, паром[277]. С другой стороны, стремление выиграть на помещении то, что теряется на времени, ведет к количественному расширению сообща используемых средств производства, — печей, зданий и т. д., — одним словом, уси­ливается концентрация средств производства и в соответ­ствии с этим сосредоточение рабочих. Каждый раз, когда мануфактуре угрожает применение фабричного закона, страстно повторяется в сущности одно и то же главное возражение: необходима будет затрата большего капитала для того, чтобы при подчинении фабричному закону продолжать дело в старых размерах. Что касается форм, промежуточных между мануфактурой и работой на дому, ч самой работы на дому, то с ограничением рабочего дня и детского труда они утрачивают почву. Безграничная эксплуатация дешевой рабочей силы составляет единственную основу их конкурентоспособности.

Существенным условием фабричного производства, в осо­бенности с того времени, как на него распространилось регули­рование рабочего дня, является обеспеченность нормального результата, т. е. уверенность в том, что в данный промежуток времени будет произведено определенное количество товара или достигнут намеченный полезный эффект. Далее, установ­ленные законом перерывы регулируемого рабочего дня пред­

486

полагают, что внезапные и периодические остановки труда возможны без ущерба для продукта, находящегося в процессе производства. Эта обеспеченность результата и возможность прерывать труд, разумеется, легче осуществимы в чисто меха­нических производствах, чем в таких, в которых известную роль играют химические и физические процессы, как, например, в гончарном, белильном, красильном, пекарном промыс­лах, в большинстве металлообрабатывающих мануфактур. Там, где господствует рутина неограниченного рабочего дня, ноч­ного труда и свободного расточения человеческих сил, во всяком стихийном препятствии скоро начинают видеть вечную «естественную границу» производства. Никакой яд не уничто­жает вредных насекомых основательнее, чем фабричный закон уничтожает такие «естественные границы». Никто громче господ из гончарного промысла не кричал о «невозможностях». В 1864 г. им был октроирован фабричный закон, и уже через 16 месяцев исчезли все невозможности.

Вызванные фабричным законом «усовершенствованные методы при­готовления гончарной массы (slip) посредством прессовки вместо про­сушки, новая конструкция печей для просушивания необожженного товара и т. д. — все это события великой важности для гончарного искус­ства, означающие такой прогресс, равного которому нельзя указать за последнее столетие. Температура печей значительно понижена при зна­чительном сокращении потребления угля и более быстром действии на товар»[278].

Вопреки всем пророчествам повысились не издержки про­изводства гончарных товаров, а масса продукта, так что вывоз за 12 месяцев, с декабря 1864 г. по декабрь 1865 г., дал по стоимости превышение в 138 628 ф. ст. над средней величиной вывоза за три предыдущих года. В производстве зажигательных спичек считалось законом природы, что подростки, даже в то время, когда они проглатывали обед, должны были окунать спички в теплый фосфорный состав, ядовитые пары которого били им в лицо. Принудив экономить время, фабричный акт (1864 г.) заставил ввести «dipping machine» (макальную ма­шину), от которой пары не могут доходить до рабочего[279]. Точно так же относительно тех отраслей кружевной мануфактуры, которые еще не подчинены фабричному закону, в настоящее время утверждают, будто время для принятия пищи не может

487

быть здесь регулярным» так как различные материалы для кружев требуют на просушку неодинакового времени, кото­рое колеблется от 3 минут до одного часа и больше. На это члены Комиссии по обследованию условий детского труда отвечают:

«Условия здесь такие же, как в печатании обоев. Некоторые из глав­ных фабрикантов в этой отрасли энергично настаивали на том, что ха­рактер применяемых материалов и разнородность процессов, через кото­рые эти материалы проходят, не позволяю» производить внезапные перерывы работ для принятия пищи, поскольку-де это должно привести, к большим потерям... Согласно пункту шестому раздела шестого закона о расширении сферы действия фабричных актов» (1864 р.), «они обязаны лишь по истечении 18-месячного срока со времени издания этого закона ввести перерывы для отдыха, установленные фабричным актом»[280].

Едва только закон был санкционирован парламентом, как господа фабриканты уже открыли:

«Неудобства, которых мы ожидали от проведения фабричного за-кона, не наступили. Мы не находим, чтобы производство сколько-нибудь было затруднено. В действительности, в течение того же времени мы производим больше» [281].                                                

Таким образом, английский парламент, которого никто не упрекнет в гениальности, опытным путем пришел к убежде­нию, что принудительный закон простым предписанием может устранить все так называемые естественные препятствия, которые производство будто бы ставит ограничению и регули­рованию рабочего дня. Поэтому при введении фабричного акта в известной отрасли промышленности назначается срок от 6 до 18 месяцев, и уже дело фабриканта позаботиться о том, чтобы за это время были устранены технические препятствия. Слова Мирабо: «Impossible? Ne me dites jamais се bete de mot!» ' {«Невозможно? Никогда не говорите мне этого глупого слова!»], приобретают особенное значение для современной технологии. Но если фабричный закон быстро, как бы в теплице, выращи­вает материальные элементы, необходимые для превращения мануфактурного производства в фабричное, то, вместе с тем, создавая необходимость увеличения затрат капитала, он уско­ряет гибель более мелких предпринимателей и концентрацию капитала[282].

-

488

Если оставить в стороне чисто технические и технически устранимые препятствия, то регулирование рабочего дня наталкивается на беспорядочные привычки самих рабочих, в особенности там, где господствует сдельная плата и прогул некоторой доли дня или недели может быть восполнен после­дующим сверхурочным или ночным трудом — метод, отуп­ляющий взрослого рабочего и разрушительно действующий яа его товарищей из числа малолетних и женщин[283]. Хотя эта беспорядочность в расходовании рабочей силы представляет собой естественную грубую реакцию против скуки монотонного мучительного труда, однако в несравненно большей степени она вытекает из анархии самого производства, которая, в свою очередь, предполагает необузданную эксплуатацию рабочей силы капиталом. Наряду с общими периодическими сменами фаз промышленного цикла и особыми колебаниями рынка в каждой отрасли производства на сцену выступает так назы­ваемый сезон и внезапность больших заказов, которые необ­ходимо выполнить в самое короткое время, причем не имеет значения, обусловливаются ли эти сезонные работы перио­дичностью времен года, благоприятных для судоходства, или же модой. Внезапные заказы делаются тем обычнее, чем более распространяются железные дороги и телеграф.

«Распространение, железнодорожной системы по всей стране», — го­ворит, например, один лондонский фабрикант, — «сильно благоприят­ствовало обычаю краткосрочных заказов; покупатели из Глазго, Манче­стера и Эдинбурга приезжают теперь для оптовых покупок примерно один раз в 2 недели в крупные торговые дома Сити, которым мы поставляем то­вары. Вместо того чтобы покупать со склада, как то было в обычае раньте, они дают заказы, которые должны быть выполнены немедленно. В преж­ние годы мы всегда могли во время слабого спроса работать наперед, для удовлетворения спроса следующего сезона, но теперь никто не может предсказать, на что же будет спрос» [284].

489

На фабриках и, мануфактурах, еще не подчиненных фабрич­ному закону, господствует ужасающий чрезмерный труд перио­дически — во время так называемых сезонов, и в неопределен­ные моменты — вследствие внезапных заказов. Во внешнем отделении фабрики, мануфактуры и магазина — в сфере работы на дому, и без того совершенно нерегулярной, находящейся в отношении сырого материала и заказов в полной зависимости от произвола капиталиста, который не связан здесь никакими соображениями об использовании помещений, машин и т. д. и ничем не рискует, кроме шкуры самих рабочих, — в этом внешнем отделении систематически выращивается таким обра­зом промышленная резервная армия, которая постоянно готова к услугам капиталиста, которая в одну часть года губится вследствие самого нечеловеческого каторжного труда, а в другую часть года низводится до босяцкого положения из-за отсутствия работы.

«Предприниматели»,— отмечает Комиссия по обследованию условий детского труда, — «эксплуатируют вошедшую  в привычку нерегуляр­ность работы на дому, чтобы во времена, когда выполняются экстренные работы, растягивать ее до 11, 12, 2 часов ночи, или, как гласит ходячая фраза, до любого часа, и это — в помещениях, «где вонь такая, что вы можете свалиться с ног» (the stench is enough, to knock you down). Может быть, вы дойдете до двери и откроете ее, но вы не решитесь пройти дальше»[285]. «Странные люди наши предприниматели», — говорит один из опрошенных свидетелей, сапожник, — «они думают, будто подростку не причиняют никакого вреда, если одну половину года его истязают убий­ственным трудом, а другую половину года вынуждают бродить почти. совершенно без дела»[286].

Как о технических препятствиях, так и об этих так назы­ваемых «торговых обычаях» («usages which have grown with the growth of trade») заинтересованные капиталисты говорили и говорят как о «естественных границах» производства, — излюбленная ламентация хлопчатобумажных лордов в ту эпоху, когда им впервые начал угрожать фабричный закон. Хотя их промышленность более, чем всякая другая, опирается на мировой рынок, а потому и на судоходство, однако опыт изобличил их во лжи. С тех пор английские фабричные инспек­тора относятся к «торговым препятствиям» как к пустой от­говорке [287]. В самом деле, основательные и добросовестные

490

работы Комиссии по обследованию условий детского труда доказывают, что в некоторых отраслях промышленности регу­лирование рабочего дня лишь равномернее распределило бы на весь год ту массу труда, которая уже применяется в них[288];

что оно послужило бы первой рациональной уздой для человекоубийственных, бессмысленных и по существу не согласую­щихся с системой крупной промышленности ветреных капризов моды[289]; что развитие океанского судоходства и средств сообщения вообще устранило собственно техническое основание сезонной работы[290]; что все другие будто бы не поддающиеся контролю условия устраняются расширением помещений, до­полнительными машинами, увеличением числа одновременно занятых рабочих[291] и обратным влиянием всех этих изменений на систему оптовой торговли[292]. Однако капитал, как он неоднократно заявлял устами своих представителей, согла­шается на такой переворот «лишь под давлением общего пар­ламентского акта»[293], который регулирует рабочий день в принудительно-законодательном порядке.

491

9. ФАБРИЧНОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО (ПОЛОЖЕНИЯ ОБ ОХРАНЕ ЗДОРОВЬЯ И ВОСПИТАНИИ). ВСЕОБЩЕЕ РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЕГО В АНГЛИИ

Фабричное законодательство» это первое сознательное и планомерное воздействие общества на стихийно сложившийся строй его процесса производства, представляет собой, как мы видели, столь же необходимый продукт крупной промышлен­ности, как хлопчатобумажная пряжа, сельфакторы и электриче­ский телеграф. Прежде чем говорить о всеобщем распростра­нении фабричного законодательства в Англии, необходимо кратко упомянуть о некоторых его положениях, не касающих­ся числа часов рабочего дня.

Положения об охране здоровья, не говоря уже об их редак­ции, облегчающей для капиталиста их обход, чрезвычайно скудны и фактически ограничиваются предписаниями о побелке стен и некоторыми другими правилами о мерах поддержания чистоты, о вентиляции и защите от опасных машин. В третьей книге мы возвратимся к фанатической борьбе фабрикантов против положения, которым на них были возложены неболь­шие расходы с целью предохранить от увечья руки и ноги рабочих. Здесь снова нашел себе блестящее подтверждение тот догмат фритредеров, что в обществе с антагонистическими интересами каждый, стремясь к своей собственной пользе, тем самым содействует общему благу. Одного примера будет доста­точно. Известно, что в течение последних двадцати лет в Ирлан­дии сильно расширилась льняная промышленность, а вместе с ней и scutching mills (льнотрепальные фабрики). В 1864 г. там существовало до 1 800 этих mills. Осенью и зимой перио­дически отрываются от полевых работ, чтобы подавать лен в вальцовые машины scutching mills, совершенно не знакомые с машинами люди, главным образом подростки и женщины, сыновья, дочери и жены соседних мелких фермеров. Несчаст­ные случаи, совершающиеся здесь, по количеству и интенсив­ности совершенно беспримерны в истории машин. На одной-единственной scutching mill в Килдинане (близ Корка) с 1852 по 1856 г. имели место 6 смертных случаев и 60 тяжких уве­чий, — и все их можно было бы предотвратить при помощи самых простых приспособлений стоимостью в несколько шиллингов. Д-р Уайт, certifying surgeon [официальный врач! фабрик в Даунпатрике, заявляет в официальном отчете от 16 декабря 1865 года:

«Несчастные случаи на scutching mills носят ужасающий характер. Во многих случаях отрывается четвертая часть тела. Смерть или будущее, полное жалкой беспомощности и страданий, — вот обычные последствия

492

увечий. Увеличение количества фабрик в стране, конечно, вызовет более широкое распространение таких страшных результатов. Я убежден, что надлежащим контролем государства за scutching mills были бы пред­отвращены огромные жертвы здоровьем и жизнью»[294].

Что еще могло бы лучше характеризовать капиталистиче­ский способ производства, чем эта необходимость навязать ему принудительным законом государства соблюдение элементарней­ших правил гигиены и охраны здоровья?

«Фабричный акт 1864 г. выбелил и вычистил в гончарном производ­стве более 200 мастерских, после того как они по 20 лет или даже совсем воздерживались от таких операций» (вот оно, «воздержание» капитала!). «В этих мастерских занято 27 878 рабочих, дышавших до сих пор во время чрезмерной дневной, а часто и ночной работы отвратительным воз­духом, вследствие чего это вообще сравнительно безвредное производство постоянно грозило болезнью и смертью. Фабричный акт заставил сильно увеличить количество приспособлений для вентиляции» [295].

В то же время эта область применения фабричного акта ярко показывает, что капиталистический способ производства по самому своему существу за известной границей исключает вся­кое рациональное улучшение. Мы уже неоднократно отмечали, что английские врачи в один голос признают 500 куб. футов воздуха на человека едва лишь достаточным минимумом при непрерывной работе. Хорошо! Раз фабричный акт всеми своими принудительными мерами косвенно ускоряет превращение мел­ких мастерских в фабрики, а потому косвенно посягает на право собственности мелких капиталистов и обеспечивает круп­ным монополию, то обеспечение по закону необходимого коли­чества воздуха на каждого рабочего одним махом прямо экспро­приировало бы тысячи мелких капиталистов! Это поразило бы самый корень капиталистического способа производства, т. е. самовозрастание капитала, и крупного и мелкого, совершаю­щееся при посредстве «свободной» купли и потребления рабочей силы. Потому-то перед этими 500 кубических футов воз­духа у фабричного законодательства захватывает дух. Санитар­ные учреждения, комиссии по обследованию промышленности,

фабричные инспектора снова и снова говорят о необходимости этих 500 кубических футов и невозможности вырвать их у ка­питала. Таким образом, они фактически заявляют, что чахотка и другие легочные болезни рабочих являются условием суще­ствования капитала [296].

493

Как ни жалки в общем статьи фабричного акта относительно воспитания, они объявили начальное обучение обязательным условием труда[297]. Их успех впервые доказал возможность соединения обучения и гимнастики[298] с физическим трудом, а следовательно, и физического труда с обучением и гимнасти­кой. Фабричные инспектора, выслушивая показания учителей, скоро открыли, что фабричные дети, хотя они учатся вдвое меньше, чем школьники, регулярно посещающие школу днем, тем не менее успевают пройти столько же, а часто и больше.

«Дело объясняется просто. Те, кто проводит в школе только половину дня, постоянно свежи и почти всегда способны и готовы учиться. Система, при которой труд чередуется с учебой в школе, превращает каждое из этих двух занятий в отдых и освежение после другого, и, следовательно, она более подходяща для ребенка, чем непрерывность одного из этих двух занятий. Ребенок, который с раннего утра сидит в школе, особенно в жар-кую погоду, не может соперничать с другим, который бодрый и возбуж­денный приходит с своей работы».[299]

Дальнейшие доказательства можно найти в речи Сениора, произнесенной на социологическом конгрессе в Эдинбурге в 1863 году. Он указывает здесь между прочим и на то обстоя­тельство, что односторонний непроизводительный и продолжи­тельный школьный день детей в старших и средних классах без пользы увеличивает труд учителей «и в то же время не только бесплодно, но и прямо во вред детям расточает их время, здоровье и энергию»[300]. Из фабричной системы, как можно 494

проследить в деталях у Роберта Оуэна, вырос зародыш воспи­тания эпохи будущего, когда для всех детей свыше известного возраста производительный труд будет соединяться с обуче­нием и гимнастикой не. только как одно из средств для увеличе­ния общественного производства, но и как единственное сред­ство для производства всесторонне развитых людей.

Мы видели, что крупная промышленность технически уни­чтожает мануфактурное разделение труда, пожизненно при­крепляющее к одной частичной операции всего человека, и в то же время капиталистическая форма крупной промышленности воспроизводит это разделение труда в еще более чудовищном виде: на собственно фабрике — посредством превращения ра­бочего в наделенный "сознанием придаток частичной машины, во всех других местах — отчасти посредством спорадического применения машин и машинного труда[301], отчасти посредством введения женского, детского и неквалифицированного труда как новой основы разделения труда. Противоречие между ману­фактурным разделением труда и существом крупной промышлен­ности дает о себе знать насильственным образом. Оно выра­жается, между прочим, в том ужасном факте, что большая часть детей, занятых на современных фабриках и мануфакту­рах и с самого нежного возраста прикованных к простейшим манипуляциям, целые годы подвергается эксплуатации, не имея возможности научиться какой-либо работе, которая сделала бы их впоследствии пригодными хотя бы на этой же самой ману­фактуре или фабрике. Например, в английских типографиях

495

раньше был в обычае соответствующий системе старой мануфак­туры и ремесла переход учеников от сравнительно простых к более содержательным работам. Ученики проходили курс учения, пока не становились обученными печатниками. Уме­ние читать и писать было для всех необходимым условием для занятия ремеслом. Все это изменилось с появлением печат­ной машины. Она требует двоякого рода рабочих: взрослого рабочего, надсмотрщика за машиной, и малолетних, обыкно­венно 11—17-летних мальчиков, работа которых состоит исклю­чительно в том, чтобы вкладывать в машину лист бумаги или вынимать из нее отпечатанный лист. Они, особенно в Лондоне, заняты этой утомительной работой в некоторые дни недели по 14, 15, 16 часов без перерыва, а часто 36 часов кряду, имея всего лишь два часа перерыва на еду и сон![302] Большая часть из них не умеет читать, они, как правило, совершенно одичалые, ненормальные существа.

«Чтобы сделать их способными к работе, совершенно не требуется какого бы то ИИ было интеллектуального воспитания; у них мало воз­можности для приобретения искусства и еще меньше — для развития; их заработная плата, хотя и относительно высокая для мальчиков, не по­вышается по мере того, как они становятся взрослыми, и у подавляющего большинства нет никаких шансов занять более доходное и ответственное положение надсмотрщика за машиной, потому что на каждую машину при­ходится всего один надсмотрщик и часто 4 подростка»[303].

Когда они становятся слишком взрослыми для своего дет­ского труда, именно достигают самое большое 17 лет, их уволь­няют из типографии. Они становятся кандидатами в преступ­ники. Некоторые попытки доставить им какие-либо другие занятия разбивались о их невежество, грубость, физическую и интеллектуальную отсталость.

То, что сказано относительно мануфактурного разделения труда внутри мастерской, сохраняет свое значение и для раз­деления труда внутри общества. Пока ремесло и мануфактура образуют всеобщий базис общественного производства, подчи­нение производителя исключительно одной отрасли производ­ства, разрушение первоначального многообразия его занятий[304]

496

являются необходимым моментом развития. На этом базисе каждая отдельная отрасль производства эмпирически нахо­дит соответствующий ей технический строй, медленно совер­шенствует его и, как только достигается известная степень зрелости, быстро кристаллизует его. Время от времени происходят изменения, которые вызываются кроме нового ма­териала труда, доставляемого торговлей, постепенным изме­нением рабочего инструмента. Но раз соответственная форма инструмента эмпирически найдена, он перестает изменяться, как это и показывает переход его в течение иногда тысячелетия из рук одного поколения в руки другого. Характерно, что вплоть до XVIII века отдельные ремесла назывались mysteries (mysteres) [тайными], в глубину которых мог проникнуть только эмпирически и профессионально посвященный[305]. Крупная промышленность разорвала завесу, которая скрывала от людей их собственный общественный процесс производства и пре­вращала различные стихийно обособившиеся отрасли произ­водства в загадки одна по отношению к другой и даже для посвященного в каждую отрасль. Принцип крупной промышлен­ности — разлагать всякий процесс производства, взятый сам по себе и прежде всего безотносительно к руке человека, на его составные элементы, создал вполне современную науку техно­логии. Пестрые, внешне лишенные внутренней связи и окосте­невшие виды общественного процесса производства разложи­лись на сознательно планомерные, систематически расчлененные, в зависимости от желаемого полезного эффекта, области применения естествознания. Технология открыла также те немногие великие основные формы движения, в которых необ­ходимо совершается вся производительная деятельность чело­веческого тела, как бы разнообразны ни были применяемые инструменты, — подобно тому как механика, несмотря на вели­чайшую сложность машин, не обманывается на тот счет, что все они представляют собой постоянное повторение элементарных механических сил. Современная промышленность никогда не рассматривает и не трактует существующую форму производ­ственного процесса как окончательную. Поэтому ее технический базис революционен, между тем как у всех прежних способов

 497

производства базис был по существу консервативен[306]. По­средством внедрения машин, химических процессов и других методов она постоянно производит перевороты в техническом базисе производства, а вместе с тем и в функциях рабочих и в общественных комбинациях процесса труда. Тем самым она столь же постоянно революционизирует разделение труда внутри общества и непрерывно бросает массы капитала и массы рабочих из одной отрасли производства в другую. По­этому природа крупной промышленности обусловливает пере­мену труда, движение функций, всестороннюю подвижность рабочего. С другой стороны, в своей капиталистической форме она воспроизводит старое разделение труда с его окостеневшими специальностями. Мы видели, как это абсолютное противоречие уничтожает всякий покой, устойчивость, обеспеченность жиз­ненного положения рабочего, постоянно угрожает вместе с средствами труда выбить у него из рук и жизненные сред­ства[307] и вместе с его частичной функцией сделать излишним и его самого; как это противоречие жестоко проявляется в непрерывном приношении в жертву рабочего класса, непомерном расточении рабочих сил и опустошениях, связанных с обще­ственной анархией. Это — отрицательная сторона. Но если перемена труда теперь прокладывает себе путь только как непре­одолимый естественный закон и со слепой разрушительной силой естественного закона, который повсюду наталкивается на пре­пятствия[308], то, с другой стороны, сама крупная промышлен-

498

ность своими катастрофами делает вопросом жизни и смерти признание перемены труда, а потому и возможно большей многосторонности рабочих, всеобщим законом общественного производства, к нормальному осуществлению которого должны быть приспособлены отношения. Она, как вопрос жизни и смерти, ставит задачу: чудовищность несчастного резервного рабочего населения, которое держится про запас для изменяю­щихся потребностей капитала в эксплуатации, заменить абсолютной пригодностью человека для изменяющихся потреб­ностей в труде; частичного рабочего, простого носителя извест­ной частичной общественной функции, заменить всесторонне развитым индивидуумом, 'для которого различные обществен­ные функции суть сменяющие друг друга способы жизнедея­тельности. Одним из моментов этого процесса переворота, сти­хийно развившимся на основе крупной промышленности, являются политехнические и сельскохозяйственные школы, дру­гим — «ecoles d'enseignement professionnel» [«профессиональные школы»], в которых дети рабочих получают некоторое знаком­ство с технологией и с практическим применением различных орудий производства. Если фабричное законодательство, как первая скудная уступка, вырванная у капитала, соединяет с фабричным трудом только элементарное обучение, то не под­лежит никакому сомнению, что неизбежное завоевание полити­ческой власти рабочим классом завоюет надлежащее место в школах рабочих и для технологического обучения, как теоре­тического, так и практического. Но точно так же не подлежит никакому сомнению, что капиталистическая форма производства и соответствующие ей экономические отношения рабочих на­ходятся в прямом противоречии с такими ферментами перево­рота и с их целью — уничтожением старого разделения труда. Однако развитие противоречий известной исторической формы производства есть единственный, исторический путь ее раз­ложения и образования новой. «Ne sutor ultra crepidam!» ¹⁵⁴ Эта пес plus ultra [вершина] ремесленной мудрости преврати­лась в ужасную глупость с того момента, когда часовщик Уатт изобрел паровую машину, цирюльник Аркрайт — прядильную машину, рабочий-ювелир Фултон — пароход [309]..

499

Пока фабричное законодательство регулирует труд на фаб­риках, мануфактурах и т. д., это представляется сначала просто вмешательством в эксплуататорские права капитала. Напротив, всякое регулирование так называемой работы на дому[310] с самого начала выступает как прямое вторжение в patria potestas, т. е., выражаясь современным языком, в родительскую власть, — шаг, от которого деликатный английский парламент долгое время отказывался с аффектированным содроганием. Однако сила фактов заставила, наконец, признать, что крупная промышленность разрушает вместе с экономическим базисом старой семьи и соответствующего ему семейного труда и старые семейные отношения. Необходимо было провозгласить право детей.

«К несчастью», — говорится в заключительном отчете Комиссии по обследованию условий детского труда 1866 г., — «из всех свидетельских показаний явствует, что дети обоего пола ни от кого так не нуждаются в защите, как от своих родителей». Система безмерной эксплуатации труда детей вообще и их домашнего труда в особенности «поддерживается тем, что родители без всякого ограничения и контроля пользуются своей произвольной и пагубной властью над своим молодым и нежным потом­ством... У родителей не должно быть абсолютной власти превращать своих детей в простые машины для добывания такого-то еженедельного зара­ботка... Дети и подростки имеют право на защиту законодательства от злоупотребления родительской властью, которое преждевременно подры­вает их физические силы и принижает их моральное и интеллектуально» существо»[311].

Однако не злоупотребление родительской властью создало прямую или косвенную эксплуатацию незрелых рабочих сил капиталом, а наоборот, капиталистический способ эксплуата­ции, уничтожив экономический базис, соответствующий роди­тельской власти, превратил ее в злоупотребление. Но как ни ужасно и ни отвратительно разложение старой семьи при ка­питалистической системе, тем не менее крупная промышлен­ность, отводя решающую роль в общественно организованном процессе производства вне сферы домашнего очага женщинам, подросткам и детям обоего пола, создает новую экономическую основу для высшей формы семьи и отношения между полами.

500

Разумеется, одинаково нелепо считать абсолютной христианско-германскую форму семьи, как и форму древнеримскую, или древнегреческую, или восточную, которые, между прочим, одна в связи с другой образуют единый исторический ряд раз­вития. Очевидно, что составление комбинированного рабочего персонала из лиц обоего пола и различного возраста, будучи в своей стихийной, грубой, капиталистической форме, когда рабочий существует для процесса производства, а не процесс производства для рабочего, зачумленным источником гибели и рабства, при соответствующих условиях должно превра­титься, наоборот, в источник гуманного развития[312].

Необходимость превратить фабричный закон из закона исключительно для прядильных и ткацких фабрик, этих первообразований машинного производства, в общий закон всего общественного производства вытекает, как мы видели, из хода исторического развития крупной промышленности, на заднем плане которой переживает полную революцию тради­ционный строй мануфактуры, ремесла и работы на дому: ма­нуфактура постоянно превращается в фабрику, ремесло в мануфактуру, и, наконец, сферы ремесла и работы на дому в по­разительно короткое время превращаются в жалкие трущобы, в которых капиталистическая эксплуатация свободно справ­ляет свои чудовищные, бешеные оргии. Два обстоятельства играют, в конце концов, решающую роль: во-первых, по­стоянно повторяющийся опыт свидетельствует о том, что ка­питал, подпав под контроль государства только в некоторых пунктах общественной периферии, тем непомернее вознагра­ждает себя в других пунктах[313], во-вторых, вопль самих капиталистов о равенстве условий конкуренции, т. е. о рав­ных границах для эксплуатации труда[314]. Выслушаем пару глубоких воздыхании на этот счет. Господа У. Куксли (фабри­канты гвоздей, цепей и т. д. в Бристоле) добровольно провели в своем предприятии ограничение рабочего дня.

«Так как старая нерегулируемая система продолжает существовать на соседних предприятиях, то гг. Куксли приходится терпеть такую несправедливость, что их рабочих-подростков соблазняют (enticed) в каком-либо другом месте работой после 6 часов вечера. «Это, — заявляют они, как и следовало ожидать, — несправедливость по отношению к нам и убыток для нас, потому что таким образом истощается часть силы подростков, прибыль от которой целиком должна принадлежать нам»» [315].

501

Г-н Дж. Симпсон (фабрикант бумажных мешков и бумаж­ных коробок в Лондоне) заявляет членам Комиссии по обсле­дованию условий детского труда:

«Он готов подписаться под какой угодно петицией в пользу введения фабричных актов. При теперешнем положении он постоянно испытывает беспокойство по ночам («he always felt restless at night»), после закрытия мастерской, при мысли, что другие заставляют работать дольше и выхва­тывают у него заказы из-под носа»[316]. «Было бы», — говорит, подводя итог, Комиссия по обследованию условий детского труда, — «несправед­ливо по отношению к крупным предпринимателям подчинить их фабрики регулированию, в то время как в их собственной отрасли производства мелкие предприятия не подвергаются никакому законодательному ограничению рабочего времени. К несправедливости неравных условий кон­куренции, вытекающей из того, что на мелкие мастерские не распростра­няется ограничение числа рабочих часов, для более крупных фабрикан­тов присоединяется еще та невыгода, что предложение труда подростков и женщин отклоняется от них к мастерским, избавленным от фабричного закона. Наконец, это послужило бы толчком к увеличению числа мелких мастерских, которые почти сплошь наименее благоприятны в отношении здоровья, удобства, воспитания и общего улучшения в положении на­рода»[317].

В своем заключительном отчете Комиссия по обследованию условий детского труда предлагает распространить фабричный акт более чем на 1 400 000 детей, подростков и женщин, из которых почти половина эксплуатируется мелким производ­ством и системой работы на дому [318].

«Если», — говорит комиссия, — «парламент примет наше предложе­ние в полном объеме, то подобное законодательство окажет, несомненно, самое благотворное влияние не только на малолетних и слабых, которых оно касается в первую очередь, но и на еще большую массу взрослых рабочих, которые прямо» (женщины) «или косвенно» (мужчины) «окажутся в сфере его действия. Оно принудило бы их к регулируемому и сокращен­ному рабочему времени; оно стало бы сберегать и  накоплять тот запас фи-

502

зической силы, от которого в столь большой степени зависит их собствен­ное благосостояние и благосостояние страны; оно защитило бы подрастаю­щее поколение от чрезмерного напряжения в раннем возрасте, которое расшатывает организм и приводит к преждевременной дряхлости; оно, наконец, дало бы детям, по крайней мере до 13 лет, возможность получить начальное обучение и таким образом положило бы конец невероятному невежеству, которое так верно изображено в отчетах комиссии и на ко­торое можно смотреть лишь с мучительной болью и глубоким чувством национального унижения»[319].

Министерство тори в тронной речи 5 февраля 1867 г. воз­вестило, что оно выработало «билли» на основе предложений комиссии по обследованию промышленности*.( *Закон о расширении сферы действия фабричных актов прошел 12 ав­густа 1867 года. Он регулирует все металлолитейные, кузнечные и металлообрабаты­вающие заводы, включая машиностроительные заводы, далее стекольные, бумажные, гуттаперчевые, каучуковые, табачные мануфактуры, книгопечатни, переплетные, наконец, все мастерские, в которых занято более 50 человек. — Закон о регулирова­нии рабочего времени, прошедший 17 августа 1867 г., распространяется на более мел­кие мастерские и так называемую работу на дому.

К этим законам, к новому закону о рудниках и копях 1872 г. и т. д. я вернусь во II томе.)

 Для этого ему потребовался новый двадцатилетний experimentum in согроге vili [эксперимент на ничего не стоящем живом теле]. Уже в 1840 г. была назначена парламентская комиссия для обследования условий детского труда. Ее отчет 1842 г. д по словам Н. У. Сениора, развернул

«такую ужаснейшую картину жадности, эгоизма и жестокости капи­талистов и родителей, нишеты, деградации и разрушения организма детей и подростков, какую едва ли когда-либо видывал мир... Можно было бы подумать, что отчет описывает ужасы прошлого времени. Но, к сожале­нию, перед нами сообщение о том, что эти ужасы продолжаются с такой же интенсивностью, как и когда-либо раньше. Одна брошюра, два года тому назад изданная Хардуиком, заявляет, что печальные злоупотребле­ния 1842 г. остаются в полной силе и в настоящее время» (1863 г.)... «Этот отчет» (1842 г.) «пролежал без внимания двадцать лет, в течение которых детям, выросшим без малейшего представления как о том, что мы назы­ваем моралью, так и о школьном образовании, религии, естественной се­мейной любви, — этим детям позволили стать родителями нынешнего поколения»[320].

Между тем общественное положение изменилось. Парла­мент не отважился отвергнуть требования комиссии 1863 г. так, как он в свое время отверг требования комиссии 1842 года. Поэтому уже в 1864 г., когда комиссия обнародовала лишь часть своих отчетов, промышленность изделий из глины (включая и гончарную), производство обоев, спичек, патро­нов и пистонов, равно как подстригание бархата, были подчи­нены законам, действовавшим в текстильной промышленности.

503

В тронной речи 5 февраля 1867 г. тогдашний кабинет тори воз­вестил новые билли, основанные на заключительных предложе­ниях комиссии, которая в 1866 г. закончила свою работу.

15 августа 1867 г. закон о расширении сферы действия фаб­ричных актов, а 21 августа того же года закон о труде детей, подростков и женщин в мастерских получили королевское утверждение; первый закон распространяется на крупные, последний — на мелкие предприятия.

Закон о расширении сферы действия фабричных актов под­чиняет фабричному акту доменные печи, железоделательные и медеплавильные заводы, литейные заводы, машиностроительные заводы, металлические мастерские, фабрики гуттаперчи, бумаги, стекла, табака, печатные и переплетные мастерские и вообще все промышленные мастерские этого рода, если в них 50 или более человек одновременно заняты не менее 100 дней в году.

Чтобы дать некоторое представление о сфере действия за­кона о труде детей, подростков и женщин в мастерских, при­ведем некоторые из содержащихся в нем положений:

«Ремесло должно означать» (в этом законе): «всякий ручной труд, который осуществляется как профессия или промысел для изготовления, изменения, украшения, починки или окончательной отделки какого-либо предмета или части предмета, предназначенного на продажу.

Мастерская должна означать: всякую комнату или место, крытое или под открытым небом, в которых каким-либо «ремеслом» занят ребенок, подросток или женщина и по отношению к которым лицо, дающее занятие такому ребенку, подростку или женщине, имеет право входа и контроля.

Занятый должно означать: работающий в каком-либо «ремесле» за плату или без платы, под началом мастера или одного из родителей, как подробнее определено ниже.

Родители — это отец, мать, опекун или другое лицо, которое осуще­ствляет опеку или наблюдение над каким-либо... ребенком или под­ростком»*.(* An Act tor regulating the Hours of Labour tor Children, Young Persons, and Women employed in Workshops. Ред.)

Статья 7, статья относительно наказаний за использование на работе детей, подростков и женщин в нарушение положений этого закона, налагает денежные штрафы не только на владельца мастерской, будет ли то один из родителей или нет, но и

«на родителей и других лиц, под опекой которых находится ребенок, подросток или женщина или которые извлекают прямую выгоду из их труда».

Закон о расширении сферы действия фабричных актов, распространяющийся на крупные предприятия, уступает основ­ному фабричному акту вследствие множества жалких исклю­чений и трусливых компромиссов с капиталистами.

504

Закон о труде детей, подростков и женщин в мастерских, жалкий во всех своих деталях, остался мертвой буквой в ру­ках городских и местных властей, на которые было возложено его проведение. Когда же в 1871 г. парламент освободил их от этого полномочия и передал его фабричным инспекторам, сфера контроля которых сразу увеличилась поэтому более чем на 100 000 мастерских и на 300 одних только кирпичных заводов, то персонал инспекторов был великодушно увеличен всего лишь на восемь помощников, хотя и до того он был слиш­ком малочислен[321].

Таким образом, в этом английском законодательстве 1867 г. бросается в глаза, с одной стороны, вынужденная у парламента господствующих классов необходимость принять в принципе столь чрезвычайные и широкие меры против крайностей капи­талистической эксплуатации, а с другой стороны, половин­чатость, неохота и mala fides [недобросовестность], с которыми парламент йотом осуществлял их на практике.

Следственная комиссия 1862 г. предложила также новое регулирование условий труда в горной промышленности, — промышленности, которая от всех остальных отличается тем,

что в ней интересы землевладельцев и промышленных капи­талистов идут рука об руку. Противоположность интересов тех и других благоприятствовала фабричному законодатель­ству; отсутствия этой противоположности достаточно для того» чтобы объяснить оттяжки и ухищрения в области горнопро­мышленного законодательства.

Следственная комиссия 1840 г. сделала такие ужасные и возмущающие разоблачения и вызвала такой скандал перед лицом всей Европы, что парламент должен был успокоить свою совесть законом о рудниках и копях 1842 г., который ограничился тем, что женщинам и детям до 10 лет воспретил подземную работу.

Затем в 1860 г. явился закон о горной инспекции, согласно которому шахты подчиняются инспекции специально назна­ченных для того государственных чиновников и воспрещается принимать на работу мальчиков 10—12 лет, если у них нет школьного свидетельства или если они не будут посещать школу в течение известного числа часов. Этот акт остался со­вершенно мертвой буквой вследствие курьезно ничтожного числа назначенных инспекторов, мизерности их полномочий

505

и других причин, которые будут подробнее выяснены в даль­нейшем ходе изложения.

Одной из новейших Синих книг ¹⁵⁶ о горной промышлен­ности является «Report from the Select Committee on Mines» together with... Evidence, 23 July 1866». Это работа коми­тета, составленного из членов палаты общин и уполномочен­ного приглашать и заслушивать свидетелей; толстый том in folio, в котором сам «Report» [«Отчет»] занимает всего пять строк такого содержания: комитет ничего не может сказать, необ­ходимо допросить еще больше свидетелей!

Способ опроса свидетелей напоминает перекрестный до­прос в английских судах, где адвокат бесстыдными, спутываю­щими, задаваемыми вкривь и вкось вопросами старается сбить свидетеля с толку и извратить его слова. Здесь же адвокаты — сами члены парламентской следственной комиссии, в том числе собственники и эксплуататоры рудников; свидетели — горно­рабочие, по большей части из каменноугольных копей. Весь фарс настолько характерен для духа капитала, что невозможно не привести здесь несколько выдержек. Для удобства обзора я распределяю результаты обследования и т. п. по рубрикам. Напомню, что вопросы и обязательные ответы в английских Синих книгах перенумерованы и что свидетели, показа­ния которых здесь цитируются, — рабочие каменноугольных копей.

1) Работа в копях мальчиков начиная с 10-летнего возраста. Работа, включая дорогу на копи и обратно, обыкновенно про­должается 14—15 часов, в исключительных случаях дольше, с 3, 4, 5 часов утра до 4—5 вечера (№№ 6, 452, 83). Взрослые рабочие работают в две смены, по 8 часов, но для малолетних,

чтобы сократить издержки, нет никаких таких смен (№№ 80, 203, 204). Дети помоложе используются преимущественно для открывания и закрывания вентиляционных дверок в разных отделениях копи, дети постарше — для более тяжелых работ, перевозки угля и т. д. (№№ 122, 739, 740). Продолжительный рабочий день на подземных работах существует для рабочих до 18—22-летнего возраста, когда совершается переход к соб­ственно углекопной работе (№ 161). Детей и подростков теперь более жестоко истязают работой, чем в какой-либо из прежних периодов (№№ 1663—1667). Углекопы почти единогласно тре­буют парламентского акта, который воспретил бы труд в шах­тах для не достигших 14-летнего возраста. И вот здесь Хасси Вивиан (сам эксплуататор угольной копи) задает вопрос:

«Не зависит ли это требование от большей или меньшей бедности родителей?» — И потом мистер Брюс: «Не жестоко ли было бы, в случае

506

когда отец умер или искалечен и т. д., отнимать у семьи этот источник

•дохода? А ведь надо предполагать, что воспрещение будет иметь общий характер... Желаете ли вы воспретить подземные работы для детей до 14-летнего возраста во всех случаях?» Ответ: «Во всех случаях» (№№ 107— 110). Вивиан: «Если работа до 14 лет будет воспрещена в шахтах, не станут ли родители посылать детей на фабрики и т. д.? — Как общее правило, нет» (№ 174). Рабочий: «Открывание и закрывание дверей кажется легким. Но это очень мучительная работа. Не говоря уже о постоянном сквозняке, ребенок посажен, точно в тюрьму, в какой-то темный карцер». Буржуа Вивиан: «Не может ли ребенок, сидя у дверей, читать, если у него будет свечка? — Во-первых, ему пришлось бы купить свечку. Да кроме того ему и не позволили бы этого. Его поставили затем, чтобы следить за своим делом, он должен исполнять свои обязанности. Я никогда не видал, чтобы какой-нибудь мальчик читал в копи» (№№ 139, 141, 143, 158, 160).

2) Воспитание. Горнорабочие требуют закона об обяза­тельном обучении детей, как это установлено на фабриках. Они заявляют, что статья акта 1860 т., которая школьное свидетельство делает необходимым условием для приема на работу мальчиков 10—12 лет, чисто иллюзорна. Допрос «с при­страстием, проводимый капиталистическими следователями, становится здесь поистине курьезным.

«Против кого более необходим акт — против предпринимателей или против родителей? — Против тех и других» (№ 115). «Более против одних, чем против других? — Что мне ответить на это?» (№ 116). «Обнаруживают ля предприниматели какое-либо стремление сообразовать часы труда с посещением школы? — Никогда» (№ 137). «Не восполняют ли потом горно­рабочие свое воспитание? — В общем они становятся хуже; они приобре­тают плохие привычки; они предаются пьянству, игре и т. п. и совсем опу­скаются» (№ 211). «Почему не посылают детей в вечерние школы? — В большинстве каменноугольных округов таких вовсе нет. А главное, — дети настолько изнурены чрезмерным продолжительным трудом, что глаза у них смыкаются от усталости» (№ 454). «Следовательно», — заклю­чает буржуа, •— «вы против образования? — Вовсе нет, но» и т. д. » Не обязывает ли акт 1860 г. шахтовладельцев и т. д. требовать школьные свидетельства, если они нанимают детей в возрасте от 10 до 12 лет? — За­кон — да, но предприниматели этого не делают». «Вы полагаете, что эта статья закона не всегда выполняется? — Она вовсе не выполняется» (№№ 443, 444). «Сильно ли горнорабочие интересуются вопросом о вос­питании? — Огромное большинство» (№ 717). «Озабочены ли они прове­дением этого закона? — Огромное большинство» (№ 718). «Почему же они не настоят на его проведении? — Иной рабочий хотел бы мальчиков без школьного свидетельства не допускать до работы, но он будет за это взят на заметку (a marked man)» (№ 720). «Кем взят на заметку? — Его предпринимателем» (№ 721). «Но вы же не думаете, что предприниматели будут преследовать человека за подчинение закону? — Я думаю, они поступили бы так» (№ 722). «Почему рабочие не отказываются применять труд таких мальчиков? — Это не предоставлено их выбору» (№ 123). » Вы требуете вмешательства парламента? — Чтобы достигнуть чего-либо действительного для воспитания детей горнорабочих, это необходимо про­вести принудительно, парламентским актом» (№ 1634). «Должен ли он распространяться на детей всех рабочих Великобритании или только на горнорабочих? — Я пришел сюда, чтобы говорить от имени горнорабочих»

507

(№ 1636). «Чем дети горнорабочих отличаются от других? — Тем, что они — исключение из общего правила» (№ 1638). «В каком отношении? — В физическом» (№ 1639). «Почему бы воспитание могло представлять для них большую ценность, чем для мальчиков других классов? — Я не го­ворю, что оно для них ценнее, но вследствие чрезмерной работы в копях у них меньше возможности получать воспитание в дневных и воскресных школах» (№ 1640). «Не правда ли, ведь такие вопросы нельзя трактовать абсолютно?» (№ 1644). «Достаточно ли школ в округах? — Нет» (№ 1646). «Если бы государство потребовало, чтобы всех детей посылали в школу, откуда же взять школы для всех детей? — Я думаю, что, если обстоятель­ства потребуют этого, школы уж найдутся» (№ 1647). «Огромное большин­ство не только детей, но и взрослых рудокопов не умеет ни писать, ни читать» (№№ 705, 726).

3) Труд женщин. Хотя с 1842 г. работницы уже не допу­скаются к подземным работам, но они работают на поверхности при нагрузке угля и т. д. д переноске ведер с углем к кана­лам и железнодорожным вагонам, сортировке угля и т. д. Применение женского труда сильно увеличилось за последние 3—4 года (№ 1727). Работницы — по большей части жены, дочери и вдовы горнорабочих, от 12 до 50 и 60-летнего возраста (№№ 647, 1779, 1781).

«Что думают горнорабочие о женском труде при рудниках? — Все они против него» (№ 648). «Почему? — Они считают его унизительным для женского пола» (№ 649). «Женщины носят нечто вроде мужской одежды. Во многих случаях этим заглушается всякое чувство стыда. Некоторые женщины курят. Работа так же грязна, как в в самих копях. Среди них много замужних женщин, которые не могут исполнять своих домашних обязанностей» (№№ 650—654, 701). «Могли ли бы вдовы найти какое-либо другое занятие, дающее такой же доход (8—10 шилл. в неделю)? — Я ни­чего не могу сказать на этот счет» (№№ 709, 708). «И, однако, вы решаетесь» (каменное сердце!) «отнять у них этот источник существования? — Вне всяких сомнений» (№ 710). «Откуда такое настроение? — Мы, горнорабо­чие, слишком уважаем прекрасный пол для того, чтобы видеть, как он осужден на работу в угольных копях.» Эта работа по большей части очень тяжелая. Многие из этих девушек поднимают до 10 тонн в день» (№№ 1715, 1717). «Не думаете ли вы, что работницы, занятые в копях, без­нравственнее занятых на фабриках? — Процент испорченных больше, тем среди фабричных девушек» (№ 1732). «Но вы ведь недовольны и уров­нем нравственности на фабриках? — Нет» (№ 1733). «Не хотите ли вы за­прещения женского труда и на фабриках? — Не», я не хочу этого» < «N» 1734). «Почему так? — Он более приличен и подходящ для женского пола» (№ 1735). «Однако он вреден для их нравственности, не так ли? — Нет, далеко не в такой мере, как на копях. Впрочем, я высказываюсь так не только по моральным, но также по физическим и социальным сообра­жениям. Социальная деградация девушек ужасная, крайняя. Когда эти девушки становятся женами горнорабочих, мужья глубоко страдают от этой деградации, она их гонит из дома и к пьянству» (№ 1736). «Но не сле­дует ли то же самое сказать о женщинах, занятых на железоделательных заводах? — Я не могу говорить о других отраслях производства» (№1737). «Но какая же разница между женщинами, работающими на железодела­тельных заводах и в копях? — Я не занимался этим вопросом» (№ 1740).

508

«Не можете ли вы установить какую-нибудь разницу между этими двумя ка­тегориями? — С полной уверенностью я ничего не могу сказать на этот счет, но, переходя из дома в дом, познакомился с позорным положением вещей в нашем округе» (№ 1741). «Нет ли у вас большого желания отме­нить женский труд повсюду, где он ведет к деградации? — Да... свои лучшие чувства дети приобретают только от материнского воспитания» (№ 1750). «Но это относится ведь и к работе женщин в земледелии? — Она продолжается только два времени года, а у нас они работают все четыре времени года, часто днем и ночью, промокшие до костей, их организм ослабляется, их здоровье надламывается» (№ 1753). «Вы не занимались общим изучением этого вопроса» (о женском труде)? — «Я наблюдал во­круг себя и могу только сказать, что нигде не нашел чего-либо подобного работе женщин на угольных копях. Это — мужской труд, притом труд для сильных мужчин». «Лучшие из горнорабочих, которые хотят поднять свой уровень и стать людьми, в своих женах не находят себе никакой опоры, а напротив, из-за них опускаются».

После того как буржуа еще поспрашивали вкривь и вкось, обнаружилась, наконец, тайна их «сострадания» к вдовам, бедным семьям и т. д.

«Собственник копей главный надзор поручает известным джентль­менам; последние, чтобы снискать одобрение, все стараются поставить на возможно более экономную ногу, и работницы-девушки получают он 1 шилл. до 1 шилл. 6 пенсов в день за такую работу, за которую мужчине пришлось бы платить 2 шилл. 6 пенсов» (№ 1816).

4) Присяжные по осмотру трупов.

«Что касается coroner's inquests [расследований присяжных по осмотру трупов] в ваших округах, то довольны ли рабочие судебной практикой, когда происходят несчастные случаи? — Нет, они недовольны» (№ 360). «Почему нет? — В особенности потому, что присяжными назначают лю­дей, которые абсолютно ничего не понимают в копях. Рабочих никогда не привлекают, кроме как в качестве свидетелей. В общем приглашают соседних лавочников, которые находятся под влиянием их покупателей, владельцев копей, и не понимают даже технических выражений свидетелей. Мы требуем, чтобы часть присяжных состояла из горнорабочих. Обыкно­венно приговоры противоречат показаниям свидетелей» (№№ 361, 364, 366, 368, 371, 375). «Не должны ли присяжные быть беспристрастными? — Да». «А будут ли таковыми рабочие? — Я не вижу оснований, почему бы им не быть беспристрастными. У них есть знание дела». «Но не будут ли они склонны выносить несправедливо суровые приговоры в интересах ра­бочих? — Нет, я не думаю этого».

5) Неправильная мера, вес и т. д. Рабочие требуют ежене­дельной оплаты вместо двухнедельной, • измерения по весу, а не по емкости ведер, защиты против употребления непра­вильных весов и т. д. (№ 1071).

«вели ведра обманным образом увеличивают, то ведь рабочий, предупредив за 14 дней, может оставить шахту? — Но если он поступит на другое место, он и там встретит то же самое» (№ 1071). «Но все же он может оставить место, где совершается несправедливость? — Везде то же

509

самое» (№ 1072). «Но рабочий во всякое время может оставить свое место, предупредив за 14 дней? — Да». Кончено дело!

6) Горная инспекция. Рабочие страдают не только от несчастных случаев при взрыве газов.

«Нам не менее приходится жаловаться на плохую вентиляцию уголь­ных копей, вследствие чего рабочие едва могут дышать в них; в резуль­тате этого они утрачивают способность ко всякого рода работе. Так, на­пример, как раз в настоящее время в той части копи, где я работаю, отвратительный воздух на недели свалил многих рабочих в постель. В глав­ных проходах воздуха в общем достаточно, но недостаточно как раз в ме­стах, где мы работаем. Если рабочий выскажет инспектору жалобу на вен­тиляцию, его уволят, и он станет человеком, «взятым на заметку», который в ни в каком другом месте не найдет работы. Закон о горной инспекции 1860 г. — просто клочок бумаги. Инспектора — а их слишком мало — делают официальное посещение, быть может, один раз в семь лет. Наш инспектор, — совершенно нетрудоспособный семидесятилетний ста­рик, за которым закреплено более 130 каменноугольных копей. Кроме большего количества инспекторов нам требуются субинспектора» (№ 234 и ел.). «В таком случае правительство должно содержать такую армию инспекторов, чтобы они могли сами, без информации со стороны рабочих, делать все, что вам требуется? — Это невозможно, для получения инфор­мации они должны являться на самые копи» (№№ 280, 277). «Не думаете ли вы, что следствием было бы то, что ответственность (!) за вентиляцию и т. д. с владельцев копей была бы свалена на правительственных чинов-ников? — Отнюдь нет; их дело должно заключаться в том, чтобы прину­дить к соблюдению уже существующих законов» (№ 285). «Говоря о суб­инспекторах, не имеете ли вы в виду людей с меньшим окладом и низшей категории по сравнению с теперешними инспекторами? — Я вовсе не за понижение, если вы дадите лучших» (№ 294). «Хотите ли вы большего числа инспекторов или людей низшего класса, чем инспектора? — Нам нужны люди, которые сами толкались бы в копях, которые не дрожали бы за свою шкуру» (№ 295). «Если бы ваше желание иметь инспекторов низшей категории исполнилось, то не породит ли опасности недостаток уменья у них и т. д.? — Нет, дело правительства назначить подходящих людей».

Такой способ допроса показался, наконец, и самому пред­седателю следственной комиссии слишком нелепым.

«Вы хотите», — вмешивается он, — «людей-практиков, которые осма­тривали бы самые копи и доносили инспектору, который тогда может использовать свои более обширные знания» (№№ 298, 299). «Не потребует ли вентиляция всех этих старых копей больших издержек? — Да, издержки, вероятно, возрастут, но жизнь людей будет защищена» (№ 531).

Один углекоп протестует против статьи 17 акта 1860 года:

«В настоящее время, если горный инспектор находит какую-либо часть копи в непригодном для работы состоянии, он должен сообщать об этом владельцу копи и министру внутренних дел. После этого владельцу копи дается 20 дней на размышление; по истечении этих 20 дней он может отказаться от каких бы то ни было изменений. Если он именно так и делает, он должен написать министру внутренних дел и предложить ему 5 горных инженеров, из числа которых министр должен назначать третей­

510

ских судей. Мы утверждаем, что в этом случае владелец копей фактически назначает судей в своем собственном деле» (№ 581).

, Буржуа, производящий допрос, сам владелец копей:

«Это — чисто умозрительное возражение» (№ 586). «Следовательно, вы очень невысокого мнения о честности горных инженеров? — Я говорю, что это очень неправильно и несправедливо» (№ 588). «Не является ля положение горных инженеров в некотором роде общественным и не ду­маете ли вы, что они выше того, чтобы принимать пристрастные решения, которых вы опасаетесь? — Я отказываюсь отвечать на вопросы о личном характере этих людей. Я убежден, что во многих случаях они действуют очень пристрастно и что следует лишить их такой власти, где на карту ставится человеческая жизнь».

У того же буржуа хватает бесстыдства спросить:

«Не думаете ли вы, что и владельцы копей терпят убытки от взрывов?»

Наконец:

«Не можете ли вы, рабочие, сами защитить свои интересы, не прибе­гая к помощи правительства? — Нет» (№ 1042).

В 1865 г. в Великобритании было 3 217 каменноугольных копей и 12 инспекторов. Один владелец копей в Йоркшире («Times», 26 января 1867 г.) сам высчитал, что инспектора,. даже отвлекаясь от их чисто конторских обязанностей, кото­рые поглощают все их время, могли бы посетить каждую копь только один раз в 10 лет. Неудивительно, что в последние годы (особенно в 1866 и 1867) число и размеры катастроф все увеличивались (иногда количество жертв выражается в цифре 200—300 рабочих). Таковы прелести «свободного» капитали­стического производства.

Во всяком случае акт 1872 г., какими бы недостатками он ни обладал, является первым, который регулирует продолжи­тельность труда детей, занятых в копях, и до известной степени возлагает ответственность за так называемые несчастные случаи на эксплуататоров и владельцев копей.

Королевская комиссия 1867 г. для обследования условий труда детей, подростков и женщин в земледелии опубликовала несколько очень важных отчетов. Сделано было несколько по­пыток применить к земледелию принципы фабричного законо­дательства хотя бы и в модифицированной форме, но все они до сих пор оканчивались полной неудачей. Но одно должен я отметить здесь: существование непреодолимой тенденции у всеобщему применению этих принципов.

Если, с одной стороны, всеобщее распространение фабричного законодательства, как средства физической и духовной

511

защиты рабочего класса, сделалось неизбежным, то, с другой стороны, как уже указано выше, оно делает всеобщим и уско­ряет превращение раздробленных процессов труда, веду­щихся в карликовом масштабе, в комбинированные процессы труда в крупном, общественном масштабе, т. е. ускоряет и делает всеобщими концентрацию капитала и единовластие фабричного режима. Оно разрушает все старинные и пере­ходные формы, за которыми еще отчасти скрывается господ­ство капитала, и заменяет их прямым, неприкрытым господством капитала. Тем самым оно придает всеобщий характер и прямой борьбе против этого господства. Принуждая отдельные мастерские к единообразию, регулярности, порядку и эконо­мии, оно благодаря тому мощному толчку, который получает техника в результате ограничения и регулирования рабочего дня, увеличивает анархию и катастрофы капиталистического производства, взятого в целом, увеличивает интенсивность труда и конкуренцию машины с рабочим. Вместе со сферами мелкого производства и работы на дому оно уничтожает последние убежища «избыточных» рабочих и, следовательно, существовавший до того времени предохранительный клапан всего общественного механизма. Вместе с материальными усло­виями и общественной комбинацией процесса производства оно приводит к созреванию противоречий и антагонизмов его капиталистической формы, а следовательно, в то же время в элементов для образования нового и моментов переворота старого общества[322].

10. КРУПНАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ЗЕМЛЕДЕЛИЕ

Революция» которую крупная промышленность вызывает в земледелии и в общественных отношениях агентов земледель­ческого производства, может быть освещена лишь впослед­ствии. Здесь будет достаточно, предваряя дальнейшее изло­жение, указать на некоторые ее результаты. Если употребление машин в земледелии по большей части свободно от вредных физических последствий, которые оно приносит фабричному рабочему[323], то зато оно» как позже мы покажем это по­дробнее» действует здесь еще интенсивнее в направлении пре­вращения рабочих в «избыточных» и не встречает при этом какого-либо сопротивления. В графствах Кембридж и Суф­фолк, например, площадь обрабатываемой земли за последние двадцать лет сильно увеличилась, между тем как сельское на­селение за тот же период уменьшилось не только относительно, но и абсолютно. В Соединенных Штатах Северной Америки сельскохозяйственные машины замещают рабочих пока только потенциальных, т. е. они дают производителю возможность обрабатывать большую площадь, но не прогоняют фактически занятых рабочих. В Англии и Уэльсе число лиц, принимаю­щих участие в производстве сельскохозяйственных машин, составляло в 1861 г. 1 034, между тем как число сельскохозяй­ственных рабочих, занятых при паровых и рабочих машинах, составляло всего лишь 1 205.

В сфере земледелия крупная промышленность действует с наибольшей революционностью в том смысле, что она уни­чтожает оплот старого общества, «крестьянина», и выдвигает

 513

на его место наемного рабочего. Таким образом потребность социального переворота и социальные противоположности ста­новятся в деревне одинаковыми с городом. На место самого рутинного и самого нерационального производства приходит сознательное технологическое применение науки. Капитали­стический способ производства довершает разрыв того перво­начального семейного союза земледелия и промышленности, который соединял друг с другом младенчески-неразвитые формы обоих. Но он создает в то же время материальные предпосылки нового» высшего синтеза — союза земледелия и промышлен­ности на основе их противоположно развившихся форм. Ка­питалистическое производство, постоянно увеличивая перевес городского населения, которое это производство скопляет в крупных центрах, накопляет тем самым, с одной стороны, историческую силу движения общества вперед, а с другой стороны, препятствует обмену веществ между человеком и землей, т. е. возвращению почве ее составных частей, исполь­зованных человеком в форме средств питания и одежды, т. е. нарушает вечное естественное условие постоянного плодородия почвы. Тем самым оно разрушает одновременно физическое здоровье городских рабочих и духовную жизнь сельских ра­бочих[324]. Но, разрушая чисто стихийно сложившиеся условия этого обмена веществ, капиталистическое производство в то же время вынуждает восстанавливать его систематически в ка­честве закона; регулирующего общественное производство, и в форме, соответствующей полному развитию человека. В зем­леделии, как и в мануфактуре, капиталистическое преобразо­вание процесса производства является в то же время источни­ком мучений для производителей, средство труда — средством порабощения, эксплуатации и пауперизации рабочего, обще­ственная комбинация процессов труда — организованным подавлением его индивидуальной жизнедеятельности, свободы и самостоятельности. Рассеяние сельских рабочих на больших пространствах сламывает силу их сопротивления, в то время как концентрация городских рабочих увеличивает эту силу. В современном земледелии, как и в современной городской промышленности, повышение производительной силы труда и большая подвижность его покупаются ценой разрушения

514

и истощения самой рабочей силы. Кроме того, всякий прогресс капиталистического земледелия есть не только прогресс в искус­стве грабить рабочего, но и в искусстве грабить почву, всякий прогресс в повышении ее плодородия на данный срок есть в то же время прогресс в разрушении постоянных источников этого плодородия. Чем более известная страна, как, например, Соединенные Штаты Северной Америки, исходит от крупной промышленности как базиса своего развития, тем быстрее этот процесс разрушения[325]. Капиталистическое производство, сле­довательно, развивает технику и комбинацию общественного процесса производства лишь таким путем, что оно подрывает в то же самое время источники всякого богатства: землю и рабочего.

515