ОТДЕЛ СЕДЬМОЙ. ПРОЦЕСС НАКОПЛЕНИЯ КАПИТАЛА

Превращение известной денежной суммы в средства произ­водства и рабочую силу есть первое движение, совершаемое стоимостью, которая должна функционировать в качестве капитала. Происходит оно на рынке, в сфере обращения. Вторая фаза этого движения, процесс производства, закончена, поскольку средства производства превращены в товары, стоимость которых превышает стоимость их составных частей, т. е. содер­жит в себе первоначально авансированный капитал плюс при­бавочную стоимость. Эти товары должны быть затем снова брошены в сферу обращения. Надо продать их, реализовать их стоимость в деньгах, эти деньги вновь превратить в капитал и так все снова и снова. Этот кругооборот, неизменно проходя­щий одни и те же последовательные фазы, образует обращение капитала.

Первое условие накопления заключается в том, чтобы капи­талисту удалось продать свои товары и снова превратить в ка­питал большую часть полученных за них денег. В дальнейшем предполагается, что капитал совершает свой процесс обращения нормальным образом. Подробный анализ этого процесса отно­сится ко второй книге.

Капиталист, производящий прибавочную стоимость, т. е. высасывающий неоплаченный труд непосредственно из рабочих и фиксирующий его в товарах, первый присваивает себе приба­вочную стоимость, но отнюдь не является ее окончательным собственником. Он должен затем поделиться ею с другими ка­питалистами, выполняющими иные функции в общественном производстве в его целом,  с земельным собственником и т. д.

576

Таким образом, прибавочная стоимость расщепляется на раз­личные части. Различные ее доли попадают в руки лиц различ­ных категорий и приобретают различные, самостоятельные по отношению друг к другу формы,. каковы: прибыль, процент, торговая прибыль, земельная рента и т. д. Эти превращенные формы прибавочной стоимости могут быть рассмотрены лишь в третьей книге.

Итак, с одной стороны, мы предполагаем здесь, что капита­лист, производящий товары, продает их по их стоимости, при­чем мы не будем рассматривать здесь его обратного возвраще­ния на товарный рынок: ни тех новых форм, которые принимает капитал в сфере обращения, ни скрытых в них конкретных условий воспроизводства. С другой стороны, мы предполагаем, что капиталистический производитель является собственником всей прибавочной стоимости или, если угодно, представителем всех участников в дележе ее. Таким образом, сначала мы рас­смотрим накопление абстрактно, т. е. просто как момент непо­средственного процесса производства.

Впрочем, поскольку накопление совершается, постольку очевидно, что капиталисту удается продать произведенный товар и превратить вырученные от этой продажи деньги обратно в капитал. Далее: распадение прибавочной стоимости на раз­личные доли ничуть не изменяет ее природы и тех необходимых условий, при которых она становится элементом накопления. В какой бы пропорции ни распадалась прибавочная стоимость на часть, удерживаемую самим капиталистическим производи­телем, и часть, которую он уступает другим, во всяком случае в первую очередь прибавочная стоимость присваивается ее ка­питалистическим производителем. Следовательно, то, что мы предполагаем при нашем изображении процесса накопления, то происходит и в действительности. С другой стороны, расще­пление прибавочной стоимости и посредствующее движение обращения затемняют простую основную форму процесса нако­пления. Поэтому анализ последнего в его чистом виде требует предварительного отвлечения от всех явлений, скрывающих внутреннюю игру его механизма.

577

Глава двадцать первая. ПРОСТОЕ ВОСПРОИЗВОДСТВО

Какова бы ни была общественная форма процесса производ­ства, он во всяком случае должен быть непрерывным, т. е. дол­жен периодически все снова и снова проходить одни и те же стадии. Так же как общество не может перестать потреблять, так не может оно и перестать производить, Поэтому всякий общественный  процесс производства, рассматриваемый в постоянной связи  и в непрерывном потоке своего возобновления, является в то же время процессом воспроизводства.             |

Условия производства суть в то же время условия воспроизводства. Ни одно общество не может непрерывно производить,  т. е. воспроизводить, не превращая непрерывно известной части своего продукта снова в средства производства, или элемента нового производства. При прочих равных условиях оно может воспроизводить свое богатство или поддерживать его  на неизменном уровне лишь в том случае, если средства производства, т. е. средства труда, сырые и вспомогательные материалы в натуральном выражении, потребленные в течение, например, года, замещаются равным количеством новых экземпляров того же рода; это последнее отделяется от годовой массы продуктов и снова входит в процесс производства. Итак, определенное количество годового продукта принадлежит произ­водству. Предназначенная с самого начала для производствен­ного потребления, эта часть существует в своем большинстве в таких натуральных формах, которые уже сами по себе исклю­чают индивидуальное потребление.

Если производство имеет капиталистическую форму, то и воспроизводство имеет такую же форму. Подобно тому как процесс труда при капиталистическом способе производства выступает только как средство для процесса возрастания стои­мости, точно так же воспроизводство выступает только как средство воспроизвести авансированную стоимость в качестве

578

капитала, т. е. в качестве самовозрастающей стоимости. Харак­терная экономическая роль капиталиста присуща данному лицу лишь потому, что деньги его непрерывно функционируют как капитал. Если, например, авансированная денежная сумма в 100 ф. ст. превратилась в этом году в капитал и произвела прибавочную стоимость в 20 ф. ст., то она должна повторить ту же самую операцию в следующем году и т. д. Как периодическое приращение капитальной стоимости, или периодический плод функционирующего капитала, прибавочная стоимость приобретает форму дохода, возникающего из капитала[1].

Если доход этот служит капиталисту лишь фондом потребле­ния, если он так же периодически потребляется, как и добы­вается, то при прочих равных условиях мы имеем перед гобой простое воспроизводство. И хотя оно есть простое повторение процесса производства в неизменном масштабе, тем не менее эта простая повторяемость или непрерывность придает процессу новые черты, или, скорее, устраняет те, которые кажутся ха­рактерными для него только как для единичного акта.

Исходным пунктом процесса производства является купля рабочей силы на определенное время, и этот исходный пункт постоянно возобновляется, как только истекает срок, на кото­рый был куплен труд, и вместе с тем истекает и определенный период производства, например неделя, месяц и т. д. Однако рабочий оплачивается лишь после того, как его рабочая сила проявила свое действие и реализовала в товарах как свою стои­мость, так и прибавочную стоимость. Следовательно, рабочий произвел как прибавочную стоимость, которую мы пока рас­сматриваем только как потребительный фонд капиталиста, так и фонд для своей собственной оплаты, т. е. переменный капи­тал, — произвел раньше, чем этот последний притекает к нему обратно в виде заработной платы, и он имеет работу лишь до тех пор, пока он непрерывно воспроизводит его. Отсюда упомя­нутая нами в шестнадцатой главе под цифрой II формула эко­номистов, изображающая заработную плату как долю в самом продукте[2]. Это та часть продукта, непрерывно воспроизводимого

579

самим рабочим, которая непрерывно притекает к нему обратно в форме заработной платы. Конечно, капиталист выплачивает ему эту товарную стоимость деньгами. Но эти деньги есть лишь превращенная форма продукта труда. В то время как рабочий превращает часть средств производства в продукт, часть его прежнего продукта превращается обратно в деньги. Его труд в течение прошлой недели или последнего полугодия — вот из какого источника оплачивается его сегодняшний труд или труд наступающего полугодия. Иллюзия, создаваемая денежной формой, тотчас же исчезает, как только мы вместо отдельного капиталиста и отдельного рабочего станем рассмат­ривать класс капиталистов и класс рабочих. В денежной форме класс капиталистов постоянно выдает рабочему классу чеки на получение известной части продукта, произведенного рабочими и присвоенного капиталистами. Эти чеки рабочий столь же регулярно отдает назад классу капиталистов, получая взамен причитающуюся ему часть своего собственного продукта. То­варная форма продукта и денежная форма товара маскируют истинный характер этого процесса.

Итак, переменный капитал есть лишь особая историческая форма проявления фонда жизненных средств, или рабочего фонда, который необходим работнику для поддержания и вос­производства его жизни и который при всех системах общественного производства он сам постоянно должен производить и воспроизводить. Рабочий фонд постоянно притекает к рабо­чему в форме средств платежа за его труд лишь потому, что собственный продукт рабочего постоянно удаляется от него в форме капитала. Однако эта форма проявления рабочего фонда ничуть не изменяет того факта, что капиталист аванси­рует рабочему овеществленный труд самого рабочего[3]. Возьмем барщинного крестьянина. Он работает при помощи собственных средств производства на собственном поле, скажем, 3 дня в не­делю. В течение остальных 3 дней недели он выполняет барщин­ную работу на господском поле. Он постоянно воспроизводит. свой собственный рабочий фонд, и этот последний никогда не принимает по отношению к нему формы средства платежа, авансированного в обмен на его труд третьим лицом. Зато и его неоплаченный принудительный труд никогда не получает формы добровольного и оплаченного труда. Но если помещик присвоит себе поле, рабочий скот,  семена, одним словом — средства

580

производства барщинного крестьянина, то отныне этому последнему придется продавать свою рабочую силу помещику. При прочих равных условиях он и теперь будет работать, - как и прежде» 6 дней в неделю — 3 дня на себя, 3 дня на бывшего поме­щика, превратившегося теперь в нанимателя. И теперь, как и раньше, он будет употреблять средства производства как таковые перенося их стоимость на продукт. И теперь, как и раньше, определенная часть продукта будет входить в процесс воспроиз­водства. Но подобно тому как барщинный труд принимает при этом форму наемного труда, точно так же и рабочий фонд, производимый и воспроизводимый теперь, как и раньше, самим крестьянином, принимает форму капитала, авансируемого кре­стьянину бывшим помещиком. Буржуазный экономист, огра­ниченный мозг которого не в состоянии отличать форму про­явления от того, что в ней проявляется, закрывает глаза на тот факт, что даже в настоящее время на всем земном шаре рабочий фонд лишь в виде исключения выступает в форме капитала[4].

Как бы то ни было, переменный капитал утрачивает характер стоимости, авансированной из собственного фонда капита­листа*, лишь в том случае, если мы рассматриваем капитали­стический процесс производства в непрерывном потоке его возобновления. (*«Хотя хозяин авансирует мануфактурному рабочему его заработную плату, последний в действительности не стоит ему никаких издержек, так как стоимость этой заработной платы обычно возвращается ему вместе с прибылью в увеличенной стои­мости того предмета, к которому был приложен труд рабочего» (Л. Smith, цит. соч., кн. II. гл. Ill, стр. 311). Но где-нибудь и когда-нибудь этот процесс дол­жен был начаться. Следовательно, исходя из той точки зрения, на которой мы стояли до сих пор, представляется вероятным, что капиталист в известный момент стал владельцем денег по­средством какого-то первоначального накопления, независимого от чужого неоплаченного труда, и благодаря этому смог вы­ступить на рынке в качестве покупателя рабочей силы. Между тем уже простая непрерывность капиталистического процесса производства, или простое воспроизводство, вызывает и другие своеобразные изменения, касающиеся не только переменной части капитала, но и всего капитала в целом.

Если прибавочная стоимость, создаваемая периодически, например ежегодно, капиталом в 1 000 ф. ст., составляет 200 ф. ст. и если эта прибавочная стоимость потребляется без остатка в течение года, то ясно, что после повторения этого процесса в течение пяти лет сумма потребленной прибавочной

581

стоимости будет равна 200х5, или первоначально авансиро­ванной капитальной стоимости в 1 000 фунтов стерлингов. Если бы годовая прибавочная стоимость потреблялась лишь частично, например лишь наполовину, то указанный результат получился бы лишь после повторения производственного процесса в те­чение десяти лет, потому что 100х10 = 1 000. Вообще аван­сированная капитальная стоимость, деленная на потребляемую ежегодно прибавочную стоимость, дает число лет, или числе периодов воспроизводства, по истечении которых первоначально авансированный капитал потребляется капиталистом и, следо­вательно, исчезает. Представление капиталиста, будто он по­требляет лишь продукт чужого неоплаченного труда, прибавоч­ную стоимость, оставляя неприкосновенной первоначальную капитальную стоимость, абсолютно не может изменить этого факта. По истечении известного числа лет принадлежащая ему капитальная стоимость равна сумме прибавочной стоимости, присвоенной им без эквивалента в течение того же самого числа лет, а потребленная им сумма стоимости равна первоначальной капитальной стоимости. Правда, в его руках сохраняется ка­питал, величина которого не изменилась, причем часть этого капитала, здания, машины и т. д., уже была налицо, когда он приступил к своему предприятию. Но здесь дело идет о стоимости капитала, а не о его материальных составных частях. Если кто-нибудь расточил все свое имущество, наделав долгов на сумму, равную стоимости этого имущества, то все его имущество представляет как раз только общую сумму его долгов. Равным образом, если капиталист потребил эквивалент своего аванси­рованного капитала, то стоимость этого капитала представляет лишь общую сумму безвозмездно присвоенной им прибавочной стоимости. Ни одного атома стоимости старого капитала уже не существует.

Итак, совершенно независимо от всякого накопления, уже простое повторение производственного процесса, или простое воспроизводство» неизбежно превращает по истечении более или менее продолжительного периода всякий капитал в нако­пленный капитал, или капитализированную прибавочную стоимость. Если даже капитал при своем вступлении в процесс производства был лично заработанной собственностью лица, которое его применяет, все же рано или поздно он становится стоимостью, присвоенной без всякого эквивалента, материали­зацией — в денежной или иной форме — чужого неоплаченного труда.

Как мы видели в четвертой главе, для того чтобы превратить деньги в капитал, недостаточно наличия товарного производства

582

и товарного обращения. Для этого необходимо прежде всего, чтобы в качестве покупателя и продавца противостояли друг другу с одной стороны владелец стоимости или денег, с другой стороны — владелец  субстанции, образующей  стоимость, здесь — владелец средств производства и жизненных средств, там — владелец одной только рабочей силы. Следовательно, отделение продукта труда от самого труда, отделение объек­тивных условий труда от субъективного фактора — рабочей силы — было фактически данной основой, исходным пунктом капиталистического процесса производства.

До что первоначально было исходным пунктом, то впослед­ствии благодаря простой непрерывности процесса, благодаря простому воспроизводству, создается все снова и снова и увеко­вечивается как собственный результат капиталистического производства. С одной стороны, процесс производства постоянно превращает вещественное богатство в капитал, в средства уве­личения стоимости для капиталиста и в средства потребления для него. С другой стороны, рабочий постоянно выходит из этого процесса в том же виде, в каком он вступил в него: как личный источник богатства, но лишенный всяких средств для того, чтобы осуществить это богатство для себя самого. Так как до ere вступления в процесс его собственный труд был отчужден от него, присвоен капиталистом и включен в состав капитала, то в ходе процесса этот труд постоянно овеществляется в чу­жом продукте. Так как процесс производства есть в то же время процесс потребления рабочей силы капиталистом, то продукт рабочего непрерывно превращается не только в товар, но и в капитал, — в стоимость, которая высасывает силу, создающую стоимость, в жизненные средства, которые покупают людей, в средства производства, которые применяют производителей[5]. Таким образом, рабочий сам постоянно производит объективное богатство как капитал, как чуждую ему, господствующую над ним и эксплуатирующую его силу, а капиталист столь же по­стоянно производит рабочую силу как субъективный источник богатства, отделенный от средств ее собственного овеществления и осуществления, абстрактный, существующий лишь в самом организме рабочего, — короче говоря, производит рабочего как наемного рабочего[6]. Это постоянное воспроизводство

583

или увековечение рабочего есть conditio sine qua поп [непре­менное условие] капиталистического производства.

Потребление рабочего бывает двоякого рода. В самом произ­водстве он потребляет своим трудом средства производства и пре­вращает их в продукты более высокой стоимости, чем стоимость авансированного капитала. Это — его производственное потре­бление. Это — в то же время потребление его рабочей силы капиталистом, который купил ее. С другой стороны, рабочий расходует деньги, уплаченные ему при купле его рабочей силы, на приобретение жизненных средств. Это — его индивидуаль­ное потребление. Следовательно, производственное и индиви­дуальное потребление рабочего совершенно различны между собой. В первом он функционирует как движущая сила капитала и принадлежит капиталисту; во втором он принадлежит самому себе и выполняет жизненные функции вне производственного 'процесса. Результатом первого является существование ка­питалиста, результатом второго — существование самого ра­бочего.

При рассмотрении рабочего дня и пр. попутно выяснилось, что зачастую рабочий вынужден превращать свое индивиду­альное потребление в чисто случайный эпизод производствен­ного процесса. В этом случае он поглощает жизненные сред­ства лишь для того, чтобы держать «в ходу» свою рабочую силу, как паровая машина — уголь и воду, как колесо — смазочные масла. Здесь его средства потребления являются просто средствами потребления одного из средств производства, его индивидуальное потребление является непосредственно производственным потреблением. Однако это представляется злоупотреблением, не связанным с сущностью капиталистиче­ского процесса производства[7].

Иначе выглядит дело, если мы рассматриваем не отдельного капиталиста и не отдельного рабочего, а класс капиталистов и класс рабочих, не единичные процессы производства, а весь ка­питалистический процесс в его потоке и в его общественном объ­еме. Когда капиталист превращает в рабочую силу часть своего капитала, он тем самым увеличивает весь свой капитал. Он одним ударом убивает двух зайцев. Он извлекает прибыль не только из того, что он получает от рабочего, но и из того, что он дает рабочему. Капитал, отчужденный в обмен

584

на рабочую силу, превращается в жизненные средства, потре­бление которых служит для воспроизводства мускулов, нервов, костей, мозга рабочих,: уже имеющихся налицо, и для произ­водства новых рабочих. Следовательно, индивидуальное потре­бление рабочего класса в его абсолютно необходимых границах есть лишь обратное превращение жизненных средств, отчужден­ных капиталом в обмен на рабочую силу, в рабочую силу» пригодную для новой эксплуатации со стороны капитала. Это — производство и воспроизводство необходимейшего для капиталиста средства производства — самого рабочего. Таким образом, индивидуальное потребление рабочего составляет момент в производстве и воспроизводстве капитала незави­симо от того, совершается ли оно внутри или вне мастерской, фабрики и т. д., внутри или вне процесса труда, подобно тому как таким же моментом является чистка машины независимо от того, производится ли она во время процесса труда или во время определенных перерывов последнего. Дело нисколько не изменяется от того, что рабочий осуществляет свое индиви­дуальное потребление ради самого себя, а не ради капиталиста. Ведь и потребление рабочим скотом не перестает быть необхо­димым моментом процесса производства оттого, что скот сам находит удовольствие в том, что он ест. Постоянное сохранение и воспроизводство рабочего класса остается постоянным усло­вием воспроизводства капитала. Выполнение этого условия капиталист может спокойно предоставить самим рабочим, пола­гаясь на их инстинкт самосохранения и размножения. Он забо­тится лишь о том, чтобы их индивидуальное потребление огра­ничивалось по возможности самым необходимым, и, как небо от земли, далек от южноамериканской грубости, с которой рабочих принуждают есть более питательную пищу вместо менее питательной[8].

Поэтому капиталист и его идеолог, экономист, рассматри­вают как производительное потребление лишь ту часть индиви­дуального потребления рабочего, которая необходима для уве­ковечения рабочего класса, которая действительно должна иметь место, чтобы капитал мог потреблять рабочую силу; а все, что рабочий потребляет сверх того, ради своего собственного

585

удовольствия, есть непроизводительное потребление[9]. Если бы накопление капитала вызвало повышение заработной платы и, следовательно, возрастание количества средств потребления рабочего, не приводя к увеличенному потреблению рабочей силы капиталом, то добавочный капитал был бы потреблен непроизводительно[10]. В самом деле, индивидуаль­ное потребление рабочего непроизводительно для него самого, так как оно воспроизводит лишь индивидуума с его потреб­ностями; оно производительно для капиталиста и для госу­дарства, так как оно есть производство силы, создающей чужое богатство[11].

Итак, с общественной точки зрения класс рабочих—даже вне непосредственного процесса труда — является такой же принадлежностью капитала, как и мертвое орудие труда. Даже индивидуальное потребление рабочих в известных границах есть лишь момент в процессе воспроизводства капитала. И уже самый этот процесс, постоянно удаляя продукт труда рабочих от их полюса к противоположному полюсу капитала, заботится о том, чтобы эти одаренные сознанием орудия производства не сбежали. Индивидуальное потребление рабочих, с одной стороны, обеспе­чивает их сохранение и воспроизводство, с другой стороны, уничтожая жизненные средства, вызывает необходимость их постоянного появления на рынке труда. Римский раб был прикован цепями, наемный рабочий привязан невидимыми ни­тями к своему собственнику. Иллюзия его независимости под­держивается тем, что индивидуальные хозяева-наниматели постоянно меняются, а также тем, что существует fictio juris [юридическая фикция] договора.

В прежние времена капитал там, где ему представлялось нужным, осуществлял свое право собственности на свободного рабочего путем принудительного закона. Так, например, до 1815 г. машинным рабочим Англии эмиграция была воспрещена под угрозой сурового наказания.

Воспроизводство рабочего класса включает в себя также передачу и накопление искусства от поколения к поколе-

586

вию[12]. Насколько капиталист склонен причислять наличие та­кого искусного рабочего класса к принадлежащим ему условиям производства и на деле рассматривать его как реальное су­ществование своего переменного капитала, обнаруживается с особенной яркостью, когда какой-нибудь кризис начинает грозить утратой этого условия производства. Как известно, вследствие Гражданской войны в Америке и сопровождавшего ее хлопкового голода большинство рабочих хлопчатобумажного производства в Ланкашире и других местах было выброшено На улицу. Из среды самого рабочего класса и из других слоев общества раздался призыв организовать с помощью государ­ства или добровольных национальных сборов эмиграцию «избы­точных» рабочих в английские колонии или Соединенные Штаты. «Times» опубликовала тогда (24 марта 1863 г.) письмо Эдмунда Поттера, бывшего президента Манчестерской торговой палаты. В палате общин письмо это было справедливо названо «манифе­стом фабрикантов»[13]. Мы приведем здесь из этого письма не­сколько характерных мест, в которых взгляд на рабочую силу как на собственность капитала высказан с полной откровен­ностью.

«Рабочим хлопчатобумажного производства говорят, что предложение их труда слишком велико... что его следует уменьшить, быть может, на одну треть, чтобы затем мог установиться здоровый спрос на остальные две трети... Общественное мнение настаивает на эмиграции... Хозяин» (т. е. хлопчатобумажный фабрикант) «не может добровольно согласиться на то, чтобы предложение рабочих рук было уменьшено; он придержи­вается того взгляда, что это было бы столь же несправедливо, сколь и неправильно... Если эмиграция поддерживается за счет общественного фонда, он имеет право требовать, чтобы его выслушали, и, быть может, протестовать».

Тот же самый Поттер рассказывает далее, как полезна хлоп­чатобумажная промышленность, как она «несомненно оттянула избыточное население из Ирландии и английских земледельче­ских округов», как велики ее размеры, как она в 1860 г. дала 5/13 всего английского экспорта и как она через пару лет снова увеличится благодаря расширению рынка, особенно ин­дийского, и обеспечению «достаточного ввоза хлопка по 6 пен­сов за фунт». Он продолжает:

587

«Время — один, два, быть может, три года — создаст необходимое количество... Я хотел бы поэтому поставить вопрос, не стоит ли эта про­мышленность того, чтобы ее сохранить? Не стоит ли труда содержать в по­рядке машины» (имеются в виду живые рабочие машины) «и не является ли величайшей глупостью мысль расстаться с ними? Я думаю, что это так. Я готов согласиться, что рабочие не собственность («I allow that the wor­kers are not a property»), не собственность Ланкашира и хозяев, но они сила их обоих; они — интеллектуальная и обученная сила, которой не за­местить в течение жизни одного поколения; напротив, другие машины, — те, на которых они работают («the mere machinery which they work»), можно в значительной их части с выгодой заместить и даже улучшить в течение двенадцати месяцев[14]. Если эмиграция рабочей силы будет по­ощряться или даже просто разрешаться (I), то что станется с капитали­стом? («Encourage or allow the working power to emigrate, and what of the capitalist?» Этот крик сердца напоминает гофмаршала Кальба ^16U). «... Сни­мите сливки рабочих, — и основной капитал будет в значительной сте­пени обесценен, оборотный капитал не выдержит борьбы при недостаточном предложении труда ухудшенного сорта... Нам говорят, что рабочие сами желают эмигрировать. Это очень естественно с их стороны... Сокра­тите, подавите хлопчатобумажное производство, отняв у него его рабочую силу (by taking away its working power), уменьшите, скажем, на ¹/₃, или на 5 миллионов, сумму уплачиваемых им заработных плат, и что станется тогда с ближайшим классом, стоящим над рабочими, с мелкими лавоч­никами? Что станется с земельной рентой, с квартирной платой за кот­теджи?.. С мелкими фермерами, лучшими домовладельцами, земельными собственниками? Итак, скажите, может ли быть более самоубийственный план для всех классов страны, чем этот проект ослабить нацию путем экс­порта ее лучших фабричных рабочих и обесценения части ее наиболее производительного капитала и богатства?» «Я рекомендую заем в 5—6 мил­лионов, разложенный по времени на два или три года; деньги должны расходоваться под наблюдением особых комиссаров, подчиненных адми­нистрации призрения бедных в хлопчатобумажных округах; следует урегулировать это дело специальным законом, установив известный прину­дительный труд для поддержания моральной ценности рабочих, получаю­щих милостыню... Может ли быть что-либо худшее для земельных собствен­ников и хозяев («can anything be worse for landowners or masters»), чем лишиться своих лучших рабочих и посеять деморализацию и недовольство среди остальных путем широкой опустошительной эмиграции и обесцене­ния капитала в целой провинции?»

Поттер, этот несравненный представитель хлопчатобумаж­ных фабрикантов, различает два вида «машина одинаково при-

588

надлежащих капиталисту: одни постоянно находятся на его фабрике, другие на ночь и на воскресенье перемещаются в кот­теджи. Первые — мертвые, вторые — живые. Мертвые не только с каждым днем ухудшаются и обесцениваются, но благодаря постоянному техническому прогрессу значительная часть их наличной массы устаревает настолько, что может быть с выгодой замещена более новыми машинами в продолжение нескольких месяцев. Живые машины, наоборот, тем лучше, чем дольше они служат, чем больше искусства, накопленного поколениями, они впитали в себя. «Times» в своем ответе этому фабричному магнату между прочим писала:

«Г-н Э. Поттер настолько проникся сознанием чрезвычайной и абсо­лютной важности хозяев хлопчатобумажных предприятий, что он для поддержания этого класса и увековечения его промысла готов насильствен­но запереть полмиллиона рабочих в огромный нравственный работный дом. Достойна ли эта промышленность того, чтобы ее поддерживать? — спра­шивает г-н Поттер. Конечно, — отвечаем мы, — всеми честными сред­ствами. Стоит ли труда содержать в порядке машины? — снова спраши­вает г-н Поттер. Здесь мы останавливаемся в недоумении. Под машинами г-н Поттер разумеет человеческие машины; он уверяет, что не рассматри­вает их как безусловную собственность хозяина. Мы должны сознаться, что считаем «не стоящим труда» и даже невозможным содержать человеческие машины в порядке, т. е. запирать их и смазывать, пока не появится в них надобность. Человеческие машины имеют свойство ржаветь от бездей­ствия, сколько бы их ни смазывали и ни чистили. К тому же человеческие машины, как мы уже видели, способны самопроизвольно разводить пары и неистовствовать на улицах наших больших городов. Может быть, г-н Поттер и прав, утверждая, что для воспроизводства рабочих требуется более значительное время, но, имея под руками опытных механиков и деньги, мы всегда найдем достаточно усердных, упорных, трудолюбивых людей, из которых можно сфабриковать больше фабричных мастеров, чем может понадобиться... Г-н Поттер болтает о новом оживлении промышленности через 1, 2, 3 года и требует от нас не поощрять эмиграции рабочей силы или даже не разрешать ее! Что рабочие желают эмигрировать, это, по его мнению, естественно; но он полагает, что нация должна запереть полмил­лиона этих рабочих и 700 000 человек, принадлежащих к их семьям, вопреки их желанию, в хлопчатобумажных округах и, — неизбежное след­ствие, — подавляя силой их недовольство, поддерживать их существо­вание раздачей милостыни, — все это с учетом того, что может наступить день, когда они снова понадобятся хлопчатобумажным фабрикантам... Настало время, когда великое общественное мнение этих островов дол­жно сделать что-нибудь, чтобы спасти эту «рабочую силу» от тех, кто хочет обращаться с ней так, как обращаются с углем, железом и хлоп­ком» («to save this «working power» from those who would deal with it as they deal with iron, coal and cotton»)[15]

Статья «Times» была только jeu d'esprit [игрой ума]. «Вели­кое общественное мнение» в действительности разделяло мнение г-на Поттера, что фабричный рабочий есть лишь движимая

589

принадлежность фабрики. Эмиграции рабочих воспрепятство­вали[16]. Их заперли в «нравственном работном доме» хлопчато­бумажных округов, и они по-прежнему составляли «силу (the strength) хлопчатобумажных фабрикантов Ланкашира».

Итак, капиталистический процесс производства самим своим ходом воспроизводит отделение рабочей силы от условий .труда. Тем самым он воспроизводит и увековечивает условия эксплуа­тации рабочего. Он постоянно принуждает рабочего продавать свою рабочую силу, чтобы жить, и постоянно дает капиталисту возможность покупать ее, чтобы обогащаться[17]. Теперь уже не простой случай противопоставляет на товарном рынке капиталиста и рабочего как покупателя и продавца. Механизм самого процесса постоянно отбрасывает последнего как про­давца своей рабочей силы обратно на товарный рынок и по­стоянно превращает его собственный продукт в средство купли в руках первого. В действительности рабочий принадлежит капиталу еще раньше, чем он продал себя капиталисту. Его экономическая несвобода[18] одновременно и обусловли­вается и маскируется периодическим возобновлением его само­продажи, переменой его индивидуальных хозяев-нанимателей и колебаниями рыночных цен его труда[19].

Следовательно, капиталистический процесс производства, рассматриваемый в общей связи, или как процесс воспроизвод­ства, производит не только товары, не только прибавочную стоимость, он производит и воспроизводит само капиталистиче­ское отношение, — капиталиста на одной стороне, наемного рабочего — на другой[20].

591

ГЛABA ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. ПРЕВРАЩЕНИЕ ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ В КАПИТАЛ

1. КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС ПРОИЗВОДСТВА В РАСШИРЕННОМ МАСШТАБЕ. ПРЕВРАЩЕНИЕ ЗАКОНОВ СОБСТВЕННОСТИ ТОВАРНОГО ПРОИЗВОДСТВА В ЗАКОНЫ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ПРИСВОЕНИЯ

Раньше мы исследовали, каким образом прибавочная стои­мость возникает из капитала, теперь посмотрим, каким образом капитал возникает из прибавочной стоимости. Применение прибавочной стоимости в качестве капитала, или обратное превращение прибавочной стоимости в капитал, называется накоплением капитала[21].

Рассмотрим сначала этот процесс с точки зрения отдельного капиталиста. Пусть, например, прядильный фабрикант аван­сирует капитал в 10 000 ф. ст., в том числе 4 /5 в виде хлопка, машин и т. д. и 1/5 в виде заработной платы. Допустим, что ежегодно он производит 240 000 ф. пряжи стоимостью в 12 000 фунтов стерлингов. При норме прибавочной стоимости в 100% прибавочная стоимость заключена в прибавочном, или чистом продукте, составляющем 40 000 ф. пряжи, или одну шестую валового продукта, стоимостью в 2 000 ф. ст., которая будет реализована при продаже. Сумма стоимости в 2 000 ф. ст. есть сумма стоимости в 2 000 фунтов стерлингов. Ни по виду, ни по запаху этих денег нельзя узнать, что они — прибавочная стоимость. Тот факт, что данная стоимость является прибавоч­ной стоимостью, указывает лишь, каким путем она попала в руки своего собственника, но нисколько не меняет природы стоимости или денег.

Таким образом, прядильный фабрикант, чтобы превратить в капитал эту вновь поступившую к нему сумму в 2 000 ф. ст., должен при прочих равных условиях авансировать 4/5 ее на закупку хлопка и т. д. и 1/5 на закупку новых рабочих-прядиль­щиков, причем последние найдут на рынке жизненные средства, стоимость которых он им авансировал. Тогда этот новый капитал

592

в 2 000 ф. ст. будет функционировать в прядильном деле и, со своей стороны, принесет прибавочную стоимость в 400 фунтов стерлингов.

Капитальная стоимость была первоначально авансирована в денежной форме; напротив, прибавочная стоимость вначале существует как стоимость определенной части валового про­дукта. Если этот последний продается, превращается в деньги, то капитальная стоимость снова приобретает свою первоначаль­ную форму, а прибавочная стоимость изменяет свою первона­чальную форму бытия. Однако, начиная с этого момента обе они, и капитальная стоимость и прибавочная стоимость, суть денежные суммы, и их обратное превращение в капитал проис­ходит совершенно одинаковым способом. И ту и другую стои­мость капиталист затрачивает на покупку товаров, которые дают ему возможность снова начать изготовление своего про­дукта и на этот раз уже в расширенном масштабе. Но чтобы закупить эти товары, он должен найти их на рынке.

Его собственная пряжа обращается лишь потому, что он выносит свой годовой продукт на рынок у как это делают со сво­ими товарами и все другие капиталисты. Но прежде чем эти товары попали на рынок, они уже заключались в фонде годового производства, т. е. в общей массе всякого рода предметов, в кото­рые превращается в течение года сумма отдельных капиталов, или совокупный общественный капитал, лишь какая-то доля которого находится в руках каждого отдельного капиталиста. Процессы, совершающиеся на рынке, осуществляют лишь обращение этих отдельных составных частей годового произ­водства» посылают их из рук в руки, но не могут ни увеличить суммы годового производства, ни изменить природы произве­денных предметов. Какое употребление может быть сделано из совокупного годового продукта, это зависит, таким образом, от собственного состава последнего, а отнюдь не от его обращения.

Прежде всего годовое производство должно доставить все те предметы (потребительные стоимости), за счет которых могут быть возмещены вещественные составные части капитала, по­требленные в течение года. За вычетом этой части остается чистый, или прибавочный, продукт, в котором заключается прибавочная стоимость. Но из чего состоит этот прибавочный продукт? Быть может, из предметов, предназначенных для удовлетворения потребностей и прихотей класса капитали­стов, — предметов, входящих, таким образом, в их потреби­тельный фонд? Если бы это было так, то прибавочная стоимость была бы прокучена вся без остатка, и имело бы место всего лишь простое воспроизводство.

593

Для того чтобы накоплять, необходимо часть прибавочного продукта превращать в капитал. Но, не совершая чуда, можно превращать в капитал лишь такие предметы, которые могут быть применены в процессе труда, т. е. средства производства» и, далее, такие предметы, которые способны поддерживать жизнь рабочего, т. е. жизненные средства. Следовательно, часть годового прибавочного труда должна быть употреблена на изготовление добавочных средств производства и жизненных средств сверх того их количества, которое необходимо для возмещения авансированного капитала. Одним словом, приба­вочная стоимость лишь потому может быть превращена в ка­питал, что прибавочный продукт, стоимостью которого она является, уже заключает в себе вещественные составные части нового капитала*⁾. (*Мы отвлекаемся здесь от внешней торговли, при помощи которой нация может превратить предметы роскоши в средства производства и жизненные средства или наоборот. Для того чтобы предмет нашего исследования был в его чистом виде, без мешающих побочных обстоятельств, мы должны весь торгующий мир рассматри­вать как одну нацию и предположить, что капиталистическое производство закрепи­лось повсеместно и овладело всеми отраслями производства.)

Но чтобы заставить эти элементы фактически функциониро­вать в качестве капитала, класс капиталистов нуждается в добавочном количестве труда. Если эксплуатация уже занятых рабочих не может быть увеличена экстенсивно или интенсивно, то должны быть применены добавочные рабочие силы. И об этом также позаботился самый механизм капиталистического произ­водства: он воспроизводит рабочий класс как класс, зависящий от заработной платы, обычный уровень которой достаточен не только для его самосохранения, но и для его размножения. Эти добавочные рабочие силы различных возрастов ежегодно до­ставляются капиталу самим рабочим классом, так что остается только соединить их с добавочными средствами производства, уже заключающимися в продукте годового производства, и превращение прибавочной стоимости в капитал готово. Итак, накопление капитала, рассматриваемое конкретно, сводится к воспроизводству его в расширяющемся масштабе. Кругооборот простого воспроизводства изменяется и превращается, по выра­жению Сисмонди, в спираль*⁾. (*Анализ накопления, произведенный Сисмонди, имеет тот крупный недоста­ток, что автор слишком поспешно успокаивается на фразе: «превращение дохода в капитал», и не исследует материальных условий этой операции.)

Вернемся теперь опять к нашему примеру. Это — старая история: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова  и т. д. Первоначальный капитал в 10 000 ф. ст. приносит прибавоч­ную стоимость в 2 000 ф. ст., которая капитализируется. Новый капитал в 2 000 ф. ст. приносит прибавочную стоимость

594

в 400 ф. ст., эта прибавочная стоимость также капитализируется, т. е. превращается во второй добавочный капитал, который опять-таки приносит новую прибавочную стоимость в 80 ф. ст., и т. д.

Мы отвлекаемся здесь, от той части прибавочной стоимости, которая проедается самим капиталистом. Столь же мало инте­ресует нас в настоящее время вопрос, присоединяется ли доба­вочный капитал к первоначальному или же отделяется от него с тем, чтобы самостоятельно увеличивать свою стоимость;  использует ли его тот же самый капиталист, который его на­копил, или же он перейдет в руки другого капиталиста. Мы не должны только забывать, что наряду с новообразованными капиталами первоначальный капитал продолжает воспроизво­дить себя и производить прибавочную стоимость и что то же самое можно сказать о каждом накопленном капитале в его отношении к созданному им добавочному капиталу.

Первоначальный капитал образовался путем авансирования 10 000 фунтов стерлингов. Откуда их достал их владелец? Они созданы его собственным трудом,  трудом его предков! — едино­душно отвечают нам представители политической экономии*, и это их предположение действительно кажется тем единственным предположением, которое согласуется с законами товарного производства. (* «Первоначальный труд, которому его капитал обязав своим возникновением» (Sismondi. «Nouveaux Principes d'Economie Politique», ed. Paris, t. I, p, 109).)

Совершенно иначе обстоит дело с добавочным капиталом в 2 000 фунтов стерлингов. Процесс его возникновения нам известен с полной точностью. Это — капитализированная при­бавочная стоимость. С самого своего рождения он не заключал в себе ни единого атома стоимости, который бы возник не из чужого неоплаченного труда. Средства производства, к которым присоединяется добавочная рабочая сила, как и жизненные средства, при помощи которых она поддерживает самое себя, есть не что иное как составные части прибавочного продукта, — той дани, которая классом капиталистов ежегодно вырывается у класса рабочих. Если класс капиталистов на часть этой дани закупает добавочную рабочую силу, даже по полной цене, так что эквивалент обменивается на эквивалент, то все же он по­ступает в этом случае по старому рецепту завоевателя, покупаю­щего товары побежденных на их же собственные, у них же награбленные деньги.

Если добавочный капитал дает занятие тому самому рабо­чему, который его произвел, то этот последний должен прежде всего продолжать увеличивать стоимость первоначального

595

капитала и, кроме того, должен обратно покупать продукт своего прежнего неоплаченного труда при помощи большего труда, чем ему стоил этот продукт. Раз мы рассматриваем это как сделку между классом капиталистов и классом рабочих, то суть дела нисколько не изменится от того, что за счет неоплаченного труда рабочих, занятых до того времени, получат занятие новые ра­бочие. Ведь возможно также, что капиталист превратит добавочный капитал в машину, которая выбросит производи­теля этого добавочного капитала на мостовую и заместит его несколькими детьми. Во всяком случае рабочий класс своим прибавочным трудом в течение данного года создал капитал, который в следующем году даст занятие добавочному коли­честву труда[22]. Вот в чем суть того, что называют: «порождать капитал капиталом».

Предпосылкой накопления первого добавочного капитала в 2 000 ф. ст. была сумма стоимостей в 10 000 ф. ст., авансиро­ванная капиталистом и принадлежащая последнему в силу его «первоначального труда». Напротив, предпосылкой второго добавочного капитала в 400 ф. ст. является не что иное, как предшествующее накопление первого, этих 2 000 ф. ст., капи­тализированную прибавочную стоимость которых и предста­вляют собой 400 фунтов стерлингов. Собственность на прош­лый неоплаченный труд оказывается теперь единственным условием текущего присвоения живого неоплаченного труда во все возрастающем объеме. Чем больше капиталист накопил, тем больше он может накоплять.

Поскольку прибавочная стоимость, из которой состоит доба­вочный капитал № I, есть результат покупки рабочей силы на часть первоначального капитала, — покупки, которая вполне соответствует законам товарного обмена и с юридической точки зрения предполагает лишь, что рабочий свободно распоряжается своими собственными способностями, а владелец денег или товаров — принадлежащими ему стоимостями; поскольку до­бавочный капитал № II и т. д. является простым результатом добавочного капитала № I, т. е. следствием тех же самых отно­шений; поскольку каждая отдельная сделка постоянно совер­шается здесь в полном согласии с законом товарного обмена,  т. е. поскольку капиталист всегда покупает рабочую силу, а рабочий всегда ее продает, — и можно даже допустить, что по ее действительной стоимости, — постольку очевидно, что за­кон присвоения, или закон частной собственности, покоя­щийся на товарном производстве и товарном обращении, пре-

596

вращается путем собственной, внутренней, неизбежной диалек­тики в свою прямую противоположность. Обмен эквивалентов, таковым представлялась первоначальная операция, претерпел такие изменения, что в результате он оказывается лишь внешней видимостью; в самом деле, часть капитала, обмененная на рабо­чую силу, во-первых, сама является лишь частью продукта чужого труда, присвоенного без эквивалента; во-вторых, она должна быть не только возмещена создавшим ее рабочим, но возмещена с новым избытком. Отношение обмена между капи­талистом и рабочим становится, таким образом, только види­мостью, принадлежащей процессу обращения, пустой формой, которая чужда своему собственному содержанию и лишь затем­няет его. Постоянная купля и продажа рабочей силы есть форма. Содержание же заключается в том, что капиталист часть уже овеществленного чужого труда,: постоянно присваиваемого им без эквивалента, снова и снова обменивает на большее коли­чество живого чужого труда. Первоначально право собствен­ности выступало перед нами как право, основанное на собствен­ном труде. По крайней мере, мы должны были принять это допущение, так как друг другу противостоят лишь равноправ­ные товаровладельцы, причем средством для присвоения чужого товара является исключительно отчуждение своего собствен­ного товара, а этот последний может быть создан лишь трудом. Теперь же оказывается, что собственность для капиталиста есть право присваивать чужой неоплаченный труд или его продукт, для рабочего — невозможность присвоить себе свой собствен­ный продукт. Отделение собственности от труда становится необходимым следствием закона, исходным пунктом которого было, по-видимому, их тождество[23].

Таким образом, как бы ни казалось, что капиталистический способ присвоения противоречит первоначальным законам то­варного производства, тем не менее этот способ присвоения воз­никает не из нарушения этих законов, а, напротив, из их при­менения. Беглый ретроспективный взгляд на последовательные фазы движения, заключительным пунктом которых является ка­питалистическое накопление, еще раз ясно покажет нам все это.

Сперва мы видели, что первоначальное превращение суммы стоимости в капитал совершалось в полном согласии с законами обмена. Один контрагент продает свою рабочую силу, другой покупает ее. Первый получает стоимость своего товара и тем

597

самым отчуждает ею потребительную стоимость, т. е. труд, в руки другого. Затем второй превращает средства производства, уже принадлежащие ему, при помощи этого также принадлежащего ему труда, в новый продукт, который точно так же при­надлежит ему по праву.

Стоимость этого продукта заключает в себе, во-первых,. стоимость потребленных средств производства. Полезный труд не может потребить эти средства производства, не перенося в то же время их стоимости на продукт; но рабочая сила может*" быть предметом продажи лишь в том случае, если она способна ''^J доставить полезный труд той отрасли промышленности, где имеется в виду ее применить.

Далее, стоимость нового продукта заключает в себе эквива­лент стоимости рабочей силы и прибавочную стоимость. И это как раз потому, что рабочая сила, проданная на определенный срок — на день, на неделю и т. д., — обладает меньшей стои­мостью, чем та стоимость, которую создает ее потребление в течение этого срока. Но рабочему оплачена меновая стои­мость его рабочей силы, и тем самым от него отчуждена ее по­требительная стоимость, — как это имеет место при каждой купле и продаже.

Общий закон товарного производства ничуть не затраги­вается тем обстоятельством, что этот особенный товар — рабо­чая сила — имеет своеобразную потребительную стоимость, которая состоит в его способности доставлять труд и, следова­тельно, создавать стоимость. Итак, если сумма стоимости, аван­сированная в заработной плате, не только просто вновь оказы­вается в продукте, но оказывается в нем увеличенной на сумму прибавочной стоимости, то это проистекает отнюдь не из того, что продавца надувают, — он ведь получил стоимость товара, — а лишь из потребления этого товара покупателем.

Закон обмена обусловливает равенство лишь для меновых стоимостей обменивающихся друг на друга товаров. Он даже с самого начала предполагает различие их потребительных стои­мостей и не имеет ничего общего с их потреблением, которое начинается лишь тогда, когда акт торговли вполне закончен и завершен.

Следовательно, первоначальное превращение денег в капи­тал совершается в самом точном согласии с экономическими законами товарного производства и вытекающим из них правом собственности. Несмотря на это, в результате его оказывается:

1) что продукт принадлежит капиталисту, а не рабочему;

2) что стоимость этого продукта, кроме стоимости авансиро­ванного капитала, заключает в себе еще прибавочную стоимость,

598

которая рабочему стоила труда, а капиталисту ничего не стоила и тем не менее составляет правомерную собственность последнего;

3) что рабочий сохранил свою рабочую силу и может снова продать ее, если найдет покупателя.

Простое воспроизводство есть лишь периодическое повторение этой первой операции; при этом каждый раз деньги снова превращаются в капитал. Таким образом, здесь закон отнюдь не нарушается, — напротив, он получает лишь возможность постоянного осуществления.

«Несколько последовательных обменов лишь сделали из последнего представителя первого» (Sismondi. «Nouveaux Principes d'Economie Politique», t. I, p. 70).

И тем не менее простого воспроизводства, как мы видели, достаточно для того, чтобы этой первой операции, — поскольку мы рассматривали ее как изолированный процесс, — придать совершенно иной характер.

«Среди лиц, между которыми распределяется национальный доход, одни» (рабочие) «ежегодно приобретают на него новое право при помощи затраты нового труда; другие» (капиталисты) «уже раньше приобрели на него постоянное право при помощи первоначальной затраты труда» (там же, стр. 111).

Область труда, как известно, не единственная область, где первородство творит чудеса.

Дело ничуть не изменится, если простое воспроизводство будет заменено воспроизводством в расширенном масштабе, или накоплением. В первом случае капиталист прокучивает всю прибавочную стоимость, во втором — он обнаруживает свою гражданскую добродетель в том, что проедает лишь часть прибавочной стоимости, превращая остальное в деньги.

Прибавочная стоимость есть его собственность, она никогда не принадлежала кому-либо другому. Если он авансирует ее на производство, то делает это авансирование из своего собст­венного фонда совершенно так же, как в тот день, когда он впервые вступил на рынок. Что на этот раз его фонд происходит из неоплаченного труда его рабочих, не имеет абсолютно ника­кого значения. Если рабочий В нанимается за счет прибавочной стоимости, произведенной рабочим А, то, во-первых, А создал эту прибавочную стоимость, получив до последней копейки всю справедливую цену за свой товар, во-вторых, это дело вообще ничуть не касается рабочего В. Все, чего В требует и имеет право требовать, — это чтобы капиталист уплатил ему стоимость его рабочей силы.

599

«Оба еще даже выиграли: рабочий потому, что ему были авансиро­ваны плоды его труда» (следовало сказать: неоплаченного труда других ра­бочих) «раньше, чем последний был выполнен» (следовало сказать: раньше, чем его труд принес свои плоды); «хозяин потому, что труд этого рабочего стоил больше, чем его заработная плата» (следовало сказать: произвел больше стоимости, чем стоимость заработной платы) (Sumondi, «Nouveaux Principes d'Economie Politique», t. I, p. 135).

Правда, дело выглядит совершенно иначе, когда мы рассмат­риваем капиталистическое производство в непрерывном потоке его возобновления и вместо отдельного капиталиста и отдель­ного рабочего берем их совокупность, класс капиталистов и класс рабочих. Но тем самым мы применили бы критерий, со­вершенно чуждый товарному производству.

В товарном производстве противостоят лишь друг от друга не зависимые продавец и покупатель. Взаимные отношения между ними обрываются, когда истекает срок заключенного ими договора. Если сделка возобновляется, то уже на основе нового договора, который не имеет ничего общего с предыдущим и лишь случайно может опять свести того же самого покупа­теля с тем же самым продавцом.

Итак, если товарное производство или какое-либо относя­щееся к нему явление рассматривать соответственно их собствен­ным экономическим законам, то мы должны каждый акт обмена брать отдельно, вне всякой связи с предшествующими и после­дующими актами обмена. А так как купли и продажи совер­шаются лишь между отдельными индивидуумами, то недопу­стимо искать в них отношений между целыми общественными классами.

Какой бы длинный ряд последовательных воспроизводств и предшествующих им накоплений ни проделал функционирую­щий в настоящее время капитал, во всяком случае он сохраняет свою первоначальную девственность. Пока при каждом акте обмена, взятом в отдельности» соблюдаются законы обмена, способ присвоения может претерпеть полный переворот, ни­сколько не затрагивая права собственности, соответствующего товарному производству. Одно и то же право собственности сохраняет свою силу как вначале, когда продукт принадлежит производителю и когда последний, обменивая эквивалент на эквивалент, может обогащаться лишь за счет собственного труда, так и в капиталистический период, когда общественное богатство во все возрастающей мере становится собственностью тех, кто в состоянии постоянно все вновь и вновь присваивать неопла­ченный труд других.

Этот результат неизбежен, поскольку рабочая сила свободно продается самим рабочим как товар. Но лишь начиная с этого

600

момента товарное производство принимает всеобщий характер и становится типичной формой производства; лишь с этих пор каждый продукт с самого же начала производится для продажи, и все производимое богатство проходит через сферу обращения. Лишь тогда, когда наемный труд становится базисом товарного производства, это последнее навязывает себя всему обществу; но лишь тогда оно может развернуть также все скрытые в нем потенции. Сказать, что появление наемного труда искажает истинный характер товарного производства — все равно, что сказать: для того чтобы истинный характер товарного произ­водства остался неискаженным, оно не должно развиваться. В той самой мере, в какой товарное производство развивается сообразно своим собственным имманентным законам в произ­водство капиталистическое, в той же самой мере законы соб­ственности, свойственные товарному производству» переходят в законы капиталистического присвоения[24].

Мы видели, что даже при простом воспроизводстве весь аван­сированный капитал, каково бы ни было его первоначальное происхождение, превращается в накопленный капитал, или капитализированную прибавочную стоимость. Но в общем по­токе производства весь первоначально авансированный капитал становится вообще бесконечно малой величиной (magnitudo evanescens в математическом смысле) по сравнению с непосред­ственно накопленным капиталом, т. е. с прибавочной стоимостью, или прибавочным продуктом, вновь превращенными в капитал, причем безразлично, функционирует ли он в руках того, кто его накопил, или в чужих руках. Поэтому политическая эконо­мия изображает капитал вообще как «накопленное богатство» (превращенную прибавочную стоимость, или доход), «которое снова применяется для производства прибавочной стоимости»[25] , а капиталиста — как «владельца прибавочного продукта»[26]. Этот же взгляд, но лишь в иной форме, выражают, когда го­ворят, что весь наличный капитал есть накопленный или ка­питализированный процент, потому что процент есть просто часть прибавочной стоимости [27].

601

2. ОШИБОЧНОЕ ПОНИМАНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИЕЙ ВОСПРОИЗВОДСТВА В РАСШИРЕННОМ МАСШТАБЕ

Прежде чем мы приступим к некоторым более точным опре­делениям накопления, или обратного превращения прибавоч­ной стоимости в капитал, необходимо устранить двусмыслен­ность, порожденную классической политической экономией.

Как товары, покупаемые капиталистом для собственного потребления на часть прибавочной стоимости, не могут служить ему в качестве средств производства и увеличения стоимости» так и труд, покупаемый им для удовлетворения своих естествен­ных и социальных потребностей, не является производитель­ным трудом. Покупая такого рода товары или труд, капиталист не превращает затраченной на них прибавочной стоимости в капитал, а, наоборот, потребляет или расходует ее как доход. В противоположность стародворянскому принципу, который, по справедливому замечанию Гегеля, «состоит в потреблении имеющегося в наличии» и особенно ярко проявляется в ро­скоши личных услуг, буржуазная политическая экономия считала исключительно важным провозгласить накопление капи­тала первой гражданской обязанностью и неустанно пропове­довать, что не может накоплять тот, кто проедает весь свой доход вместо того, чтобы добрую долю его расходовать для найма добавочных производительных рабочих, дающих больше, чем они стоят. С другой стороны, политической экономии прихо­дилось бороться с народным предрассудком, который смешивает капиталистическое производство с накоплением сокровищ[28] и считает поэтому, будто накопленное богатство есть богатство, огражденное от разрушения в его данной натуральной форме и  следовательно, изъятое из сферы потребления и даже из сферы обращения. В действительности изъятие денег из обращения было бы прямой противоположностью их употребления в ка­честве капитала, а накопление товаров в смысле собирания со­кровищ было бы чистейшей бессмыслицей*⁾. (*Так, у Бальзака, который основательно изучил все оттенки скупости, ста­рый ростовщик Гобсек рисуется уже впавшим в детство, когда он начинает создавать сокровища из накопленных товаров.)

Накопление значительных масс товаров есть результат приостановки обра­щения или результат перепроизводства[29]. Как бы то ни было,

602

в народном представлении встает, с одной стороны, картина накопленных в потребительном фонде богачей медленно по­требляемых благ, с другой стороны, образование запасов — явление, которое свойственно всем способам производства и на котором мы еще остановимся при анализе процесса обращения.

Следовательно, в этих пределах классическая политическая экономия вполне, права, когда она подчеркивает как характер­ный момент процесса накопления то обстоятельство, что при­бавочный продукт потребляется рабочими производительными, а не рабочими непроизводительными. Но здесь же начинается и ее ошибка. А. Смит ввел в моду изображать накопление как простое потребление прибавочного продукта производительным рабочим, т. е. изображать капитализацию прибавочной стои­мости как простое превращение ее в рабочую силу. Послушаем, например, Рикардо:

«Необходимо понять, что все продукты страны потребляются; но величайшая разница, какую только можно себе представить, заключается в том, потребляются ли они теми, кто воспроизводит другую стоимость, или же теми, кто ее не воспроизводит. Когда мы говорим, что доход сбере­гается и прибавляется к капиталу, мы подразумеваем, что та часть дохода, о которой говорится, что она присоединилась к капиталу, потребляется производительными рабочими, а не непроизводительными. Нет большего заблуждения, чем предположение, что капитал увеличивается от непо­требления»[30].

Не может быть большего заблуждения, чем повторяемое Рикардо и другими вслед за А. Смитом утверждение, будто «та часть дохода, о которой говорится, что она присоединилась к капиталу, потребляется производительными рабочими». Со­гласно этому представлению вся прибавочная стоимость, пре­вращающаяся в капитал, должна стать переменным капиталом. В действительности она, как и первоначально авансированная стоимость, разделяется на постоянный капитал и переменный капитал, на средства производства и рабочую силу. Рабочая сила есть та форма, в которой переменный капитал существует в процессе производства. В этом процессе она сама потребляется капиталистом. Рабочая сила потребляет средства производства посредством своей функции — труда. Вместе с тем деньги, упла­ченные при покупке рабочей силы, превращаются в жизненные средства, потребляемые не «производительным трудом», а «произ­водительным рабочим». Вследствие ошибочного в самой основе своей анализа А. Смит приходит к тому нелепому результату, что если каждый индивидуальный капитал и разделяется на постоянную и переменную составные части, то общественный

603

капитал целиком состоит только из переменного капитала, т. е. весь затрачивается на заработную плату. Например, фаб­рикант сукон превращает 2 000 ф. ст. в капитал. Одну часть этих денег он расходует на наем ткачей, другую часть на покупку шерстяной пряжи, машин и т. д. Но люди, у которых он купил пряжу и машины, опять-таки частью полученных ими денег оплачивают труд и т. д., пока, наконец, все 2 000 ф. ст. не будут затрачены на заработную плату, или весь продукт, предста­вляемый этими 2 000 ф. ст., не будет потреблен производитель­ными рабочими. Как видим, вся сила этого аргумента заклю­чается в словах «и т. д.», которые отсылают нас от Понтия к Пилату. Адам Смит обрывает свое исследование как раз там, где начинается его трудность[31].

Пока мы рассматриваем только фонд совокупного годового производства, ежегодный процесс воспроизводства очень поня­тен. Но все составные части годовой продукции должны быть вы­несены на товарный рынок, и вот тут-то начинаются трудности. Движения отдельных капиталов и личных доходов перекре­щиваются, смешиваются, теряются во всеобщем перемещении — в обращении общественного богатства» — которое обманывает взор и ставит перед исследованием весьма запутанные задачи. В третьем отделе второй книги я дам анализ действительных связей. Большая заслуга физиократов заключается в том, что они в своей «Экономической таблице»^16в впервые сделали попытку дать картину годовой продукции в том виде, в каком она выходит из обращения[32].

Впрочем, разумеется само собой, что политическая эконо­мия не преминула использовать в интересах класса капитали­стов положение А. Смита, что вся превратившаяся в капитал часть чистого продукта потребляется рабочим классом.

604

3. РАЗДЕЛЕНИЕ ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ НА КАПИТАЛ И ДОХОД. ТЕОРИЯ ВОЗДЕРЖАНИЯ

В предыдущей главе мы рассматривали прибавочную стои­мость, соответственно прибавочный продукт, лишь как инди­видуальный потребительный фонд капиталиста, в этой главе мы рассматривали ее до сих пор лишь как фонд накопления. В действительности прибавочная стоимость есть не только первый и не только второй фонд, а то и другое вместе. Часть прибавочной стоимости потребляется капиталистом как до­ход[33], другая часть ее применяется как капитал, или нако­пляется.

При данной массе прибавочной стоимости одна из этих ча­стей будет тем больше, чем меньше другая. При прочих равных условиях отношение, в котором происходит это деление, опре­деляет величину накопления. Но это деление производит соб­ственник прибавочной стоимости, капиталист. Оно, стало быть, является актом его воли. Относительно той части собранной им дани, которую он накопляет, говорят, что он сберегает ее, так как он ее не проедает, т. е. так как он выполняет здесь свою функцию капиталиста, именно функцию самообогащения,

Лишь постольку, поскольку капиталист есть персонифици­рованный капитал, он имеет историческое значение и то истори­ческое право на существование, которое, как говорит остроум­ный Лихновский, «не имеет никакой даты». И лишь постольку преходящая необходимость его собственного существования заключается в преходящей необходимости капиталистического способа производства. Но постольку и движущим мотивом его деятельности являются не потребление и потребительная стои­мость» а меновая стоимость и ее увеличение. Как фанатик уве­личения стоимости» он безудержно понуждает человечество к производству ради производства, следовательно к развитию общественных производительных сил и к созданию тех ма­териальных условий производства, которые одни только мо­гут стать реальным базисом более высокой общественной формы, основным принципом которой является полное и свободное развитие каждого индивидуума. Лишь как персонификация капитала капиталист пользуется почетом. В этом своем каче­стве он разделяет с собирателем сокровищ абсолютную страсть

605

к обогащению. Но то, что у собирателя сокровищ выступает как индивидуальная мания, то для капиталиста-суть действие. общественного механизма, в котором он является только одним из колесиков. Кроме того, развитие капиталистического произ­водства делает постоянное возрастание вложенного в промыш­ленное предприятие капитала необходимостью, а конкуренция навязывает каждому индивидуальному капиталисту имманент­ные законы капиталистического способа производства как внеш­ние принудительные законы. Она заставляет его постоянно расширять свой капитал для того, чтобы его сохранить, а рас­ширять свой капитал он может лишь посредством прогрессирую­щего накопления.

Поэтому, поскольку вся деятельность капиталиста есть лишь функция капитала, одаренного в его лице волей и сознанием, постольку его собственное личное потребление представляется ему грабительским посягательством на накопление его капи­тала; так в итальянской бухгалтерии личные расходы записы­ваются на стороне дебета капиталиста по отношению к его капиталу. Накопление есть завоевание мира общественного богатства. Вместе с расширением массы эксплуатируемого чело­веческого материала оно расширяет область прямого и косвен­ного господства капиталиста[34].

606

Но первородный грех действует везде. С развитием капита­листического способа производства, накопления и богатства капиталист перестает быть простым воплощением капитала. Он чувствует «человеческие побуждения» своей собственной плоти, к тому же он настолько образован, что готов осмеивать пристрастие к аскетизму как предрассудок старомодного соби­рателя сокровищ. В то время как классический капиталист клеймит индивидуальное потребление как грех против своей функции и как «воздержание» от накопления, модернизирован­ный капиталист уже в состоянии рассматривать накопление как «отречение» от потребления. «Ах, две души живут в его груди, и обе не в ладах друг с другом!» ¹⁶⁹

При исторических зачатках капиталистического способа производства — а каждый капиталистический parvenue [вы­скочка] индивидуально проделывает эту историческую стадию — жажда обогащения и скупость господствуют как абсолютные страсти. Но прогресс капиталистического производства создает не только новый мир наслаждений; о развитием спекуля­ции и кредитного дела он открывает тысячи источников вне­запного обогащения. На известной ступени развития некоторый условный уровень расточительности, являясь демонстрацией богатства и, следовательно, средством получения кредита, ста­новится даже деловой необходимостью для «несчастного» ка­питалиста. Роскошь входит в представительские издержки капитала. К тому же капиталист обогащается не пропорцио­нально своему личному труду или урезыванию своего личного потребления, как это происходит с собирателем сокровищ, а пропорционально количеству той чужой рабочей силы, кото­рую он высасывает, и тому отречению от всех жизненных благ, которое он навязывает рабочим. Правда, расточительность капиталиста никогда не приобретает такого bona fide [просто­душного] характера, как расточительность разгульного феодала, наоборот, в основе ее всегда таится самое грязное скряжни­чество и мелочная расчетливость; тем не менее расточитель­ность капиталиста возрастает с ростом его накопления, отнюдь не мешая последнему. Вместе с тем в благородной груди капи­талиста развертывается фаустовский конфликт между страстью к накоплению и жаждой наслаждений.

«Промышленность Манчестера», — говорится в одном сочинении, опубликованном в 1795 г. д-ром Эйкином, — «можно разделить на четыре

607

периода. В течение первого периода фабриканты были вынуждены упорно трудиться для поддержания своего существования».

В особенности сильно наживались они, обворовывая роди­телей, которые отдавали им своих детей в качестве apprentices (учеников) и должны были дорого платить за обучение, хотя эти ученики голодали. С другой стороны, средняя прибыль была низка, и накопление требовало большой бережливости. Они жили как скряги, собиратели сокровищ, и далеко не по­требляли даже процентов со своего капитала.

«Во второй период они начали составлять себе небольшие состояния, но работали так же упорно, как и раньте», — потому что непосредственная эксплуатация труда сама стоит труда, как это известно всякому надсмотр­щику за рабами, — «и жили так же скромно, как и раньше... В третьем периоде началась роскошь, и предприятия стали расширяться благодаря рассылке всадников» (конных коммивояжеров) «за заказами во все торго­вые города королевства. Надо думать, что до 1690 г. существовало лишь очень немного или даже вовсе не существовало капиталов в 3 000— 4 000 ф. ст., нажитых в промышленности. Но приблизительно в это время иди несколько позднее промышленники уже накопили деньги и стали строить себе каменные дома вместо деревянных или глиняных... В Манче­стере еще в первые десятилетия XVIII века фабрикант, угостивший своих гостей кружкой заграничного вина, вызывая толки и пересуды среди всех соседей».

До появления машинного производства фабриканты, сходясь по вечерам в трактирах, никогда не потребляли больше, чем стакан пунша за 6 пенсов и пачку табаку за 1 пенс. Лишь в 1758 г. увидели в первый раз — и это составило эпоху — «про­мышленника в собственном экипаже!» «Четвертый период» — последняя треть XVIII столетия — «отличается большой ро­скошью и расточительностью, опирающейся на расширение предприятий»[35]. Что сказал бы добрый доктор Эйкин, если бы он воскрес и взглянул на теперешний Манчестер!

Накопляйте, накопляйте! В этом Моисей и пророки!  «Трудолюбие доставляет тот материал, который накопляется бережливостью»[36]. Итак, сберегайте, сберегайте, т. е. пре­вращайте возможно большую часть прибавочной стоимости, или прибавочного продукта, обратно в капитал! Накопление ради накопления, производство ради производства — этой формулой классическая политическая экономия выразила историческое призвание буржуазного периода. Она ни на минуту не обманывалась на тот счет, насколько велики родовые муки богатства[37]; но какое значение имеют все

608

жалобы перед лицом исторической необходимости? Если про­летарий в глазах классической политической экономии пред­ставляет собой лишь машину для производства прибавочной стоимости, то и капиталист в ее глазах есть лишь машина для превращения этой прибавочной стоимости в добавочный ка­питал. Она относится к его исторической функции со всей серьез­ностью. Чтобы избавить сердце капиталиста от злополучного конфликта между жаждой наслаждений и страстью к обога­щению» Мальтус в начале двадцатых годов текущего столетия защищал особый вид разделения труда,: согласно которому дело накопления предназначалось капиталисту,: действительно занимающемуся производством, а дело расточения — другим участникам в дележе прибавочной стоимости: земельной аристо­кратии, лицам, получающим содержание от государства и церкви и т. д. В высшей степени важно, — говорит он,. — «разделить страсть к расходам и страсть к накоплению» (the passion for expenditure and the passion for accumulation)[38]. Господа капи­талисты, давно уже превратившиеся в прожигателей жизни и в людей света, возопили. Как,— восклицает один рикардианец, выступивший их адвокатом, — господин Мальтус пропо­ведует высокие земельные ренты; высокие налоги и т. д.; он хочет постоянно подстегивать промышленников с помощью непроизводительных потребителей! Конечно, производство, производство в постоянно расширяющемся масштабе — таков лозунг, однако

«таким путем производство можно скорее затормозить, чем развить. Не совсем справедливо также (nor is it quite fair) держать в праздности одну группу лиц лишь для того, чтобы подхлестывать других, по харак­теру которых можно думать (who are likely, from their characters), что они были бы способны успешно заниматься дедом, если их к атому прину­дить»[39].

Но хотя он считает несправедливым побуждать промышлен­ного капиталиста к накоплению, снимая жир с его супа, тем не менее ему представляется необходимым свести к возможному минимуму заработную плату рабочего» «чтобы поддерживать трудолюбие последнего». Он ничуть не скрывает также д что тайна наживы состоит в присвоении неоплаченного труда.

«Усиление спроса со стороны рабочих означает лишь их готовность брать себе меньшую долю своего собственного продукта и большую долю его оставлять предпринимателям; и если говорят, что при этом вследствие

609

понижения потребления» (рабочих) «происходит «glut»» (переполнение рынка, перепроизводство), «то я могу ответить лишь, что «glut» есть сино­ним высокой прибыли»[40].

Ученая перебранка о том, как выгоднее для накопления распределить выкачанную из рабочего добычу между промыш­ленным капиталистом и праздным земельным собственником и т. д., смолкла перед лицом июльской революции. Вскоре после этого ударил в набатный колокол городской пролетариат Лиона и пустил красного петуха сельский пролетариат Англии. По эту сторону Ла-Манша рос оуэнизм, по ту его сторону — сен-симонизм и фурьеризм. Настало время вульгарной полити­ческой экономии. Ровно за год до того, как Нассау У. Сениор из Манчестера открыл, что прибыль (с включением процента) на капитал есть продукт неоплаченного «последнего двена­дцатого часа труда», он возвестил миру другое свое открытие. «Я, — торжественно изрек он, — заменяю слово капитал, рас­сматриваемый как орудие производства, словом воздержание»[41]. Поистине недосягаемый образец «открытий» вульгарной поли­тической экономии! Экономическая категория подменяется сикофантской фразой. Voila tout [вот и все]. «Если дикарь, — по­учает Сениор, — делает лук, то он занимается промышленностью, но не практикует воздержания». Это объясняет нам, как и по­чему при прежних общественных укладах средства труда созда­вались «без воздержания» капиталиста. «Чем больше прогрес­сирует общество, тем более воздержания требует оно»[42], а именно со стороны тех, труд которых состоит в том, чтобы при­сваивать себе чужой труд и его продукт. Все условия процесса труда превращаются отныне в соответственное количество ак­тов воздержания капиталиста. Что хлеб не только едят, но и сеют, этим мы обязаны воздержанию капиталиста! Если вино выдерживают известное время, чтобы оно перебродило, то

610

опять-таки лишь благодаря воздержанию капиталиста![43] Ка­питалист грабит свою собственную плоть, когда он «ссужает (!) рабочему орудия производства», — т. е., соединив их с рабочей силой, употребляет как капитал, — вместо того чтобы пожи­рать паровые машины, хлопок, железные дороги, удобрения, рабочих лошадей и т. д. или, как по-детски представляет себе вульгарный экономист, прокутить «их стоимость», обратив ее в предметы роскоши и другие средства потребления[44]. Каким образом класс капиталистов в состоянии осуществить это, соста­вляет тайну, строго сохраняемую до сих пор вульгарной поли­тической экономией. Как бы то ни было, мир живет лишь благодаря самоистязаниям капиталиста, этого современного кающегося грешника перед богом Вишну. Не только накопление, но и простое «сохранение капитала требует постоянного напря­жения сил для того, чтобы противостоять искушению потребить его»[45]. Итак, уже простая гуманность, очевидно, требует, чтобы капиталист был избавлен от мученичества и искушений тем же самым способом, каким отмена рабства избавила недавно рабовладельца Джорджии от тяжкой дилеммы: растранжирить ли на шампанское весь прибавочный продукт, выколоченный из негров-рабов, или же часть его снова превратить в добавочное количество негров и земли.

В самых различных общественно-экономических формациях имеет место не только простое воспроизводство, но и воспроиз­водство в расширенных размерах, хотя последнее совершается не в одинаковом масштабе. С течением времени все больше произ­водится и больше потребляется, следовательно, больше про­дукта превращается в средства производства. Однако процесс этот не является накоплением капитала, не является, следова­тельно, и функцией капиталиста до тех пор, пока рабочему средства его производства, а следовательно, его продукт и его жизненные средства не противостоят еще в форме капитала[46].

611

Умерший несколько лет тому назад Ричард Джонс, преемник Мальтуса на кафедре политической экономии в ост-индском колледже в Хейлибери, удачно иллюстрирует это двумя круп­ными фактами. Так как большинство индийского народа со­ставляют крестьяне к ведущие самостоятельное хозяйство, то их продукт, средства их труда и их жизненные средства никогда не принимают «формы («the shape») фонда, сбереженного из чужого дохода («saved from revenue»), и, следовательно, не про­делывают предварительного процесса накопления» («a previous process of accumulation»)[47]. С другой стороны, в провинциях, где английское господство наименее разложило старую систему, несельскохозяйственные рабочие получают работу непосред­ственно у крупных феодалов, к которым притекает известная доля сельскохозяйственного прибавочного продукта в форме дани или земельной ренты. Часть этого прибавочного продукта потребляется крупными феодалами в натуральном виде, другая часть превращается для них рабочими в предметы роскоши и другие средства потребления, тогда как остальное составляет заработную плату рабочих, являющихся собственниками ору­дий своего труда. Производство и воспроизводство в расширен­ных размерах совершается здесь без всякого вмешательства этого удивительного святого, этого рыцаря печального образа, «воздерживающегося» капиталиста.

4. ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ РАЗМЕРЫ НАКОПЛЕНИЯ НЕЗАВИСИМО ОТ ТОЙ ПРОПОРЦИИ, В КОТОРОЙ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ РАСПАДАЕТСЯ НА КАПИТАЛ И ДОХОД. СТЕПЕНЬ ЭКСПЛУАТАЦИИ РАБОЧЕЙ СИЛЫ. ПРОИЗВОДИТЕЛЬНАЯ СИЛА ТРУДА. УВЕЛИЧЕНИЕ РАЗНИЦЫ МЕЖДУ ПРИМЕНЯЕМЫМ КАПИТАЛОМ И КАПИТАЛОМ ПОТРЕБЛЯЕМЫМ. ВЕЛИЧИНА АВАНСИРОВАННОГО КАПИТАЛА

Если отношение, в котором прибавочная стоимость распа­дается на капитал и доход, дано, то величина накопленного капитала» очевидно, зависит от абсолютной величины приба­вочной стоимости. Допустим, что 80% капитализируются, 20% проедаются; тогда накопленный капитал будет 2 400 ф. ст. или 1 200 ф. ст., смотря по тому, составляет ли общая сумма при­бавочной стоимости 3 000 или только 1 500 фунтов стерлингов.

612

Таким образом, в определении величины накопления участвуют все те обстоятельства, которые определяют массу прибавочной стоимости. Подытожим их здесь еще раз, но лишь постольку, поскольку они дают новые точки зрения относительно нако­пления.

Как мы помним,  норма прибавочной стоимости зависит прежде всего от степени эксплуатации рабочей силы. Полити­ческая экономия так высоко оценивает эту роль степени экс­плуатации, что нередко отождествляет ускоренный рост нако­пления под влиянием повышения производительной силы труда с ускоренным ростом его под влиянием повышенной эксплуата­ции рабочего[48]. В отделах о производстве прибавочной стои­мости мы постоянно предполагали, что заработная плата, по меньшей мере, равна стоимости рабочей силы. Однако на прак­тике насильственное понижение заработной платы ниже этой стоимости играет слишком важную роль, чтобы хоть вкратце не остановиться на нем. В известных границах оно фактически превращает необходимый фонд потребления рабочего в фонд накопления капитала.

«Заработная плата», — говорит Дж. Ст. Милль, — «не имеет произ­водительной силы; это цена одной из производительных сил; заработная плата, как и цена машин, отнюдь не участвует в производстве товаров на­ряду с самим трудом. Вели бы труд можно было получить без купли, за­работная плата была бы излишней»[49].

Но если бы рабочие могли питаться воздухом, их нельзя было бы купить ни за какую цену. Следовательно, даровой труд есть предел в математическом смысле этого слова: к нему всегда можно приближаться, никогда, однако, не достигая его. Постоян­ная тенденция капитала состоит в том, чтобы низвести рабочих до этого нигилистического уровня. Часто цитируемый мною писатель XVIII века, автор «Essay on Trade and Commerce», выдал лишь заветную мечту английского капитала, заявив» что историческая жизненная задача Англии состоит в том, чтобы понизить заработную плату английских рабочих до уровня

613

французских или голландских[50]. Он,  между прочим, наивно говорит:

«Если ваши бедняки» (термин для обозначения рабочих) «хотят жить в роскоши... то, конечно, их труд будет дорог... Ведь волосы становятся дыбом, когда подумаешь о тех колоссальных излишествах («heap of super­fluities»), которыми отличается потребление наших мануфактурных ра­бочих: тут и водка, и джин, и чай, и сахар, заграничные фрукты, крепкое пиво, ситцы, нюхательный и курительный табак и т. д.»[51].

Автор цитирует далее сочинение одного нортгемптонширского фабриканта, который, благочестиво вперив взор свой в небо, вопит:

«Труд на целую треть дешевле во Франции, чем в Англия, ибо фран­цузские бедняки напряженно работают и обходятся самым, необходимым из пищи и одежды, главные предметы их потребления — это хлеб, фрукты, травы, коренья и сушеная рыба; они очень редко едят мясо и, когда дорога пшеница, очень мало едят хлеба»[52]. «К тому же», — продолжает выше­указанный автор уже от себя, — «они пьют только воду и только слабые напитки, так что в действительности тратят поразительно мало денег... Такого положения вещей, конечно, трудно достигнуть, однако его можно достигнуть, как это убедительно доказывает то, что оно существует и во Франции и в Голландии»[53].

Двумя десятилетиями позже один американский краснобай, возведенный в баронское звание янки Бенджамин Томпсон (alias [иначе] граф Румфорд), развивал те же филантропиче­ские. планы, снискав себе ими великое благоволение бога и людей. Его «Essays» представляют собой поваренную книгу, на­полненную всякого рода рецептами, указывающими, как заме­нить дорогостоящие нормальные предметы потребления рабочих

 614

дешевыми суррогатами. Вот особенно удачный рецепт этого уди­вительного «философа»:

«5 ф. ячменя, 5 ф. кукурузы, на 3 пенса селедок, на 1 пенс соли, на 1 пенс уксуса, на 2 пенса перцу и зелени, итого на сумму 20³/4 пенса, получается суп на 64 человека, при этом при средних ценах хлеба стои­мость этого может быть еще понижена до ¹/4 пенса на душу»[54].

С развитием капиталистического производства фальсифи­кация товаров сделала такие успехи, что идеалы Томпсона стали излишни[55].

В конце XVIII и в первые десятилетия XIX столетия англий­ские фермеры и лендлорды добились понижения заработка ра­бочих до крайнего низшего предела, выплачивая сельскохозяй­ственным поденщикам в форме заработной платы меньше минимума, необходимого для существования, и добавляя осталь­ное в форме пособий приходской благотворительности. Вот пример того поясничанья, к которому прибегали английские Догбери при «законном» установлении ими тарифов заработной платы:

«Когда сквайры Спинемленда устанавливали в 1795 г. заработную плату, они как раз пообедали, но, очевидно, полагали, что рабочие не нуж­даются ни в чем подобном... Они решили, что недельная плата должна быть 3 шилл. на человека, если каравай хлеба в 8 ф. 11 унций стоит 1 шилл., и должна соответственно повышаться, пока цена каравая не достигнет 1 шилл. 5 пенсов. При еще более значительном возрастании цены хлеба заработная плата должна относительно уменьшаться, так что, когда цена каравая будет 2 шилл., потребление работника должно стать на одну пятую меньше, чем было раньше»[56].

615

В 1814 г. перед следственной комиссией палаты лордов давал показание некий А. Беннет, крупный фермер, мировой судья, попечитель дома для бедных. В его обязанности входило также и регулирование заработной платы. На вопрос: «Соблю­дается ли какое-либо определенное соотношение между стои­мостью дневного труда и размерами приходского пособия рабо­чим?» — он ответил:

«Да. Еженедельный доход каждой семьи доводится до стоимости галлонового каравая хлеба (8 ф. 11 унций) и 3 пенсов на душу... Мы по­лагаем, что галлонового каравая достаточно для поддержания жизни членов семьи в течение недели; 3 пенса выдаются на одежду; если же приход предпочитает сам выдавать одежду, эти 3 пенса не выплачивают. Такая практика господствует не только во всей западной части Уилтшира, но, как я полагаю, и во всей стране»[57]. «Таким образом», — восклицает один буржуазный автор того времени, — «фермеры в течение ряда лет унижали достойный уважения класс своих соотечественников, принуждая их находить убежище в работных домах... Фермер увеличил свой собствен­ный доход, воспрепятствовав накоплению даже самого необходимого потребительного фонда рабочих»[58].

Какую роль в образовании прибавочной стоимости, а следо­вательно, и в образовании фонда накопления капитала играет в наши дни прямой грабеж из фонда необходимого потребления рабочего, это мы видели, например, при рассмотрении так назы­ваемой работы на дому (см. гл. XIII, 8, d). Дальнейшие факты этого рода будут приведены ниже в настоящем отделе.

Хотя во всех отраслях промышленности часть постоянного капитала., состоящая из средств труда, должна быть достаточной для занятия известного числа рабочих, определяемого величи­ной предприятия, тем не менее она вовсе не обязательно растет пропорционально числу занятых рабочих. Пусть на данной фабрике 100 рабочих при восьмичасовом труде доставляют 800 рабочих часов. Если капиталист хочет увеличить это коли­чество часов наполовину, он может взять 50 новых рабочих» но тогда ему необходимо авансировать новый капитал не только на заработную плату, но и на средства труда. Однако он может также заставить и этих прежних 100 рабочих работать 12 часов вместо 8 „ и тогда он может обойтись с наличными средствами труда, которые лишь быстрее будут изнашиваться. Таким об­разом добавочный труд, созданный большим напряжением ра-

616

бочей силы, может увеличить субстанцию накопления, т. е. прибавочный продукт и прибавочную стоимость, без соответ­ственного увеличения постоянной части капитала.

В добывающей промышленности, например в горном деле, сырье не является составной частью авансируемого капитала. Здесь предмет труда — не продукт предшествовавшего труда, а бесплатный дар природы. Таковы: металлические руды, минералы, каменный уголь, камни и т. д. Постоянный капитал состоит здесь почти исключительно из таких средств труда» которые очень хорошо позволяют применить увеличенное коли­чество труда (например, путем введения дневных и ночных смен рабочих). Но ведь при прочих равных условиях масса и стоимость продукта растут прямо пропорционально приложен­ному количеству труда. Как в первый день производства, здесь идут рука об руку оба первичных фактора, создающие продукт, а следовательно, создающие также и вещественные элементы капитала: человек и природа. Благодаря эластичности рабочей силы область накопления расширяется без предварительного увеличения постоянного капитала.

В земледелии расширить обрабатываемую площадь без до­полнительного авансирования посевного материала и удобре­ний невозможно. Но если это авансирование уже произведено, то даже чисто механическая обработка земли колоссально по­вышает количество продукта. Возросшее количество труда, доставленное прежним числом рабочих, повышает плодородие почвы, не требуя новых авансировании на средства труда. Это опять-таки прямое воздействие человека на природу, которое становится непосредственным источником повышенного нако­пления без участия нового капитала.

Наконец, в промышленности в собственном смысле этого слова каждая добавочная затрата на труд предполагает соответственную добавочную затрату на сырье, но вовсе не обя­зательно на средства труда. А так как добывающая промышлен­ность и земледелие доставляют обрабатывающей промышленно­сти ее собственное сырье и сырье для ее средств труда, то на пользу последней идет и то добавочное количество продуктов, которое создается первыми без добавочной затраты капитала.

Общий итог таков: овладевая двумя первичными созидате­лями богатства, рабочей силой и землей, капитал приобретает способность расширения, позволяющую ему вывести элементы своего накопления за границы, определяемые, казалось бы, его собственной величиной, т. е. стоимостью и массой тех уже произведенных средств производства, в виде которых капитал существует.

617

Другим важным фактором накопления капитала является уровень производительности общественного труда.

С ростом производительной силы труда растет и та масса продуктов, в которой выражается определенная стоимость, а следовательно, и прибавочная стоимость данной величины. При неизменной и даже при падающей норме прибавочной стои­мости, если только последняя падает медленнее, - чем увеличи­вается производительная сила труда» масса прибавочного про­дукта растет. Поэтому при неизменном делении прибавочного продукта на доход и добавочный капитал потребление капита­листа может расти, не уменьшая фонда накопления. Относи­тельная величина фонда накопления может даже расти за счет фонда потребления, в то время как благодаря удешевлению то­варов в распоряжение капиталиста предоставляется столько же или даже больше предметов потребления, чем раньше. Но с ро­стом производительности труда происходит, как мы видели, удешевление рабочего, а следовательно, возрастание нормы прибавочной стоимости, даже в том случае, если реальная заработная плата повышается. Эта последняя никогда не уве­личивается в том же отношении, как производительность труда. Итак, та же самая стоимость переменного капитала приводит в движение больше рабочей силы, а следовательно, и больше труда. Та же самая стоимость постоянного капитала выражается в большем количестве средств производства,  т. е. в большем ко­личестве средств труда, материалов труда и вспомогательных материалов, и, следовательно, доставляет больше элементов, образующих как продукт, так и стоимость, или элементов, впитывающих в себя труд. Поэтому при неизменной и даже понижающейся стоимости добавочного капитала имеет место ускоренное накопление. Не только вещественно расширяются размеры воспроизводства, но производство прибавочной стои­мости растет быстрее, чем стоимость добавочного капитала.

Развитие производительной силы труда оказывает влияние также и на первоначальный капитал, т. е. на капитал, уже на­ходящийся в процессе производства. Часть функционирующего постоянного капитала состоит из средств труда, каковы машины и т. д., которые могут быть потреблены, следовательно, воспроиз­ведены или замещены новыми экземплярами того же рода, лишь в течение более или менее продолжительных периодов. Но ежегодно часть этих средств труда отмирает, т. е. достигает конечной цели своей производительной функции. Следова­тельно, эта часть ежегодно находится в стадии своего периоди­ческого воспроизводства или своего замещения новыми экзем­плярами того же рода. Если производительная сила труда

618

развивается в тех отраслях, где производятся эти средства труда. — а она развивается непрерывно с прогрессом науки и тех­ники,— то место старых машин, инструментов, аппаратов и т. д. заступают новые, более эффективные и сравнительно с размерами своей работы более дешевые. Старый капитал воспроизводится в более производительной форме, не говоря уже о постоянных частичных изменениях в наличных средствах труда. Другая часть постоянного капитала, сырой и вспомогательный материал, воспроизводится непрерывно в течение года, материал земле­дельческого происхождения — в большинстве своем раз в год. Следовательно, всякое улучшение методов и т. д. воздействует здесь почти одновременно и на добавочный капитал и на капи­тал уже функционирующий. Всякий прогресс в области химии не только умножает число полезных веществ и число полезных применений уже известных веществ, расширяя, таким образом, по мере роста капитала сферы его приложения. Прогресс химии научает также вводить отходы процесса производства и потре­бления обратно в кругооборот процесса воспроизводства и создает, таким образом, материю нового капитала без предвари­тельной затраты капитала. Подобно тому как усиленная экс­плуатация природного богатства достигается просто путем более высокого напряжения рабочей силы, точно так же наука и техника сообщают функционирующему капиталу способность к расширению, не зависящую от его данной величины. Они оказывают влияние также на ту часть первоначального капи­тала, которая вступила в стадию своего возобновления. В своей новой форме капитал даром присваивает общественный про­гресс, совершившийся за спиной его старой формы. Правда, это развитие производительной силы сопровождается частич­ным обесценением функционирующих капиталов. Поскольку это обесценение дает себя остро чувствовать благодаря конкурен­ции, главная тяжесть его обрушивается на рабочего, повышен­ной эксплуатацией которого капиталист старается возместить свои убытки.

Труд переносит на продукт стоимость потребленных им средств производства. С другой стороны, стоимость и масса средств производства, приводимых в движение данным количеством труда, растут пропорционально увеличению производительности труда. Следовательно, если данное количество труда и присоеди­няет к своему продукту всегда одну и ту же сумму новой стои­мости, то с ростом производительности труда растет та старая ка­питальная стоимость, которая при этом переносится на продукт.

Так, например, если английский и китайский прядильщики работают равное число часов и с равной интенсивностью, то

619

в течение неделя они создадут равные стоимости. Однако, не­смотря на это равенство, существует колоссальное различие между стоимостью недельного продукта англичанина, который работает с помощью мощных автоматов, и стоимостью недель­ного продукта китайца, который имеет только ручную прялку. В то самое время, в течение которого китаец перерабатывает один фунт хлопка, англичанин перерабатывает много сотен фунтов. В сотни раз большая сумма старых стоимостей при­соединяется к стоимости продукта англичанина, продукта, в котором эти старые стоимости сохраняются в новой полезной форме и могут, таким образом, снова функционировать в ка­честве капитала. «В 1782 г.,—сообщает Ф. Энгельс,—весь сбор шерсти предыдущих трех лет (в Англии) лежал необра­ботанным за недостатком рабочих и так и пролежал бы, если бы на помощь не подоспели новоизобретенные машины, кото­рые выпряли всю эту шерсть»[59]. Труд, овеществленный в форме машин, не создал, разумеется, непосредственно ни одного рабо­чего, но он дал возможность небольшому числу рабочих с небольшой сравнительно затратой живого труда не только произ­водительно потребить шерсть и присоединить к ней новую стои­мость, но и сохранить ее старую стоимость в форме пряжи и т. д. Тем самым он создал средство и импульс к расширенному вос­производству шерсти. Живому труду по самой его природе при­суща способность, создавая новую стоимость, сохранять старую. Поэтому с ростом эффективности, размеров и стоимости средств производства, т. е. с ростом накопления, сопровождающим раз­витие производительной силы труда, труд сохраняет и увеко­вечивает все в новых формах постоянно увеличивающуюся капитальную стоимость[60]. Эта естественная способность труда

представляется как способность самосохранения, присущая капиталу, который овладевает трудом, совершенно так же, как общественные производительные силы труда представ­ляются свойствами капитала, а постоянное присвоение при­бавочного труда капиталистом представляется как постоянное самовозрастание капитала. Все силы труда представляются си­лами капитала, как все формы стоимости товара — формами денег.

С ростом капитала растет разница между применяемым ка­питалом и потребляемым капиталом. Другими словами: растет стоимостная и вещественная масса средств труда, как-то: зда­ний, машин, дренажных труб, рабочего скота, всякого рода аппаратов, которые в течение более или менее продолжитель­ного периода, в постоянно возобновляющихся процессах произ­водства функционируют, т. е. служат для достижения опре­деленного полезного эффекта, в полном своем объеме, тогда как

621

изнашиваются постепенно и, следовательно, теряют свою стои­мость по частям, а значит по частям также и переносят ее на продукт. Поскольку эти средства труда служат как созидатели продукта, не присоединяя к нему стоимости, т. е. поскольку они применяются целиком, а потребляются лишь частями, постольку они, как мы уже упоминали выше» оказывают даро­вые услуги подобно силам природы: воде, пару, воздуху, электричеству и т. д. Эти даровые услуги прошлого труда, охва­ченного и одушевленного живым трудом, накопляются с увели­чением масштаба накопления.

Так как прошлый труд выступает всегда в одежде капитала» т. е. пассив труда рабочих А, В, С и т. д. превращается в ак­тив неработающего лица X, то буржуа и экономисты бесконечно восхваляют заслуги прошлого труда; шотландский гений Мак-Куллох полагает даже, что прошлому труду должно причи­таться свое особое вознаграждение (процент, прибыль и т. д.)[61]. Итак, непрерывно растущее значение прошлого труда, участвую­щего в форме средств производства в живом процессе труда, приписывается не самому рабочему прошлым и неоплаченным трудом которого являются средства производства, а отчужден­ному от рабочего воплощению этого труда, его воплощению в капитале. Практические деятели капиталистического произ­водства и их идеологи-пустомели совершенно не способны мыс­лить средства производства отдельно от той своеобразной ан­тагонистической общественной маски, которая одета на них в настоящее время, подобно тому как рабовладелец не способен представить себе рабочего, как такового, отдельно от его роли раба.

При данной степени эксплуатации рабочей силы масса при­бавочной стоимости определяется числом одновременно эксплуа­тируемых рабочих, а это последнее соответствует, хотя и в из­меняющейся пропорции, величине капитала. Чем больше растет капитал благодаря последовательному накоплению, тем силь­нее возрастает и та сумма стоимости, которая распадается на фонд потребления и фонд накопления. Капиталист может по­этому жить более роскошно и в то же время усиливать свое «воздержание». И, в конце концов, все движущие пружины производства действуют тем энергичнее, чем сильнее расши­ряется вместе с массой авансированного капитала масштаб производства.

622

5. ТАК НАЗЫВАЕМЫЙ РАБОЧИЙ ФОНД.

В ходе нашего исследования выяснилось, что капитал есть не постоянная величина, а эластичная часть общественного богатства, постоянно изменяющаяся в зависимости от того или другого деления прибавочной стоимости на доход и добавочный капитал. Мы видели далее, что даже при данной величине функ­ционирующего капитала захваченные капиталом рабочая сила, наука и земля (под последней с экономической точки зрения следует понимать все предметы труда, доставляемые природой без содействия человека) образуют его эластичные потенции,) которые в известных границах расширяют его арену действия независимо от его собственной величины. При этом мы совер­шенно отвлекались от условий процесса обращения, благодаря которым одна и та же масса капитала может действовать в очень неодинаковой степени. Так как мы предполагали рамки капи­талистического производства, следовательно, предполагали чисто стихийную форму общественного процесса производства, то мы совершенно отвлекались от всякой более рациональной комбинации, осуществляемой с наличными средствами произ­водства и рабочей силой непосредственно и планомерно. Класси­ческая политическая экономия искони питала пристрастие рассматривать общественный капитал как величину постоян­ную с постоянной степенью действия. Но предрассудок этот застыл в непререкаемую догму лишь благодаря архифилистеру Иеремии Бентаму — этому трезво-педантичному, тоскливо-болт­ливому оракулу пошлого буржуазного рассудка XIX века[62]. Бентам среди философов то же, что Мартин Таппер среди поэ­тов. Оба они могли быть сфабрикованы только в Англии[63].

623

С точки зрения его догмы совершенно непостижимы самые обык­новенные явления процесса производства, например его вне­запные расширения и сокращения и даже самый факт накопле­ния[64]. Догма эта применялась как самим Бентамом, так и Мальтусом, Джемсом Миллем, Мак-Куллохом и т. д. с аполо­гетическими целями, именно чтобы представить часть капитала, переменный капитал, т. е. капитал, превращаемый в рабочую силу, как величину постоянную. Была сочинена басня, что вещественное существование переменного капитала, т. е. та масса жизненных средств, которую он представляет для рабо­чих, или так называемый рабочий фонд, есть ограниченная самой природой особая часть общественного богатства, границы которой непреодолимы. Чтобы привести в движение ту часть общественного богатства, которая должна функционировать как постоянный капитал, или — вещественно — как средства производства, необходима определенная масса живого труда. Последняя определяется техникой производства. Но не даны ни число рабочих, нужное для того, чтобы привести эту массу труда в текучее состояние — так как это число меняется вместе с изменением степени эксплуатации индивидуальной рабочей силы, — ни цена рабочей силы; известна только ее минималь­ная и к тому же очень эластичная граница. Факты, лежащие в основе рассматриваемой догмы, таковы: с одной стороны,) рабочий не имеет голоса при распределении общественного богатства на средства потребления нерабочих и на средства производства. С другой стороны, рабочий лишь в исключи­тельно благоприятных случаях может расширить так называе­мый «рабочий фонд» за счет «дохода» богатых[65].

624

К каким плоским тавтологиям приводит попытка превратить капиталистические границы рабочего фонда в границы, опре­деляемые природой общества вообще, показывает пример про­фессора Фосетта.

«Оборотный капитал[66] страны», — говорит он, — «есть ее рабочий фонд. Следовательно, чтобы узнать среднюю денежную плату, получае­мую каждым рабочим, надо просто разделить этот капитал на численность рабочего населения»[67].

Итак, мы сначала вычисляем сумму всех действительно вы­плаченных индивидуальных заработных плат, затем объявляем, что результат этого сложения и есть стоимость «рабочего фонда», установленного богом и природой. Наконец, полученную таким путем сумму мы делим на число рабочих, чтобы снова открыть, сколько в среднем выпадает на долю каждого отдельного ра­бочего. Процедура чрезвычайно хитроумная. Она не мешает г-ну Фосетту заявить, не переводя дыхания:

«Совокупное богатство, ежегодно накопляемое в Англии, разделяется на две части. Одна часть применяется в самой Англии для поддержания нашей собственной промышленности. Другая часть вывозится за гра­ницу... Часть, применяемая в нашей промышленности, образует незна­чительную долю ежегодно накопляемого в этой стране богатства»[68].

Итак, большая часть ежегодно нарастающего прибавочного продукта, отбираемого у английских рабочих без эквивалента, капитализируется не в Англии, а в других странах. Но ведь вместе с вывезенным таким образом за границу добавочным капиталом вывозится и часть «рабочего фонда», изобретенного богом и Бентамом[69].

625

Глава двадцать третья. ВСЕОБЩИЙ ЗАКОН КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО НАКОПЛЕНИЯ

1. УВЕЛИЧЕНИЕ СПРОСА НА РАБОЧУЮ СИЛУ ПО МЕРЕ НАКОПЛЕНИЯ ПРИ НЕИЗМЕНЯЮЩЕМСЯ СТРОЕНИИ КАПИТАЛА

В этой главе мы рассматриваем то влияние, которое возра­стание капитала оказывает на положение рабочего класса. Важ­нейшие факторы этого исследования — строение капитала и те изменения, которые претерпевает оно в ходе процесса накоп­ления.

Строение капитала можно рассматривать с двух точек зре­ния. Рассматриваемое со стороны стоимости, строение опреде­ляется тем отношением, в котором капитал делится на постоянный капитал, или стоимость средств производства, и пере­менный капитал, или стоимость рабочей силы, т. е. общую сумму заработной платы. Рассматриваемый со стороны материала, функционирующего в процессе производства, всякий капитал делится на средства производства и живую рабочую силу; в этом смысле строение капитала определяется отношением между массой применяемых средств производства, с одной сто­роны, и количеством труда, необходимым для их применения, — с другой. Первое я называю стоимостным строением капитала, второе — техническим строением капитала. Между тем и другим существует тесная взаимозависимость. Чтобы выразить эту взаимозависимость, я называю стоимостное строение капитала, — поскольку оно определяется, его техническим строением и отражает в себе изменения технического строе­ния, — органическим строением капитала. В тех случаях, где говорится просто о строении капитала, всегда следует подразумевать его органическое строение.

Многочисленные индивидуальные капиталы, вложенные в определенную отрасль производства, более или менее отли­чаются по своему строению друг от друга. Средняя из их инди­видуальных строений дает нам строение всего капитала данной отрасли производства. Наконец, общая средняя из этих средних строений всех отраслей производства дает нам строение обще­

626

ственного капитала данной страны, и только об этом, в конечном счете, будет речь в дальнейшем изложении.

Возрастание капитала включает в себя возрастание его пере­менной, или превращаемой в рабочую силу, составной части. Часть прибавочной стоимости, превращаемой в добавочный ка­питал, постоянно должна претерпевать обратное превращение в переменный капитал, или в добавочный рабочий фонд. Пред­положим, что в числе прочих неизменных условий остается без изменения и строение капитала, т. е. что по-прежнему требуется все та же масса рабочей силы для того, чтобы привести в движение определенную массу средств производства, или посто­янного капитала; в таком случае спрос на труд и фонд существо­вания рабочих, очевидно, увеличивается пропорционально воз­растанию капитала и увеличивается тем быстрее, чем быстрее растет капитал. Так как капитал ежегодно производит при­бавочную стоимость, часть которой ежегодно присоединяется к первоначальному капиталу; так как само это приращение ежегодно возрастает по мере увеличения размеров уже функ­ционирующего капитала и так как, наконец, подгоняемое особенно сильным стремлением к обогащению, например при от­крытии новых рынков, новых сфер приложения капитала вслед­ствие вновь развившихся общественных потребностей и т. д., накопление может быстро расширять свой масштаб благодаря одному лишь изменению в делении прибавочной стоимости, или прибавочного продукта, на капитал и доход, то потребности накопления капитала могут опередить увеличение рабочей силы, или числа рабочих, спрос на рабочих может опередить их предложение, и, таким образом, может произойти повышение заработной платы. Это, в конце концов, и должно произойти, раз указанные выше условия сохраняются без изменения. Так как каждый год применяется больше рабочих, чем в предыду­щий, то раньше или позже должен наступить момент, когда потребности накопления начинают перерастать обычное предло­жение труда, когда, следовательно, наступает повышение за­работной платы. Жалобы на это раздаются в Англии в течение всего XV и первой половины XVIII века. Однако более или менее благоприятные условия, при которых наемные рабочие сохраняются и размножаются, нисколько не изменяют основного характера капиталистического производства. Как простое вос­производство непрерывно воспроизводит само капиталистиче­ское отношение — капиталистов на одной стороне, наемных рабочих на другой, — так воспроизводство в расширенном масштабе, или накопление, воспроизводит капиталистическое отношение в расширенном масштабе: больше капиталистов или

627

более крупных капиталистов на одном полюсе, больше наемных рабочих на другом. Воспроизводство рабочей силы, которая постоянно должна входить в состав капитала как средство увеличения стоимости и не может высвободиться от него, и подчинение которой капиталу маскируется лишь сменой ин­дивидуальных капиталистов, которым она продается, — это вос­производство является в действительности моментом воспроиз­водства самого капитала. Итак, накопление капитала есть увеличение пролетариата [70].

Классическая политическая экономия настолько хорошо понимала это положение, что А. Смит, Рикардо и др., как упомянуто раньше, даже ошибочно отождествляют накопление с потреблением всей капитализируемой части прибавочного продукта производительными рабочими, или с превращением ее в добавочных наемных рабочих. Уже в 1696 г. Джон Беллерс говорит?

«Если бы кто-либо имел 100 000 акров земли, столько же фунтов стерлингов денет и столько же голов скота, но не имел бы ни одного ра­бочего, то чем был бы сам этот богатый человек, как не рабочим? И так как рабочий делают людей богатыми, то чем больше рабочих, тем больше богатых.... Труд бедняка—рудник богача»[71].

Точно так же Бернар де Мандевиль говорит в начале XVIII столетия:

"Там, где собственность пользуется достаточной защитой, было бы легче жить без денег, чем без бедных, ибо кто стал бы трудиться?.. Следует ограждать рабочих от голодной смерти, но нужно, чтобы они не получали ничего, что можно было бы сберегать. Если иногда кто-либо из низшего класса благодаря необыкновенному трудолюбию и недоеданию возвы­шается над положением, в котором он вырос, то никто не должен препят­ствовать ему в этом: ведь бесспорно, что жить бережливо, это — самое разумное для каждого отдельного лица, для каждой отдельной семьи в обществе; однако интерес всех богатых наций заключается в том, чтобы

628

большая часть бедных никогда не оставалась без дела и чтобы они по­стоянно целиком расходовали все, что они получают... Те, кто поддержи­вает существование повседневным трудом, побуждаются к работе исклю­чительно своими нуждами, которые благоразумно смягчать, но было бы глупо исцелять. Единственная вещь, которая только и может сделать рабочего человека прилежным, это — умеренная заработная плата. Слишком низкая заработная плата доводит его, смотря по темпераменту, до малодушия или отчаяния, слишком большая — делает наглым и лени­вым... Из всего до сих пор сказанного следует, что для свободной нации, у которой рабство не допускается, самое верное богатство заключается в массе трудолюбивых бедняков. Не говоря уже о том, что они служат неиссякаемым источником для комплектования флота и армии, без них не было бы никаких наслаждений и невозможно было бы использовать продукты страны для извлечения доходов. Чтобы сделать общество» (ко­торое, конечно, состоит из нерабочих) «счастливым, а народ довольным даже его жалким положением, для этого необходимо, чтобы огромное боль­шинство оставалось невежественным и бедным. Знания расширяют и умно­жают наши желания, а чем меньше желает человек, тем легче могут быть удовлетворены его потребности»[72].

Мандевиль, честный человек и ясная голова, еще не пони­мает того, что самый механизм процесса накопления с увели­чением капитала увеличивает и массу «трудолюбивых бедня­ков», т. е. наемных рабочих, которые вынуждены превращать свою рабочую силу в возрастающую силу для увеличения стои­мости возрастающего капитала и именно этим увековечивать свою зависимость от своего собственного продукта, персони­фицированного в капиталисте. Об этом отношении зависимости сэр Ф. М. Идеи замечает в своем труде «Положение бедных, или История рабочих классов Англии»:

«В нашем географическом поясе для удовлетворения потребностей требуется труд, и поэтому, по крайней мере, часть общества должна неустанно трудиться... Немногие, которые не работают, все же располагают продуктами прилежания. Однако и этим собственники обязаны исключи­тельно цивилизации и порядку; они всецело — творение гражданских учреждений[73]. Ибо последние признают, что плоды труда можно при­сваивать и иным способом, кроме труда. Люди с независимым состоянием почти целиком обязаны своим состоянием труду других, а не своим соб­ственным способностям, которые отнюдь не выше, чем способности других; не владение землей и деньгами, а командование трудом («the command of labour») — вот что отличает богатых от бедных... Бедняку подобает

629

не положение отверженности или рабства, а состояние удобной и либераль­ной зависимости (a state of easy and liberal dependence), а людям, облада­ющий собственностью, подобает надлежащее влияние и авторитет среди тех, кто на них работает... Такое отношение зависимости, как известно вся­кому знатоку человеческой природы, необходимо для блага самих ра­бочих»[74].

Кстати сказать, сэр Ф. М. Иден — единственный из учени­ков Адама Смита, сделавший в XVIII веке кое-что значитель­ное [75]. 630
При тех наиболее благоприятных для рабочих условиях накопления, которые предполагались до сих пор, отношение зависимости рабочих от капитала облекается в сносные или, как выражается Иден, «удобные и либеральные» формы. Вместо того чтобы по мере роста капитала становиться интенсивнее, оно становится лишь экстенсивнее, т. е. сфера эксплуатации и господства капитала расширяется только вместе с увеличением его самого и числа его подданных. Все большая часть их собственного прибавочного продукта, который все возрастает и в растущих размерах превращается в добавочный капитал, притекает к ним обратно в форме средств платежа; благодаря этому они могут расширять круг своих потребностей, лучше обеспечивать свой потребительный фонд одежды, мебели и т. д. и создавать даже небольшие денежные запасные фонды. Но как лучшая одежда, пища, лучшее обращение в более или менее значительный peculium ¹⁷⁶ не уничтожают для раба отношения зависимости и эксплуатации, точно так же это не уничтожает

отношения зависимости и эксплуатации и для наемного рабо­чего. Повышение цены труда вследствие накопления капитала в действительности означает только, что размеры и тяжесть золотой цепи, которую сам наемный рабочий уже сковал для себя, позволяют сделать ее напряжение менее сильным. В спо­рах об этом предмете обыкновенно упускали из виду самое глав­ное, а именно differentia specifica [характерные особенности] капиталистического производства. Рабочая сила покупается здесь не для того, чтобы ее действием или ее продуктами поку­патель мог удовлетворить свои личные потребности. Цель по­купателя — увеличение стоимости его капитала, производство товаров, которые содержат больше труда, чем он оплатил, следовательно, содержат такую часть стоимости, которая для него ничего не стоила я которая» тем не менее, реализуется при продаже товара. Производство прибавочной стоимости или нажива — таков абсолютный закон этого способа производства. Рабочая сила может быть предметом продажи лишь постольку, поскольку она сохраняет средства производства как капитал, воспроизводит свою собственную стоимость как капитал и в неоплаченном труде доставляет источник добавочного капи­тала[76]. Следовательно, условия ее продажи, будут ли они более благоприятны для рабочих или менее, предполагают необ­ходимость постоянного повторения ее продажи и постоянно расширяющееся воспроизводство богатства как капитала. За­работная плата, как мы видели, по своей природе постоянно обусловливает, что рабочий доставляет определенное ко­личество неоплаченного труда. Не говоря уже о повышении заработной платы при падающей цене труда и т. д., увели­чение ее означает в лучшем случае лишь количественное уменьшение того неоплаченного труда, который приходится исполнять рабочему. Это уменьшение никогда не может дойти до такого пункта, на котором оно угрожало бы суще­ствованию самой системы. Оставляя в стороне разрешаемые силой конфликты из-за уровня заработной платы, — а уже Адам Смит показал, что в таких конфликтах хозяин всегда остается хозяином, — повышение цены труда, вытекающее из накопления капитала» предполагает следующую альтернативу.

Или цена труда продолжает повышаться, потому что ее повышение не препятствует росту накопления; в этом нет ничего удивительного, потому что,  как говорит А. Смит,

«даже при понижении прибыли капиталы не только продолжают возрастать, но они возрастают даже много быстрее, чем раньше... Боль­шой капитал даже при небольшой прибыли в общем возрастает быстрее, чем мелкий капитал при большой прибыли» («Wealth of Nations», I [фран­цузский перевод Гарнье], стр. 189).

В этом случае очевидно, что уменьшение неоплаченного труда нисколько не препятствует распространению господства капитала. Или, — и это другая сторона альтернативы, — нако­пление вследствие повышения цены труда ослабевает, потому что притупляется стимулирующее действие прибыли. На­копление уменьшается. Но вместе с его уменьшением исчезает причина его уменьшения, а именно диспропорция между капи­талом и доступной для эксплуатации рабочей силой. Следова­тельно, механизм капиталистического процесса производства сам устраняет те преходящие препятствия, которые он создает. Цена труда снова понижается до уровня, соответствующего потребностям возрастания капитала, будет ли уровень этот ниже, выше или равен тому уровню, который считался нормаль­ным до повышения заработной платы. Итак, в первом случае не замедление абсолютного или относительного увеличения рабочей силы или рабочего населения делает капитал избыточ­ным, а наоборот, увеличение капитала делает недостаточной доступную для эксплуатации рабочую силу. Во втором случае не усиление абсолютного или относительного увеличения рабочей силы или рабочего населения делает капитал недостаточным,. а наоборот, уменьшение капитала делает избыточной доступ­ную для эксплуатации рабочую силу или, скорее, делает чрез­мерной ее цену. Как раз эти абсолютные движения накопления капитала и отражаются в виде относительных движений массы доступной для эксплуатации рабочей силы, и поэтому кажется, будто они вызываются собственным движением последней. Выражаясь языком математики, можно сказать: величина нако­пления есть независимая переменная, величина заработной платы — зависимая, а не наоборот. Таким же образом в фазе кризиса промышленного цикла общее понижение товарных цен выражается как повышение относительной стоимости денег, а в фазе процветания общее повышение товарных цен выражается как понижение относительной стоимости денег. Так называе­мая Currency School [Денежная школа] делает из этого тот вы­вод, что при высоких ценах в обращении находится слишком

633

много, а при низких — слишком мало* денег. Ее невежество и полное игнорирование фактов[77] находит себе достойную параллель в лице экономистов, которые истолковывают ука­занные сейчас явления накопления таким образом, будто в одном случае имеется слишком мало, а в другом слишком много наемных рабочих. (* В оригинале в первом случае сказано «мало», во втором — «много»; исправ­ление сделано в соответствии с текстом авторизованного французского перевода. Ред.)

Закон капиталистического производства, лежащий в основе мнимого «естественного закона народонаселения», сводится просто к следующему: отношение между капиталом, накопле­нием и уровнем заработной платы есть не что иное, как отноше­ние между неоплаченным трудом, превращенным в капитал, и добавочным трудом, необходимым для того, чтобы привести в движение добавочный капитал. Следовательно, это — отнюдь не отношение между двумя не зависимыми одна от дру­гой величинами, между величиной капитала, с одной стороны, и численностью рабочего населения — с другой; напротив, это в последнем счете отношение лишь между неоплаченным и опла­ченным трудом одного и того же рабочего населения. Если количество неоплаченного труда, доставляемого рабочим клас­сом и накопляемого классом капиталистов, возрастает на­столько быстро, что оно может превращаться в капитал лишь при чрезвычайном увеличении добавочного оплаченного труда, то заработная плата повышается, и, при прочих равных условиях, неоплаченный труд относительно уменьшается. Но как только это уменьшение доходит до пункта, когда прибавочный труд, которым питается капитал, перестает предлагаться в нормаль­ном количестве, наступает реакция: уменьшается капитализи­руемая часть дохода, накопление ослабевает, и восходящее движение заработной платы сменяется обратным движением. Таким образом, повышение цены труда не выходит из таких границ, в которых не только остаются неприкосновенными основы капиталистической системы, но и обеспечивается ее воспроизводство в расширяющемся масштабе. Следовательно, закон капиталистического накопления, принимающий мистиче­ский вид закона природы, в действительности является лишь выражением того обстоятельства, что природа накопления исключает всякое такое уменьшение степени эксплуатации труда или всякое такое повышение цены труда, которое могло бы серьезно угрожать постоянному воспроизводству капиталисти­ческого отношения, и притом воспроизводству его в постоянно

634

расширяющемся масштабе. Иначе оно и быть не может при таком способе производства, где рабочий существует для потребностей увеличения уже имеющихся стоимостей, вместо того чтобы, наоборот, материальное богатство существовало для потребностей развития рабочего. Как в религии над человеком господствует продукт его собственной головы, так при капитали­стическом производстве над ним господствует продукт его соб­ственных рук *⁾.(* «Если же мы возвратимся к нашему первому исследованию, где было показано... что сам капитал есть только продукт человеческого труда..» то покажется совершенно непонятным, как человек мог попасть под господство своего собственного продукта — капитала — и оказаться подчиненным ему, а так как в действительности дело бесспорно обстоит именно так, то невольно напрашивается вопрос! как рабочий из владыки капитала — как творец капитала — мог сделаться рабом капитала?» (Thunen. «Der isollerte Staat». Theil II. Abtheilung II. Rostock, 1863, S. 5, 6). Заслуга Тюнена в том, что он поставил вопрос. Ответ же его просто детский.)

2. ОТНОСИТЕЛЬНОЕ УМЕНЬШЕНИЕ ПЕРЕМЕННОЙ ЧАСТИ КАПИТАЛА В ХОДЕ НАКОПЛЕНИЯ И СОПРОВОЖДАЮЩЕЙ ЕГО КОНЦЕНТРАЦИИ

По мнению самих экономистов, не размеры уже существую­щего общественного богатства и не величина уже приобретен­ного капитала приводят к повышению заработной платы, а исключительно лишь непрерывный рост накопления и степень быстроты этого роста (А. Смит [«Wealth of Nations»], кн. I, гл. 8). До сих пор мы рассматривали лишь одну особую фазу этого процесса, именно ту, в которой увеличение капитала совершается при неизменном техническом строении капитала. Но процесс идет дальше этой фазы.

Раз даны общие основы капиталистической системы, в ходе накопления непременно наступает такой момент, когда разви­тие производительности общественного труда становится мощ­нейшим рычагом накопления.

«Та самая причина», — говорит А. Смит, — «которая приводит к по­вышению заработной платы, именно увеличение капитала, побуждает к повышению производительных способностей труда и дает меньшему количеству труда возможность производить большее количество про­дуктов» ¹⁷'.

Оставляя в стороне естественные условия, как плодородие почвы и т. д., и сноровку независимых изолированно работаю­щих производителей, которая притом и проявляется больше качественно, в добротности продуктов, чем количественно, в их массе, общественный уровень производительности труда находит себе выражение в относительной величине средств

635

производства, которые рабочий превращает в продукт в течение данного времени при неизменном напряжении рабочей силы. Мас­са средств производства, с помощью которых он функционирует» возрастает вместе с производительностью его труда. Эти средства производства играют здесь двоякую роль. Возрастание одних есть следствие, возрастание других —условие увеличения произ­водительности труда. Например, при мануфактурном разделении труда и применении машин в один и тот же промежуток времени перерабатывается больше сырого материала, следовательно, большая масса сырого материала и вспомогательных веществ вступает в процесс труда. Это — следствие повышения произ­водительности труда. С другой стороны, масса применяемых машин, рабочего скота, минеральных удобрений, дренажных труб и т. д. есть условие увеличения производительности труда. То же следует сказать и о массе средств производства, сконцен­трированных в виде зданий, доменных печей, транспортных средств и т. д. Но будет ли увеличение размера средств произ­водства по сравнению с присоединяемой к ним рабочей силой условием или следствием, — оно и в том и в другом случае является выражением увеличения производительности труда. Следовательно, увеличение последней проявляется в уменьшении массы труда по отношению к массе средств производства, приводимой этим трудом в движение, или в уменьшении величины субъективного фактора процесса труда по сравнению с его объективными факторами.

Это изменение технического строения капитала, возрастание массы средств производства по сравнению с массой оживляющей  их рабочей силы, в свою очередь, отражается в стоимостном строении капитала, в увеличении постоянной составной части капитальной стоимости за счет ее переменной составной части. Пусть, например, первоначально 50% какого-либо капитала затрачивалось на средства производства и 50% на рабочую силу; позже, с развитием производительности труда, 80% за­трачивается на средства производства и 20% на рабочую силу и т. д. Этот закон более быстрого увеличения постоянной части капитала по сравнению с переменной частью подтверждается на каждом шагу (как уже показано выше) сравнительным ана­лизом товарных цен, будем ли мы сравнивать различные эко­номические эпохи у одной и той же нации или различные нации в одну и ту же эпоху. Относительная величина того элемента цены, который представляет лишь стоимость потреб­ленных средств производства, или постоянную часть капитала, будет прямо пропорциональна, а относительная величина дру­гого элемента цены, который оплачивает труд, или представляет

переменную часть капитала, будет в общем обратно пропорцио­нальна прогрессу накопления.

Однако уменьшение переменной части капитала по отноше­нию к постоянной части, или изменение стоимостного строения капитала, служит лишь приблизительным показателем измене­ния в строении его вещественных составных частей. Если, например, в настоящее время капитальная стоимость, вложен­ная в прядильное дело, на 7/8 состоит из постоянного и на   из переменного капитала, а в начале XVIII века состояла на  из постоянного и  из переменного капитала, то, напротив, та масса сырья, средств труда и т. д., которую в настоящее время производительно потребляет определенное количество труда пря­дильщиков, во много сотен раз больше, чем была соответствую­щая масса в начале XVIII столетия. Причина заключается просто в том, что с увеличением производительности труда не только возрастает объем потребляемых им средств производ­ства, но и понижается стоимость их по сравнению с их объемом. Таким образом, стоимость их абсолютно повышается, но не про­порционально их размерам. Поэтому разность между постоян­ным и переменным капиталом возрастает много медленнее, чем разность между той массой средств производства, в которую превращается постоянный капитал, и той массой рабочей силы, в которую превращается переменный капитал. Первая разность увеличивается вместе с последней, но в меньшей степени, чем последняя.

Впрочем, если прогресс накопления уменьшает относитель­ную величину переменной части капитала, то этим он вовсе не исключает увеличения ее абсолютной величины. Предполо­жим, что капитальная стоимость сначала распадалась на 50% постоянного и 50% переменного капитала, впоследствии — на 80% постоянного и 20% переменного. Если за это время перво­начальный капитал, составлявший, скажем, 6 000 ф. ст., повы­сился до 18 000 ф. ст. то и его переменная составная часть увеличилась на 1/5. Прежде она составляла 3 000 ф. ст., теперь составляет 3 600 фунтов стерлингов. Но если прежде было доста­точно увеличения капитала на 20% для того, чтобы повысить спрос на труд на 20%, то теперь для этого требуется утроение первоначального капитала.

В четвертом отделе было показано, что развитие обществен­ной производительной силы труда предполагает кооперацию в крупном масштабе, что только при этой предпосылке могут быть организованы разделение и комбинация труда, сэконом­лены, благодаря массовой концентрации, средства производства, вызваны к жизни такие средства труда, например система машин.

637

и т. д., которые уже по своей вещественной природе применимы только совместно, могут быть поставлены на службу производ­ства колоссальные силы природы и процесс производства может быть превращен в технологическое приложение науки. На основе товарного производства, при котором средства производства являются собственностью частных лиц, при котором работник поэтому или изолированно и самостоятельно производит товары, или продает свою рабочую силу как товар, потому что у него нет средств для самостоятельного производства, указанная предпосылка реализуется лишь посредством увеличения инди­видуальных капиталов, или в той мере, как общественные средства производства и жизненные средства превращаются в частную собственность капиталистов. На почве товарного производства производство в крупном масштабе может развиться лишь в капиталистической форме. Поэтому известное накопле­ние капитала в руках индивидуальных товаропроизводителей служит предпосылкой специфически капиталистического спо­соба производства. Таким образом, мы должны предположить наличие такого накопления при переходе от ремесла к капита­листическому производству. Его можно назвать первоначаль­ным накоплением, потому что оно — не исторический резуль­тат, а историческая основа специфически капиталистического производства. Здесь нам еще нет необходимости исследовать, каким образом оно само возникает. Достаточно того, что оно образует исходный пункт. Но все методы повышения общест­венной производительной силы труда, развивающиеся на этой основе, суть в то же время методы увеличения производства прибавочной стоимости или прибавочного продукта, который в свою очередь является образующим элементом накопления. Таким образом, они суть в то же время методы производства капитала капиталом, или методы его ускоренного накопления. Непрерывное обратное превращение прибавочной стоимости в капитал выражается в возрастании величины капитала, вхо­дящего в процесс производства. В свою очередь, оно становится основой расширения масштабов производства, сопровождающих его методов повышения производительной силы труда и уско­ренного производства прибавочной стоимости. Следовательно, если известная степень накопления капитала является усло­вием специфически капиталистического способа производства, то последний, путем обратного воздействия, обусловливает ускоренное накопление капитала. Поэтому с накоплением ка­питала развивается специфически капиталистический способ производства, а со специфически капиталистическим способом производства — накопление капитала. Эти два экономических

638

фактора, в силу того сложного взаимоотношения, при котором толчок от одного из них сообщается другому, производят то изменение в техническом строении капитала, благодаря кото­рому переменная составная часть становится все меньше и меньше по сравнению с постоянной.

Всякий индивидуальный капитал есть большая или меньшая концентрация средств производства и соответствующее коман­дование над большей или меньшей армией рабочих. Всякое накопление становится средством нового накопления. Вместе с увеличением массы богатства, функционирующего как капи­тал, оно усиливает его концентрацию в руках индивидуальных капиталистов и таким образом расширяет основу производства в крупном масштабе и специфически капиталистических мето­дов производства. Возрастание общественного капитала совер­шается благодаря росту многих индивидуальных капиталов. При прочих равных условиях индивидуальные капиталы, а вместе с ними концентрация средств производства возрастают в пропорции, соответствующей той доле, какую каждый из них образует от всего общественного капитала. В то же вромя от первоначальных капиталов отделяются отпрыски и начинают функционировать как новые самостоятельные капиталы. Круп­ную роль играет при этом, между прочим; раздел состоянии в семьях капиталистов. Поэтому с накоплением капитала более или менее возрастает и число капиталистов. Два обстоятель­ства характеризуют концентрацию этого рода, непосредственно покоящуюся на накоплении или даже тождественную с ним. Во-первых, рост концентрации общественных средств произ­водства в руках индивидуальных капиталистов, при прочих равных условиях, ограничен степенью возрастания общест­венного богатства. Во-вторых: часть общественного капитала, вложенная в каждую отдельную сферу производства, делится между многими капиталистами, которые противостоят один другому как независимые и конкурирующие друг с другом товаропроизводители. Следовательно, накопление и сопро­вождающая его концентрация не только раздробляются по мно­гочисленным пунктам, но и возрастание функционирующих капиталов перекрещивается с образованием новых и расщеп­лением старых капиталов. Поэтому, если, с одной стороны, накопление представляется как возрастающая концентрация средств производства и командования над трудом, то, с другой стороны, оно представляется как взаимное отталкивание многих индивидуальных капиталов.

Этому дроблению всего общественного капитала на многие индивидуальные капиталы или отталкиванию его частей друг

639

от друга противодействует их притяжение. Это уже не простая. тождественная с накоплением концентрация средств производ­ства и командования над трудом. Это — концентрация уже образовавшихся капиталов, уничтожение их индивидуальной самостоятельности, экспроприация капиталиста капиталистом, превращение многих мелких в небольшое количество крупных капиталов. Этот процесс отличается от первого тем, что он пред­полагает лишь изменение распределения уже существующих и функционирующих капиталов, следовательно арена его дей­ствия не ограничена абсолютным возрастанием общественного богатства или абсолютными границами накопления. Здесь капи­тал сосредоточивается в огромных массах в одних руках потому, что там он исчезает из многих других рук. Это — собственно централизация в отличие от накопления и концентрации.   

Законы этой централизации капиталов, или притяжения капитала капиталом, не могут быть развиты здесь. Достаточно будет кратких фактических указаний. Конкурентная борьба ведется посредством удешевления товаров. Дешевизна товаров зависит caeteris paribus [при прочих равных условиях] от производительности труда, а последняя — от масштаба производ­ства. Поэтому меньшие капиталы побиваются большими. Вспомним далее, что с развитием капиталистического способа производства возрастает минимальный размер индивидуального капитала, который требуется для ведения дела при нормальных условиях. Поэтому сравнительно мелкие капиталы устрем­ляются в такие сферы производства, которыми крупная промыш­ленность овладевает лишь спорадически или не вполне. Конку­ренция свирепствует здесь прямо пропорционально числу и обратно пропорционально величине соперничающих капиталов. Она всегда кончается гибелью многих мелких капиталистов, капиталы которых отчасти переходят в руки победителям отчасти погибают. Кроме того, вместе с капиталистическим; производством развивается совершенно новая сила — кредит; вначале он потаенно прокрадывается как скромный пособник накопления, посредством невидимых нитей стягивает в руки индивидуальных или ассоциированных капиталистов денежные средства, большими или меньшими массами рассеянные по поверхности общества; но вскоре он становится новым и страш­ным орудием в конкурентной борьбе и, в конце концов, пре­вращается в колоссальный социальный механизм для централи­зации капиталов.

В той мере, как развиваются капиталистическое производ­ство и накопление, развиваются также конкуренция и кредит — эти два наиболее мощных рычага централизации. Наряду с этим

640

прогресс накопления увеличивает материал для централизации, т. е. индивидуальные капиталы, между тем как расширение капиталистического производства создает, с одной стороны, общественную потребность, а с другой стороны — технические средства для тех громадных промышленных предприятий, осу­ществление которых связано с предшествующей централизацией капитала. Поэтому в настоящее время взаимное притяжение отдельных капиталов и тенденция к централизации сильнее, чем когда бы то ни было раньше. Но хотя относительная широта и энергия движения к централизации до известной степени определяются достигнутой уже величиной капиталистического богатства и превосходством экономического механизма, все же прогресс централизации отнюдь не зависит от положительного увеличения общественного капитала. И это в особенности отли­чает централизацию от концентрации, которая есть лишь иное выражение воспроизводства в расширенном масштабе. Центра­лизация может совершаться посредством простого изменения в распределении уже существующих капиталов, посредством простого изменения количественной группировки составных частей общественного капитала. Капитал здесь, в одних руках, может возрасти до огромных размеров потому, что там, в дру­гом месте, он ушел из множества отдельных рук. В каждой данной отрасли производства централизация достигла бы своего крайнего предела, если бы все вложенные в нее капиталы слились в один-единственный капитал *⁾. (*К 4 изданию. Новейшие английские в американские «тресты» уже стремятся " этой цели, стараясь объединить, по меньшей мере, все крупные предприятия той или иной отрасли промышленности в одно крупное акционерное общество с факти­ческой монополией. Ф. Э.)

 В каждом данном обществе этот предел был бы достигнут лишь в тот момент, когда весь общественный капитал оказался бы соединенным в руках одного-единственного капиталиста или одной-единственной компании капиталистов.

Централизация довершает дело накопления, давая возмож­ность промышленным капиталистам расширять масштаб своих операций. Будет ли этот последний результат следствием на­копления или централизации, совершается ли централизация насильственным путем захвата, когда известные капиталы ста­новятся центрами столь сильного тяготения для других, что разрушают их индивидуальное сцепление и потом притягивают к себе разрозненные куски, или же слияние множества уже образовавшихся или находящихся в процессе образования капиталов протекает более гладким способом, посредством образования акционерных обществ, — экономическое действие

641

во всех этих случаях остается одно и то же. Рост размеров про-мышленных предприятий повсюду служит исходным пунктом, для более широкой организации совместного труда многих, для более широкого развития его материальных движущих сил, т. е. для прогрессирующего превращения разрозненных и рутинных процессов производства в общественно комбиниро­ванные и научно направляемые процессы производства.

Однако ясно, что накопление, постепенное увеличение капи­тала посредством воспроизводства, переходящего от круговой к спиральной форме движения, есть крайне медленный процесс по сравнению с централизацией, которая требует изменения лишь в количественной группировке составных частей общественного капитала. Мир до сих пор оставался бы без железных дорога если бы приходилось дожидаться, пока накопление не доведет некоторые отдельные капиталы до таких размеров, что они могли бы справиться с постройкой железной дороги. Напротив, централизация посредством акционерных обществ осуществила это в один миг. Усиливая и ускоряя таким путем действие накопления, централизация в то же время расширяет и ускоряет те перевороты в техническом строении капитала, которые увеличивают его постоянную часть за счет его переменной части и тем самым относительно уменьшают спрос на труд.

Массы капитала, соединенные в очень короткий срок про­цессом централизации, воспроизводятся и увеличиваются так же, как другие капиталы, но только быстрее, и тем самым в свою очередь становятся мощными рычагами общественного нако­пления. Следовательно, когда говорят о прогрессе обществен­ного накопления, то в настоящее время под ним молчаливо подразумевают и действие централизации.

Добавочные капиталы, образованные в хода нормального накопления (см. главу XXII, раздел 1), служат преимущест­венно средством для эксплуатации новых изобретений, откры­тий и вообще промышленных усовершенствований. Но и ста­рый капитал достигает с течением времени момента, когда он обновляется с ног до головы, когда он меняет свою кожу и так же возрождается в технически усовершенствованном виде, при котором меньшей массы труда оказывается достаточно для того, чтобы привести в движение большую массу машин и сырья. Само собой разумеется, что неизбежно вытекающее отсюда абсо­лютное сокращение спроса на труд оказывается тем больше, чем больше капиталы, проделывающие этот процесс обновления, уже собраны в массы благодаря централизующему движению.

Итак, с одной стороны, добавочный капитал, образованный в ходе накопления, притягивает все меньше и меньше рабочих

642

по сравнению со своей величиной. С другой стороны, старый капитал, периодически воспроизводимый в новом строении, от­талкивает все больше и больше рабочих, которые раньше были заняты им.

3. ВОЗРАСТАЮЩЕЕ ПРОИЗВОДСТВО ОТНОСИТЕЛЬНОГО ПЕРЕНАСЕЛЕНИЯ, ИЛИ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕЗЕРВНОЙ АРМИИ

Накопление капитала, которое первоначально представля­лось лишь как его количественное расширение, осуществляется, как мы видели, в непрерывном качественном изменении его строения, в постоянном увеличении его постоянной составной части за счет переменной *.(* Примечание к 3  изданию. В собственном экземпляре Маркса в этом месте сделана пометка на полях «Здесь для использования в дальнейшем следует отметить если расширение исключительно количественное, то прибыли больших и меньших капиталов одной и той же отрасли производства относятся друг к другу так же, как и величины авансированных капиталов. Если количественное расширение ведет к  качественному изменению, то одновременно повышается норма прибыли для боль­шего капитала». Ф. Э.)

Специфически капиталистический способ производства, соответствующее ему развитие производительной силы труда, вызы­ваемое этим изменение органического строения капитала не только идут рука об руку с прогрессом накопления, или с возрастанием общественного богатства: они идут несравненно быстрее, потому что простое накопление, или абсолютное уве­личение совокупного капитала, сопровождается централизацией его индивидуальных элементов, а технический переворот в до­бавочном капитале сопровождается техническим переворотом в первоначальном капитале. С прогрессом накопления отноше­ние постоянной части капитала к переменной изменяется таким образом, что если первоначально оно составляло 1: 1, то потом оно превращается в 2: 1, 3: 1, 4: 1, 5: 1, 7: 1 и т. д., так что, по мере возрастания капитала, в рабочую силу последовательно превращается не ¹/₂ его общей стоимости, а лишь ¹/₃, 1/4, 1/5, 1/6, 1/8 и т. д., в средства же производства — ²/₃, 3/4, 4/5, 5/6, 7/8 и т. д. Так как спрос на труд определяется не размером всего капитала, а размером его переменной составной части, то он прогрессивно уменьшается по мере возрастания всего капитала, вместо того чтобы, как мы предполагали раньше, увеличиваться пропорционально этому возрастанию. Он пони­жается относительно, по сравнению с величиной всего капитала, понижается в прогрессии, ускоряющейся с возрастанием этой величины. Правда, с возрастанием всего капитала увеличи­вается и его переменная составная часть, т. е. присоединяемая

643

к нему рабочая сила, но увеличивается она в постоянно убываю­щей пропорции. Промежутки, на протяжении которых накопле­ние действует как простое расширение производства на данном техническом базисе, все сокращаются. Дело не только в том, что ускоряющееся в растущей прогрессии накопление всего капитала требуется для того, чтобы поглотить определенное добавочное число рабочих, и даже — ввиду постоянных изме­нений в старом капитале — для одного того, чтобы дать работу уже функционирующим рабочим. Это возрастающее накопление и централизация, в свою очередь, сами превращаются в источ­ник нового изменения строения капитала или нового ускорен­ного уменьшения его переменной части по сравнению с постоянной. Это относительное уменьшение переменной части капитала, ускоряющееся с возрастанием всего капитала, и ускоряющееся притом быстрее, чем ускоряется возрастание всего капитала, представляется, с другой стороны, в таком виде, как будто,  наоборот, абсолютное возрастание рабочего населения совер­шается быстрее, чем возрастание переменного капитала, или средств занятости этого населения. Напротив, капиталистическое накопление постоянно производит, и притом пропорцио­нально своей энергии и своим размерам, относительно избыточ­ное, т. е. избыточное по сравнению со средней потребностью капитала в возрастании, а потому излишнее или добавочное рабочее население.

Рассматривая совокупный общественный капитал, мы видим,  что то процесс его накопления вызывает периодические измене­ния, то отдельные моменты этого процесса одновременно рас­пределяются между различными сферами производства. В неко­торых сферах происходит изменение в строении капитала без возрастания его абсолютной величины, вследствие одной лишь централизации*; (*В оригинале сказано: «концентрации», смысловая поправка делается в соответ­ствии с текстом английского издания, вышедшего под редакцией Ф. Энгельса. Ред.) в других — абсолютное возрастание капитала связано с абсолютным уменьшением его переменной составной части, или поглощаемой им рабочей силы; в некоторых же сфе­рах то капитал возрастает на данной технической основе и пропорционально своему возрастанию привлекает добавочную рабочую силу, то происходит органическое изменение капитала и сокращается его переменная часть; во всех сферах возраста­ние переменной части капитала, а потому и числа занятых рабочих, всегда связано с сильными колебаниями и созданием временного перенаселения, причем безразлично, принимает ли оно бросающуюся в глаза форму отталкивания уже занятых

644

рабочих или не так заметную, но не менее действенную форму затрудненного поглощения добавочного рабочего населения его обычными отводными каналами[78]. Вместе с увеличением уже функционирующего общественного капитала и степени его возрастания, с расширением масштаба производства и массы функционирующих рабочих, с развитием производитель­ной силы их труда, с расширением и увеличением всех источников богатства расширяются и размеры того явления, что усиление притяжения рабочих капиталом связано с усиле­нием отталкивания их, ускоряется изменение органического строения капитала и его технической формы и расширяется круг тех сфер производства, которые то одновременно, то одна за другой охватываются этим изменением. Следовательно, рабо­чее население, производя накопление капитала, тем самым в воз­растающих размерах производит средства, которые делают его относительно избыточным населением[79]. Это — свойственный

645
капиталистическому способу производства закон народона­селения, так как всякому исторически особенному способу производства в действительности свойственны свои особенные, имеющие исторический характер законы народонаселения. Абстрактный закон населения существует только для растений и животных, пока в эту область исторически не вторгается человек.

Но если избыточное рабочее население есть необходимый продукт накопления, или развития богатства на капиталисти­ческой основе, то это перенаселение, в свою очередь, становится рычагом капиталистического накопления и даже условием существования капиталистического способа производства. Оно образует промышленную резервную армию, которой может располагать капитал и которая так же абсолютно принадлежит ему, как если бы он вырастил ее на свой собственный счет. Она поставляет для его изменяющихся потребностей самовоз­растания постоянно готовый, доступный для эксплуатации, человеческий материал, независимый от границ действительного прироста населения. С накоплением и сопровождающим его. развитием производительной силы труда возрастает сила внезапного расширения капитала, — не только потому, что воз­растают эластичность функционирующего капитала и то абсо­лютное богатство, лишь некоторую эластичную часть которого составляет капитал, не только потому, что кредит, при всякой особом возбуждении, разом отдает в распоряжение производ­ства необычно большую часть этого богатства в качестве доба­вочного капитала: кроме всего этого технические условия самого процесса производства, машины, средства транспорта и т. д.» делают возможным в самом крупном масштабе самое быстрое превращение прибавочного продукта в добавочные средства производства. Масса общественного богатства, возрастающая с прогрессом накопления и способная превратиться в добавоч­ный капитал, бешено устремляется в старые отрасли производ­ства, рынок которых внезапно расширяется, или во вновь

646

открывающиеся, как железные дороги и т. д.» потребность в которых возникает из развития старых отраслей производ­ства. Во всех таких случаях необходимо, чтобы возможно было разом и без сокращения размеров производства в других сферах бросить в решающие пункты большую массу людей. Ее достав­ляет перенаселение. Характерный жизненный путь современ­ной промышленности, имеющий форму десятилетнего цикла периодов среднего оживления, производства под высоким давле­нием, кризиса и застоя, цикла, прерываемого более мелкими колебаниями, покоится на постоянном образовании, большем или меньшем поглощении и образовании вновь промышленной резервной армии, или перенаселения. Превратности промыш­ленного цикла увеличивают перенаселение и становятся одним из наиболее энергичных факторов его воспроизводства.

Этот своеобразный жизненный путь современной промыш­ленности, которого мы не наблюдаем ни в одну из прежних эпох человечества, был невозможен и в период детства капита­листического производства. Строение капитала изменялось лишь очень медленно. Следовательно, его накоплению соответ­ствовало в общем пропорциональное возрастание спроса на труд. Каким бы медленным ни был прогресс накопления капи­тала по сравнению с современной эпохой, но и он наталкивался на естественные границы доступного эксплуатации рабочего населения; устранить эти границы можно было только насиль­ственными средствами, о которых будет упомянуто впоследст­вии. Внезапное и скачкообразное расширение масштаба про­изводства является предпосылкой его внезапного сокращения; последнее, в свою очередь, вызывает первое, но первое невоз­можно без доступного эксплуатации человеческого материала, без увеличения численности рабочих, независимо от абсо­лютного роста населения. Это увеличение создается простым процессом, который постоянно «высвобождает» часть рабочих, посредством методов, которые уменьшают число занятых ра­бочих по отношению к возрастающему производству. Следова­тельно, вся характерная для современной промышленности форма движения возникает из постоянного превращения неко­торой части рабочего населения в незанятых или полузанятых рабочих. Поверхностность политической экономии обнаружи­вается между прочим в том, что расширение и сокращение кредита, простые симптомы сменяющихся периодов промышлен­ного цикла, она признает их причинами. Как небесные тела, однажды начавшие определенное движение, постоянно повто­ряют его, совершенно так же и общественное производство, раз оно вовлечено в движение попеременного расширения

647

и сокращения, постоянно повторяет это движение. Следствия, в свою очередь, становятся причинами, и сменяющиеся фазы всего процесса, который постоянно воспроизводит свои соб­ственные условия, принимают форму периодичности. Раз эта периодичность упрочилась, то даже политическая экономия начинает воспринимать производство относительного перена­селения, т. е. населения, избыточного по сравнению с сред­ней потребностью капитала в возрастании, как жизненное условие современной промышленности.

«Предположим», — говорит Г. Меривейл, сначала профессор полити­ческой экономии в Оксфорде, а потом чиновник английского министерства. колоний, — «предположим, что нация в случае кризиса сделает усилие, чтобы посредством эмиграции освободиться от нескольких сотен тысяч избыточных бедняков, — что было бы следствием этого? То, что при пер­вом же возрождении спроса на труд, последнего оказалось бы недоста­точно. Как быстро ни происходило бы воспроизводство людей, для возме­щения взрослых рабочих во всяком случае требуется промежуток времена в одно поколение. Но прибыль наших фабрикантов зависит главным обра­зом от возможности использовать благоприятный момент оживленного спроса и компенсировать себя таким образом за период его ослабления. Эта возможность обеспечивается им только командованием над машинами и над трудом. Они должны иметь возможность найти свободные рабочие руки, они должны быть способны по мере необходимости усиливать или ослаблять активность своих операций в зависимости от состояния рынка, иначе они не смогут сохранить среди бешеной конкуренции то преоблада­ние, на котором основано богатство этой страны» [80].

Даже Мальтус признает перенаселение, — которое он со свойственной ему ограниченностью объясняет абсолютно избы­точным приростом рабочего населения, а не тем, что оно делается относительно избыточным, — необходимостью для современной промышленности. Он говорит:

«Благоразумные привычки в отношении брака, доведенные до извест­ного уровня среди рабочего класса страны, которая зависит главным об­разом от мануфактуры и торговли, могут сделаться вредными для нее... По самой природе населения прирост рабочих, вызываемый особенным спросом, не может быть обеспечен для рынка раньше, чем через 16—18 лет, а превращение дохода в капитал посредством сбережения может совер­шаться несравненно быстрее; страна постоянно подвержена риску, что ее рабочий фонд будет возрастать быстрее, чем население»[81].

648

Объявив, таким образом, постоянное производство относи­тельного перенаселения рабочих необходимым условием капи­талистического накопления, политическая экономия, выступая в образе старой девы, влагает в уста своего «beau ideal» [«пре­красного идеала»] — капиталиста — следующие слова, обра­щенные к «избыточным» рабочим, выброшенным на улицу доба­вочным капиталом, т. е. их собственным созданием:

«Мы, фабриканты, увеличивая капитал, за счет которого вы суще­ствуете, делаем для вас все, что только можем, а вы должны сделать остальное, сообразуя свой численность со средствами существования»[82].

Капиталистическому производству отнюдь недостаточно того количества свободной рабочей силы, которое доставляет есте­ственный прирост населения. Для своего свободного развития оно нуждается в промышленной резервной армии, не зависимой от этой естественной границы.

До сих пор мы предполагали, что увеличение или уменьше­ние переменного капитала точно соответствует увеличению или уменьшению числа занятых рабочих.

Однако и при неизменяющемся или даже сокращающемся числе находящихся под его командой рабочих переменный капитал возрастает, если только индивидуальный рабочий начинает доставлять больше труда и его заработная плата поэтому возрастает, хотя цена труда остается без изменения или даже падает, но падает медленнее, чем увеличивается масса труда. В таком случае увеличение переменного капитала ста­новится показателем большего количества труда, а не большего количества занятых рабочих. Абсолютный интерес каждого капиталиста заключается в том, чтобы выжать определенное количество труда из меньшего, а не из большего числа рабочих, хотя бы последнее стоило так же дешево или даже дешевле. В последнем случае затрата постоянного капитала возрастает пропорционально массе приводимого в движение труда, в пер­вом случае — много медленнее. Чем крупнее масштаб произ­водства, тем более решающее значение приобретает этот мотив. Его сила возрастает с накоплением капитала.

Мы видели, что развитие капиталистического способа произ­водства и производительной силы труда — одновременно при­чина и следствие накопления — дает капиталисту возможность, увеличивая экстенсивно или интенсивно эксплуатацию индиви­дуальных рабочих сил, при прежней затрате переменного капи­тала приводить в движение большее количество труда. Мы видели далее, что на ту же самую капитальную стоимость он

649

покупает большее количество рабочих сил, все более вытесняя более искусных рабочих менее искусными, зрелых незрелыми, мужчин женщинами, взрослых подростками или детьми.

Итак, с прогрессом накопления больший переменный капи­тал, с одной стороны, приводит в движение большее количество труда, не увеличивая количества рабочих; с другой стороны,  переменный капитал прежней величины приводит в движе­ние большее количество труда при прежней массе рабочей силы и, наконец, вытесняя рабочие силы высшего класса, приводит в движение большее количество рабочих сил низшего класса.

Производство относительного перенаселения или высвобо­ждение рабочих идет поэтому еще быстрее, чем и без того уско­ряемый прогрессом накопления технический переворот произ­водственного процесса и соответствующее этому перевороту, относительное уменьшение переменной части капитала по, сравнению с постоянной. Если средства производства, увеличиваясь по размерам и силе действия, все в убывающей степени становятся средством занятости рабочих, то самое это отношение модифицируется еще и тем, что, по мере возрастания производительной силы труда, капитал создает увеличенное предложение труда быстрее, чем повышает свой спрос на рабочих. Чрезмерный труд занятой части рабочего класса увеличивает ряды его резервов, а усиленное давление, оказываемое конку­ренцией последних на занятых рабочих, наоборот, принуждает их к чрезмерному труду и подчинению диктату капитала. Обречение одной части рабочего класса на вынужденную праздность посредством чрезмерного труда другой его части, и наоборот, становится средством обогащения отдельных капита­листов[83] и в то же время ускоряет производство промышленной

резервной армии в масштабе, соответствующем прогрессу обще­ственного накопления. Насколько важен этот момент в обра­зовании относительного перенаселения, доказывает, например, Англия. Ее технические средства «сбережения» труда колос­сальны. Однако, если бы завтра труд повсюду был ограничен до рациональных размеров и для различных слоев рабочего класса были бы введены градации сообразно возрасту и полу, то наличного рабочего населения оказалось бы абсолютно недо­статочно для того, чтобы продолжать национальное производство в его теперешнем масштабе. Огромному большинству «непроиз­водительных» в настоящее время рабочих пришлось бы превра­титься в «производительных».

В общем и целом всеобщие изменения заработной платы регулируются исключительно расширением и сокращением промышленной резервной армии, соответствующими смене периодов промышленного цикла. Следовательно, они опре­деляются не движением абсолютной численности рабочего населения, а тем изменяющимся отношением, в котором рабочий класс распадается на активную армию и резервную армию, увеличением и уменьшением относительных размеров перена­селения, степенью, в которой оно то поглощается, то снова высвобождается. Для современной промышленности характер­ным является десятилетний цикл и присущие ему периодиче­ские фазы, которые к тому же в ходе накопления прерываются все чаще следующими друг за другом нерегулярными колеба­ниями. И вот хорош был бы для такой промышленности закон, который регулировал бы спрос на труд и его предложение не путем расширения и сокращения капитала, — стало быть, не в соответствии & очередными потребностями возрастания капитала так, что рынок труда оказывается то недостаточным вследствие расширения капитала, то относительно переполнен­ным вследствие его сокращения, — а который, наоборот, ста­вил бы движение капитала в зависимость от абсолютного движения массы населения. Однако этот закон — догма по­литической экономии. Согласно ему, благодаря накоплению капитала заработная плата повышается. Повышенная заработ­ная плата служит стимулом для более быстрого размножения

651

рабочего населения, и это продолжается до тех пор, пока рынок труда не окажется переполненным, т. е. пока капитал не сделается относительно недостаточным по сравнению с предложением рабо­чих. Заработная плата падает, и тогда перед нами оборотная сто­рона медали. Вследствие понижения заработной платы рабочее население мало-помалу уменьшается, так что по отношению к нему капитал опять становится избыточным, или же, как это истолковывают другие, понижение заработной платы и соответ­ствующее повышение эксплуатации рабочих опять ускоряют накопление, в то время как низкий уровень заработной платы задерживает увеличение рабочего класса. Таким образом снова складываются условия, при которых предложение труда ниже спроса на труд, заработная плата повышается и т. д. Что за прекрасный метод движения для развитого капиталистиче­ского производства! Прежде чем вследствие повышения зара­ботной платы могло бы наступить какое-нибудь положительное увеличение действительно работоспособного населения, при этих условиях несколько раз успел бы миновать тот срок, в те­чение которого необходимо провести промышленную кампанию, дать и выиграть битву.

Между 1849 и 1859 гг., одновременно с понижением хлебных цен, произошло практически чисто номинальное повышение заработной платы в английских земледельческих округах; например, в Уилтшире недельная плата повысилась с 7 до 8 шилл., а в Дорсетшире с 7 или 8 до 9 шилл. и т. д. Это было следствием необычного отлива избыточного земледельческого населения, который был вызван потребностями войны ¹⁷⁸, гро­мадным расширением железнодорожного строительства, фаб­рик, горного дела и т. д. Чем ниже заработная плата, тем выше те процентные числа, в которых выражается всякое ее повы­шение, как бы незначительно оно ни было. Например, если заработная плата составляла 20 шилл. в неделю и повысилась до 22, то повышение составляет 10%; если, напротив, она была. всего 7 шилл. и повышается до 9, то это составляет 28  4/7%, что звучит очень значительно. Во всяком случае фермеры подняли вопль, и даже лондонский «Economist» об этих голодных зара­ботках совершенно серьезно стал болтать как об «общем и суще­ственном повышении заработной платы»[84]. Что же предпри­няли фермеры? Стали ли они дожидаться, пока вследствие столь великолепной оплаты сельские рабочие не размножатся до такой степени, что их заработная плата снова понизится, как представляет себе это дело догматически-экономический мозг?

652

Они ввели больше машин и рабочие быстро снова оказались «излишними» в той мере, которая удовлетворила даже фер­меров. Теперь в земледелие было вложено «больше капитала», чем прежде» и в более производительной форме. Тем самым спрос на труд понизился не только относительно, но и абсо­лютно.

Упомянутая экономическая фикция смешивает законы, ре­гулирующие общее движение заработной платы, или отношение между рабочим классом, т. е. совокупной рабочей силой, и совокупным общественным капиталом, с законами, регулирую­щими распределение рабочего населения между отдельными сферами производства. Если, например, вследствие благоприят­ной конъюнктуры накопление в определенной сфере производ­ства особенно оживленно, прибыль выше средней прибыли и туда устремляется добавочный капитал, то, разумеется, уве­личиваются спрос на труд и заработная плата. Повышенная заработная плата притягивает рабочее население в сферу, находящуюся в благоприятных условиях, пока она не будет насыщена рабочей силой, и заработная плата на продолжитель­ное время опять падает до своего прежнего среднего уровня или даже ниже его, если приток был слишком велик. Тогда прилив рабочих в данную отрасль производства не только пре­кращается, но даже сменяется отливом. В таких случаях эко­номист воображает, будто ему удается наблюдать, «где и каким образом» при увеличении заработной платы происходит абсо­лютное увеличение числа рабочих, а при абсолютном увеличе­нии числа рабочих — понижение заработной платы; но в дейст­вительности он наблюдает лишь местное колебание рынка труда одной отдельной сферы производства, лишь распределе­ние рабочего населения между различными сферами приложе­ния капитала в зависимости от изменяющихся потребностей последнего.

Промышленная резервная армия, или относительное пере­население, в периоды застоя и среднего оживления оказывает давление на активную рабочую армию и сдерживает ее требо­вания в период перепроизводства и пароксизмов. Следова­тельно, относительное перенаселение есть тот фон, на котором движется закон спроса и предложения труда. Оно втискивает действие этого закона в границы, абсолютно согласные с жаждой эксплуатации и стремлением к господству, свойственными капиталу. Здесь будет уместно возвратиться к одному из вели­ких деяний экономической апологетики. Напомним, что если благодаря введению новых машин или распространению старых часть переменного капитала превращается в постоянный, то

653

эту операцию, «связывающую» капитал и тем самым «высво­бождающую» рабочих, экономист-апологет истолковывает таким образом, будто она, наоборот, высвобождает капитал для ра­бочих. Только теперь мы можем полностью оценить бесстыдство апологета. Высвобождаются в действительности не только рабочие, непосредственно вытесняемые машиной, но и контин­гент их заместителей и тот добавочный контингент, который регулярно поглощался бы при обычном расширении предприя­тия на его старом базисе. Все они теперь «высвобождены», и каждый новый желающий функционировать капитал может располагать ими. Привлечет ли он именно этих рабочих или других, и в том и в другом случае влияние на общий спрос на труд будет равным нулю, пока этого нового капитала будет достаточно только на то, чтобы освободить рынок как раз от такого количества рабочих, какое выброшено на него машинами. Если он привлекает меньшее число рабочих, то количество избыточных возрастает; если дает занятие большему числу рабочих, то общий спрос на труд возрастает лишь на величину разности между числом занятых и «высвобожденных». Таким образом, то увеличение спроса на труд, которое вообще могли бы вызвать ищущие применения добавочные капиталы, во вся­ком случае нейтрализуется в той мере, в какой оно покрывается рабочими, выброшенными машиной на улицу. Следовательно, механизм капиталистического производства заботится о том» чтобы абсолютное увеличение капитала не сопровождалось соответствующим увеличением общего спроса на труд. И это-то апологет называет компенсацией за нищету, страдания и воз­можную гибель вытесненных рабочих в тот переходный период» когда их выбрасывают в ряды промышленной резервной армии! Спрос на труд не тождествен с увеличением капитала, предло­жение труда не тождественно с увеличением рабочего класса, так что здесь нет взаимного влияния двух сил, не зависимых друг от друга. Les des sont pipes [кости подделаны]. Капитал одновременно действует на обе стороны. Если его накопление» с одной стороны, увеличивает спрос на труд, то, с другой сто­роны, оно увеличивает предложение рабочих путем их «высво­бождения», а давление незанятых рабочих принуждает в то же время занятых давать большее количество труда и, таким обра­зом, делает предложение последнего до известной степени неза­висимым от предложения рабочих. Движение закона спроса и предложения труда на этом базисе довершает деспотию капи­тала. Поэтому, когда рабочие раскрывают тайну того, каким образом могло случиться, что чем больше они работают, чем больше производят чужого богатства и чем больше возрастает

654

производительная сила их труда, тем более ненадежным ста­новится для них даже возможность их функционирования в ка­честве средства увеличения капитала; когда они открывают, что степень интенсивности конкуренции между ними самими всецело зависит от давления относительного перенаселения;

когда они ввиду этого стараются через тред-юнионы и т. д. организовать планомерное взаимодействие между занятыми и незанятыми, чтобы уничтожить или смягчить разрушительные для их класса следствия этого естественного закона капитали­стического производства, — тогда капитал и его сикофант, экономист, поднимают вопль о нарушении «вечного» и, так сказать, «священного» закона спроса и предложения. Всякая связь между занятыми и незанятыми нарушает «чистую» игру этого закона. А с другой стороны, поскольку неприятные обстоятельства, например положение в колониях, препятствуют созданию промышленной резервной армии, а вместе с нею и абсолютной зависимости рабочего класса от класса капитали­стов, то капитал вкупе со своим тривиальным Санчо Панса вос­стает против «священного» закона спроса и предложения и ста­рается помешать его действию посредством принудительных мер.

4. РАЗЛИЧНЫЕ ФОРМЫ СУЩЕСТВОВАНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНОГО ПЕРЕНАСЕЛЕНИЯ. ВСЕОБЩИЙ ЗАКОН КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО НАКОПЛЕНИЯ

Относительное перенаселение существует во всевозможных оттенках. К нему принадлежит всякий рабочий, когда он занят наполовину или вовсе не имеет работы. Если оставить в стороне те крупные периодически повторяющиеся формы, которые при­дает перенаселению смена фаз промышленного цикла, так что оно является то острым — во время кризисов, — то хрониче­ским — во время вялого хода дел, — если оставить в стороне эти формы, то перенаселение всегда имеет три формы: текучую, скрытую и застойную.

В центрах современной промышленности — фабриках, ману­фактурах, металлургических заводах, рудниках и т. д. — ра­бочие то отталкиваются, то притягиваются в более значитель­ном количестве, так что в общем и целом число занятых увеличивается, хотя в постоянно убывающей пропорции по сравнению с масштабом производства. Перенаселение суще­ствует здесь в текучей форме.

Как на собственно фабриках, так и во всех крупных мастер­ских, где применяются машины или, по меньшей мере, прове­дено современное разделение труда, требуется масса рабочих

655

мужского пола в юношеском возрасте. По наступлении совер­шеннолетия только очень немногие из них находят себе приме­нение в прежних отраслях производства, большинство же регулярно увольняется. Они образуют такой элемент текучего перенаселения, который возрастает по мере роста промышлен­ности. Часть их эмигрирует, т. е. в действительности просто от­правляется вслед за эмигрирующим капиталом. Одним из след­ствий этого является более быстрый рост женского населения по  сравнению с мужским, пример чего дает Англия. Тот факт, что естественный прирост массы рабочих не удовлетворяет потребностей накопления капитала и в то же время все же  превосходит их, есть противоречие самого движения капитала. Для него требуется больше рабочих в раннем возрасте, меньше — в зрелом возрасте. Противоречие — не более вопиющее, чем  другое, заключающееся в том, что в то самое время, когда многие тысячи выброшены на улицу, потому что разделение труда приковало их к одной определенной отрасли производства, раздаются жалобы на недостаток рабочих рук[85]. К тому же капитал потребляет рабочую силу так быстро,. что рабочий уже в среднем возрасте оказывается более или менее одрях­левшим. Он попадает в ряды избыточных или оттесняется с высшей ступени на низшую. Как раз у рабочих крупной про-мышленности мы наталкиваемся на самую короткую продолжительность жизни,                                     

«Д-р Ли, медицинский инспектор Манчестера, установил, что в этом городе средняя продолжительность жизни для состоятельного класса составляет 38 дет, для рабочего класса — всего 17 лет. В Ливерпуле она  составляет 35 лет для первого, 15 лет для второго класса. Из этого следует, что привилегированный класс получил ассигновку на жизнь (had a lease of life) вдвое большую, чем класс их сограждан, находящихся в менее благоприятных условиях»*.

(* Речь, произнесенная при открытии санитарной конференции в Бирмингеме 14 января 1875 г. Дж. Чемберленом, в то время мэром города {а ныне (1883) мини­стром торговли. Ф.Э.)

При таких обстоятельствах абсолютное возрастание этой части пролетариата должно происходить в такой форме, при которой, несмотря на быстрое изнашивание ее элементов,  численность ее увеличивается. Таким образом, требуется быстрая смена поколений рабочих. (Этот закон не имеет силы в отношении остальных классов населения.) Эта общественная

656

потребность удовлетворяется ранними браками, — необходи­мым следствием условий, в которых живут рабочие крупной промышленности, — и той премией за производство рабочих детей, которую дает их эксплуатация.

Как только капиталистическое производство овладевает сельским хозяйством или по мере того как оно овладевает им,. спрос на сельскохозяйственных рабочих абсолютно уменьшается вместе с накоплением функционирующего в этой области капи­тала, причем выталкивание рабочих не сопровождается, как в производстве неземледельческом,. большим привлечением их. Часть сельского населения находится поэтому постоянно в та­ком состоянии, когда оно вот-вот перейдет в ряды городского или мануфактурного пролетариата, и выжидает условий, бла­гоприятных для этого превращения. (Мануфактура — здесь в смысле всякого неземледельческого производства.)[86] Этот источник относительного перенаселения течет постоянно. Однако его постоянное течение к городам предполагает в самой деревне постоянное скрытое перенаселение, размер которого становится виден только тогда, когда отводные каналы откры­ваются исключительно широко. Поэтому заработная плата сельскохозяйственного рабочего низводится до минимальных размеров, и он всегда стоит одной ногой в болоте пауперизма.

Третья категория относительного перенаселения, застойное перенаселение, образует часть активной рабочей армии, но характеризуется крайней нерегулярностью занятий. В силу этого она составляет для капитала неисчерпаемый резервуар свободной рабочей силы. Ее жизненный уровень опускается ниже среднего нормального уровня рабочего класса, и как раз это делает ее для капитала широким базисом отраслей особен­ной эксплуатации. Она характеризуется максимумом рабочего времени и минимумом заработной платы. Под рубрикой работы на дому мы уже познакомились с ее главной формой. Она ре­крутируется постоянно из избыточных рабочих крупной про­мышленности и земледелия, в особенности же из рабочих поги­бающих отраслей промышленности, в которых ремесленное производство побеждается мануфактурным, мануфактурное — машинным производством. Размер ее увеличивается по мере

657

того, как с увеличением размеров и энергии накопления про­грессирует создание «избыточных» рабочих. Но она образует в то же время самовоспроизводящийся и самоувековечиваю­щийся элемент рабочего класса —. элемент, принимающий относительно большее участие в общем приросте рабочего класса, чем все остальные элементы. В самом деле, не только число рождений и смертных случаев, но и абсолютная величина семей обратно пропорциональны высоте заработной платы, т. е. той массе жизненных средств, которой располагают различные категории рабочих. Этот закон капиталистического общества звучал бы бессмыслицей, если бы мы отнесли его к дикарям или даже к цивилизованным колонистам. Он напоминает массовое воспроизводство индивидуально слабых и постоянно травимых животных видов[87].

Наконец, низший слой относительного перенаселения оби­тает в сфере пауперизма. Если оставить в стороне бродят пре­ступников и живущих проституцией, — короче говоря, весь люмпен-пролетариат в собственном смысле этого слова, то этот слой общества состоит из трех категорий. Во-первых: работо­способные. Стоит хотя бы бегло посмотреть статистику англий­ского пауперизма, и мы увидим, что масса его увеличивается при каждом кризисе и уменьшается при каждом оживлении дел. Во-вторых: сироты и дети пауперов. Это кандидаты про­мышленной резервной армии; в периоды большого промышлен­ного подъема, как, например, в 1860 г., они быстро и в массовом порядке вступают в ряды активной рабочей армии. В-третьих: опустившиеся, босяки, неработоспособные. Это именно те лица, которые погибают от своей малой подвижности, создаваемой разделением труда, те, которые переваливают за нормальную продолжительность жизни рабочего, и, наконец, жертвы про­мышленности, число которых все увеличивается с распростра­нением опасных машин, горного дела, химических фабрик и т. д., калеки, больные, вдовы и т. д. Пауперизм составляет инвалид­ный дом активной рабочей армии и мертвый груз промышлен­ной резервной армии. Производство пауперизма предполагается производством относительного перенаселения, необходимость первого заключена в необходимости второго; вместе с относи­тельным перенаселением пауперизм составляет условие суще-

659

ствования капиталистического производства и развития богат­ства. Он относится к faux frais [непроизводительным издержкам! капиталистического производства, большую часть которых капитал умеет, однако, свалить с себя на плечи рабочего класса и мелкой буржуазии.

Чем больше общественное богатство, функционирующий ка­питал, размеры и энергия его возрастания, а следовательно, чем больше абсолютная величина пролетариата и производитель­ная сила его труда, тем больше промышленная резервная армия. Свободная рабочая сила развивается вследствие тех же причин, как и сила расширения капитала. Следовательно, относительная величина промышленной резервной армии воз­растает вместе с возрастанием сил богатства. Но чем больше эта резервная армия по сравнению с активной рабочей армией, тем обширнее постоянное перенаселение, нищета которого прямо пропорциональна мукам труда активной рабочей армии*. Наконец, чем больше нищенские слои рабочего класса и промышленная резервная армия, тем больше официальный пауперизм. Это — абсолютный, всеобщий закон капиталисти­ческого накопления. Подобно всем другим законам, в своем осуществлении он модифицируется многочисленными обстоя­тельствами, анализ которых сюда не относится. (* В оригинале говорится: «обратно пропорциональна мукам его труда», исправ­ление сделано в соответствии с текстом авторизованного французского издания. Ред)

Понятна глупость той экономической мудрости, которая проповедует рабочим, что они должны сообразовывать свою численность с потребностями капитала в возрастании. Сам механизм капиталистического производства и накопления постоянно сообразовывает численность рабочих с этими потреб­ностями капитала в возрастании. Первое слово этого сообразования — создание относительного перенаселения, или про­мышленной резервной армии, последнее слово — нищета все возрастающих слоев активной рабочей армии и мертвый груз пауперизма.

Закон, согласно которому все возрастающая масса средств производства может, вследствие прогресса производительности общественного труда, приводиться в движение все с меньшей и меньшей затратой человеческой силы, — этот закон на базисе капитализма, где не рабочий применяет средства труда, а сред­ства труда применяют рабочего, выражается в том, что чем выше производительная сила труда, тем больше давление ра­бочих на средства их занятости, тем ненадежнее, следовательно, необходимое условие их существования: продажа собственной силы для умножения чужого богатства, или для самовозрастания

659

капитала. Таким образом, увеличение средств производства и производительности труда, более быстрое, чем увеличение производительного населения, получает капиталистическое вы­ражение, наоборот, в том, что рабочее население постоянно увели­чивается быстрее, чем потребность в возрастании капитала.

В четвертом отделе при анализе производства относительной прибавочной стоимости мы видели, что при капиталистической системе все методы повышения общественной производительной силы труда осуществляются за счет индивидуального рабочего; все средства для развития производства превращаются в сред­ства подчинения и эксплуатации производителя, они уродуют рабочего, делая из него неполного человека [einen Teilmenschen], принижают его до роли придатка машины, превращая его труд в муки, лишают этот труд содержательности, отчуж­дают от рабочего духовные силы процесса труда в той мере, в какой наука входит в процесс труда как самостоятельная сила; делают отвратительными условия, при которых рабочий работает, подчиняют его во время процесса труда самому мелочному, отвратительному деспотизму, все время его жизни превра­щают в рабочее время, бросают его жену и детей под Джаггернаутову колесницу  капитала. Но все методы производства прибавочной стоимости являются в то же время методами накопления, и всякое расширение накопления, наоборот, ста­новится средством развития этих методов. Из этого следует, что по мере накопления капитала положение рабочего должно ухудшаться, какова бы ни была, высока или низка, его оплата. Наконец, закон, поддерживающий относительное перенаселение, или промышленную резервную армию, в равно­весии с размерами и энергией накопления, приковывает рабо­чего к капиталу крепче, чем молот Гефеста приковал Прометея к скале. Он обусловливает накопление нищеты, соответствен­ное накоплению капитала. Следовательно, накопление богат­ства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, огрубения и моральной дегра­дации на противоположном полюсе, т. е. на стороне класса, который производит свой собственный продукт как капитал.

Этот антагонистический характер капиталистического на­копления [88] в различных формах признан экономистами, хотя

они сваливают в одну кучу с ним отчасти аналогичные, но, тем не менее, существенно отличные явления докапиталистических способов производства.

Венецианский монах Ортес, один из крупных экономистов XVIII столетия, рассматривает антагонизм капиталистического производства как всеобщий естественный закон общественного богатства.

«Экономическое добро и экономическое зло у всякой нации постоянно взаимно уравновешиваются (il bene ed il male economico in una nazione sempre all istessa misura), изобилие благ для одних всегда так велико, как недостаток благ для других (la copia de beni in alcuni sempre eguale alia mancanza di essi in altri). Большое богатство немногих всегда сопрово­ждается абсолютным ограблением необходимого у несравненно большего количества других. Богатство нации соответствует ее населению, а нищета ее соответствует ее богатству. Трудолюбие одних вынуждает праздность других. Бедные и праздные — необходимый плод богатых и деятельных»

и т. д.[89]

Приблизительно через 10 лет после Ортеса англиканско-протестантский поп Таунсенд в совершенно грубой форме воз­величивал бедность как необходимое условие богатства.

«Законодательное принуждение к труду сопряжено с слишком боль­шими трудностями, насилием и шумом, между тем как голод не только представляет собой мирное, тихое, непрестанное давление, но и, — будучи наиболее естественным мотивом к прилежанию и труду, — вызывает самое сильное напряжение».

Следовательно, все сводится к тому, чтобы сделать голод постоянным для рабочего класса, и, по мнению Таунсенда, об этом заботится закон народонаселения, в особенности дейст­вующий среди бедных.

«По-видимому, таков закон природы, что бедные до известной степени непредусмотрительны (improvident)» (т. е. настолько непредусмотрительны, что являются на свет не в обеспеченных семьях), «так что в обществе постоянно имеются люди (that there always may be some) для исполнения самых грубых, грязных и низких функций. Сумма человеческого счастья (the stock of human happiness) благодаря этому сильно увеличивается, более утонченные люди (the more delicate) освобождаются от тягот и могут беспрепятственно следовать своему более высокому призванию и т. д. Закон о бедных имеет тенденцию разрушить гармонию и красоту, симмет­рию и порядок этой системы, которую создали в мире бог и природа»[90].

661

Если венецианский монах в жребии судьбы, увековечиваю­щем нищету, видел оправдание существования христианской благотворительности, безбрачия духовенства, монастырей и богоугодных заведений, то протестантский обладатель прихода, напротив, открывает в этом предлог для осуждения английских законов о бедных, в силу которых бедный имел право на жалкое общественное вспомоществование.                          

«Прогресс общественного богатства», — говорит Шторх, — «поро­ждает тот полезный класс общества... который исполняет самые скучные, низкие и отвратительные работы, одним словом — принимает на свои плечи все, что только есть в жизни неприятного и порабощающего, и тем самым обеспечивает для других классов досуг, веселое расположение духа и условное» (замечательно!) «достоинство характера и т. д.» [91].

Шторх ставит перед собой вопрос, в чем же собственно заклю­чается преимущество этой капиталистической цивилизации с ее нищетой и деградацией масс перед варварством? Он находит только один ответ: в безопасности!                         

«Благодаря прогрессу промышленности и науки», — говорит Сисмонди, — «каждый рабочий может производить ежедневно много больше, чем требуется ему для собственного потребления. Но в то же время то самое богатство, которое производится трудом рабочего, если бы он сам был приз­ван потреблять его, сделало бы его мало способным к труду». По его мнению, «люди» (т. е. нерабочие) «вероятно отказались бы от всяких усовершенство­ваний искусств, равно как и от всех наслаждений, доставляемых им про­мышленностью, если бы им пришлось покупать это ценой столь же упор­ного труда, каким является труд рабочего... В настоящее время усилия отделены от вознаграждения за них; не один и тот же человек сначала работает, а потом отдыхает; напротив, именно потому, что один работает, другой должен отдыхать... Следовательно, бесконечное умножение произ­водительных сил труда не может иметь никакого иного результата, кроме увеличения роскоши и наслаждений праздных богачей»[92].

Наконец, Дестют де Траси, холодный буржуазный доктри­нер, грубо заявляет:

«Бедные нации суть те, где народу хорошо живется, а богатые нации, суть те, где народ обыкновенно беден»[93].

662
663

5. ИЛЛЮСТРАЦИИ ВСЕОБЩЕГО ЗАКОНА КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО НАКОПЛЕНИЯ

а) АНГЛИЯ 1846—1866 гг.

Ни один период в развитии современного общества не яв­ляется до такой степени благоприятным для изучения капита­листического накопления, как период последних 20 лет. Кажется, будто найдена сумка Фортуната. Но из всех стран классический пример представляет опять-таки Англия, так как она занимает первое место на мировом рынке, так как только адесь капиталистический способ производства достиг полного развития и так как, наконец, водворение тысячелетнего царства свободной торговли с 1846 г. отняло у вульгарной политиче­ской экономии ее последнюю лазейку. Гигантский прогресс производства, благодаря которому вторая половина этого двадцатилетнего периода опять-таки далеко превосходит первую, уже достаточно был отмечен у нас в четвертом отделе.

Хотя абсолютный прирост английского населения в последние полвека был очень велик, однако относительный прирост, или норма прироста, все время понижался, как показывает следу­ющая таблица, заимствованная из итогов официальной переписи.

Годовой процентный прирост населения Англии и Уэльса составляет по десятилетиям:

Рассмотрим теперь, с другой стороны, рост богатства. Самую надежную точку опоры дает здесь движение прибыли, земельной ренты и т. д., обложенных подоходным налогом. Прирост прибыли, подлежащий обложению (не считая прибыли фермеров и некоторых других категорий), за годы 1853—1864 составил для Великобритании 50,47% (или 4,58% в среднем за год94), прирост населения за тот же период—приблизительно 12%. Увеличение облагаемой налогом земельной ренты (вклю­чая ренту с земли под домами, железными дорогами, копями и рудниками, рыбными угодьями и т. д.) за годы 1853—1864 составило 38%, или 3 5/11% в год, причем наибольшее увеличе­ние дали следующие статьи ⁹⁵⁾:

94 “Tenth Report ot the Commissioners of H. M.'s Inland Revenue». London,1866

95) Там же.

664

Если в пределах периода 1853—1864 гг. мы произведем сравнение по четырехлетиям, то увидим, что степень возрастания доходов все увеличивается. Например, для доходов, происходя­щих из прибыли, это возрастание составляет в 1853—1857 гг. 1, 73% в год, в 1857-1861 гг. 2, 74% в год и в 1861-1864 гг. 9, 30% в год. Общая сумма доходов, обложенных подоходным налогом, составляла в Соединенном королевстве в 1856 г. 307 068 898 ф. ст., в 1859 г. — 328 127 416 ф. ст., в 1862 г. — 351 745 241 ф. ст., в 1863 г. — 359 142 897 ф. ст., в 1864 г. — 362462279 ф. ст., в 1865 г.—385530020 фунтов стерлин­гов ⁹⁶⁾.

Накопление капитала сопровождалось в то же время его концентрацией и централизацией. Хотя в Англии нет официаль­ной сельскохозяйственной статистики (в Ирландии она суще­ствует), однако 10 графств организовали ее по собственной инициативе. Здесь обнаружился такой результат: с 1851 по 1861 г. число аренд до 100 акров уменьшилось с 31 583 до 26 567, т. е. 5 016 аренд было соединено с более крупными ⁹⁷⁾. В период 1815—1825 гг. в числе движимых имуществ, обложенных нало­гом на наследство, не было ни одного выше 1 миллиона ф. ст.; напротив, с 1825 по 1855 г. таковых было 8, с 1855 по июнь 1859 г., т. е. за 4 ¹/₂ года, — 4⁹⁸⁾. Однако лучше всего видна централизация

») Для сравнения эти цифры достаточны, но как абсолютные они не верны, потому что ежегодно утаивается, вероятно, до 100 миллионов ф. ст. доходов. Жалобы чиновников, ведающих обложением внутренних доходов, на систематический обман, особенно со стороны коммерсантов и промышленников, повторяются в каждом их отчете. Например: "Одно акционерное общество определило свою подлежащую обло­жению прибыль в 6 000 ф. ст., оценщик определил ее в 88 000 ф. ст., и налог был, в конце концов, уплачен с этой последней суммы. Другая компания показала прибыль в 190 000 ф. ст., но была вынуждена сознаться, что действительная сумма составляет 250 000 ф. ст.» (там же, стр. 42).

") «Census etc.», т. Ill, p. 29. Утверждение Джона Брайта, что 150 лендлордам принадлежит половина английской и 12 лендлордам половина шотландской земель­ной собственности, до сих пор не опровергнуто.

") «Fourth Report etc. of Inland Revenue». London, 1860, p. 17.

665

из краткого анализа подоходного налога под рубрикой D (при­быль, за исключением фермерской и т. д.) за годы 1864 и 1865. Замечу прежде всего, что получаемые из этого источника доходы облагаются подоходным налогом лишь начиная с 60 фунтов стерлингов. Эти подпадающие под обложение доходы составляли в Англии, Уэльсе и Шотландии в 1864 г. 95 844 222 ф. ст. и в 1865 г. — 105 435 787 ф. ст. ⁹⁹⁾, число налогоплательщиков составляло в 1864 г. 308 416 человек при общей численности населения в 23 891 009 человек, в 1865 г. — соответственно 332 431 человек и 24 127 003 человека. О распределении этих доходов за оба года дает представление следующая таблица:

В 1855 г. в Соединенном королевстве было добыто 61 453 079 тонн каменного угля стоимостью в 16 113 267 ф. ст., в 1864 г. — 92 787 873 тонны стоимостью в 23 197 968 ф. ст.; в 1855 г. было выплавлено 3 218 154 тонны чугуна стоимостью в 8 045 385 ф. ст., в 1864 г. — 4 767 951 тонна стоимостью в 11 919877 фунтов стерлингов. В 1854 г. протяженность эксплуа­тируемых железных дорог в Соединенном королевстве состав­ляла 8 054 мили, вложенный в них капитал — 286 068 794 ф. ст., в 1864 г. — соответственно 12 789 миль и 425 719 613 фун­тов стерлингов. В 1854 г. общая сумма ввоза и вывоза Соеди­ненного королевства составляла 268 210 145 и в 1865 г. — 489 923 285 фунтов стерлингов. Следующая таблица показы­вает движение вывоза ¹⁰⁰

99) Это — чистые доходы, т, е. доходы после известных попускаемых законом отчислений.

100) В настоящий момент, в марте 1867 г., индийско-китайский рынок уже опять совершенно переполнен товарами английских хлопчатобумажных фабрикантов, вывезенными на консигнацию. В 1866 г. началось понижение заработной платы рабочих хлопчатобумажной промышленности на 5 %, в 1867 г. вследствие подобной же операции произошла стачка 20 000 рабочих в Престоне. {Это было прологом кризиса. который разразился вскоре за этим. Ф. Э.)

666

После этих немногих данных будет понятен торжествующий крик генерального регистратора ¹⁸¹ британского народа:

«Как ни быстро возрастало население, оно не поспевало за прогрессом промышленности и богатства» 101.

Обратимся теперь к непосредственному агенту этой про­мышленности, или к производителю этого богатства, к рабочему классу.                                                  

«Одна из самых печальных черт социального положения страны», — говорит Гладстон, — «заключается в том, что в настоящее время происходит совершенно несомненное уменьшение потребительной силы народа; и возрастание лишений и нищеты рабочего класса. И в то же время совершается постоянное накопление богатства у высших классов и непрерывный прирост капитала» ^102».                                              :

Так говорил этот елейный министр в палате общин 13 фев­раля 1843 года. Двадцать лет спустя, 46 апреля 1863 г., внося на обсуждение свой бюджет, он говорил:

«С 1842 по 1852 г. подлежащий обложению доход этой страны повы­сился на 6%... За 8 лет, с 1853 по 1861 г., он повысился, если принять за основу доход 1853 г., на 20%. Факт настолько поразителен, что он пред­ставляется почти невероятным... Это ошеломляющее увеличение богатства и мощи... всецело ограничивается имущими классами, но... но оно должно принести косвенную выгоду и рабочему населению, потому что оно уде­шевляет предметы всеобщего потребления, — в то время как богатые стали богаче, бедные во всяком случае стали менее бедны. Однако я не решусь утверждать, что крайности бедности уменьшились» 103'.

Какие жалкие увертки! Если рабочий класс остался «беден», только «менее беден» в той мере, как он создавал «ошеломляющее увеличение богатства и мощи» для класса собствевников, то это значит, что относительно он остался по-прежнему беден. Если крайности бедности не уменьшились, то они уве­личились, потому что увеличились крайности богатства. Что же касается удешевления жизненных средств, то официальная статистика, например данные лондонского сиротского приюта, показывает за трехлетие 1860—1862 гг. вздорожание их на

101) «Census etc.», т. III, р. 11.

¹⁰² Гладстон в палате общин 13 февраля                1843 р. («Times», 14 февраля                1843l «Hansard», 13 февраля 1843).

¹⁰³) Гладстон в палате общин 16 апреля 1863 г, («Moming Star», 17 апреля).

667

20% по сравнению с трехлетием 1851—1853 годов. В следующие три года, 1863—1865, происходило прогрессивное вздорожание мяса, масла, молока, сахара, соли, угля и многих других необ­ходимых жизненных средств ^1М). Следующая бюджетная речь Гладстона от 7 апреля 1864 г. представляет собой пиндаровский дифирамб прогрессу в деле наживы и счастью народа, умеряе­мому «бедностью». Он говорит о массах, стоящих «на краю пауперизма», об отраслях производства, «в которых заработная плата не повысилась», и в заключение резюмирует счастье рабочего класса в следующих выражениях: «Человеческая жизнь в девяти случаях из десяти есть просто борьба за существова­ние» ¹⁰⁶⁾. Профессор Фосетт, не связанный, как Гладстонд офи­циальными соображениями, заявляет без всяких околичностей:

«Разумеется, я не отрицаю, что денежная плата повысилась с этим увеличением капитала» (за последние десятилетия), «но этот кажущийся выигрыш в значительной степени теряется, так как многие предметы жиз­ненной необходимости все дорожают» (по его мнению, вследствие падения стоимости благородных металлов). «...Богатые быстро становятся еще бо­гаче (thé rich grow rapidiyricher), между тем как в жизни трудящихся классов незаметно никакого улучшения... Рабочие превращаются почти в рабов лавочников, должниками которых они являются» ¹⁰⁶⁾.

В разделах о рабочем дне и машинах перед нами раскры­лись те условия, при которых британский рабочий класс со­здавал «ошеломляющее увеличение богатства и мощи» для имущих классов. Однако рабочий занимал нас тогда преиму­щественно во время его общественной функции. Для полного освещения законов накопления необходимо иметь в виду и его положение вне мастерской, условия его питания и жилища. Рамки этой книги заставляют нас обратиться здесь прежде

"") См. официальные данные в Синей книге: «Miscellaneous Statistics of the United Kingdom». Part VI. London, 1866, p. 260—273 passim. В качестве доказатель­ства вместо статистики сиротских приютов и т. д. могли бы послужить также декла­мации министерских газет, когда они ратуют о приданом детям королевского дома, При этом они никогда не забывают о дороговизне жизненных средств.

"') Гладстон в палате общин 7 апреля 1864 года. Версия же «Hansard» гласит:

«И более того, — что в большинстве случаев представляет собой человеческая жизнь, как не борьбу за существование?» — Постоянные вопиющие противоречия в бюд­жетных речах Гладстона за 1863 и 1864 гг. один английский писатель характеризует следующей цитатой из Буало:

"Vollà l'homme en effet. II va du blanc au noir. Il condamne au matin ses sentiments du soir. Importun à tout autre, à soi même incommode, II change à tous moments d'esprit comme de mode».

[«Вот каков человек в самом деле. Он шатается между белым и черным. Утром оп осуждает то, что одобрял вечером. Несносный для всех других, в тягость себе са­мому, он каждую минуту меняет настроение, как моду" '" (H. Roy Theory of  the Exchanges etc.». London, 1864, p. 135).

") H. Faiccett. «Thé Economie Position of the British Labourer». London, 1865, P. 67, 82. Что касается возрастающей зависимости рабочих от лавочников, то она является следствием учащающихся колебаний и перерывов в занятости рабочих.

668

всего к наиболее плохо оплачиваемой части промышленного пролетариата и сельскохозяйственных рабочих, т. е. к большей части рабочего класса.

Но сначала еще несколько слов об официальном паупе­ризме, или о той части рабочего класса, которая утратила необходимое условие своего существования, возможность про­давать рабочую силу, и прозябает за счет общественной мило­стыни. По официальным данным в Англии ¹⁰⁷⁾ числилось пау­перов в 1855 г. 851 369, в 1856 г. — 877 767, в 1865 г. — 971 433. Вследствие хлопкового голода число их выросло в 1863 в 1864 гг. до 1 079 382 и 1 014 978. Кризис 1866 г.» всего тяжелее поразивший Лондон, вызвал в этом центре мирового рынка,

где больше жителей, чем в королевстве Шотландии, увеличение в 1866 г. количества пауперов по сравнению с 1865 г. на 19, 5% и по сравнению с 1864 г. на 24, 4% и в первые месяцы 1867 г. еще большее увеличение, чем в 1866 году. При анализе ста­тистики пауперизма следует подчеркнуть два момента. С одной стороны, уменьшение и увеличение численности пауперов яв­ляется отражением периодической смены фаз промышленного цикла. С другой стороны, официальная статистика все больше и больше искажает действительные размеры пауперизма по мере того, как с накоплением капитала развивается классовая борьба, а потому и самосознание рабочих. Например, варвар­ское обращение с пауперами, о чем за последние два года так громко кричала английская пресса («Times», «Pall Mall Gazette» и т. д.), явление старое. В 1844 г. Ф. Энгельс констатировал совершенно такие же ужасы и такие же преходящие лицемер­ные вопли «сенсационной литературы»¹⁸³. Но ужасающее увеличение числа случаев смерти от голода («deaths by starvation») в Лондоне за последнее десятилетие безусловно доказы­вает рост отвращения рабочих к рабству работных домов ^1ОТ), этих карательных учреждений для нищеты.

b) ПЛОХО ОПЛАЧИВАЕМЫЕ СЛОИ БРИТАНСКОГО ПРОМЫШЛЕННОГО РАБОЧЕГО КЛАССА

Обратимся теперь к плохо оплачиваемым слоям промышлен­ного рабочего класса. Во время хлопкового голода в 1862 г. Тайный совет ¹⁸⁶ поручил д-ру Смиту изучить вопрос о том,

"') К Англии всегда причисляется Уэльс, к Великобритании — Англия, Уэльс и Шотландия, к Соединенному королевству — эти три страны и Ирландия.

^1И) Своеобразный свет на прогресс, который имел место со времен А. Смита, бросает то обстоятельство, что для него слово workhouse [работный дом] иногда еще было равнозначно слову manufactory [мануфактура]. Например, в начале главы о разделении труда: «В одном и том Же работном доме часто могут быть собрана лица, занятые в различных отраслях труда» '".

669

как питаются обнищавшие хлопчатобумажные рабочие Ланка­шира и Чешира. Многолетние прежние наблюдения привели его к заключению, что «для предупреждения заболеваний, вызываемых голодом» (starvation diseases), в дневном рационе работницы должно содержаться в среднем по меньшей мере 3 900 гранов углерода и 180 гранов азота, в дневном рационе мужчины — по меньшей мере 4 300 гранов углерода и 200 гранов азота д; т. е. для женщины приблизительно столько пита­тельных веществ, сколько их содержится в двух фунтах хоро­шего пшеничного хлеба, для мужчины на ¹/» больше; в среднем для взрослых мужчин и женщин полагается по меньшей мере 28 600 гранов углерода и 1 330 гранов азота в неделю. Его под­счеты нашли поразительное подтверждение на практике, сов­пав с тем жалким количеством пищи, до которого было пони­жено из-за нужды потребление рабочих хлопчатобумажной промышленности. В декабре 1862 г. они получили 29 211 гранов углерода и 1 295 гранов азота в неделю.

В 1863 г. Тайный совет предпринял обследование бедствен­ного положения наиболее плохо питающейся части английского рабочего класса. Д-р Саймон, медицинский инспектор Тайного совета, избрал для этой работы упомянутого выше д-ра Смита. Обследование охватывает, с одной стороны, сельскохозяйствен­ных рабочих, с другой стороны — шелкоткачей, швей, рабочих, делающих кожаные перчатки, чулочников, вязальщиков пер­чаток и сапожников. Последние категории, за исключением чулочников, — исключительно городские рабочие. При обсле­довании было принято за правило в каждой категории выбирать семейства наиболее здоровые и находящиеся в относительно лучших условиях.

Общий вывод был таков,  что

столько у одной из обследованных категорий городских рабочих ко­личество потребляемого азота немного превышало тот абсолютный мини­мум, ниже которого наступают болезни от голода; что у двух категорий наблюдается недостаток — у одной из них очень большой недостаток — потребления как азотистой, так и углеродистой пищи; что более одной пятой обследованных семей, занимающихся земледелием, получают угле­родистую пищу в количестве, меньшем необходимого, более одной трети получают менее необходимого количества азотистой пищи, а в трех граф­ствах (Беркшир, Оксфордшир и Сомерсетшир) недостаток азотистой пищи . был обычным явлением»^lw'.

Среди сельскохозяйственных рабочих хуже всех питались сельскохозяйственные рабочие Англии, этой богатейшей части Соединенного королевства ¹¹⁰⁾. Среди сельскохозяйственных

""), Public Health, 6th Report etc. tor 1863». London, 1864, p. 13,   „ ^>10) Там же, стр. 17,

22*

670

рабочих вообще недоедали главным образом женщины в дети, так как «мужчина должен есть, чтобы выполнять свою работу». Еще большая нужда свирепствовала среди обследованных го­родских категорий рабочих. «Они питаются так плохо, что во многих случаях неминуемы жестокие и разрушающие здоровье лишения» (все это — «самоотречение» капиталиста! т. е. отре­чение от оплаты жизненных средств, необходимых просто для прозябания его рабочих!) ^ш).

В следующей таблице сравнивается питание упомянутых выше чисто городских категорий рабочих с тем количеством пищи, которое д-р Смит признает минимальным, и с питанием хлопчатобумажных рабочих во время их величайшей нужды ^И2).

I

Половина, 60/123, из числа обследованных промышленных рабочих совершенно не потребляли пива, 28% — молока. Сред­нее еженедельное количество жидких пищевых продуктов колебалось от 7 унций на семью у швей до 24³/4, ун­ции у чулочников. Большую часть тех, кто совершенно не по­треблял молока, составляли лондонские швеи. Количество еженедельно потребляемого хлеба колебалось от 7 3/4 ф. у швей до 11 1/4 ф. у сапожников и в среднем составляло 9,9 ф. в не­делю на одного взрослого. Количество сахара (сиропа и т. д.) колебалось от 4 унций в неделю у производителей кожаных перчаток до 11 унций у чулочников; среднее еженедельное количество для всех категорий — 8 унций на одного взрослого. Общая средняя цифра еженедельного потребления масла (жира и т. д.) — 5 унций на одного взрослого. Среднее еженедельное количество мяса (сала и т. д.) колебалось, при расчете на одного взрослого, от 7¹/4, унции у шелкоткачей до 18¹/4 унции

"') «Public Health, 6th Report etc. for 1863». London, 1864, p, 13.

 ^»") Там же, приложение, стр. 232.

671

у производителей кожаных перчаток; в среднем для различных категорий 13, 6 унции. Еженедельный расход на питание взрос­лого выразился в следующих средних числах: шелкоткачи — 2 шилл. 2 ¹/₂ пенса, швеи — 2 шилл. 7 пенсов, производители кожаных перчаток — 2 шилл. 9¹/₂ пенсов, сапожники — 2 шилл. 7³/4 пенса, чулочники — 2 шилл. б¹/4 пенса. Для шелкоткачей Маклсфилда средний расход составил только 1 шилл. 8 ¹/₂ пен­сов в неделю. Наиболее плохо питающимися категориями были швеи, шелкоткачи и производители кожаных перчаток ¹¹³⁾.

В своем общем санитарном отчете д-р Саймон так говорит об этих условиях питания:

«Всякий, кто знаком с медицинской практикой среди бедных или с пациентами больницы, стационарными или приходящими, подтвердит, что в многочисленных случаях недостаток питания порождает или обостряет болезни... Но с санитарной точки зрения сюда присоединяется еще одно очень важное обстоятельство... Следует вспомнить, что значительное ухуд­шение питания становится фактом лишь после упорного противодействия и что, как правило, оно следует за другими предшествующими лишениями. Задолго до того, как недостаток питания окажет свое действие на здоровье, задолго до того, как физиолог начнет взвешивать те граны азота и угле­рода, между которыми колеблется жизнь и голодная смерть, — задолго до этого в домашнем быту исчезают все материальные удобства. Одежда и отопление становятся еще более скудными, чем пища. Нет достаточной защиты от суровой погоды; жилищная теснота доходит до такой степени, что становится причиной болезней или их обострения; домашняя утварь и мебель почти отсутствуют; даже поддержание чистоты становится слиш­ком дорогим или затруднительным. Если еще из чувства собственного достоинства и делаются попытки поддержать ее, то всякая такая попытка ведет к новым мукам голода. Жилища отыскивают там, где они самые де­шевые, в таких кварталах, где ' предписания санитарной полиции дают наименьшие результаты, где самые отвратительные стоки, самое плохое сообщение, больше всего нечистот, самое жалкое или плохое водоснабжение и, поскольку это касается городов, самый большой недостаток света и воздуха. Таковы опасности для здоровья, которым неминуемо подвергается беднота, если ее бедность сопряжена с недостаточным питанием. Если сумма этих зол имеет страшное значение для жизни, то одна недостаточность питания ужасна уже сама по себе... Это наводит на грустные размышления, особенно если вспомнить, что бедность, о которой идет речь, вовсе не яв­ляется заслуженным результатом праздности. Это — бедность рабочих. Ведь труд, ценой которого городские рабочие покупают это скудное коли­чество пищи, в большинстве случаев удлиняется свыше всякой меры, и, однако, лишь в очень условном смысле можно сказать, что труд этот дает рабочему возможность поддерживать свое существование... В общем это номинальное поддержание своего существования представляет собой лишь более короткий или более длинный окольный путь к пауперизму»^П4).

Только понимание экономических законов раскрывает вну­треннюю связь между муками голода наиболее трудолюбивых

¹¹³) «Public Health, 6th Report etc. lor 1863». London, 1864, p. 232, 233, '") Там же, стр. 14, 15.

слоев рабочих и грубой или утонченной расточительностью богатых, основанной на капиталистическом накоплении. Совершенно иначе с жилищными условиями. Здесь всякий беспристрастный наблюдатель видит, что чем обширнее центра­лизация средств производства, тем больше соответствующее скопление рабочих на одной и той же площади, и что, сле­довательно, чем быстрее капиталистическое накопление, тем хуже состояние жилищ рабочих. Сопровождающие рост богат­ства «улучшения» (improvements) городов посредством сноса плохо застроенных кварталов, путем возведения дворцов для банков и универсальных магазинов и т. д., посредством расши­рения улиц для деловых сношений и для роскошных экипажей, путем постройки конок и т. д. быстро вытесняют бедноту во все худшие и худшие и все более переполненные трущобы. С дру­гой стороны, всякому известно, что дороговизна жилых помеще­ний обратно пропорциональна их качеству и что рудники нищеты эксплуатируются строителями-спекулянтами с большей прибылью и меньшими издержками, чем эксплуатировались когда-либо серебряные рудники Потоси. Антагонистический характер капиталистического накопления, а следовательно, и отношений капиталистической собственности вообще ¹¹⁶⁾» здесь до такой степени очевиден, что даже английские официаль­ные отчеты по этому поводу изобилуют еретическими выпа­дами против «собственности и ее прав». Зло так распростра­няется с развитием промышленности, накоплением капитала, ростом в «похорошением» городов, что один страх заразных болезней, не дающих пощады и «почтенной публике», с 1847 по

1864 г. вызвал не менее 10 санитарно-полицейских парламент­ских актов, а перепуганная буржуазия некоторых городов, как Ливерпуль, Глазго и т. д., использовала в целях защиты свои муниципалитеты. Однако д-р Саймон в своем отчете за

1865 г. восклицает: «Вообще говоря, за этим злом в Англии совершенно не следят». По распоряжению Тайного совета в 1864 г. произведено обследование жилищных условий сельско­хозяйственных рабочих, в 1865 г. — беднейших классов в горо­дах. Превосходная работа д-ра Джулиана Хантера отражена в седьмом и восьмом отчетах (1865 г.) о здоровье населения. К сельскохозяйственным рабочим я перейду позже. Описанию же городских жилищных условий я предпошлю следующее общее замечание д-ра Саймона:

"') «Нигде еще права личности не приносились так открыто в так бесстыдно в жертву праву собственности, как в жилищных условиях рабочего класса. Каждый большой город — это место человеческих жертвоприношений, алтарь, на котором ежегодно убиваются тысячи для Молоха жадности» (S. Lamg, цит. соч., стр. 150).

673

«Хотя моя официальная точка зрения», — говорит он, — «исключи­тельно медицинская, однако самое обыкновенное чувство гуманности не позволяет игнорировать и другую сторону этого ала. Доведенная до высокой степени скученность почти неизбежно обусловливает такое отрицание всяких приличий, такое грязное смешение тел и физических отправлений, такую наготу полов, что все это напоминает скорее зверей, чем людей. Подвергаться таким влияниям — это унижение, которое тем глубже, чем дольше оно продолжается. Для детей, родившихся под этим проклятием, оно служит крещением к позору (baptism into infamy). И сверх безнадежно было бы желание, чтобы люди, поставленные в такие условия, в других отношениях стремились к той атмосфере цивилизации, сущность которой заключается в физической и моральной чистоте» ^11в1.

Лондон занимает первое место по переполненности жилых помещений или даже по абсолютной непригодности их для чело­веческого жилья.

«Несомненны два обстоятельства», — говорит д-р Хантер, — «во-первых, в Лондоне имеется около 20 больших поселений, каждое прибли­зительно по 10 000 человек,. бедственное положение которых превосходит все, что когда-либо было видано в Англии, и положение это почти всецело является результатом плохого устройства жилищ; во-вторых, переполнен­ность и ветхость домов в этих поселениях теперь гораздо больше, чем 20 лет тому назад» ^U7). «Не будет преувеличением сказать, что жизнь во многих частях Лондона и Ньюкасла — адская» ^U8).

Но и находящаяся в относительно лучшем положении часть рабочего класса, а также мелкие лавочники и другие элементы мелкой буржуазии в Лондоне все более подпадают под прокля­тие этих отвратительных жилищных условий по мере того, как прогрессируют «улучшения», а вместе с ними снос старых улиц и домов, по мере того, как растет число фабрик и увеличивается приток людей в столицу, — наконец, по мере того, как вместе с городской земельной рентой повышается и квартирная плата.

«Квартирная плата сделалась настолько непомерной, что лишь немногие рабочие могут оплачивать более одной комнаты» ^u»).

В Лондоне нет почти ни одного домовладения, которое не было бы опутано огромным количеством «middlemen» [«по­средников»]. Цена земли в Лондоне всегда чрезвычайно высока по сравнению с ее годовой доходностью, в особенности потому, что каждый покупатель рассчитывает на то, чтобы раньше

¹") «Public Health, 8th Report». London, 1866, p. 14, примечание. ¹¹⁷) Там же, стр. 89. Относительно детей в этих поселениях д-р Хантер говорит:

«Мы не знаем, как воспитывались дети до этой эпохи огромной скученности бедных, но надо быть смелым пророком, чтобы решиться предсказать все, чего можно ожидать от детей, которые при условиях, не имеющих себе равных в этой стране, теперь под­готовляются воспитанием к своему будущему в среде опасных классов, воспитываются, проводя: время до полуночи с людьми разных возрастов, пьяными, непристойными и сварливыми» (там же, стр. 56).

¹") «Public Health, 8th Report». London, 1866, p. 62. "•) «Report of the Officer of Health of St. Martm's-in-the-Fields», 1865.

674

или позже разделаться с ней по Jury Price (по таксе, устана­вливаемой при экспроприациях присяжными) или же выиграть от чрезвычайного повышения ее стоимости благодаря соседству с каким-нибудь крупным предприятием. Следствием является постоянная скупка договоров об аренде, срок которых близится к окончанию.

«От джентльменов, занимающихся этим делом, можно было ожидать, что они будут действовать так, как они действуют, что они Постараются выколотить все возможное из квартирантов и передать дома своим преемникам в таком жалком состоянии, какое только возможно» ¹²⁰⁾.

Квартирная плата еженедельная, и эти господа не подвер­гаются никакому риску. Вследствие постройки железной дороги в черте города

«недавно в один субботний вечер в восточной части Лондона можно было видеть множество семей, изгнанных из своих старых жилищ; они бродили со своими жалкими пожитками за спиной и нигде не могли найти пристанища, кроме работного дома» ^ш).

Работные дома уже переполнены, а «улучшения», уже раз­решенные парламентом, находятся еще только в начале своего осуществления. Если рабочие изгоняются вследствие сноса их старых домов, то они не покидают своего прихода или, самое большее, поселяются в самом близком соседстве с ним.

«Естественно, они стараются поселиться как можно ближе к месту своей работы. И получается так, что вместо двух комнат семья вынуждена поселиться в одной. Даже при более высокой квартирной плате жилое помещение оказывается хуже, чем то плохое, из которого семью выгнали. Уже половине рабочих в Странде требуется идти две мили до места работы».

Этот Странд, главная улица которого поражает иностранца богатством Лондона, может служить примером скученности людей в Лондоне. В одном приходе Странда медицинский инспектор насчитал 581 человека на акр, причем к этому акру отнесено и водное пространство вплоть до середины русла Темзы. Само собой разумеется, что всякая санитарно-полицейская мера, которая, как было до сих пор в Лондоне, разрушая негод­ные дома, изгоняет рабочих из одного квартала, на практике приводит лишь к тому, что они еще теснее скучиваются в другом.

«Или», — говорит д-р Хантер, — «вся эта процедура', как совершенно нелепая, должна прекратиться, или же должны пробудиться обществен­ные симпатии (!) к тому, что теперь можно без преувеличения назвать на­циональным долгом, именно — к предоставлению крова людям, который

•") «Public Health, 8th Report». London, 1886, p. 91. .     "») Там же, стр. 88.

675

до недостатку капитала не могут этот кров сами приобрести, но могли бы оплатить его периодическими платежами» ¹²²⁾.

Удивительная это вещь, капиталистическая справедливость! ' Земельный собственник, домовладелец, предприниматель при всякой экспроприации по случаю «улучшений», например при постройке железных дорог, прокладке новых улиц и т. д., не только получает полное вознаграждение: за свое вынужден­ное «самоотречение» он по законам божеским и человеческим должен быть утешен кроме того еще изрядной прибылью. А вот рабочих с женами, детьми и всем имуществом выбрасывают на улицу, и если они слишком большими массами отправляются в те городские кварталы, за благоприличием которых муници­палитет следит особенно, то их преследует санитарная полиция!

Кроме Лондона в начале XIX столетия в Англии не было ни одного города, в котором насчитывалось бы 100 000 жителей. Только в пяти насчитывалось более 50000. Теперь существует 28 городов более чем с 50 000 жителей каждый.

«Результатом этой перемены был не только огромный прирост город­ского населения, но и то, что старые скученные мелкие города сделались теперь центрами, которые обстроены со всех сторон, без всякого доступа свежего воздуха. Так как богатым проживать в них уже неприятно, то они переселяются в более приятные предместья. Люди, приходящие на место этих богатых, размещаются в больших домах, по семье на каждую комнату, и часто еще пускают к себе квартирантов. Таким образом насе­ление скучивается в домах, предназначенных не для него, совершенно не приспособленных для него, в обстановке поистине унизительной для взрослых и гибельной для детей» ¹²³⁾.

Чем быстрее в каком-либо промышленном или торговом городе накопляется капитал, тем быстрее прилив доступного эксплуатации человеческого материала, тем хуже импровизи­рованные жилища рабочих. Поэтому Ньюкасл-апон-Тайн, как центр непрерывно развивающегося каменноугольного и горно­рудного округа, занимает после Лондона второе место по пре­лестям жилищного ада. В каморках живет там не менее 34 000 человек. В Ньюкасле и Гейтсхеде по распоряжению полиции недавно снесено значительное количество домов как общественно опасных. Постройка новых домов идет очень медленно, предпринимательская деятельность развивается очень быстро. Поэтому в 1865 г. город был более переполнен, чем когда-либо прежде. Едва ли кто сдавал хотя бы одну каморку. Д-р Эмблтон из ньюкаслской больницы говорит:

«Вне всякого сомнения, причина большой продолжительности и ши­рокого распространения тифа лежит в чрезмерном скоплении людей

'") «Public Health, 8th Report». London, 1866, p. 89.

'") Там же, стр. 56.

676

и загрязненности их жилищ. Дома, в которых обыкновенно живут рабочие, расположены в глухих переулках и во дворах. В отношении света, воздуха, простора и чистоты — это истинные образцы непригодности и антисани­тарии, позор для всякой цивилизованной страны. По ночам мужчины, женщины и дети лежат вперемешку. У мужчин ночная смена без перерыва следует за дневной и дневная за ночной, так что постели едва успевают остыть. Дома плохо обеспечены водой, еще хуже отхожими местами, грязны, не вентилируются, служат источником заразы»!²⁴¹.

Недельная плата за проживание в такой дыре составляет от 8 пенсов до 3 шиллингов.

«Ньюкасл-апон-Тайн», — говорит д-рХантер, — «являет собой пример того, как одно из самых красивых племен среди наших соотечественников в силу условий жилья и улицы часто опускается почти до одичания»"⁵'.

Вследствие приливов и отливов капитала и труда сегодня сносные жилищные условия какого-нибудь промышлен­ного города завтра могут сделаться отвратительными. Под­час городские власти приступают, наконец, к устранению наиболее вопиющих безобразий. Но завтра же появляются, как туча саранчи, ирландские оборванцы или опустившиеся английские сельскохозяйственные рабочие. Их спроваживают в подвалы и амбары или превращают приличный до того вре­мени дом для рабочих в ночлежку, в которой жильцы сме­няются так же быстро, как солдатские постои во время Тридца­тилетней войны. Пример — Брадфорд. Там муниципальные филистеры как раз занялись городской реформой. К тому же там в 1861 г. имелся еще 1751 незаселенный дом. Но вдруг дела пошли хорошо, о чем недавно так мило поведал сладко-либе­ральный г-н Форстер, друг негров. С улучшением дел неизбежно наводнение потоками постоянно убывающей и прибывающей «резервной армии», или «относительного перенаселения». Отвратительные подвальные помещения и каморки, зарегистри­рованные в списке ^1ав), полученном д-ром Хантером от агента

"«) <, Public Health, 8th Report». London, 1866, p. 149. "») Там же, стр 50.

^>м) Там же, стр. lit. Список, составленный агентом одного общества страхова­ния рабочих в Брадфорде

одного страхового общества, были заняты по большей части хорошо оплачиваемыми рабочими. Они заявляли, что были бы готовы заплатить за лучшие помещения, если бы могли найти таковые... Они со своими семьями опускаются и чахнут от болезней, в то время как сладко-либеральный Форстер, член парламента, проливает слезы умиления перед благодеяниями свободы торговли и барышами, которые получают на шерстяных делах знаменитости Брадфорда. В отчете от 5 сентября 1865 г. д-р Белл, один из брадфордских врачей для бедных, объясняет ужасающую смертность от лихорадки в его округе жилищными условиями:

«В одном подвале в 1 500 кубических футов живут 10 человек... На Винсент-стрит, Грин-Эир-Плейс и Лис стоят 223 дома с 1 450 обитателями, 435 постелями и 36 отхожими местами... На каждую постель, а под постелью я разумею всякую груду грязного тряпья или охапку стружек, приходится в среднем 3, 3 человека, иногда 5 и 6 человек. Многие спят на голом полу, не раздеваясь. — молодые мужчины и женщины, женатые и холостые, все вперемешку. Надо ли еще добавлять, что эти помещения в большинстве случаев представляют собой темные, сырые, грязные и вонючие лачуги, совершенно не пригодные для человеческого жилья. Это центры, из кото­рых распространяются болезни и смерть, выхватывающие свои жертвы и среди зажиточных (of good circumstances), которые допускают, чтобы та­кие чумные нарывы гноились в вашей среде»¹²⁷'.

По жилищной нужде после Лондона третье место занимает Бристоль.

«Здесь, в одном из богатейших городов Европы, величайший избыток неприкрытой нищеты («blankest poverty») и жилищной нужды» ^12в).

с) БРОДЯЧЕЕ НАСЕЛЕНИЕ

Обратимся теперь к слою населения, деревенскому по своему происхождению и большей частью промышленному по своим за­нятиям. Это — легкая инфантерия капитала, перебрасываемая

                "') '.Public Health, 8th Report». London, 1866, p. 114, "•) Там же, стр. 50.

678

с места на место, смотря по его надобностям. Когда она не в походе, она «стоит лагерем». Бродячие рабочие употреб­ляются для различных строительных работ, для дренирова­ния, для производства кирпича, обжига извести, для железно­дорожных работ и т. д. Как странствующий источник заразы, эти рабочие приносят оспу, тиф, холеру, скарлатину и т. д. во все места, по соседству с которыми они располагаются лагерями ¹²⁹⁾. В предприятиях со значительными капиталовло­жениями, как железнодорожное строительство и т. д., предпри­ниматель обыкновенно сам предоставляет своей армии деревян­ные бараки и т. п. — импровизированные деревни без всяких санитарных приспособлений, не подчиненные контролю мест­ных властей, очень прибыльные для господина подрядчика, который вдвойне эксплуатирует рабочих: и как солдат про­мышленности и как квартиросъемщиков. Смотря по тому „ сколько конур имеется в деревянном бараке, одна, две или три, жильцу, т. е. землекопу и т. п., приходится платить за него 2, 3, 4 шилл. в неделю ¹³⁰⁾. Достаточно будет одного примера. В сентябре 1864 г., — сообщает д-р Саймон, — министром внутренних дел сэром Джорджем Греем было получено следую­щее донесение от председателя Комитета по устранению антисанитарных условий в приходе Севенокс:

«Еще примерно 12 месяцев тому назад оспа была совершенно неиз­вестна в нашем приходе. Незадолго до этого времени начались работы по постройке железной дороги от Луишема до Тонбриджа. Не говоря уже о том, что главные работы производились в непосредственном соседстве с этим городом, в нем были расположены главные склады всего предприятия. Поэтому здесь было занято большое число рабочих. Так как невозможно было всех их поместить в коттеджах, то подрядчик, г-н Джей, распоря­дился построить вдоль дороги на различных пунктах бараки для расквар­тирования рабочих. В этих бараках не было ни вентиляции, ни стоков, и притом они были по необходимости переполнены, потому что каждый квартиросъемщик был вынужден брать к себе других жильцов, как бы многочисленна ни была его собственная семья и несмотря па то, что в каждом бараке было всего две комнаты. Согласно медицинскому отчету, по­лученному нами, следствием было то, что этим несчастным приходилось по ночам подвергаться всем мукам удушья, чтобы предохранить себя от заразных испарений из грязных луж и отхожих мест, расположенных прямо под окном. Наконец, нашему комитету была подана жалоба одним врачом, который имел случай посетить эти бараки. Он в самых горьких выраже­ниях говорил о состоянии этих так называемых жилищ и опасался очень серьезных последствий, если не будут приняты некоторые санитарные меры. Почти год тому назад упомянутый Джей обязался построить дом;

в который немедленно следует удалять занятых у него рабочих при забо­левании заразными болезнями. В конце июля текущего года он повторил это обещание, но для исполнения его совершенно ничего не сделал, хотя

'") «Public Health, 7th Report». London, 1865, p. 18. "") Там же, сгр. 165.

679

с того времени было несколько случаев оспы и два смертных случая от нее. 9 сентября врач Келсон  сообщил мне о новых случаях оспы в этих бараках, положение в которых, по его описанию, ужасно. К вашему» (министра) «сведению я должен добавить, что в нашем приходе имеется изолированный дом, так называемый дом заразных, в котором содержатся прихожане, страдающие инфекционными болезнями. Вот уже несколько месяцев, как этот дом постоянно переполнен больными. В одной семье пять детей умерло от оспы и лихорадки. С 1 апреля по 1 сентября текущего года было не меньше 10 смертных случаев от оспы, в том числе 4 в упомянутых бараках, источниках заразы. Число заболеваний определить невозможно, потому что семьи, в которых они происходят, стараются по возможности скрывать это» ^1Э1).

Рабочие каменноугольных и других шахт принадлежат к наиболее высоко оплачиваемым категориям британского пролетариата. Какой ценой покупают они свою заработную плату, уже было показано в другом месте ¹³²⁾. Я брошу здесь беглый взгляд на их жилищные условия. Эксплуататор шахт, будет ли то собственник или арендатор, обыкновенно устраи­вает известное число коттеджей для своих рабочих. Рабочие получают коттеджи и уголь для отопления «даром», т. е. это составляет часть заработной платы, выдаваемую натурой. Если некоторые не могут быть расквартированы таким образом, они получают взамен этого 4 ф. ст. в год. Горнопромышленные округа быстро привлекают многочисленное население, состоя­щее из самих горнорабочих и группирующихся вокруг них ремесленников, лавочников и т. д. Как и повсюду, где плот­ность населения велика, земельная рента стоит здесь на высо­ком уровне. Поэтому горнопромышленник старается на самом ограниченном строительном участке при входе в шахту поста­вить по возможности больше коттеджей, как раз столько, сколько необходимо для того, чтобы втиснуть туда всех своих рабочих вместе с их семьями. Если поблизости открываются новые копи или вновь начинают разрабатываться старые, то теснота возрастает. При постройке коттеджей решающее значение имеет лишь одна точка зрения: «самоотречение» капи­талиста от всяких не абсолютно неизбежных затрат налич­ными.

"") «Public Health 7th Report». London, 1865, p. 18, примечание. Попечитель о бедных в Чапел-эн-ле-Фрит Юнион сообщает генеральному регистратору: «В Дав-хопсе сделано много мелких пещер в большом холме известкового шлака. Эти пещеры служат жилищами эемлекопам и другим рабочим, занятым при постройке железной дороги Пещеры тесны, сыры, без стоков для нечистот и без отхожих мест В них нет никаких приспособлений для вентиляции, за исключением отверстия в своде, которое служит  в то же время и дымоходом. Оспа свирепствует и уже была причиной несколь­ких смертных случаев» (среди троглодитов) (там же, примечание 2).

'") Подробности, приведенные на стр 505 и сл., относятся главным образом к рабочим каменноугольных шахт. Относительно положения в рудниках, которое еще » уже, см. добросовестный отчет Королевской комиссии 1864 года.

680

«Жилища шахтеров и других рабочих, связанных с копями Нортум-берленда и Дургама», — говорит д-р Джулиан Хантер, — «в общем яв­ляются, быть может, самыми плохими и самыми дорогими из всего, что по этой части представляет в крупном масштабе Англия, за исключением, однако, подобных округов в Монмутшире. Крайне плохое состояние их обусловливается большим количеством жильцов в каждой комнате, малыми размерами строительного участка, на котором разбросано множество до­мов, недостатком воды и отсутствием отхожих мест, нередко практикуемым расположением одного дома на другом или разделением их на flats (так что различные коттеджи образуют этажи, расположенные по вертикали один над другим)... Предприниматель смотрит на всю колонию так, будто она просто стоит лагерем, а не живет постоянно» ¹³³⁾. «Во исполнение полу­ченных мною инструкций», — говорит д-р Стивенс, — «я посетил боль­шую часть крупных горнозаводских селений Дургам Юнион... За очень малым исключением, следует сказать, что нигде не принимается каких бы то ни было мер для охраны здоровья жителей... Все горнорабочие прикре­плены» (bound, как и bondage, — выражение, относящееся к эпохе кре­постного права)* на 12 месяцев к арендатору («lessee») или собственнику копей. Если они обнаружат свое неудовольствие или иным способом до­садят надсмотрщику («viewer»), то он против их имени в своей книге ставит значок или пометку и увольняет их при заключении нового годового кон­тракта... Мне кажется, что ни один из видов truck system [системы оплаты труда товарами] не может быть хуже того, который господствует в этих густо населенных округах. Рабочий вынужден получать в качестве части своей заработной платы дом, находящийся в окружении источников эаразы. Он не в состоянии сам помочь себе. Он во всех отношениях крепост­ной (he is to all intents and purposes a serf). Да и вообще приходится сомне­ваться, чтобы кто-либо мог помочь ему кроме его собственника, а этот соб­ственник исходит прежде всего из интересов своего баланса, и результат этого не трудно предугадать. От собственника же получает рабочий и воду. Хорошая она или плохая, обеспечивается она или нет, рабочий во всяком случае должен платить за нее или, точнее, из его заработной платы будет сделано удержание» i³⁴',

В случае конфликта с «общественным мнением» или даже с санитарной полицией капитал нисколько не стесняется «опра­вдывать» отчасти опасные, отчасти унизительные условия, в которые он ставит труд и домашнюю жизнь рабочего, тем сообра­жением, что это необходимо для более прибыльной эксплуата­ции рабочего. Так он поступает, когда самоотрекается от при­способлений для защиты от опасных машин на фабриках, от вентиляции и предохранительных мер в шахтах и т. д. Так он поступает и здесь, в случае с жилыми помещениями горно­рабочих.

«В оправдание недостойных жилищных условий», — говорит в своем официальном отчете д-р Саймон, медицинский инспектор Тайного совета, — «ссылаются на то, что шахты обыкновенно эксплуатируются на арендных началах; что продолжительность арендного договора (в каменноугольных шахтах по большей части 21 год) слишком коротка для того, чтобы арен-

»») «Public Health, 7th Report». London, 1865, p. 180, 182. '") Там же. стр. 515, 517,

681

датору стоило устраивать хорошо приспособленные жилища для рабочих, ремесленников и т. д., которых привлекает предприятие; если бы даже он и захотел быть щедрым в этом отношении, то земельный собственник раз­рушил бы его планы. Он постарался бы немедленно получить чрезвычайно высокую добавочную ренту за ту привилегию, что на поверхности по­строено приличное и комфортабельное селение с жилыми помещениями для рабочих, извлекающих его подземную собственность. Эта запретитель­ная цена, если только не прямое запрещение, удерживает и тех, кто иначе был бы склонен строить приличные жилища... Я не буду вдаваться в рас­смотрение вопроса об основательности этого оправдания, а также вопроса о том, кто нес бы в конечном счете добавочные затраты по постройке при­личных жилых помещений: земельный собственник, арендатор копей, рабочие или общество... Но поскольку позорные факты, которые разобла­чаются в прилагаемых отчетах» (д-ра Хантера, Стивенса и др.), «действи­тельно существуют, необходимо принять меры для их устранения... Пра­вами земельной собственности пользуются здесь таким образом, что совершают большую общественную несправедливость. В качестве собствен­ника недр земельный собственник приглашает промышленную колонию для работы в его владениях, а потом в качестве собственника поверхности делает невозможным для призванных им рабочих найти удовлетворительное жилое помещение. Арендатор копей» (капиталистический эксплуататор) «денежно нисколько не заинтересован в том, чтобы противодействовать такой двойственности, так как ему хорошо известно, что если притязания земельного собственника непомерны, то последствия падут не на него, что рабочие, на которых падут они, слишком невежественны для того, чтобы знать свои права на здоровье, и что ни самые отвратительные жилища, ни самая гнилая вода никогда не послужат поводом для стачки» ¹³⁶⁾.

d) ВЛИЯНИЕ КРИЗИСОВ НА НАИБОЛЕЕ ВЫСОКО ОПЛАЧИВАЕМУЮ ЧАСТЬ РАБОЧЕГО КЛАССА

Прежде чем перейти к собственно сельскохозяйственным рабочим, я покажу еще на одном примере, какое влияние ока­зывают кризисы даже на наиболее высоко оплачиваемую часть рабочего класса, на его аристократию. Напомним, что 1857 г. принес один из тех крупных кризисов, которыми каждый раз завершается промышленный цикл. Следующий кризис пришелся на 1866 год. Уже предвосхищенный в собственно фабричных округах хлопковым голодом, который перегнал много капитала из обычной сферы вложения в крупные центры денежного рынка, кризис принял на этот раз преимущественно финансо­вый характер. Сигналом его начала послужил крах в мае 1866 г. одного из огромных лондонских банков, за которым быстро последовало крушение многочисленных спекулятивных финан­совых обществ. Одной из крупных лондонских отраслей про­изводства, которые постигла катастрофа, было железное судо­строение. Магнаты этой отрасли промышленности в период

"•) «Public Health, 7th Report», London, 1865, p, 18,

682

подъема не только перепроизвели свыше всякой меры, но кроме того и взяли на себя по контрактам обязательства о вы­полнении огромных поставок, рассчитывая на то, что источник кредита и впредь будет течь с прежним изобилием. Теперь же наступила страшная реакция, которая как в этой, так и в других отраслях лондонской промышленности ^13в) продол­жается до настоящего момента, т. е. конца марта 1867 года. Для характеристики положения рабочих приведем следующее место из подробного сообщения одного корреспондента «Mor­ning Star», посетившего в начале 1867 г. главные центры бед­ствия.

«В восточной части Лондона, в округах Поплар, Миллуолл, Гринвич, Дептфорд, Лаймхаус и Каннинг-Таун, по меньшей мере 15 000 рабочих с их семьями, в том числе более 3 000 квалифицированных механиков, находятся в положении крайней нужды. Их сбережения исчерпаны вследствие шести-восьмимесячной безработицы... Большого труда стоило мне протискаться к воротам работного дома (в Попларе), потому что он был осажден изголодавшейся толпой. Она ожидала талонов на хлеб, но время их раздачи еще не настало. Двор образует большой квадрат с навесом, который тянется вокруг его стен. Большие кучи снега покрывали камни мостовой посредине двора. Здесь небольшие площади были отгорожены, подобно загонам для овец, ивовыми плетнями; на них в хорошую погоду работают мужчины. В день моего посещения загоны были настолько засы­паны снегом, что никто не мог в них сидеть. Тем не менее под защитой вы­ступа крыши мужчины занимались дроблением камней для мостовой. Каждый, сидя на большом камне, тяжелым молотом раскалывал обледе­нелый гранит, пока не набьет 5 бушелей щебня. Тогда его дневная работа кончалась, и он получал 3 пенса, а также талон на хлеб. В другой части двора стоял жалкий деревянный домик. Открыв дверь, мы увидели, что он заполнен мужчинами, прижавшимися друг к другу, чтобы согреться. Они щипали паклю и спорили друг с другом, кто из них при минимуме питания может проработать дольше всех, потому что выносливость была здесь делом чести. В одном этом работном доме получали поддержку 7 000 человек, в том числе многие сотни таких, которые за 6 или 8 месяцев перед тем имели наивысшую в нашей стране заработную плату за квалифи­цированный труд. Их число было бы вдвое больше, если бы не то обстоя­тельство, что многие из них даже по израсходовании всех своих денежных сбережений все же избегают помощи прихода, пока у них еще остается что-

"•) «Массовое голодание бедных в Лондоне! («Wholesale starvation of the London Poor'!)   В последние дни на стенах лондонских домов были расклеены огромные пла­каты со следующими примечательными объявлениями «Жирные быки, голодающие люди' Жирные быки покинули свои хрустальные дворцы, чтобы откармливать богачей в их роскошных покоях, в то время как голодающие люди гибнут и умирают в своих, жалких норах» Плакаты с этой зловещей надписью постоянно возобновляются Едва сорвут и заклеят одну партию, как уже на том же или другом не менее заметном месте появляется новая. Это напоминает о зловещих предзнаменованиях, которые < подготовляли французский народ к событиям 1789 года.. В то самое время, когда i английские рабочие со своими женами и детьми умирают от холода и голода, миллионы > английского золота, продукт английского труда, вкладываются в русские, испанские, итальянские в другие иностранные предприятия» («Reynolds' Newspaper», 20 января 1867 г.).

нибудь для заклада... Оставив работный дом, я прошелся по улицам с одно­этажными, по большей части, домами, которых так много в Попларе Моим проводником был член комитета безработных Первый дом, в который мы вошли, был дом одного металлиста, не имеющего работы уже 27 недель. Я нашел его со всем его семейством в задней комнате. В комнате еще оставалась кое-какая мебель, топилась печь. Это было необходимо для того, чтобы защитить голые ноги маленьких детей от холода, — день был ужасно холодный. В тазу против огня лежала пакля, которую жена и дети щипали за хлеб из работного дома. Муж работал в одном из вышеописан­ных дворов и получал талон на хлеб и 3 пенса в день. Теперь он пришел домой обедать, очень голодный, как сказал он нам с горькой усмешкой, и его обед состоял ид нескольких ломтиков хлеба, намазанных салом, и чашки чаю без молока.. Следующую дверь, в которую мы постучались, открыла женщина средних лет, которая, не говоря ни слова, провела нас в маленькую заднюю комнату, где молча сидела вся ее семья, устремив глаза на быстро гаснущий огонь. Такое горе, такая безнадежность были на лицах этих людей и в их маленькой комнате, что я не хотел бы еще раз увидеть подобное зрелище. «Они ничего не заработали, сударь, — ска­зала женщина, указывая на своих детей, — ничего в течение последних 26 недель, и все наши деньги вышли, все 20 ф. ст., которые я и отец отло­жили в лучшие времена, надеясь перебиться с ними в плохие времена. Вот посмотрите», — почти диким голосом воскликнула она, доставая бан­ковскую книжку со всеми ее регулярными записями внесенных и взятых обратно денег; по ней мы могли видеть, как маленькое состояние началось с первого вклада в 5 шилл., как оно мало-помалу выросло до 20 ф. ст., а потом начало таять, с фунтов стерлингов до шиллингов, пока последняя запись не сделала книжку стоящей не больше клочка чистой бумаги. Эта семья получает один скудный обед в день из работного дома. Следующий наш визит был к жене одного ирландца, который работал на корабельной верфи Мы нашли ее больной от недоедания, она лежала в одежде на мат­раце, едва прикрытая лоскутом ковра, потому что все постельные принад­лежности были заложены Несчастные дети ухаживали за ней, но было видно, что сами они нуждаются в материнском уходе Девятнадцать не­дель вынужденной праздности довели ее до этого положения, и, рассказы­вая нам историю своего горького прошлого, она вздыхала так, будто утра­тила всякую надежду на лучшее будущее.. Когда мы вышли из дома, к нам подбежал какой-то молодой человек и просил нас зайти в его дом и посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать для него. Молодая жена, двое красивых ребят, куча квитанций ссудной кассы и совершенно голая ком­ната — вот все, что он мог показать нам».

Вот еще извлечение из одной газеты тори о бедствиях, которые были последствием кризиса 1866 года. Не следует забывать, что восточная часть Лондона, о которой здесь идет речь, является не только местом, где живут упомянутые уже в тексте настоящей главы рабочие железного судостроения, но и центром так называемой «работы на дому», оплата которой всегда стоит ниже минимума.

«Ужасное зрелище развернулось вчера в одной части столицы. Хотя тысячи безработных Ист-Энда и не устраивали массовой демонстрации с черными знаменами, тем не менее людской поток был довольно внуши­телен. Вспомним, как страдает это население. Оно умирает от голода.

Это — простой и ужасный факт. Их 40 тысяч... На наших глазах, в одном из кварталов этой чудесной столицы, рядом с огромнейшим накоплением богатства, какое только видывал свет, совсем рядом с ним 40 000 человек  беспомощные умирают от голода! Теперь эти тысячи вторгаются в другие кварталы; всегда полуголодные, они кричат нам в уши о своих страданиях, взывают о них к небу, они рассказывают нам о своих нищих жилищах,  о том, что им невозможно найти работу и бесполезно просить милостыню. Плательщики местного налога в пользу бедных, в свою очередь, стоят на грани пауперизма из-за требований со стороны приходов» («Standard», 5 апреля 1867 г.).

Поскольку среди английских капиталистов вошло в моду изображать Бельгию раем для рабочих, потому что «свобода труда», или, что то же самое, «свобода капитала», не нарушается там ни деспотизмом тред-юнионов, ни фабричными законами,, то следует сказать несколько слов о «счастье» бельгийского рабочего. Наверняка, никто не был более посвящен в тайны этого счастья, чем покойный г-н Дюкпесьо, главный инспектор бельгийских тюрем и благотворительных учреждений и член Центральной статистической комиссии. Обратимся к его работе:

«Budgets économiques des classes ouvrières en Belgique». Bruxelles, 1855. Здесь описывается, между прочим, средняя бельгий­ская рабочая семья, ежегодные расходы и доходы которой вычислены на основании очень точных данных и условия пита­ния которой сравниваются потом с условиями питания солдата» флотского матроса и арестанта. Семья «состоит из отца, матери и четырех детей». Из этих шести лиц «четверо могут круглый год заниматься полезным трудом»; предполагается, «что среди них нет больных и нетрудоспособных», что не производится «расходов на религиозные, нравственные и интеллектуальные потребности, за исключением самого маленького расхода на оплату мест в церкви», не производится «взносов в сберегатель­ные кассы и в кассы по обеспечению в старости», нет «расходов на предметы роскоши и вообще каких бы то ни было излишних расходов». Однако отец и старший сын курят табак и по воскре­сеньям ходят в трактир, на что им следует положить целых | 86 сантимов в неделю.

«Из общей сводки о заработной плате, получаемой рабочими различных отраслей производства, следует... что высшая заработная плата составляет в среднем: 1 франк 56 сантимов в день для мужчин, 89 сантимов для жен­щин, 56 сантимов для мальчиков и 55 сантимов для девочек. При таком расчете доходы семьи составят самое большее 1 068 франков в год.. Мы подсчитали общую сумму всех возможных доходов типичной семьи. Но если считать, что и мать получает заработную плату, то мы тем самым ли­шаем домашнее хозяйство его руководительницы; кто позаботится тогда о доме, о маленьких детях? Кто будет стряпать, стирать, штопать? Эта дилемма каждый день встает перед рабочим».

685

Так получается следующий бюджет семьи:

Отец—300 рабочих дней по 1, 56 фр.—468 фр.

Мать— »     »     »   » 0,89 » —267 »

Сын — »     »     »   » 0,56 » —168 »

Дочь— »     »     »   » 0,55 » —165 »

Итого .:... .... 1 068 фр.

Годовой расход семьи и ее дефицит составляли бы, если бы рабочий получал пищу:

Флотского матроса................................ 1828 фр. и 760 фр.

Солдата......................                                    1473 »» 405 »

Арестанта............................                            1112»»   44»

«Из этого видно, что лишь немногие рабочие семьи могут питаться хотя бы так, как арестанты, не говоря уже о матросах или солдатах. В среднем каждый бельгийский арестант обходился в 1847—1849 гг. в 63 сантима в день, что на 13 сантимов больше дневных издержек на про­питание рабочего. Издержки управления и надзора уравновешиваются тем, что арестант не платит за квартиру... Но как объяснить, что большое число, — мы могли бы сказать огромное большинство, — рабочих живет в еще более скудных условиях? Только тем, что рабочие прибегают к сред­ствам, тайна которых известна им одним; они урезывают свою ежедневную порцию; едят ржаной хлеб вместо пшеничного; едят меньше мяса или сов­сем не едят его; то же с маслом и овощами; семья теснится в одной или двух каморках, в которых вместе спят девочки и мальчики, часто на одном и том же соломенном тюфяке; они экономят на одежде, белье, средствах поддержания чистоты; отказывают себе в праздничных развлечениях, иными словами — идут на самые тягостные лишения. Раз рабочий дошел до этой крайней границы, самое ничтожное повышение цены жизненных средств, всякая заминка в работе, болезнь увеличивают нищету рабочего и доводят его до полного разорения. Долги растут, отказывают в кредите, одежда и необходимейшая мебель отправляются в ломбард, и все кон­чается тем, что семья обращается с просьбой внести ее в список бедных» "^7>,

В самом деле, в этом «раю капиталистов» за малейшим изме­нением цены необходимейших жизненных средств следует изме­нение числа смертных случаев и преступлений! (см. «Manifest der Maatschappij De VIamingen Vooruit! Brussel, I860», p. 12). Во всей Бельгии насчитывается 930 000 семей. Из них, по офи­циальной» статистике, 90 000 богатых семей (избиратели) — это 450 000 человек; 390 000 семей мелкой буржуазии, город­ской и деревенской, значительная часть которой постоянно переходит в ряды пролетариата, — это 1 950 000 человек;

наконец, 450 000 рабочих семей — всего 2 250 000 человек, из числа которых образцовые семьи наслаждаются счастьем, описанным Дюкпесьо. Из 450 000 рабочих семей более 200 000 в списке бедных!

'") Ducpetiaux, цит. соч., стр. 151, 154, 155.

686

е) БРИТАНСКИЙ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫЙ ПРОЛЕТАРИАТ

Антагонистический характер капиталистического производ­ства и накопления нигде не проявляется в более грубой форме, чем в прогрессе английского сельского хозяйства (включая сюда и животноводство) и в регрессе английского сельскохозяйствен­ного рабочего. Прежде чем перейти к его современному положе­нию, бросим беглый взгляд назад. Современное земледелие в Англии ведет свое начало с середины XVIII века, хотя переворот в отношениях земельной собственности, из которого, как из своей основы, исходило изменение способа производства, от­носится к значительно более раннему времени.

Если мы обратимся к Артуру Юнгу, точному наблюдателю, но поверхностному мыслителю, и возьмем у него данные о сель­скохозяйственных рабочих в 1771 г., то окажется, что они играют очень жалкую роль по сравнению со своими предшест­венниками конца XIV века, «когда они могли жить среди изо­билия и накоплять богатство» ¹³⁸⁾; мы уже вовсе не говорим;

о XV веке, «золотом веке английских рабочих в городе и деревне». Однако нам нет необходимости возвращаться так далеко назад. В одной очень содержательной работе 1777 г. мы читаем:

«Крупный фермер поднялся почти до уровня джентльмена, между тем как бедный сельскохозяйственный рабочий придавлен почти до земли. Его несчастное положение выступает с полной ясностью, если сравнить условия его жизни в настоящее время и 40 лет тому назад. Земельный собственник и фермер действуют рука об руку для угнетения рабочего» ^13»1.

Затем автор обстоятельно показывает, что реальная заработ­ная плата в деревне в период с 1737 по 1777 г. понизилась почти на ¹/^, или на 25%.

«Современная политика», — говорит в то же самое время д-р Ричард Прайс, — «покровительствует высшим классам народа; следствием будет то, что раньше или позже все население королевства будет состоять только из джентльменов и нищих, из вельмож и рабов» ^140>.

"•) James Е. Th. Rogers (Prof. of Polit. Econ. in the University of Oxford). «A Hi­story of Agriculture and Prices in England». Oxford, 1866, v. I, p. 690. Это сочинение — продукт прилежного труда — в вышедших до настоящего времени двух первых томах охватывает пока только период 1259—1400 годов. Второй том содержит только ста­тистический материал. Это первая основанная на первоисточниках история цен, какой мы располагаем для того времени.

'") «Reasons for the late Increase of the Poor-Rates; or, a comparative view of the price of labour and provisions». London, 1777, p. 5, 11.

'") Dr. Richard Price. «Observations on Reversionary Payments», 6 ed. By W Mor­gan. London, 1803, v. II, p. 158. На стр. 159 Прайс замечает: «Номинальная цена рабочего дня в настоящее время не более чем в четыре раза или, самое большее, в пять раз превышает номинальную цену его в 1514 году. А цена хлеба теперь выше в семь раз, мяса и одежды — в пятнадцать раз. Таким образом, цена труда повышалась настолько

Тем не менее положение английского сельскохозяйственного рабочего в 1770—1780 гг., как в отношении условий его питания и жилища, так и в отношении чувства самосознания, развлече­ния и т. д., представляет собой идеал, который впоследствии ни­когда не был достигнут. Его средняя заработная плата, выражен­ная в пинтах пшеницы, составляла в 1770—1771 гг. 90 пинт, во времена Идена (1797 г.) уже только 65, в 1808 г. всего 60 ^ш).

Мы уже раньше говорили о положении сельскохозяйствен­ных рабочих в конце антиякобинской войны, во время которой так необыкновенно обогащались земельные аристократы, фер­меры, фабриканты, купцы, банкиры, рыцари биржи, поставщики для армии и т. д. Номинальная заработная плата повысилась отчасти вследствие обесценения банкнот, отчасти вследствие независимого от него увеличения цены предметов первой необ­ходимости. Но действительное движение заработной платы можно установить очень простым способом, не прибегая к дета­лям, которые были бы здесь излишни. Закон о бедных и адми­нистрация по его осуществлению в 1795 и 1814 гг. были одни и те же. Вспомним, как этот закон применялся в деревне:

в форме подаяния приход дополнял номинальную заработную плату до такой номинальной суммы, которая обеспечивает лишь прозябание рабочего. Отношение между заработной платой, выдаваемой фермером, и тем дефицитом ее, который воспол­няется приходом, показывает нам, во-первых, понижение зара­ботной платы ниже ее минимума и, во-вторых, процентное отношение, в котором сельскохозяйственный рабочий слагался из наемного рабочего и паупера или ту степень, в какой его успели превратить в крепостного своего прихода. Мы остано­вимся на графстве, положение в котором является типичным для всех остальных графств. В 1795 г. средняя недельная зара­ботная плата в Нортгемптоншире составляла 7 шилл. 6 пенсов, общая сумма годовых расходов семьи из 6 человек — 36 ф. ст. 12 шилл. 5 пенсов, общая сумма ее доходов — 29 ф. ст. 18 шилл., восполняемый приходом дефицит составлял 6 ф. ст. 14 шилл. 5 пенсов. В 1814 г. в том же графстве недельная заработная плата составляла 12 шилл. 2 пенса, общая сумма годовых рас­ходов семьи из 5 человек — 54 ф. ст. 18 шилл. 4 пенса, общая сумма ее доходов — 36 ф. ст. 2 шилл., восполняемый приходом дефицит — 18 ф. ст. 16 шилл. 4 пенса ¹⁴²⁾. Следовательно,

несоответственно возрастанию стоимости жизни, что теперь она, быть может, не со­ставляет по отношению к этой стоимости и половины того, что составляла раньше». '") Barton, цит. соч., стр. 26. О положения в конце XVIII столетия см. книгу:

Eden. «The State of the Poor».

**Parri. "The Question of the Necessity of the Existing Corn Laws». London, 1816, p. 80.

I

688

в 1795 г. дефицит составлял менее ^l/^ заработной платы, в 1814 г. — больше половины. Само собой разумеется, что при таких обстоятельствах к 1814 г. исчезли и те небольшие удоб­ства, которые Иден еще наблюдал в коттедже сельскохозяйст­венного рабочего ^1М). Из всех животных, которых держит фер­мер, с этого времени рабочий, instrumentum vocale [говорящее орудие], оказывается таким, которое больше всего мучают, хуже всего кормят и с которым грубее всего обращаются.

Такое положение вещей спокойно сохранялось до тех пор, пока

«бурные бунты 1830 г. не раскрыли перед нами» (т. е. перед господ­ствующими классами) «при свете пылающих хлебных скирд, что под по­кровом земледельческой Англии скрывается такая же нищета и тлеет та­кое же глухое мятежное недовольство, как и в промышленной Англии» ¹⁴⁴'.

Садлер окрестил тогда в палате общин сельскохозяйствен­ных рабочих «белыми рабами» («white slaves»), один епископ повторил это определение в верхней палате. Э. Г. Уэйкфилд, наи­более значительный экономист этого периода, говорит:

«Сельскохозяйственный рабочий Южной Англии не раб и не свобод­ный человек, он — паупер» ¹¹⁶⁾.

Время, непосредственно предшествующее отмене хлебных законов, пролило новый свет на положение сельскохозяйствен­ных рабочих. С одной стороны, в интересах буржуазных агита­торов было показать, как мало охранительные пошлины защи­щают действительных производителей хлеба. С другой стороны, промышленная буржуазия кипела негодованием против разо­блачения земельными аристократами условий на фабриках, против деланной симпатии этих испорченных до мозга костей, бессердечных и важничающих бездельников к страданиям фаб­ричного рабочего, против их «дипломатической рьяности» по отношению к фабричному законодательству. Существует ста­ринная английская поговорка, что если два вора вцепятся друг другу в волосы, из этого всегда получится какая-нибудь польза. И в самом деле, шумный, страстный спор между двумя фрак­циями господствующего класса по вопросу о том, какая из них с наибольшим бесстыдством эксплуатирует рабочих, и справа и слева содействовал выяснению истины. Граф Шефтсбери, иначе лорд Эшли, стоял во главе аристократически-филантропического похода против фабрик. Поэтому в 1844 и 1845 гг. он сделался излюбленным объектом для «Morning Chronicle» в ее разоблачениях о положении сельскохозяйственных ра-

^м») Parry. «The Question ot the Necessity of the Existing Corn Laws». London, 1816, p. 213.                                                                      ^ '") S Laing, цит. соч, стр 62. '") «England and America». London, 1833, v. I, p. 47.                       д

689

бочих. Эта газета, в то время самый значительный либеральный орган, отправляла в сельские округа собственных комиссаров, которые не довольствуясь общими описаниями и статистикой, публиковали фамилии как подвергшихся обследованию рабочих семей, так и соответствующих землевладельцев. В следующей таблице ¹⁴⁶⁾ приведена заработная плата, получаемая жите­лями трех деревень по соседству с Блэнфopдoм, Уимборном и Пулом.

^{1") Лондонский «Economist», 29 марта 1845 г., стр. 290.}

690

Деревни эти — собственность г-на Дж. Банкса и графа Шефтсбери. Следует отметить, что этот папа «Low Church» ^18e, этот глава английских пиетистов, равно как и его сотоварищ Банке из нищенских заработков своих рабочих прикармани­вали еще значительную часть под предлогом платы за жилье.

Отмена хлебных законов дала английскому сельскому хозяй­ству громадный толчок. Дренажные работы в крупнейшем масштабе ^U7), новая система стойлового содержания скота и возделывание сеяных кормовых трав, введение механических туковых сеялок, новые способы обработки глинистой почвы, возросшее потребление минеральных удобрений, применение паровой машины и всякого рода новых рабочих машин и т. д., вообще более интенсивная культура — вот чем харак­теризуется эта эпоха. Г-н Пьюзи, президент Королевского обще­ства земледелия, утверждает, что (относительные) хозяйственные издержки благодаря введению новых машин уменьшились почти вдвое. С другой стороны, абсолютная выручка от земли быстро увеличилась. Основным условием новых методов была боль­шая затрата капитала на акр земли, а следовательно» и уско­ренная концентрация ферм ¹⁴⁸*. В то же время обрабатываемая площадь c 1846 по 1865 г. расширилась на 464 119 акров, не го­воря уже об огромных площадях в восточных графствах, которые как бы по волшебству превратились из загородей для кроликов и скудных пастбищ в роскошные хлебные поля. Мы уже знаем, что одновременно с этим общее число лиц, занятых в сельском хозяйстве, сократилось. Что касается собственно земледельцев обоего пола и различных возрастов, то число их упало с 1 241 269 в 1851 г. до 1 163227 человек в 1861 году¹⁴⁹*. Поэтому, если английский генеральный регистратор "' справедливо замечает:

«Прирост числа фермеров и сельскохозяйственных рабочих с 1801 г. никак не соответствует увеличению земледельческого продукта» ^1&0),

то это несоответствие в несравненно большей мере наблю­дается в последний период, когда абсолютное уменьшение

¹⁴») Земельная аристократия сама ссужала себе для этой цели средства из государственной кассы, конечно через парламент, по очень низкому проценту, который фермеры должны были уплачивать ей вдвойне.

'") Уменьшение числа средних фермеров можно заметить в особенности по руб­рикам переписи «Сыновья фермеров, внуки, братья, племянники, дочери, внучки, сестры, племянницы», короче говоря, — члены семьи самого фермера, работающие у него По этим рубрикам числилось в 1851 г. 216 851 человек, в 1861 г только 176 151 человек. — С 1851 по 1871 г. в Англии число аренд размером меньше 2. 0 акров уменьшилось более чем на 900, число аренд от 50 до 75 акров сократилось с 8 2') 3 до 6 370, то же самое и со всеми арендами меньше 100 акров Напротив, в течение чех же 20 лет число крупных аренд увеличилось число аренд от 300 до 500 акров повыси­лось с 7 771 до 8 410, число аренд более чем в 500 акров — с 2 755 до 3 194, число аренд выше 1 000 акров — о 492 до 582.

"•) Число пастухов овец возросло с 12 517 до 25 559.

» °) «Census etc.», v. Ill, p. 36.

сельского рабочего населения шло рука об руку с расширением обрабатываемой площади, с интенсификацией культуры, с не­слыханным накоплением капитала, вкладываемого в землю и в орудия ее обработки, с увеличением земельного продукта» не имеющим параллели в истории английской агрономии, с чрезвычайно быстрым ростом ренты земельных собственников, с ростом богатства капиталистических арендаторов. Если ко всему этому добавить еще непрерывное быстрое расширение городских рынков сбыта и господство свободной торговли, то может показаться, что сельскохозяйственный рабочий post tot discrimina rerum [после столь многих злоключений], наконец, был поставлен в такие условия, которые secundum artem [со­гласно теории] должны были сделать его безумно счастливым.

Профессор Роджерс приходит, напротив, к заключению, что положение современного нам сельскохозяйственного ра­бочего чрезвычайно ухудшилось не только по сравнению с положением его предшественников в последней половине XIV столетия и в XV веке, но даже и с положением его пред­шественников в период 1770—1780 гг., что «он опять стал кре­постным», и именно крепостным, получающим плохую пищу и жилище ^ш). Д-р Джулиан Хантер в своем эпохальном отчете о жилищах сельскохозяйственных рабочих говорит:

«Издержки существования хайнда» (название сельскохозяйственного рабочего, относящееся к временам крепостной зависимости) «фиксированы на том самом низком уровне, при котором он только мог бы прожить.. Его заработная плата и жилище почти ничего не стоят по сравнению с той прибылью, какую должны извлечь из него. Он — нуль в расчетах фер­мера ¹⁶²⁾... Средства его существования всегда рассматриваются как ве­личина постоянная»^1И). «Что касается дальнейшего сокращения его дохода, то он может сказать: nihil habeo, nihil curo [ничего не имею, ни о чем не забочусь]. Он не боится за будущее, потому что у него нет ничего, кроме абсолютно необходимого для его существования. Он достиг точки замерзания, и все расчеты фермера исходят из этого факта. Будь что будет, счастье или несчастье его не касается»¹⁶⁴¹.

В 1863 г. было предпринято официальное обследование условий питания и работы преступников, присужденных к ссылке и к принудительным общественным работам. Резуль­таты его изложены в двух толстых Синих книгах.

'") Rogers, цит соч, стр. 693. Роджерс принадлежит к либеральной школе, он личный друг Кобдена и Брайта, следовательно отнюдь не laudator temporis acti (не из числа прославляющих доброе старое  время] '••.

'") «Public Health, 7th Report» London, 1865, p 242 Поэтому нет ничего необычного в том, что или домовладелец повышает квартирную плату, когда услышит, что рабочий стал зарабатывать несколько больше, или фермер понижает плачу рабочему на том основании, что «ею жена нашла себе работу» (там же).

'") Там же, стр 135.

"•) Там же, стр. 134.

"Тщательное сравнение», — говорится там между прочим, — «пищи английских преступников, заключенных в тюрьмы, с пищей пауперов в работных домах и пищей свободных сельскохозяйственных рабочих той же страны неоспоримо доказывает, что первые питаются много лучше, чем любая из двух остальных категорий» ^16S), а «количество работы, кото­рое требуется от присужденных к принудительным общественным рабо­там, составляет приблизительно половину того, что выполняет обыкновен­ный сельскохозяйственный рабочий» ^156>.

Приведем несколько характерных свидетельских показаний. Опрашивается Джон Смит, директор эдинбургской тюрьмы:

, № 5056: «Пища в английских тюрьмах много лучше, чем пища обык­новенных сельскохозяйственных рабочих».. № 5057: «Факт, что обыкновен­ные сельскохозяйственные рабочие Шотландии очень редко получают какое-либо мясо». Я» 3047: «Можете ли вы сказать, на каком основании преступников необходимо кормить гораздо лучше (much better), чем обык­новенных сельскохозяйственных рабочих? — Конечно, нет». № 3048:

«Не считаете ли вы целесообразным производить дальнейшие эксперименты для того, чтобы пищу арестантов, присужденных к принудительным рабо­там, приблизить к пище свободных сельских рабочих?»¹⁶⁷'. «Сельскохо­зяйственный рабочий», — говорится там, — «мог бы сказать: Я выполняю тяжелый труд и не имею достаточного питания. Когда я был в тюрьме, работа была не так тяжела, а питался я вдоволь, и потому мне лучше быть в тюрьме, чем на воле»¹⁵⁸¹.

На" основе таблиц, приложенных к первому тому отчета, составлена следующая сравнительная сводка.

Недельное количество пищи.^ls8a> (в унциях)

"') «Report of the Commissioners... relating to Transportation and Penal Servi­tude». London, 1863, p. 42, J* 50.

'»') Там же, стр. 77. Меморандум лорда главного судьи. '") Там же, т. II. Показания [стр. 418, 2391, "") Там же, т. I. Приложение, стр. 280. •"а) там же, стр. 274, 275.

693

Общий результат обследования медицинской комиссией 1863 г. состояния питания наименее обеспеченных классов уже известен читателю. Он помнит, что питание большей части се­мей сельскохозяйственных рабочих стоит ниже того мини­мума, который необходим «для предотвращения болезней от голода». Так обстоит дело в особенности во всех чисто земле­дельческих округах — Корнуэлл, Девон, Сомерсет, Уилтс, Стаффорд, Оксфорд, Беркс и Хартс.

«Количество пищи, которое получает сельскохозяйственный рабо­чий», — говорит д-р Смит, — «больше, чем можно судить по средним пока­зателям, так как сам рабочий получает много большую часть жизненных средств, чем остальные члены его семьи, потому что это абсолютно необ­ходимо ввиду его труда; в более бедных округах на его долю приходится почти все мясо или сало. То количество пищи, которое достается на долю жены, а также детей в период их быстрого роста, во многих случаях и почти во всех графствах недостаточно, в особенности по содержанию азота»¹⁶⁹'.

Батраки и работницы, проживающие у самих фермеров, питаются хорошо. Число их с 288 277 в 1851 г. понизилось до 204 962 в 1861 году.

«Труд женщин в поле», — говорит д-р Смит, — «с какими бы неудоб­ствами вообще он ни был сопряжен, при данных условиях более выгоден для семьи, потому что он обеспечивает дополнительные средства на обувь, одежду, для оплаты жилища и тем самым позволяет лучше питаться»^1№.

Одним из примечательнейших результатов этого обследова­ния было раскрытие того факта, что сельскохозяйственный рабочий Англии питается значительно хуже, чем сельскохозяй­ственный рабочий в других частях Соединенного королевства («is considerably the worst fed»); это показывает следующая таблица:

Недельное потребление углерода и азота в среднем на одного сельскохозяйственного рабочего^lw (в гранах)

'") «Public Health, 6th Report 1863», p. 238, 249, 261, 262.

^1«0) Там же, стр. 262.

"") Там же, стр. 17. Английский сельскохозяйственный рабочий получает лишь '/< того количества молока и лишь '/i того количества хлеба, какое получает ирланд­ский сельскохозяйственный рабочий. Уже Юнг в начале XIX столетия в своей работе «Tour in Ireland» отметил, что условия питания ирландского рабочего лучше. Причина заключается просто в том, что бедный ирландский фермер несравненно гуманнее, чем богатый английский фермер. Что касается Уэльса, то приведенные 'в тексте данные не относятся к его юго-западной части. «Все тамошние врачи

«Каждая страница отчета д-ра Хантера», — говорит д-р Саймон в своем официальном отчете о здоровье населения, — «свидетельствует о недоста­точном количестве и жалком качестве жилищ наших сельскохозяйственных рабочих. И вот уже много лет, как их состояние в этом отношении непре­рывно ухудшается. Теперь для сельскохозяйственных рабочих намного труднее найти жилое помещение, а если и удается найти, то эти помещения значительно меньше соответствуют их потребностям, чем это было, по­жалуй, на протяжении нескольких столетий. В особенности быстро воз­растает это зло за последние 20 или 30 лет, и жилищные условия сельского жителя в настоящее время в высшей степени жалкие. Он совершенно беспомощен в этом отношении, если только те, кого обогащает его труд, не сочтут стоящим делом обращаться с ним с известного рода сострадатель­ной снисходительностью. Найдет ли рабочий жилое помещение на той земле, которую он обрабатывает, будет ли оно человеческим жильем или свинарником, окажется ли при нем маленький огородик, который так облег­чает гнет бедности, — все это зависит не от его готовности или способности единогласно признают, что интенсивное возрастание смертности от туберкулеза;

золотухи и т д. связано с ухудшением физического состояния населения, и все это ухудшение приписывают бедности. Дневное содержание сельскохозяйственного ра­бочего определяется там в 5 пенсов, во многих округах фермер» (который и сам очень беден) «платит еще меньше. Кусок солонины, иссушенный до твердости красного дерева и едва ли стоящий тяжелого процесса пищеварения, или кусок сала служат, приправой к большому количеству похлебки из муки и лука или а овсянке, и это  изо дня в день составляет весь обед сельскохозяйственного рабочего... Прогресс про-мышленности имел для него то последствие, что солидное домотканое сукно вытеснено в этом суровом и сыром климате дешевыми хлопчатобумажными тканями, а более крепкие напитки — «номинальным» чаем.. После многочасовой работы под ветром и дождем земледелец возвращается в свою хижину, чтобы присесть перед огнем из торфа или комьев, слепленных из глины и отбросов каменного угля и образующих при горении тучи угольной и серной кислоты. Стены хижины сделаны из глины я камней, пол — голая земля, которая была здесь и перед постройкой хижины, крыша —• масса растрепанной, ничем не скрепленной соломы. Каждая щель законопачена для сохранения тепла, и в этой атмосфере адского зловония, на грязной земле, часто про­сушивая на себе свою единственную мокрую одежду, он принимается за ужин с женой и детьми. Акушеры, вынужденные проводить часть ночи в этих хижинах, описывали, как их ноги тонули в грязи на полу и как им приходилось — дело не из трудных — пробуравливать отверстие в стене, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом. Многочисленные и разные свидетели показывают, что недоедающий (undeifed) кре­стьянин каждую ночь подвергается этим и другим вредным для здоровья влияниям, и нет недостатка в доказательствах того, что результат этого — хилое и золотушное население... Сообщение приходских служащих в Кармартеншире и Кардигапшире убедительно свидетельствует о таком же положении вещей. К этому присоединяется еще большее зло — распространение идиотизма. Теперь несколько слов о климати­ческих условиях. Сильные юю-западные ветры пронизывают всю страну в течение 8—9 месяцев в году, им сопутствуют проливные дожди, которые разражаются в осо­бенности на западных склонах холмов. Деревья редки, встречаются лишь в защищен­ных местах — иначе они уничтожаются ветром. Хижины ютятся под какой-нибудь горной террасой, часто в выемке или каменоломне, только самые мелкие овцы и мест­ный рогатый скот могут жить на этих пастбищах... Молодые люди уходят в восточные горнопромышленные округа Гламоргап и Монмут... Кармартеншир — питомник рудо­копов и их инвалидный дом... Численность населения едва удерживается на прежнем уровне. Так, в Кардиганшире имелось:

                           1851 г.      1861 г.

Мужчин             45155      44 446

Женщин            52 459        52 955

                           97 614        97 401»

(Отчет д-ра Хантера в "public Health, 7th Report 1864». London, 1865, p. 498—502 passsim).

платить соответствующую квартирную плату, а от того употребления, которое заблагорассудится другим сделать «из своего права располагать своей собственностью, как им вздумается». Как бы велик ни был арендный участок, нет такого закона, который предписывал бы, чтобы на нем было определенное количество жилых помещений для рабочих, — о приличных жилищах нечего и говорить; закон не предоставляет также рабочему ни малейшего права на ту землю, для которой его труд столь же необходим, как дождь и солнечный свет... Еще одно обстоятельство ложится тяжелым грузом на чашу весов против него... это — влияние закона о бедных с его положениями о праве жительства и налогом в пользу бедных "²⁾. Под влиянием этого закона каждый приход денежно заинтересован в том, чтобы свести к минимуму число живущих в нем сельскохозяйственных рабочих, потому что земледельческий труд, вместо того чтобы гарантировать трудя­щемуся в поте лица рабочему и его семье верное и постоянное независимое положение, к несчастью, в большинстве случаев рано или поздно приводит его к пауперизму, — пауперизму, к которому на протяжении всей своей жизни рабочий настолько близок, что всякая болезнь или хотя бы времен­ное отсутствие работы заставляет его тотчас же обращаться к помощи при­хода; и потому всякое расселение сельскохозяйственных рабочих на тер­ритории прихода, очевидно, каждый раз знаменует увеличение для него налога в пользу бедных... Стоит лишь крупным земельным собственни­кам ^1вз) решить, что в их владениях не должно быть никаких жилищ для рабочих, — и они немедленно освобождаются наполовину от своей ответ­ственности за бедных. Насколько в намерения английской конституции и законов входило установление такого рода безусловной земельной соб­ственности, которая дает лендлорду возможность «делать с своей собствен­ностью что он хочет», относиться к людям, обрабатывающим землю, как к чужестранцам и сгонять их со своей территории, — это вопрос, обсу­ждение которого не входит в мою задачу... Эта власть изгонять — не одна только теория. Она осуществляется на практике в самом крупном масштабе. Это — одно из обстоятельств, оказывающих решающее влия­ние на жилищные условия сельскохозяйственного рабочего... О размерах зла можно судить по последней переписи, которая показала, что в послед­ние 10 лет, несмотря на увеличение местного спроса на дома, снос последних прогрессировал в 821 различном округе Англии так, что в 1861 г. население, увеличившееся по сравнению с 1851 г. на 5 ¹/₃ %, было втиснуто в помещения, уменьшившиеся на 4 ¹/₂ %> — мы при этом совсем оставляем в стороне лиц, которые вынужденно утратили оседлость в тех приходах, где они работают... Когда процесс обезлюдения завершается, — говорит д-р Хантер, — его результатом является показная деревня (show-village), где число коттеджей сокращено до незначительного количества и где никому не разрешается жить, кроме пастухов овец, садовников и лесничих — этой постоянной челяди, которая пользуется обычным для этой категории людей хорошим отношением милостивых господ^1М). Но

'") В 1865 г. этот закон несколько улучшен. Опыт скоро покажет, что подобного рода штопанье нисколько не помогает.

'") К пониманию последующего close villages (закрытыми деревнями) назы­ваются такие, земельными собственниками которых являются один или несколько крупных лендлордов, open villages (открытыми деревнями) — такие, земля которых принадлежит многим мелким собственникам Как раз в открытых деревнях строитель­ные спекулянты и могут возводить коттеджи и ночлежные дома.

"*) Такая показная деревня имеет очень привлекательный вид, но она так же нереальна, как деревни, которые созерцала Екатерина II во время своего путешествия в Крым. В последнее время и пастух овец нередко изгоняется из этих show-villages. Например, близ Маркет-Харборо находится пастбище для овец, занимающее почти

земля нуждается в обработке, и мы видим, что рабочие, занятые этим, живут не у земельного собственника, а приходят из открытой деревни, находящейся на расстоянии, быть может, трех миль, из деревня, в кото­рую их приняли многочисленные мелкие домовладельцы после того, как коттеджи рабочих в закрытых деревнях были снесены. Там, где все направлено к достижению этого результата, коттеджи своим жалким ви­дом обыкновенно говорят об ожидающей их участи. Они находятся на раз­личных ступенях естественного разрушения. Пока кровля держится, рабочему позволяют платить квартирную плату, и часто ему приходится радоваться, что ему это позволяют, хотя бы он был вынужден платить как за хорошее жилое помещение. Но при этом никакого ремонта, ника­ких улучшений, кроме тех, которые сумеет сделать сам нищенски бедный жилец. Когда же дом, наконец, сделается совершенно непригодным для жилья, то это означает лишь, что одним разрушенным коттеджем стало больше, а налог в пользу бедных будет соответственно меньше. В то время как крупные собственники таким образом избавляют себя от налога в пользу бедных, удаляя население с принадлежащей им земли, ближай­шие городки или открытые деревни принимают выброшенных рабочих;

ближайшие, говорю я, но эти «ближайшие» могут находиться в 3—4 милях от фермы, на которой рабочий должен ежедневно работать. Таким образом, к его дневному труду, будто это — сущий пустяк, присоединяется еще необходимость ежедневного путешествия в 6—8 миль для того, чтобы за­работать свой хлеб насущный. Все сельские работы, производимые его женой и детьми, совершаются теперь при таких же тяжелых условиях. Но и это еще не все зло, причиняемое отдаленностью от места работы. В открытых деревнях строительные спекулянты скупают клочки земли, которые они стараются как можно плотнее застроить самыми дешевыми лачугами. И в этих-то жалких жилищах, которые, если даже они примы­кают к открытому полю, характеризуются отвратительнейшими чертами худших городских жилищ, ютятся сельскохозяйственные рабочие Анг­лии... ^16в' С другой стороны, отнюдь не следует думать, будто даже рабочий,

50& акров, здесь требуется труд всего одного человека. Для сокращения длинных переходов через эти обширные равнины, — прекрасные пастбища Лестера и Нортгемп-тона, — пастуху обыкновенно предоставляли коттедж на ферме. Теперь ему дают три­надцатый шиллинг на квартиру, которую он вынужден искать в какой-нибудь отда­ленной открытой деревне.

'") «Дома рабочих» (в открытых деревнях, которые, конечно, всегда перепоя-вены) «обыкновенно построены рядами, задней стороной вплотную к тому клочку земли, который строительный спекулянт называет своим. Поэтому свет и воздух могут проникать к ним только со стороны фасада» (отчет д-ра Хантера в «Public Health. 7th Report 1864». London, 1865, p. 135). В селе очень часто владелец пивной или ла­вочник занимается также и сдачей домов. В таких случаях наряду с фермером у сель­скохозяйственного рабочего появляется второй хозяин. Вместе с тем рабочий должен быть и его покупателем. «Получая 10 шилл. в неделю, минус 4 ф. ст. квартирной платы в год, он обязан покупать себе чай, сахар, муку, мыло, свечи и пиво по ценам, которые заблагорассудится назначить лавочнику» (там же, стр. 132). Эти открытые деревни действительно представляют собой «исправительные колонии» английского сельско­хозяйственного пролетариата. Многие из коттеджей являются настоящими ночлежными домами, через которые проходит весь странствующий окрестный сброд. Земледе­лец и его семья, которые часто поистине поразительно сохраняют среди отвратительнейших условий чистоту и честность характера, здесь неизбежно погибают. Среди знатных Шейлоков вошло в моду фарисейски пожимать плечами, когда речь идет о строительных спекулянтах, мелких собственниках и открытых деревнях. Разумеется, им превосходно известно, что их «закрытые деревни и показные деревни» — родина «открытых деревень» и первые не могли бы существовать без последних. «Без мелких собственников открытых деревень большей части сельскохозяйственных рабочих пришлось бы спать под деревьями тех имений, в которых они работают» (там же,

697

обитающий на обрабатываемой им земле, находит там такое жилище, какого заслуживает он своей жизнью, заполненной производительным трудом. Да­же в княжеских владениях коттеджи рабочих часто самые жалкие. Есть лендлорды, которые полагают, что и конюшня будет достаточно хороша для рабочих с их семьями, и которые, однако, не гнушаются выколачивать как можно больше денег за сдачу таких помещений ^16e). Пусть это будет со­вершенно развалившаяся хижина с одной каморкой для спанья, без очага, без отхожего места, без открывающихся окон, без источников водоснабже­ния, если не считать какой-нибудь ямы, без огорода, — рабочий ничего не может поделать с таким безобразием. А наши санитарно-полицейские законы (The Nuisances Removal Acts) остаются мертвой буквой. Проведе­ние их возложено на тех самых собственников, которые сдают такие бер­логи... Не следует допускать, чтобы более светлые картины, являющиеся лишь исключением, ослепляли нас и закрывали от нас факты, составляю­щие правило и являющиеся позорным пятном английской цивилизации. Действительно, ужасным же должно быть положение вещей, если, не­смотря на очевидную чудовищность теперешних жилищ, компетентные наблюдатели единогласно приходят к тому выводу, что даже повсеместно отвратительное состояние жилых помещений является бесконечно менее тяжелым злом, чем чисто количественный недостаток жилищ. Вот уже много лет, как переполнение жилищ сельских рабочих составляет предмет глубокого беспокойства не только для людей, которые заботятся о здо­ровье, но и для всех вообще, кто стоит за порядочную и нравственную жизнь. В самом деле, в однообразных, превратившихся в стереотипные, выражениях авторы отчетов о распространении эпидемических заболева­ний в сельских округах снова и снова указывают на переполнение домов как на причину, которая делает совершенно тщетными все старания за­держать развитие начавшейся эпидемии. Снова и снова отмечается также то обстоятельство, что, вопреки благоприятному во многих отношениях влиянию деревенской жизни на здоровье, скученность населения, так сильно ускоряющая распространение заразных болезней, содействует появлению и незаразных болезней. И лица, раскрывшие подобное поло­жение, не умалчивают также о дальнейших бедствиях. Даже в тех случаях, когда первоначально они занимались исключительно охраной здоровья, они были почти вынуждены обратиться еще к одной стороне дела. Ука­зывая, насколько часто взрослые люди обоего пола, женатые и неженатые, бывают скучены (huddled) в тесных спальнях, их отчеты должны были приводить к убеждению, что при описанных обстоятельствах чувство стыда и приличия нарушается самым грубым образом и что нравственность

стр. 135). Система «открытых» и «закрытых» деревень господствует во всей средней и восточной Англии.

"') «Тот, кто сдает дом» (фермер или лендлорд), «прямо или косвенно обога­щается трудом человека, которому он платит 10 шилл. в неделю, а потом опять отни­мает у этого бедняка 4 или 5 ф. ст. годовой квартирной платы за дома, которые на открытом рынке не стоят и 20 ф. ст., но на которые поддерживается искусственная цена лишь благодаря тому, что собственник имеет власть объявить: «Бери мой дом или убирайся со своими пожитками и поищи без моего отзыва о тебе Другое приста­нище...» Если человек хочет улучшить свое положение и отправляется на желез­ную дорогу укладывать рельсы или в каменоломню, та же самая власть ни на шаг не отстает от него. «Работай на меня за такую низкую плату или же убирайся после предупреждения за неделю, забирай свою свинью, если у тебя она есть, а потом по­смотрим, что получишь ты от картофеля, который растет в твоем огороде». Если же интерес диктует собственнику другие меры, то он» (или фермер) «часто предпочитает в таких случаях просто повысить квартирную плату в качестве меры наказания за уход рабочего с работ» (д-р Хантер, там же, стр. 132).

698

разрушается почти неизбежно ^le7). Например, в приложении к моему по­следнему отчету д-р Орд в своем донесении о вспышке тифа в Уинге (Бакингемшир) упоминает о том, как туда пришел из Уингрейва один молодой человек, больной тифом. В первые дни своей болезни он спал в одной ком­нате с 9 другими лицами. В течение двух недель некоторые из них тоже заболели. За несколько недель переболели тифом 5 из 9 человек и один умер! Одновременно д-р Харви, врач из больницы Сент-Джордж, посе­щавший Уинг во время эпидемии в порядке частной практики, представил информацию в точно таком же духе: «Одна молодая женщина, больная тифом, по ночам спала в одной комнате с отцом, матерью, своим внебрачным ребенком, двумя молодыми людьми, ее братьями, и с двумя сестрами, у каждой из которых было по внебрачному ребенку. Итого здесь помеща­лось 10 человек. Несколькими неделями раньше в той же комнате спало 13 человек»» ^lw.

Д-р Хантер обследовал 5 375 коттеджей сельскохозяйствен­ных рабочих не только в чисто земледельческих округах, но  и во всех графствах Англии. Из числа'этих 5375 коттеджей  в 2 195 было только по одной спальне (часто это одновременно и столовая), в 2 930 только по две и в 250 более двух. Я привожу здесь краткую подборку фактов по двенадцати графствам.

1) Бедфордшир

Реслингуэрт: Спальни около 12 футов длины и 10 футов ширины, хотя многие меньше. Маленькая одноэтажная хижина часто разделяется дощатой переборкой на две спальни, одна кровать часто помещается в кухне высотой в 5 футов 6 дюймов. Квартплата 3 фунта стерлингов. Жильцы должны сами строить, для себя отхожие места, собственник дома предоставляет только яму. Как только один построит отхожее место, им начинают пользоваться все соседи. Дом, занимаемый семьей Ричардсон — неописуемой «красоты». «Его известковые стены топорщатся, как дамское платье при реверансе. Одна часть кровли выпуклая, другая вогнутая, и на последней стояла, к несчастью» дымовая труба — кривая, из глины и дерева, напоминающая хобот слона. Длинная жердь служит подпоркой, чтобы труба

"⁷) «Новобрачная чета не представляет ничего назидательного для взрослых братьев и сестер, которые спят в той же комнате; и хотя эти примеры не могут быть зарегистрированы, однако имеется достаточно данных, оправдывающих утверждение, что большие страдания и часто смерть выпадают на долю женщин, совершивших преступление кровосмешения» (д-р Хантер, там же, стр. 137). Один сельский поли­цейский чиновник, который прежде в течение многих лет был детективом в худших кварталах Лондона, говорил следующее о девушках своей деревни: «Такой грубой безнравственности с раннего возраста, такой распущенности и бесстыдства я никогда не видал за всю мою полицейскую практику в наихудших частях Лондона   Они живут, как свиньи, взрослые парни и девушки, матери и отцы — все спят вместе в одной и той же комнате («Children's Employment Commission, 6th Report». London» 1867. Appendix, p. 77, № 155).

"') «Public Health. 7tb Report 1864», p. 9—14 passim,

699

не упала; дверь и окна ромбической формы». Из 17 осмотрен­ных домов только в 4 более чем по одной спальне, и эти четыре дома переполнены. В одном из коттеджей с одной спальной комнатой помещалось 3 взрослых и 3 детей, в другом — супру­жеская чета и 6 детей и т. д.

Дантон: Высокая квартирная плата, от 4 до 5 ф. ст., недель­ная заработная плата мужчин 10 шиллингов. Они надеются покрывать квартирную плату выручкой за плетеные изделия из соломы, которые изготовляет семья. Чем выше квартирная плата, тем большее число лиц должно ютиться в одном помеще­нии, чтобы быть в состоянии уплачивать ее. Шесть взрослых,, которые спят в одной комнате с 4 детьми, платят за нее 3 ф. ст. 10 шиллингов. Самый дешевый дом в Дантоне, по наружной стороне 15 футов длины и 10 футов ширины, сдается за 3 фунта стерлингов. Только в одном из 14 обследованных домов было две спальни. Несколько впереди деревни дом, снаружи зага­женный жильцами, нижние 9 дюймов двери сгнили совсем. Это отверстие по вечерам остроумно прикрывается изнутри несколь­кими приваленными кирпичами и завешивается куском циновки. Половина окна, включая стекло и раму, вывалилась. Здесь без мебели ютилось 3 взрослых и 5 детей. Дантон не хуже, чем остальная часть Биглсуэйд Юнион.

2) Беркшир

Бинем: В июне 1864 г. в одном cot (одноэтажном коттедже) жили муж, жена, 4 детей. Дочь пришла с работы домой боль-пая скарлатиной. Она умерла. Один ребенок заболел и умер. Мать и другой ребенок были больны тифом, когда к ним был приглашен д-р Хантер. Отец и третий ребенок спали во дворе,

но насколько трудно было обеспечить здесь изоляцию, видно уже из того, что на битком набитой рыночной площади несчаст­ной деревни лежало в ожидании стирки белье из зараженного дома. Квартирная плата в доме Н. 1 шилл. в неделю; одна спальня для супружеской четы и 6 детей. Один дом сдается за 8 пенсов (в неделю); 14 футов 6 дюймов в длину, 7 футов в ширину; кухня высотой в 6 футов; в спальне нет ни окна, ни очага, ни двери и никакого отверстия, кроме выхода; нет огородика. Недавно здесь жил один человек с двумя взрос­лыми дочерьми и сыном-подростком; отец и сын спали на кровати, дочери в сенях. За время, пока семейство здесь жило, каждая из дочерей родила по ребенку, причем одна отправилась рожать в работный дом и потом возвратилась домой.

23 К. Маркс, «Капитал», т. 1

700

3) Бакингемшир

В 30 коттеджах — на 1 000 акрах земли — живет здесь приблизительно 130—140 человек. Приход Браденем занимает 1 000 акров; в 1851 г. в нем было 36 домов с населением из 84 мужчин и 54 женщин. Это несоответствие в количестве лиц обоего пола стало меньше в 1861 г., когда насчитывалось 98 чело­век мужского и 87 женского пола; в течение 10 лет прибавилось 14 мужчин и 33 женщины. В то же время число домов умень­шилось на один.

Уинслоу: Значительная часть его перестроена заново в хоро­шем стиле; спрос на дома, по-видимому, значительный, потому что очень жалкие одноэтажные коттеджи сдаются по 1 шилл. и 1 шилл. 3 пенса в неделю.

Уотер-Итон: Здесь собственники в то время, когда росло население, снесли около 20% существовавших домов. Один бедный рабочий, вынужденный ходить на работу почти за 4 мили, на вопрос, неужели он не мог бы найти коттедж по­ближе, ответил: «Нет, они очень остерегаются принять человека с такой большой семьей, как моя».

Тинкерс-Энд, близ Уинслоу: Одна спальня, в которой поме­щается 4 взрослых и 4 детей, имеет 11 футов в длину, 9 футов в ширину, 6 футов 5 дюймов в высоту в самом высоком месте; в другой — 11 футов 3 дюйма длина, 9 футов ширина, 5 футов 10 дюймов высота — помещается 6 человек. На каждую семью приходится меньше площади, чем на одного каторжника. Ни в одном доме нет больше одной спальни, ни в одном нет черного хода, в очень немногих домах имеется водоснабжение. Квар­тирная плата от 1 шилл. 4 пенсов до 2 шилл. в неделю. Из жильцов обследованных 16 домов только у одного-единственного заработок достигал 10 шилл. в неделю. Количество воз­духа, приходящееся в упомянутом случае на каждого чело­века, соответствует тому, что досталось бы на долю каждого, если бы на ночь он был заперт в ящик в 4 фута по всем трем измерениям. Впрочем, старые хижины имеют вполне доста­точную естественную вентиляцию.

4) Кембриджшир

Гамблингей принадлежит различным собственникам. Он состоит из наиболее ободранных cots, какие только можно встретить. Многие занимаются соломоплетением. Смертельная усталость, безнадежное примирение с жизнью в грязи царят в Гамблингее. Заброшенность, заметная и в центре, становится источником настоящей пытки на окраинах, на севере и юге,

701

где дома постепенно разваливаются. Лендлорды, сами про­живающие в других местах, вовсю высасывают соки из бедного гнезда. Квартирная плата очень высокая; в одну спальную комнату набивается 8—9 человек; в двух случаях в маленькой спальне помещается 6 взрослых, каждый с одним или двумя детьми.

5) Эссекс

Во многих приходах этого графства уменьшение числа коттед­жей идет одновременно с уменьшением населения. Однако не ме­нее чем в 22 приходах снос домов не задержал роста населения или не вызвал его изгнания, которое происходит повсеместно в виде так называемого «переселения в городам. В Фингрингхо, приходе, занимающем 3 443 акра, в 1851 г. было 145 домов, в 1861 г. уже только 110, но население не хотело уходить и не перестало даже при этих условиях увеличиваться. В Рамсден-Крейс в 1851 г. 252 человека жили в 61 доме, а в 1861 г. 262 человека теснились уже в 49 домах. В Базилдоне в 1851 г. на 1 827 акрах жило 157 человек в 35 домах, в конце этого десяти­летия — 180 человек в 27 домах. В приходах Фингрингхо, Саут-Фамбридже, Уилфордед Базилдоне и Рамсден-Крейсе в 1851 г. на площади в 8 449 акров жило 1 392 человека в 316 до­мах, в 1861 г. на той же площади — 1 473 человека в 249 домах.

6) Херефордшир

Это маленькое графство больше, чем любое другое в Англии, пострадало от «духа изгнания». В Мадли переполненные кот­теджи, обыкновенно с 2 спальнями, по большей части принад­лежат фермерам. Последние легко сдают их за 3 или 4 ф. ст. в год и платят заработную плату в 9 шилл. в неделю.

7) Хантингдоншир

В Хартфорде в 1851 г. было 87 домов, вскоре после того в этом маленьком приходе площадью в 1 720 акров было сне­сено 19 коттеджей; число жителей здесь было: в 1831 г. — 452, в 1851 г. — 382, в 1861 г. — 341. Обследованы 14 cots с одной спальней в каждом. В одном из них живут: одна супружеская чета, 3 взрослых сына, одна взрослая девушка, 4 детей, итого 10 человек; в другом — 3 взрослых, 6 детей. Одна из этих ком-нату в которой спало 8 человек, имеет 12 футов 10 дюймов в длину, 12 футов 2 дюйма в ширину? 6 футов 9 дюймов в высоту; в среднем, включая также выступы, на каждого

23*

702

приходилось около 130 куб. футов. В 14 спальнях 34 взрослых и 33 ребенка. Около этих коттеджей редко имеется огород, но многие жильцы могли арендовать маленькие клочки Земли по 10 или 12 шилл. за rood (^l/! акра). Эти парцеллы располо­жены далеко от домов, а при домах нет отхожих мест. Членам семьи приходится или отправляться на свою парцеллу и там оставлять свои экскременты, или, — как это, с позволения сказать, делается здесь, — наполнять ими выдвижной ящик шкафа. Когда он полон, его вынимают и опоражнивают со­держимое там, где оно требуется. В Японии круговорот жизни совершается опрятнее.

8) Линкольншир

Лангтофт: Один человек живет здесь в доме Райта со своей женой, тещей и 5 детьми; в доме кухня-передняя, чулан, спальня над кухней; кухня и спальня имеют 12 футов 2 дюйма в длину, 9 футов 5 дюймов в ширину; вся площадь под домом — 21 фут 3 дюйма в длину и 9 футов 5 дюймов в ширину. Спальня — чердачное помещение, стены, подобно голове сахара, суживаются к потолку, с фасада открывается форточка. Почему живет он здесь? Из-за огорода? Нет, он чрезвычайно маленький. Из-за квартирной платы? Тоже нет. Она высокая — 1 шилл. 3 пенса в неделю. Из-за близости к месту работы? Нет, до работы рас­стояние 6 миль, так что ежедневно ему приходится делать в оба конца 12 миль. Он живет здесь потому, что этот cot сдавался» а он хотел найти cot только для себя, где бы то ни было, по какой бы то ни было цене, в каком бы то ни было состоянии. Ниже приводятся статистические данные о 12 домах в Ланг-тофте с 12 спальнями, 38 взрослыми жильцами и 36 детьми:

12 домов в Лангтофте

9) Кент

Кеннингтон был крайне переполнен в 1859 г., когда по-явился дифтерит, и приходский врач произвел официальное обследование положения беднейших классов населения. Он обнаружил, что в этой местности, где требуется большое коли­чество труда, несколько cots было снесено, а заново не было построено ни одного. На одном участке было 4 дома, так назы­ваемые birdcages (птичьи клетки); в каждом было по 4 комнаты следующих размеров в футах и дюймах:

Кухня.............................. 9, 5 х 8, 11 X 6, 6

Чулан......... .................... 8, 6 X 4, 6 X 6, 6

Спальня...........................8, 5 X 5, 10 X 6, 3

Спальня.......................... 8, 3Х8, 4 Х6,3 3

10) Нортгемптоншир

Бриксуэрт, Питсфорд и Флур: В этих деревнях зимой бро­дят по улицам 20—30 рабочих, которые не имеют работы. Фер­меры не всегда достаточно хорошо обрабатывали землю под-зерновые и корнеплоды, и лендлорд нашел целесообразным соединить все сдаваемые в аренду участки в два или три. Отсюда нехватка работы. В то время как по одну сторону канавы поля требуют обработки,, по другую сторону лишенные работы рабочие бросают на них истосковавшиеся взоры. Нисколько не удивительно, если рабочие, утомленные чрезмерным лихора­дочным трудом летом и полуголодные зимой, говорят на своем своеобразном диалекте, что «the parson and gentlefolks seem frit to death at them» ^16ea).

Во Флуре — примеры, когда в спальне самых малых раз­меров помещается супружеская чета с 4, 5, 6 детьми, или 3 взрос­лых с 5 детьми, или супружеская чета с дедом и 6 детьми, больными скарлатиной, и т. д.; в 2 домах с 2 спальнями 2 семьи, каждая из 8—9 взрослых.

11) Уилтшир                          

 Страттон: Обследован 31 дом, в восьми из них только по одной спальной комнате. Пенхилл в том же приходе: один cot сдается за 1 шилл. 3 пенса в неделю, живут в нем 4 взрослых и 4 детей; кроме хороших стен в нем нет ничего хорошего, начи­ная <; пола из плохо отесанных камней и кончая гнилой соло­менной крышей.

'"^а) «Поп и дворянин как будто сговорились замучить нас до смерти».

12) Вустершир

Снесено домов здесь не столь много, однако с 1851 по 1861 г. количество жильцов на каждый дом увеличилось с 4,2 до 4,6.

Бадей: Здесь много cots и маленьких огородов. Некоторые фермеры заявляют, что cots — «a great nuisance here, because they bring the poor» (cots — большое зло, потому что они при­влекают бедных). Один джентльмен заявляет:         <.;

«Бедные от этого нисколько не выигрывают; если построить 500 cots, их расхватают так же быстро, как булки; в самом деле, чем больше их строят, тем больше их требуется», -—

следовательно, по его мнению, дома порождают жильцов,

которые» естественно, давят на «средства расквартирования». В ответ на это д-р Хантер заявляет:

«Но ведь должны же эти бедные откуда-нибудь взяться, а так как в Бадей нет ничего такого, что особенно привлекало бы их сюда, как, например, благотворительность, то из этого следует, что сюда гонит их отталкивание из какого-нибудь еще более неудобного места. Если бы каж­дый мог найти близ места своей работы cot и клочок земли, то, несомненно, он оказал бы этому месту предпочтение перед Бадей, в котором он платит за свой клочок земли вдвое дороже, чем фермер».

Постоянная эмиграция в города, постоянное создание «избы­точного» населения в деревне вследствие концентрации ферм,

превращения полей в пастбища, применения машин и т. д. и постоянное изгнание сельского населения вследствие сноса коттеджей идут рука об руку. Чем реже население данного округа, тем больше в нем «относительное перенаселение», тем больше его давление на средства занятости, тем больше абсо­лютный избыток сельского населения над средствами расквар­тирования и, следовательно, тем больше в деревнях местное перенаселение и скученность людей, служащая источником эпидемий. Скученность людских масс в разбросанных мелких деревнях и местечках соответствует насильственному изгнанию людей с земельных площадей. Непрерывное превращение сель­скохозяйственных рабочих в «избыточных», несмотря на умень­шение их числа, сопровождающееся увеличением массы их продукта, является колыбелью пауперизма. Угрожающий им пауперизм служит мотивом их изгнания и является главным источником их жилищной нужды, которая окончательно подры­вает их способность к сопротивлению и делает их настоящими рабами земельных собственников ^1в9) и фермеров, так что мини-

————————                                                                                            а

» •) «Исконное занятие хайнда [см. настоящий том, стр. 681] придает достоин­ство даже его положению. Он не раб, но солдат мира, и заслуживает того, чтобы ленд­лорд обеспечил его помещением, подобающим женатому человеку, так как лендлорд требует от него такого же принудительного труда, как страна от солдата. Он, как

мум заработной платы становится для них естественным законом. С другой стороны, несмотря на свое постоянное «относи­тельное перенаселение», деревня в то же время и недостаточно населена. Это обнаруживается не только как местное явление в таких пунктах, из которых население слишком быстро отли­вает к городам, рудникам, копям, на железнодорожное строи­тельство и т. д., — это обнаруживается повсюду как во время жатвы, так и весной и летом, в те многочисленные моменты, когда очень тщательное и интенсивное английское земледелие нуждается в добавочных руках. Сельскохозяйственных рабочих всегда оказывается слишком много для средних потребностей земледелия и слишком мало для исключительных или времен­ных его потребностей ^l70t. Поэтому-то в официальных доку­ментах и отмечаются противоречивые жалобы из одних и тех же областей одновременно и на недостаток и на избыток труда. Временный или местный недостаток рабочих не вызывает повы­шения заработной платы, но приводит лишь к тому, что к зем­ледельческому труду принуждаются женщины и дети, и воз­раст рабочих все понижается. Когда эксплуатация женщин и детей принимает широкие размеры; она, в свою очередь,, становится новым средством превращения взрослых сельских рабочих мужчин в избыточных рабочих и средством пони­жения их заработной платы. На востоке Англии процветает прекрасный плод этого cercle vicieux [порочного круга! — так

_____________

и солдат, не получает рыночной цены за свою работу. Подобно солдату, его берут молодым, невежественным, знакомым только со своим ремеслом и своей местностью. Ранние браки и действие различных законов об оседлости для него то же, что при­зыв и военно-уголовное уложение для солдата» (д-р Хантер в «Public Health, 7th Report 1864». London, 1865, p. 132). Иногда какой-нибудь а виде исключения мягко­сердечный лендлорд сокрушается по поводу опустошения, которое вызвано им самим. «Очень печальная вещь быть одному в своих владениях, — говорил граф Лестер, когда его поздравляли с окончанием постройки Холкема. — Я оглядываюсь кругом и не вижу ни одного дома, кроме своего собственного. Я — исполин башни великанов и пожрал всех своих соседей».

"") Подобное явление наблюдается в последние десятилетия и во Франции, по мере того как капиталистическое производство овладевает земледелием и гонит «избы­точное» сельское население в города. Наблюдается здесь также ухудшение жилищных и прочих условий у самого источника образования «избыточных». О своеобразном «proletariat foncier» [«сельском пролетариате»!, созданном парцеллярной системой, см., между прочим, ранее цитированное сочинение: Colins. «L'Econoinie Politique», и мою работу «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», Нью-Йорк, 1852, стр. 56 и ел. [см. Сочинения К. Маркса и Ф. Энгельса, 2 изд., том 8, стр. 207 и ел.]. В 1846 г. городское население во Франции составляло 24, 42%, сельское —75, 58%; в 1861 г. городское — 28, 86 %, сельское — 71, 14 %. За последние пять лет уменьшение процент­ной доли сельского населения еще значительнее. Уже в 1846 г. Пьер Дюпон писал в своей «Песне рабочих»;

» В лохмотья кутаясь, идем

Мы спать в сараи, под заборы,

Там с нами совы делят дом

И братья мглы полночной — воры».

называемая gangsystem (система артелей), о которой я скажу здесь несколько слов ¹⁷¹⁾.                       

Система артелей встречается почти исключительно Линкольншире, Хантингдоншире, Кембриджшире, Норфолке, Суффолке, Ноттингемшире, спорадически — в соседних графст­вах: Нортгемптоне, Бедфорде, Ратленде. В качестве примера мы возьмем здесь Линкольншир. Значительная часть этого графства представляет собой новую землю, бывшую прежде болотом или, как в других перечисленных восточных граф­ствах, отвоеванную у моря. Паровая машина произвела чудеса при осушительных работах. На месте прежних топей и сыпучих песков теперь роскошные нивы, и с них получают самые высокие ренты. То же самое следует сказать об освоенной человеком аллювиальной почве, как, например, на острове Аксхолм и других приходах на берегу Трента. По мере возникновения новых ферм не только не строятся новые коттеджи, но и сносятся старые, рабочие же привлекаются из открытых деревень, отстоя­щих за несколько миль и расположенных вдоль больших дорог, которые извиваются по склонам холмов. Раньше население только там и находило защиту от продолжительных зимних наводнений. Рабочие, постоянно живущие на фермах размером в 400—1000 акров (их называют здесь «confined labourers» [«прикрепленные рабочие»]), служат исключительно для по­стоянных тяжелых земледельческих работ, выполняемых с по­мощью лошадей. На каждые 100 акров приходится в среднем едва по одному коттеджу. Например, один фермер, арендующий прежде заболоченный участок [Fenland], показывает перед следственной комиссией:

«Моя ферма занимает более 320 акров, все это пахотная земля. Коттед­жей нет. Теперь у меня живет один рабочий. Четверо рабочих, которые ухаживают за моими лошадьми, живут в окрестностях. Легкая работа, для которой требуется много рабочих рук, исполняется артелями» w.

Земля требует целого ряда легких полевых работ, как, например, выпалывание сорных трав, окапывание, внесение удобрений, удаление камней и т. д. Все это производится арте­лями, или организованными группами, которые живут в откры­тых деревнях.

Артель состоит из 10—40 или 50 человек, а именно женщин» подростков обоего пола (13—18 лет), хотя мальчики, достигнув 13 лет, обыкновенно оставляют артель, и, наконец, из детей

'") Шестой и заключительный отчет Комиссии по обследованию условий детского труда, опубликованный в конце марта 1867 г., гонорит о gangsystem лишь в земледелия.

"') «Children's Employment Commission. 6tn Report», Evidence, p. 37, ,N« 173, — Fenland — болотистая местность.

обоего пола (6—13 лет). Во главе ее находится gangmaster (артельный староста); это всегда обыкновенный сельскохозяй­ственный рабочий, по большей части так называемый непуте­вый человек, бесшабашная голова, бродяга, пьяница, но наде­ленный некоторым духом предприимчивости и делячества. Он вербует артель, которая работает под его началом, а не под началом фермера. С последним он по большей части догова­ривается на сдельную работу, и его доход, — который в сред­нем не особенно превышает заработок обыкновенного сельско­хозяйственного рабочего ^пз>, — почти всецело зависит от того искусства, с которым он умеет извлечь из своей артели в самое короткое время самое большое количество труда. Фермеры открыли, что женщины хорошо работают только под диктатурой мужчины, но что, с другой стороны, женщины и дети, раз они принялись за работу, с величайшей рьяностью расходуют свои жизненные силы, — это знал уже Фурье, — между тем как взрослый работник мужчина настолько коварен, что старается по возможности экономить свои силы. Артельный староста пере­ходит из одного имения в другое и так работает со своей артелью 6—8 месяцев в году. Поэтому иметь дело с ним для рабочей семьи много выгоднее и вернее, чем иметь дело с отдельным фермером, который дает детям занятия лишь от случая к случаю. Это обстоятельство настолько упрочивает его влияние в открытых деревнях, что часто детей невозможно устроить на работу иначе, как при его посредничестве. «Одалживание» детей в одиночку, отдельно от артелей, составляет для него побоч­ный промысел.

«Темные стороны» этой системы — чрезмерный труд детей и подростков, огромные переходы, которые им ежедневно приходится делать туда и обратно к имениям, находящимся на расстоянии 5, 6, иногда даже 7 миль, и, наконец, деморали­зация артели. Хотя артельный староста, в некоторых местностях называемый «the driver» (погонщик), вооружен длинной палкой, однако он очень редко применяет ее, и жалобы на жесто­кое обращение являются исключением. Он — демократический император или в некотором роде гамельнский крысолов. Сле­довательно, он нуждается в популярности среди своих подданных и привлекает их к себе процветающими под его покрови­тельством цыганскими нравами. Грубая непринужденность, веселая распущенность и самое наглое бесстыдство царят в, артели. Артельный староста обыкновенно расплачивается

"*) Однако некоторые артельные старосты превратились в фермеров, арендую­щих до 500 акров земли, или во владельцев целого ряда домов.

в кабаке и потом возвращается во главе своей артели домой, сильно шатаясь, поддерживаемый справа и слева дюжими бабами; дети и подростки шумят сзади и распевают юмористи­ческие и скабрезные песни. Па обратном пути происходит то, что Фурье называет «явнобрачием» ^18Э. Нередко тринадца­тилетние и четырнадцатилетние девочки становятся беремен­ными от своих сверстников. Открытые деревни, поставляющие контингент для артелей, превращаются в Содом и Гоморру "*) и дают вдвое большее число внебрачных детей, чем все осталь­ное королевство. Мы уже раньше указывали, что могут дать в нравственном отношении воспитанные в такой школе девушки, когда они становятся замужними женщинами. Их дети, если только опиум не доконает их, являются прирожденными рек­рутами артели.

Артель в своей только что описанной классической форме называется общественной, общинной или бродячей артелью (public, common or tramping gang). Встречаются, кроме того,. и частные артели (private gangs). Состав их таков же, как и общественных артелей, но число членов в них меньше, и рабо­тают они под руководством не артельного старосты, а какого-нибудь старого батрака, для которого фермер не находит луч­шего применения. Цыганские забавы здесь исчезают, но, по всем свидетельским показаниям, оплата труда и обращение с детьми ухудшаются.

Система артелей, которая за последние годы распростра­няется все больше ¹⁷⁵⁾, существует, конечно, не ради артельного старосты. Она существует для обогащения крупных ферме­ров ^1!6) и лендлордов ^17!). Для фермера нет более остроумного метода сокращать свой рабочий персонал ниже нормы и в то же время постоянно располагать на случай экстренных работ добавочными руками, при помощи возможно меньшей суммы денег выколачивать возможно больше труда¹⁷⁸⁾ и делать ——————                                              

'") «Артели погубили половину девушек Ладфорда» (там же, приложение, /а стр. 6, М 32).)

¹") «Эта. система очень распространилась за последние годы. В некоторых местностях она только что введена, в других, где она существует дольше, в артели вовле­каются дети во все большем количестве и все меньшего возраста» (там же, стр. 79, М 174).

"^«) «Мелкие фермеры не применяют артельного труда». «Он не применяется на плохой земле, а применяется на такой, которая приносит ренту от 2 ф. ст. до 2 ф. ст. 10 шилл. с акра» (там же, стр. 17 и 14).

"') Одному из этих господ его ренты настолько приходятся по вкусу, что он с негодованием заявил перед следственной комиссией, будто весь кряк поднялся. только из-за названия системы. Если бы артели назывались не «Gang» (артель, бригад»» банда], а «юношескими промышленно-вемледельческими ассоциациями для самостоя­тельного заработка», то все было бы в полном порядке.

"') «Артельный труд дешевле всякого другого труда, потому-то он и приме­няется», — говорит один бывший староста артели (там же, стр. 17,. Mi 14). «Система

взрослых рабочих мужчин «избыточными". После всего этого легко понять, почему, с одной стороны, признают, что сельский рабочий в большей или меньшей мере страдает от безрабо­тицы, а с другой стороны, заявляют, что система артелей «необ­ходима» вследствие недостатка рабочих мужчин и переселения их в города ¹⁷⁹⁾. Поле, очищенное от плевел,, и человеческие плевелы Линкольншира и т. д. — вот противоположные полюсы капиталистического производства ^ш).

f) ИРЛАНДИЯ

В заключение этого раздела мы должны еще бросить взгляд на Ирландию. Прежде всего приведем относящиеся сюда факты.

Население Ирландии достигло к 1841 г. 8 222 664 человек,, в 1851 г. сократилось до 6 623 985, в 1861 г. — до 5 850 309, в 1866 г. — до 5 ¹/₂ миллионов, т. е. почти до уровня 1801 года.

артелей безусловно самая дешевая для фермера и столь же безусловно самая пагуб­ная для детей», — говорит один фермер (там же, стр. 16, № 3).

"') «Несомненно, многие из работ, выполняемых теперь в артелях детьми;

раньше выполнялись мужчинами и женщинами. Там, где применяется труд женщин в детей, безработных мужчин больше, чем было раньше (more men are out of work)» (там же, стр. 43, М 202). Но, с другой стороны, между прочим: «Вопрос о рабочих (labour question) во многих земледельческих округах, особенно в производящих хлеб, принимает столь серьезный характер вследствие эмиграции и той легкости переселе­ния в большее города, которая обеспечивается железными дорогами, что я» (этот «я» — сельский агент одного крупного лендлорда) "считаю детский труд абсолютно необхо­димым» (там же, стр. 80, № 180). The labour question (вопрос о рабочих) в англий­ских земледельческих округах, в отличие от остального цивилизованного мира, пред­ставляет собой the landlords' and tenners' question (вопрос лендлордов и фермеров), — каким образом, несмотря на постоянно возрастающий отлив сельского населения? увековечить в деревне достаточное «относительное перенаселение» и вместе с тем и «минимум заработной платы» для сельскохозяйственного рабочего?

» •») раньше цитированный мною «Public Health Report», в котором при осве­щении проблемы смертности детей мимоходом говорится о системе артелей, остался неизвестным прессе, а следовательно, и английской публике. Напротив, последний отчет Комиссии по обследованию условий детского труда дал прессе желанную «сен­сационную» пищу. В то время как либеральная пресса спрашивала, как все же благо­родные джентльмены и леди и священники государственной церкви, которыми кишит Линкольншир, как все же эти персонажи, посылавшие к антиподам свои особые «миссии для смягчения нравов дикарей Южного океана», могли допустить развитие подобной системы в своих имениях, у себя на глазах, — в это самое время аристокра­тическая пресса занималась исключительно рассуждениями о грубой испорченности этих сельских жителей, способных продавать своих детей в подобное рабство! Между тем при тех проклятых условиях, на которые «благородные» обрекли сельского жителя, было бы понятно, если бы он даже пожирал своих детей. Если чему и приходится удивляться, так его тем достоинствам характера, которые он по большей части сохра­нил. Авторы официальных отчетов указывают, что даже в округах, где применяется система артелей, родители относятся к ней с отвращением. "В собранных нами сви­детельских показаниях можно найти обильные доказательства того, что родители во многих случаях были бы благодарны «а принудительный закон, который дал бы им возможность противостоять тем искушениям и давлению, которым они часто под­вергаются. То приходский чиновник, то хозяин, угрожая им увольнением, заставляет их посылать детей на работу вместо школы... Всякое расточение времени и сил, все страдания, причиняемые земледельцу в его семье чрезмерным и бесполезным утомле-

Уменьшение началось с голодного 1846 г. и менее чем за 20 лет Ирландия потеряла свыше 5/16 своего населения ¹⁸¹⁾. Общее число эмигрантов с мая 1851 г. по июль 1865 г. составило 1 591 487 человек, за последние 5 лет, с 1861 по 1865 г., эмигра­ция дала более полумиллиона. Число обитаемых домов умень­шилось в период 1851—1861 гг. на 52 990. С 1851 по 1861 г. число ферм размером в 15—30 акров возросло на 61 000, число ферм больше 30 акров — на 109 000, между тем как общее число всех ферм уменьшилось на 120 000, — уменьшение» вызванное исключительно уничтожением ферм размером до 15 акров, т. е. их централизацией.

Уменьшение численности населения, разумеется, сопрово­ждалось в общем и целом уменьшением массы продуктов. Для нашей цели достаточно рассмотреть пятилетие 1861—1865 гг., в течение которого эмигрировало более полумиллиона и абсолютная численность населения сократилась более чем на Уз миллиона (см. таблицу А).

ТАБЛИЦА А

Поголовье скота^1в2)

___________

пием, всякий случай, когда родители могут приписать нравственную гибель своего ребенка перенаселенности коттеджей или развращающим влияниям системы арте­лей, — все это вызывает в сердцах трудящихся бедняков чувства, которые легко понять и которые нет необходимости описывать подробнее Они сознают, что им при­чиняется много физических и нравственных мучений условиями, за которые они никак не ответственны, на которые они, если бы это было в их власти, никогда не дали бы своего согласия и против которых они бессильны бороться» (там же, стр XX, Л? 82, стр XXIII, М 96)

'") Население Ирландии в 1801 г — 5 319 867 человек, в 1811 г. — 6 084 996, в 1821 г. — 6 869 544, в 1831 г. — 7 828 347, в 1841 г — 8 222 664.

'") Результат оказался бы еще неблагоприятнее, если бы мы возвратитесь еще дальше назад Так, овец в 1865 г было 3 688 742 а в 1856 г. — 3 694 294, свиней в 1865 г было 1 299 893, а в 1858 г, — 1 409 883.

Продолжение

Из предыдущей таблицы следует:

Обратимся теперь к земледелию, которое доставляет жиз­ненные средства для скота и людей. В следующей таблице В показано уменьшение или увеличение площади запашек и лугов (или пастбищ) в акрах за каждый отдельный год по сравнению

ТАБЛИЦА   В

с непосредственно предшествующим. К зерновым отнесены: пше­ница, овес, ячмень, рожь, бобы и горох, к овощам условно — кар­тофель, турнепс, свекла, капуста, морковь, пастернак, вика и т. д.

В 1865 г. площадь под лугами увеличилась до 127 470 акров, главным образом по той причине, что площадь невозделанных пустошей и торфяных болот уменьшилась на 101 543 акра. Если мы сравним 1865 г. с 1864, то уменьшение сбора зерновых составит 246 667 квартеров, в том числе — пшеницы 48 999 квар­теров, овса 166 605 квартеров, ячменя 29 892 квартера и т. д.;

уменьшение урожая картофеля, хотя площадь под ним в 1865 г. увеличилась, составило 446 398 тонн и т. д. (см. таблицу С, стр. 713).

От движения населения и земледельческого производства Ирландии перейдем к движению в кошельках ее лендлордов, крупных фермеров и промышленных капиталистов. Оно нахо­дит свое отражение в уменьшении и увеличении подоходного налога. Для понимания следующей таблицы D надо отметить,, что рубрика D (прибыль, за исключением прибыли фермеров) охватывает и так называемую «профессиональную» прибыль,, т. е. доходы адвокатов, врачей и т. д., а не приведенные здесь особо рубрики С и Е охватывают доходы чиновников, офицеров д лиц; имеющих государственную синекуру, кредиторов госу­дарства и т. д.

ТАБЛИЦА   D

Доходы, облагаемые подоходным налогом^lw (в футах стерлингов)

Под рубрикой D среднегодовое увеличение дохода за 1853— 1864 гг. составляло только 0, 93%, между тем как в Великобри­тании оно было равно за тот же период 4, 58%. Следующая таблица показывает распределение прибылей (за исключением фермерской прибыли) в 1864 и 1865 гг.: (см. таблицу Е на стр. 714).

•"). «Tenth Report of the Commissioners of Inland Revenue». London, 1866.

ТАБЛИЦА   Е

Рубрика D. Доходы из прибылей (выше 60 ф. cm.) в Ирландии ¹⁵⁵ (в фунтах стерлингов)

Англия, страна развитого капиталистического производ­ства и преимущественно промышленная страна, истекла бы кро­вью от кровопускания, подобного тому,: которому подвергся народ Ирландии. Но Ирландия представляет собой в настоя­щее время лишь земледельческий округ Англии, отделенный от нее широким проливом и доставляющий ей хлеб, шерсть, скот, промышленных и военных рекрутов.

Обезлюдение привело к тому, что много земли остается без обработки, количество земледельческого продукта сильно умень­шилось ¹⁸⁶⁾ и, несмотря на расширение площади, предназна­ченной для животноводства, последнее обнаруживает в неко­торых из своих отраслей абсолютное уменьшение, в других — едва заслуживающее упоминания развитие,: постоянно преры­ваемое движением вспять. Однако вместе с уменьшением числен­ности населения все время возрастала земельная рента и фер­мерская прибыль; последняя, впрочем, не так постоянно,, как первая. Причину легко понять. С одной стороны, благодаря централизации ферм и превращению пахотной земли в паст­бища все большая часть совокупного продукта превращалась

"«) Общий годовой доход под рубрикой D отклоняется здесь от цифр предыдущей таблицы ввиду допускаемых законом некоторых отчислений

"') Если продукция уменьшается также и в расчете на акр, то не следует, что Англия в течение полутора веков косвенно вывозила почву из Ирландии, не оставляя ирландским земледельцам средств даже на простое возмещение питатель­ных элементов почвы.

715

в прибавочный продукт. Прибавочный продукт возрастал, хотя совокупный продукт, часть которого он составляет, все умень­шался. С другой стороны, денежная стоимость этого прибавоч­ного продукта возрастала еще быстрее, чем его масса, так как английские рыночные цены на мясо, шерсть и т. д. за последние 20, в особенности же за последние 10 лет, все повышались..

Распыленные средства производства, которые служат для самого производителя средствами занятости и средствами жизни, не увеличивая при этом своей стоимости путем присо­единения чужого труда, точно так же не являются капиталом, как не является товаром продукт, потребляемый его собствен­ным производителем. Хотя масса средств производства, при­меняемых в земледелии, и уменьшилась вместе с уменьшением количества населения, тем не менее масса капитала, применяе­мого в земледелии, увеличилась, потому что часть распылен­ных прежде средств производства была превращена в капитал.

Весь капитал Ирландии, вложенный вне земледелия в про­мышленность и торговлю, накоплялся в последние два десяти­летия медленно и с постоянными крупными колебаниями. Напротив, тем быстрее развивалась концентрация его индиви­дуальных составных частей. Наконец, как ни мало было его абсолютное возрастание, — относительно, по сравнению с со­кращающейся численностью населения, он увеличивался.

Таким образом, на наших глазах здесь в крупном масштабе развертывается процесс, лучше которого ортодоксальная поли­тическая экономия и желать не может для подтверждения своего догмата, согласно которому бедность возникает из абсолют­ного перенаселения, а равновесие восстанавливается снова уменьшением населения. Это — эксперимент куда более вну­шительный, чем столь прославленная мальтузианцами чума середины XIV столетия ¹⁹⁰. Кстати сказать, прилагать к отно­шениям производства и соответствующим отношениям народо­населения в XIX веке мерку XIV века было само по себе педант­ски-наивным; но при этой наивности кроме того упускалось из виду, что если по эту сторону Ла-Манша, в Англии, за чумой и сопровождавшим ее уменьшением населения следовали осво­бождение и обогащение сельского населения, то по другую сторону Ла-Манша, во Франции, за ней следовали еще большее порабощение и возрастание нищеты ^18ва).              '

та) так как Ирландия считается обетованной землей «закона народонаселения», то Т. Садлер, прежде чем опубликовать работу о народонаселении, издал знаменитую книгу: «Ireland, its Evils and their Remedies», 2nd ed. London, 1829, в которой он, сопоставляя статистические данные по отдельным провинциям, а для каждой провин­ции по отдельным графствам, показывает, что нищета там не прямо пропорциональна, как того хотелось Мальтусу, а обратно пропорциональна численности населения.

Голод 1846 г. в Ирландии уничтожил более миллиона чело­век» но это были исключительно бедняки. Он не причинял, ни малейшего ущерба богатству страны. Последовавшая зачтем двадцатилетняя и все усиливающаяся эмиграция не уменьшила, в противоположность Тридцатилетней войне» вместе с числен­ностью людей их средства производства. Ирландский гений изобрел совершенно новый метод переносить как бы волшеб­ством бедный народ на тысячи миль от места его нищеты. Эми­гранты, переселившиеся в Соединенные Штаты, ежегодно высылают домой деньги — средства для переселения остав­шихся. Каждая партия» эмигрировавшая в этом году, в следую­щем году увлекает за собой новую партию. Таким образом, эмиграция не только ничего не стоит Ирландии, но еще обра­зует одну из доходнейших статей ее экспортных операций. Наконец, она представляет собой систематический процесс, который не просто создает преходящую брешь в данной массе населения, а напротив, ежегодно отнимает больше лю­дей, чем возмещается ежегодным приростом, и таким образом абсолютная численность населения из года в год умень­шается ^18вь).

Каковы же были последствия для оставшихся рабочих Ирландии, освобожденных от перенаселения? Последствия таковы, что относительное перенаселение в настоящее время столь же велико, как было до 1846 г., что заработная плата так же низка, что тяжесть труда увеличилась, что нищета в деревне ведет к новому кризису. Причины очень простые. Революция в земледелии идет рука об руку с эмиграцией. Производство относительного перенаселения идет быстрее, чем абсолютное уменьшение населения. Беглый взгляд на таб­лицу С показывает, что превращение пахотной земли в паст­бища должно сказываться в Ирландии еще более остро, чем в Англии. В последней вместе с животноводством растет про­изводство сочных кормов, в Ирландии оно сокращается В то время как крупные массивы прежде обрабатываемых  полей превращаются в залежи и в постоянные луга, значительная часть остававшихся раньше неиспользованными пустошей;

и торфяных болот служит для расширения животноводства. Мелкие и средние фермеры — я отношу к их числу всех тех» которые обрабатывают не более 100 акров земли, — все еще составляют почти  8/10 общего числа фермеров ^186С). Конку •

т «. ^«М1)) В период 1851—1874 гг. общее число эмигрантов составило 2 325 922 человека. i"C) Примечание к 2 изданию. Согласно одной таблице в книге: Murphy. «Ireland, Industrial, Political and Social», 1870, 94, 6% всех земель составляют фермы

до 100 акров каждая в 5, 4 % — фермы свыше 100 акров.

ренция капиталистического земледельческого производства давит на них сильнее, чем то было в прежнее время, и потому они' постоянно пополняют класс наемных рабочих все новыми и новыми рекрутами. Единственная крупная промышленность Ирландии, льнообрабатывающая промышленность, требует сравнительно мало взрослых рабочих мужчин и, несмотря на ее расширение после вздорожания хлопка в 1861—1866 гг., вообще дает занятие лишь относительно небольшой части населения. Подобно всякой другой крупной промышленности, она постоянными колебаниями в своей собственной сфере все время производит относительное перенаселение, даже если поглощаемая ею масса рабочих абсолютно увеличивается. Нищета сельского населения служит пьедесталом для колоссаль­ных фабрик белья и т. д. д рабочая армия которых большей частью рассеяна по деревням. Здесь мы снова встречаемся с ранее описанной системой работы на дому; которая в низкой оплате и чрезмерном труде обладает средствами системати­чески создавать «избыточных» рабочих. Наконец, хотя умень­шение населения не имеет здесь таких разрушительных последствий, как в стране с развитым капиталистическим производством, однако и здесь оно не проходит без постоянного обратного воздействия на внутренний рынок. Бреши, которые создает эмиграция, сокращают не только местный спрос на труд, но и доходы мелких лавочников, ремесленников, вообще мелких промышленников. В этом лежит причина сокращения доходов размером от 60 до 100 ф. ст. в таблице Е.

Довольно прозрачное изображение положения сельскохозяй­ственных рабочих в Ирландии мы находим в отчетах инспек­торов ирландских попечительств о бедных (1870)^X86d). Чинов­ники правительства, которое держится только с помощью штыков и то явного, то скрытого осадного положения, должны соблюдать такую осмотрительность в выражениях; которой их коллеги в Англии могут пренебрегать; и, тем не менее, они не позволяют своему правительству предаваться иллю­зиям. Согласно их данным, уровень заработной платы, и до сих пор все еще очень низкий в деревне, за последние 20 лет все же повысился на 50—60% и составляет теперь в среднем 6—9 шилл. в неделю. Но за этим кажущимся повышением скрывается действительное понижение заработной платы, по­тому что оно не уравновешивает даже совершившегося за это время повышения цены необходимых жизненных средств;

"•< •) «Reports from Poor Law Inspectors on the Wages of Agricultural Labourers In Ireland». Dublin, 1870. — Ср. также «Agricultural Labourers (Ireland). Return etc.», 8th March 1861.

доказательство — следующее извлечение из официальных от­четов одного ирландского работного дома.         

Средний недельный расход на содержание одного человека

Итак, цена необходимых жизненных средств повысилась почти вдвое, а цена одежды — ровно вдвое по сравнению с тем, что было двадцать лет тому назад.

Но даже оставляя в стороне это несоответствие, одно сравнение уровней заработной платы, выраженной в деньгах, далеко еще не дает правильного вывода. До голода большая доля заработной платы в деревне выдавалась натурой, день­гами выплачивалась лишь меньшая часть; в настоящее время денежная оплата составляет общее правило. Уже из этого следует, что каково бы ни было движение реальной заработной платье ее денежное выражение должно было повыситься.

«До голода сельскохозяйственный поденщик имел клочок земли, на котором он возделывал картофель и держал свиней и птицу. В настоящее время ему не только приходится покупать все свои жизненные средства, во от него уходят также те доходы, которые он получал от продажи сви­ней, птицы и яиц» ^1а?'.

В самом деле, сельскохозяйственные рабочие раньше слива­лись с мелкими фермерами и обыкновенно составляли только арьергард средних и крупных ферм, на которых они находили работу. Только со времени катастрофы 1846 г. они начали составлять часть класса чисто наемных рабочих, особое сосло­вие, связанное с своими хозяевами исключительно денежными отношениями.

Мы уже знаем, каковы были их жилищные условия до 1846 года. С того времени они еще больше ухудшились. Некоторая часть сельскохозяйственных рабочих, впрочем день ото дня уменьшающаяся, живет еще на земле фермеров в пере­полненных хижинах, отвратительное состояние которых далеко превосходит все наихудшее, что только представляют в этом отношении английские земледельческие округа. И такое поло-

'") Там же, стр. 29, 1.

жение повсеместно,, за исключением некоторых местностей в Ольстере; таково оно на юге в графствах Корк, Лимерик, Килкенни и т. д.; на востоке в Уиклоу, Уэксфорде и т. д.; в центре Ирландии в графствах Кинге и Куинс, в районе Дублина и т. д.; на севере в Даун, Антрим, Тирон и т. д.; наконец, на западе в Слайго, Роскоммон, Мойо, Голуэй и т. д. «Это, — восклицает один из инспекторов, — позор для религии и циви­лизации нашей страны». Видимо, для того чтобы сделать для поденщиков жизнь в их берлогах более сносной, у них система­тически отнимают клочки земли, которые с незапамятных вре­мен принадлежали к жилищам.

«Сознание этого рода опалы, которой они подвергнуты лендлордами и их управляющими, вызвало у сельскохозяйственных поденщиков соот­ветствующее чувство антагонизма и ненависти к тем, кто обращается с ними как с бесправной расой»^1а7а1.

Первым актом революции в земледелии было то, что в колос­сальном масштабе и как бы по команде свыше совершилось уничтожение хижин, расположенных на месте работ. Многие рабочие были вынуждены искать прибежища в деревнях и горо­дах. Там их, как какой-нибудь хлам, рассовали по чердакам,, конурам, подвалам и вертепам наихудших кварталов. Тысячи ирландских семей, которые, даже по свидетельству англичан» проникнутых национальными предрассудками, характеризуются своей редкостной привязанностью к домашнему очагу, своей беззаботной веселостью и чистотой семейных нравов, вдруг оказались перенесенными в рассадники порока. Мужчинам пришлось теперь искать работу у соседних фермеров, которые нанимают их только поденно, т. е. на основе самой ненадежной формы заработной платы; при этом

кони вынуждены теперь проделывать длинный путь до фермы и об­ратно, часто мокнуть до костей под дождем и подвергаться другим невзго­дам, которые нередко ведут за собой упадок сил, болезнь и, следова­тельно, нужду» i^b'.

«Городам из года в год приходилось принимать тех рабочих,, которые оказывались излишними в сельских округах»^шс),, и после этого еще удивляются тому, «что в городах и местечках наблюдается избыток рабочих, а в деревне — недостаток рабочих!»^187d). Истина заключается в том, что недостаток этот ощущается лишь «во время срочных земледельческих работ, во время жатвы или весной, в остальное же время года

»"а> там же, стр. 12. '"Ь) там же, стр. 25. "'С) там же, стр. 27. ^»>7d) Там же, стр. 26.

многие руки остаются незанятыми»^1в7е), «что после сбора урожая, с октября до начала весны, едва ли найдется для них какая-нибудь работа» ¹⁸⁷¹⁾ и что и в то время, когда у них есть работа, «они часто теряют целые дни, и их работа подвергается перерывам всевозможного рода» "^^

Эти последствия революции в земледелии, т. е. превращения пахотной земли в пастбища, применения машин, строжайшей экономии на труде и т. д., еще более обостряются теми образ­цовыми лендлордами, которые вместо того, чтобы потреблять свои ренты за границей, благоволят жить в Ирландия, в своих владениях. Чтобы не нарушать закона спроса и предложения, эти господа извлекают

«теперь почти весь необходимый для них труд из своих мелких фер­меров, которые, таким образом, вынуждены, когда бы от них этого ни по­требовали, трудиться на своих лендлордов за такую заработную плату, которая в общем ниже заработной платы обычных поденщиков, не говоря уже о неудобствах и потерях, возникающих вследствие того, что фермеру приходится оставлять свои собственные поля в критическое время сева или уборки»^le?h).

Таким образом, необеспеченность и непостоянство занятий,. частая и продолжительная безработица — все эти симптомы относительного перенаселения фигурируют в отчетах инспекто­ров попечительств о бедных как бич ирландского земледельче­ского пролетариата. Вспомним, что подобные же явления мы наблюдали и среди английского сельскохозяйственного про­летариата. Но различие в том, что в Англии, промышленной стране, промышленная резервная армия рекрутируется в де­ревне; между тем как в Ирландии, земледельческой стране,

земледельческая резервная армия рекрутируется в городах,

являющихся убежищем изгнанных сельскохозяйственных рабочих. В Англии избыточные сельскохозяйственные рабочие превращаются в фабричных рабочих; в Ирландии же изгнан­ные в города, хотя они и оказывают давление на заработную плату в городах, тем не менее остаются сельскохозяйственными рабочими и в поисках работы постоянно отправляются обратно в деревню.

Авторы официальных отчетов следующим образом резюми­руют свои выводы о материальном положении сельскохозяй­ственных рабочих:

'"^е) Там же, стр. I. "'^f) Там же, стр. 32. "'6) Там же, стр. 25. ""h) Там же. стр. 30.

«Хотя они живут крайне бережливо, однако их заработной платы едва хватает "на питание и оплату жилища для себя и своего семейства. Для покупки одежды требуются дополнительные доходы... Атмосфера их жилищ, вместе с другими лишениями, сделала этот класс в особенности подверженным заболеванию тифом и чахоткой» w.

.. После этого нисколько не удивительно, что, по единодуш­ному свидетельству авторов отчетов, мрачное недовольство охватывает ряды этого класса, что он призывает назад прош­лое, ненавидит настоящее» отчаивается в будущем, «поддается пагубным влияниям демагогов» и живет только одной меч­той — эмигрировать в Америку. Вот в какой благословенный край превратила зеленый Эрин^m великая мальтузианская панацея — уменьшение населения!

Как благоденствуют ирландские промышленные рабочие, это достаточно покажет один пример.

«Во время недавней моей инспекционной поездки по северу Ирлан­дии», — говорит английский фабричный инспектор Роберт Бейкер, — «меня поразило, как один искусный ирландский рабочий старался на свои самые скудные средства дать образование своим детям. Я буквально воспроизвожу его рассказ, как я слышал из его собственных уст. Что он действительно искусный фабричный рабочий, видно из того, что его трудом пользовались для производства товаров на манчестерский рынок. Джон­сон: По профессии я трепальщик и работаю с 6 часов утра до 11 часов ночи, с понедельника до пятницы; по субботам мы кончаем в 6 часов вечера и имеем 3 часа на обед и отдых. У меня пять человек детей. За эту работу я получаю 10 шилл. 6 пенсов в неделю; моя жена тоже работает и зарабаты­вает 5 шилл. в неделю. Старшая девочка, двенадцати лет, присматривает за домом. Она наша кухарка и единственная помощница. Она готовит младших к школе. Моя жена встает и уходит одновременно со иной. Одна Девушка, которая проходит мимо нашего дома, будит меня в У/д часов утра. Перед уходом на работу мы ничего не едим. В течение дня дввнадцатилетняя смотрит за младшими детьми. Завтракаем мы в 8 часов и для этого приходим домой. Чай мы пьем один раз в неделю; вообще же у нас бывает кисель (stirabout), иногда из овсяной муки, иногда из кукурузной муки, смотря по тому, что мы в состоянии купить. Зимой кроме кукурузной муки у нас есть только немного сахара и вода. Летом мы собираем немного картофеля, который сами сажаем на клочке земли, а когда картофель кон­чается, опять переходим на кисель. И так изо дня в день, по воскресеньям и будням, на протяжении всего года. Закончив работу, я всегда чувствую вечером большую усталость. Кусочек мяса мы видим в исключительных случаях, очень редко. Трое из наших детей посещают школу, за что мы платим по 1 пенсу в неделю за каждого. Наша квартирная плата соста­вляет 9 пенсов в неделю, торф для отопления стоит по меньшей мере 1 шилл. 6 пенсов в две недели» w.

'"») Там же, стр. 21., 13. "') «Repor ts ot insp. of Fact. tor 31st October 1866», p.

Вот она ирландская заработная плата, вот она ирландская жизнь!                                              

В самом деле, нищета Ирландии опять сделалась в Англии злободневной темой. В конце 1866 и в начале 1867 г. один из ирландских земельных магнатов, лорд Дафферин, принялся на страницах «Times» за решение этого вопроса, «Как это гуманно со стороны такого важного господина!» ^m

Из таблицы Е мы видели, что в 1864 г. из общей прибыли в 4 368 610 ф. ст. всего три капиталиста получили 262 819 ф. ст., а в 1865 г. те же три виртуоза «самоотречения» из 4 669 979 ф. ст. общей прибыли положили в свой карман уже 274 528 ф. ст.;

в 1864 г. 26 капиталистов получили 646 377 ф. ст., в 1865 г. 28 капиталистов — 736 448 ф. ст.; в 1864 г. 121 капиталист — 1 076 912 ф. ст., в 1865 г. 150 капиталистов — 1 320 906 ф. ст.;

в 1864 г. 1 131 капиталист — 2 150 818 ф. ст., почти половину общей годовой прибыли; в 1865 г. 1 194 капиталиста — 2418833 ф. ст.,, более половины общей годовой прибыли. Но та львиная доля годовой суммы национальной арендной платы,, которую поглощает ничтожная кучка земельных магнатов Англии, Шотландии и Ирландии, столь чудовищно велика, что английская государственная мудрость находит целесообразным не давать относительно распределения земельной ренты такого статистического материала, какой она дает относительно рас­пределения прибыли. Лорд Дафферин — один из этих земель­ных магнатов. Что рента и прибыль могут быть когда-либо «избыточными» или что их изобилие стоит каким-либо образом в связи с изобилием народной нищеты, — это представление, разумеется, столь же «irrespectable» [«непочтительное»!, сколь и «нездоровое» (unsound). Лорд придерживается фактов. Факты же таковы, что с уменьшением численности ирландского насе­ления ирландские земельные ренты растут, что уменьшение населения «благодетельно» для земельного собственника, а следовательно, и для земли, а потому и для народа, который является лишь принадлежностью земли. Итак, лорд заявляет, что Ирландия все еще перенаселена и что поток эмиграции течет все еще слишком медленно. Чтобы достигнуть совершенно­го счастья, Ирландия должна расстаться еще по меньшей мере с Va миллиона рабочих. Не подумайте, что этот, помимо всего прочего и поэтический, лорд является врачом из школы Санградо, который, если он не замечал у своего больного улучше­ния, предписывал кровопускание, потом опять кровопускание, пока, наконец, не оставалось ни крови, ни болезни. Лорд Дафферин требует нового кровопускания всего в ¹/₃ миллиона вместо почти 2 миллионов, без удаления которых на Эрине

действительно: не водворится тысячелетнее царство. Доказа­тельство не трудно представить.

Число и размеры ферм е Ирландии в 1864 г.

Централизация в период 1851—1861 гг. уничтожила преиму­щественно фермы первых трех категорий размером до 15 акров. Они должны исчезнуть прежде всего. Это дает 307 058 «избы­точных» фермеров и, считая, что каждая семья состоит в сред­нем па меньшей мере из 4 душ, в общей сложности получается 1 228 232 человека. При невероятном предположении, что по завершении революции в земледелии ¹/4 из них будет снова поглощена, все же оказывается, что 921 174 лицам прихо­дится эмигрировать. Категории ферм 4, 5 и 6 размером свыше 15, но не более 100 акров, как давным-давно известно в Англии, для капиталистического зернового хозяйства слишком мелки, для овцеводства же — совсем ничтожны. Следовательно, при том же предположении, эмигрировать придется еще 788 761 че­ловеку» что дает в сумме 1 709 532 человека. А так как 1'appetit vient en mangeant [аппетит приходит во время еды], то глаза крупных земельных собственников скоро откроют, что Ирландия и при З ¹/₂ миллионах населения — все еще ни-щенская страна, и нищенская она потому, что перенаселена,

следовательно, уменьшение ее населения должно пойти еще. значительно дальше, чтобы она могла выполнить свое

"•а)* общая площадь включает также торфяные болота и невозделаниые пустоши.

истинное предназначение — страны овец и пастбищ для Англии "ь).

Этот прибыльный метод, как и все хорошее в этом мире, имеет свои недостатки. Параллельно с накоплением земельной ренты в Ирландии идет накопление ирландцев в Америке. Ирландец» вытесненный овцами и быками, воскресает по ту сторону океана как фений¹⁹³. И против старой владычицы морей все более и более грозно поднимается исполинская юная республика.

Acerba fata Romanes agunt

 Scelusque fraternae necis ^l91.

isib) в третьей книге этой работы, в отделе о земельной собственности, я подробнее покажу, как отдельные земельные собственники и английское законодатель­ство планомерно использовали голод и сопутствующие ему обстоятельства с целью насильственно осуществить революцию в земледелии и свести население Ирландии к размерам, угодным для лендлордов. Там же я возвращусь также к положению мел­ких фермеров и сельскохозяйственных рабочих. Здесь только одна цитата Нассау У Сениор в своем посмертно опубликованном сочинении "Journals, Conversations and Essays relating to Ireland», 2 vols., London, 1868, v « II, p. 282, говорит между прочим «Д-р Дж. справедливо отметил, что благодаря нашему закону о бедных мы располагаем сильным орудием для того, чтобы доставить победу лендлордам) другое орудие — эмиграция. Ни один друг Ирландии не пожелает, чтобы война» (между лендлордами и мелкими кельтскими фермерами) «затянулась, — и подавно не по­желает, чтобы она закончилась победой фермеров... Чем быстрее она» (эта война) «за­кончится, чем быстрее превратится Ирландия в страну пастбищ (grazing country) с сравнительно небольшой численностью населения, которая требуется для страви пастбищ, — тем лучше для всех классов». Английские хлебные законы 1815 г обеспе­чивали Ирландии монополию свободного ввоза хлеба в Великобританию Таким обра­зом, они искусственно благоприятствовали возделыванию зерновых хлебов В 1846 г. с отменой хлебных законов эта монополия была внезапно уничтожена Не говоря уже о всех других обстоятельствах, одного этого события было достаточно для тою, чтобы придать мощный размах превращению ирландской пахотной земли в пастбища» концентрации ферм и изгнанию мелких крестьян. Прославив в 1815—1846 гг. плодо­родие почв Ирландии и во всеуслышание заявив, что она самой природой предна­значены для возделывания пшеницы, теперь английские агрономы, экономисты и политики вдруг открывают, что эти почвы ни на что более не пригодны, как только на производство зеленых кормов! Г-н Леоне де Лавернь поспешил повторить это по ту сторону Ла-Манша Надо быть столь «серьезным» человеком, как Лавернь, чтобы клюнуть на подобные россказни,

725

Глава двадцать четвертая. ТАК НАЗЫВАЕМОЕ ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ НАКОПЛЕНИЕ

 1. ТАЙНА ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО НАКОПЛЕНИЯ

Мы видели, как деньги превращаются в капитал, как капитал производит прибавочную стоимость и как за счет при­бавочной стоимости увеличивается капитал. Между тем накоп­ление капитала предполагает прибавочную стоимость, приба­вочная стоимость — капиталистическое производство, а это последнее — наличие значительных масс капитала и рабочей силы в руках товаропроизводителей. Таким образом, все это движение вращается, по-видимому, в порочном кругу, из кото­рого мы не можем выбраться иначе, как предположив, что капиталистическому накоплению предшествовало накопление «первоначальное» («previous accumulation» по А. Смиту), — накопление, являющееся не результатом капиталистического способа производства, а его исходным пунктом.

Это первоначальное накопление играет в политической эко­номии приблизительно такую же роль, как грехопадение в тео­логии: Адам вкусил от яблока, и вместе с тем в род человече­ский вошел грех. Его объясняют, рассказывая о нем как об историческом анекдоте, случившемся в древности. В незапа­мятные времена существовали, с одной стороны, трудолюбивые и, прежде всего, бережливые разумные избранники и, с другой стороны, ленивые оборванцы, прокучивающие все, что у них было, и даже больше того. Правда, теологическая легенда о грехопадении рассказывает нам, как человек был осужден есть свой хлеб в поте лица своего; история же экономического грехопадения раскрывает, как могли появиться люди, совер­шенно не нуждающиеся в этом. Но это все равно. Так случи­лось, что первые накопили богатство, а у последних, в конце концов, ничего не осталось для продажи, кроме их собствен­ной шкуры. Со времени этого грехопадения ведет свое происхо­ждение бедность широкой массы, у которой, несмотря на весь ее труд, все еще нечего продать, кроме себя самой, и богатство

725

726

немногих, которое постоянно растет, хотя они давным-давно перестали работать. Подобные пошлые сказки пережевывает, например, в целях оправдания propriete [собственности] г-н Тьер некогда столь остроумным французам, да еще с тор­жественно-серьезной миной государственного мужа. Но раз дело касается вопроса о собственности, священный долг повелевает поддерживать точку зрения детского букваря как единственно правильную для всех возрастов и всех ступеней развития. Как известно, в действительной истории большую роль играют завоевание, порабощение, разбой, — одним словом, насилие. Но в кроткой политической экономии искони царствовала идиллия. Право и «труд» были искони единственными сред­ствами обогащения — всегдашнее исключение составлял, разу­меется, «этот год». В действительности методы первоначального накопления — это все, что угодно, но только не идиллия.

Деньги и товары, точно так же как жизненные средства и средства производства, отнюдь не являются капиталом сами по себе. Они должны быть превращены в капитал. Но превра­щение это возможно лишь при определенных обстоятельствах» которые сводятся к следующему: два очень различных вида товаровладельцев должны встретиться друг с другом и всту­пить в контакт — с одной стороны, собственник денег, средств производства и жизненных средств, которому требуется за­купить чужую рабочую силу для дальнейшего увеличения при­своенной им суммы стоимости; с другой стороны, свободные рабочие, продавцы собственной рабочей силы и, следовательно, продавцы труда. Свободные рабочие в двояком смысле: они сами не принадлежат непосредственно к числу средств производства» как рабы, крепостные и т. д. , но и средства производства не принадлежат им, как это имеет место у крестьян; ведущих самостоятельное хозяйство, и т. д.; напротив, они свободны от средств производства, освобождены от них, лишены их. Этой поляризацией товарного рынка создаются основные условия капиталистического производства. Капиталистическое отноше­ние предполагает, что собственность на условия осуществлении труда отделена от рабочих. И как только капиталистическое производство становится на собственные ноги, оно не только поддерживает это разделение, но и воспроизводит его в постоянно возрастающем масштабе. Таким образом, процесс, создающий капиталистическое отношение, не может быть ничем иным, как процессом отделения рабочего от собственности на условия его труда, — процессом, который превращает с одной стороны, общественные средства производства и жизненные средства в капитал, с другой стороны, — непосред­

726

727

ственных производителей в наемных рабочих. Следовательно, так называемое первоначальное накопление есть не что иное, как исторический процесс отделения производителя от средств производства. Он представляется «первоначальным», так как образует предысторию капитала и соответствующего ему спо­соба производства.

Экономическая структура капиталистического общества выросла из экономической структуры феодального общества. Разложение последнего освободило элементы первого.

Непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает возможность распоряжаться своей личностью, когда прекращаются его прикрепление к земле и его крепостная или феодальная зависимость от другого лица. Далее, что­бы стать свободным продавцом рабочей силы, который несет свой товар туда, где имеется на него спрос, рабочий должен был избавиться от господства цехов, от цеховых уставов об учениках и подмастерьях и от прочих стеснительных пред­писаний относительно труда. Итак, исторический процесс, который превращает производителей в наемных рабочих, выступает, с одной стороны, как их освобождение от феодаль­ных повинностей и цехового принуждения; и только эта одна сторона существует для наших буржуазных историков. Но,» с другой стороны, освобождаемые лишь тогда становятся продавцами самих себя, когда у них отняты все их средства производства и все гарантии существования, обеспеченные старинными феодальными учреждениями. И история этой их экспроприации вписана в летописи человечества пламенеющим языком крови и огня.

Промышленные капиталисты, эти новые властители, должны были, со своей стороны, вытеснить не только цеховых мастеров, но и феодалов, владевших источниками богатства. С этой сто­роны их возвышение представляется как плод победоносной борьбы против феодальной власти с ее возмутительными при­вилегиями, а также и против цехов и тех оков, которые нала­гают цехи на свободное развитие производства и свободную эксплуатацию человека человеком. Однако рыцарям промыш­ленности удалось вытеснить рыцарей меча лишь благодаря тому, что они использовали события, к которым они сами были совершенно непричастны. Они возвысились, пользуясь теми же грязными средствами, которые некогда давали возмож­ность римским вольноотпущенникам становиться господами своих патронов.

Исходным пунктом развития, создавшего как наемного рабочего, так и капиталиста, было рабство рабочего. Развитие

727

728

это состояло в изменении формы его порабощения, в превра­щении феодальной эксплуатации в капиталистическую. Для того чтобы понять ход этого процесса, нам нет надобности забираться слишком далеко в прошлое. Хотя первые зачатки капиталистического производства спорадически встречаются в отдельных городах по Средиземному морю уже в XIV и XV столетиях, тем не менее начало капиталистической эры относится лишь к XVI столетию. Там, где она наступает, уже давно уничтожено крепостное право и поблекла блестящая страница средневековья — вольные города.

В истории первоначального накопления эпоху составляют перевороты, которые служат рычагом для возникающего класса капиталистов, и прежде всего те моменты, когда значительные массы людей внезапно и насильственно отрываются от средств своего существования и выбрасываются на рынок труда в виде поставленных вне закона пролетариев. Экспроприация земли у сельскохозяйственного производителя, крестьянина, состав­ляет основу всего процесса. Ее история в различных странах имеет различную окраску, проходит различные фазы в различ­ном порядке и в различные исторические эпохи. В классиче­ской форме совершается она только в Англии, которую мы поэтому и берем в качестве примера [94].

2. ЭКСПРОПРИАЦИЯ ЗЕМЛИ У СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ

В Англии крепостная зависимость исчезла фактически в конце XIV столетия. Огромное большинство населения[95] состояло тогда — и еще больше в XV веке — из свободных

728

729

крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство, за какими бы феодальными вывесками ни скрывалась их собственность. В более крупных господских имениях bailiff (управляющий), некогда сам крепостной, был вытеснен свободным фермером. Наемные рабочие в земледелии состояли частью из крестьян, употреблявших свободное время на работу у крупных земель­ных собственников, частью из особого, относительно и абсо­лютно немногочисленного, класса собственно наемных рабочих. К тому же даже эти последние фактически были крестьянами, ведущими самостоятельное хозяйство, так как наряду с зара­ботной платой получали коттедж» а также 4 и больше акров пахотной земли. Кроме того» совместно с крестьянами в собст­венном смысле они пользовались общинными землями, пасли на них свой скот и добывали топливо: дрова, торф и т. п.[96]. Во всех странах Европы феодальное производство характери­зуется разделением земли между возможно большим количе­ством вассально зависимых людей. Могущество феодальных господ, как и всяких вообще суверенов, определялось не раз­мерами их ренты, а числом их подданных, а это последнее зави­сит от числа крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство[97]. Поэтому, хотя земля в Англии была разделена после норманского завоевания на гигантские баронства» которые нередко включали в себя до 900 старых англосаксонских лордств каждое» тем не менее она была усеяна мелкими крестьянскими хозяйствами и лишь в отдельных местах между этими послед­ними находились крупные господские поместья. Такие отно­шения при одновременном расцвете городской жизни, характер­ном для XV столетия, создали возможность того народного богатства, которое с таким красноречием описывает канцлер Фортескью в своих «Laudibus Legum Angliae», но эти отно­шения исключали возможность капиталистического богат­ства.

Пролог переворота, создавшего основу капиталистического способа производства, разыгрался в последнюю треть XV

729

730

и первые десятилетия XVI столетия. Масса поставленных вне закона пролетариев была выброшена на рынок труда в резуль­тате роспуска феодальных дружин, которые, по справедливому замечанию сэра Джемса Стюарта, «везде бесполезно заполняли дома и дворы» ^19в. Хотя королевская власть, будучи сама продуктом буржуазного развития, в своем стремлении к абсо­лютизму насильственно ускоряла роспуск этих дружин, она отнюдь не была его единственной причиной. Крупные феодалы, стоявшие в самом резком антагонизме к королевской власти и парламенту, создали несравненно более многочисленный пролетариат, узурпировав общинные земли и согнав крестьян с земли, на которую последние имели такое же феодальное право собственности, как и сами феодалы. Непосредственный толчок к этому в Англии дал расцвет фландрской шерстяной мануфактуры и связанное с ним повышение цен на шерсть.., Старую феодальную знать поглотили великие феодальные* войны, а новая была детищем своего времени, для которого деньги являлись силой всех сил. Превращение пашни в паст­бище для овец стало лозунгом феодалов. Харрисон в своей работе «Description of England. Prefixed to Holinshed's Chro­nicles» описывает, какое разрушительное влияние на страну оказывала эта экспроприация мелких крестьян. Но, пишет он „ «what care our great incroachers¹» («какое дело до этого нашим великим узурпаторам!»). Жилища крестьян и коттеджи рабочих насильственно снесены или заброшены.

«Если мы», — говорит Харрисон, — «возьмем старые описи любого рыцарского имения, то увидим, что исчезли бесчисленные дома и мелкие крестьянские хозяйства; что земля кормит теперь гораздо меньшее коли­чество людей; что многие города пришли в упадок, хотя наряду с этим расцветают новые... Я мог бы рассказать кое-что о городах и деревнях, которые были снесены и превращены в пастбища для овец и от которых остались только помещичьи дома».

Жалобы таких старых хроник всегда преувеличены, но они, точно рисуют то впечатление, какое совершавшаяся в то время революция в производственных отношениях произвела на современников. Сравнивая сочинения канцлера Фортескью и Томаса Мора, мы ясно видим ту пропасть, которая отделяет XV век от XVI. По справедливому замечанию Торнтона, английский рабочий класс из своего золотого века без всяких переходных ступеней попал в железный век.

Законодательство было испугано этим переворотом. Оно еще не стояло на той высоте цивилизации, на которой «Wealth of the Nation» («национальное богатство»], т. е. созидание капитала и беспощадная эксплуатация и пауперизация народ­

730

731

ной массы, считается ultima Thule* (* буквально: крайней Фулой; здесь это выражение употребляется в смысле крайний предел. (Фула — островная страна, находившаяся, по представле­нию древних, на крайнем севере Европы.) Ред.)

всякой  государственной мудрости. Бэкон в своей истории царствования Генриха VII говорит:

«В это время» (1489 г.) «умножились жалобы на превращение пахот­ных земель в пастбища» (для овец и т. д.), «требующие лишь присмотра немногих пастухов; земли, сдаваемые в аренду, пожизненную или стого­довую» (погодовой арендой жила значительная часть иоменов), «были пре­вращены в крупные имения. Это привело к упадку народа, а следовательно, к упадку городов, церквей, десятин... Король и парламент с мудростью, достойной изумления, старались излечить это зло... Они приняли меры против истребляющей население узурпации общинных земель (depopula­ting inclosures) и против истребляющего население пастбищного хозяйства (depopulating pasturage), по пятам следующего за этой узурпацией».

Акт Генриха VII, 1489 г., гл. 19, воспрещает сносить кре­стьянские дома, к которым принадлежит не менее 20 акров земли. Акт, изданный в 25-й год царствования Генриха VIII, возобновляет этот закон. Там говорится, между прочим, что

«значительное число арендных земель и большие стада скота, в осо­бенности овец, скопляются в немногих руках, вследствие чего земельные ренты очень возросли, а обработка пашни (tillage) пришла в большой упа­док, церкви и дома снесены и поразительно громадные массы людей ли­шились возможности содержать себя и своп семьи».

Закон предписывает поэтому восстановить запущенные дворы, устанавливает соотношение между пашней и пастбищем и т. д. Один акт 1533 г. скорбит о том, что многие собственники имеют до 24 000 овец, и ограничивает допустимое число двумя тысячами[98]. Одинаково бесплодны были и народные жалобы и законы против экспроприации мелких фермеров и крестьян, издававшиеся в течение 150 лет, начиная с эпохи Генриха VII. Тайну их бесплодности непреднамеренно выдал нам сам Бэкон.

«В акте Генриха VII», — пишет он в своих «Essays, civil and moral», глава 29, — «глубоким и достойным удивления было то, что он создавал земледельческие хозяйства и дворы определенной нормальной величины, т. е. удерживал за ними такое количество земли, при котором они могли давать подданных, достаточно обеспеченных и не находящихся в рабской зависимости, при котором, с другой стороны, плуг держали руки самого собственника, а не наемника» («to keep the plough in the hand of the owners and not hirelings»)*. (*Бэкон разъясняет связь, о шествующую между свободным зажиточным крестьянством и хорошей пехотой. «Для поддержания могущества и нравов в королевстве было в высшей степени важно сохранить достаточные размеры аренды, чтобы обеспечить безбедное существование здоровым способным людям и закрепить большую часть земли королевства во владении иоменов, т, е людей, занимающих среднее поло­жение между благородными и коттерами (cottagers) и батраками... Ибо все наиболее компетентные знатоки военного дела согласны между собой в том... что главную силу армии составляет инфантерия, или пехота. Но чтобы создать хорошую инфантерию, необходимы люди, которые выросли не в рабстве и нищете, а на свободе и в обстановке известного благосостояния. Поэтому, "если в государстве главное значение имеют дворяне и высшее общество, а сельское население и пахари состоят лишь из рабочих или батраков, а также из коттеров, т. е. нищих, владеющих хижинами, то при таких условиях возможно иметь хорошую конницу, но отнюдь не хорошую, стойкую пехоту... Мы видим это во Франции и Италии • в некоторых других иностранных землях, где действительно все население состоит из дворянства и нищих крестьян... так что они вынуждены применять для своих пехотных батальонов наемные банды швейцарцев и т. п., откуда и проистекает, что эти нации имеют многочисленное население, но мало солдат» («The Reign of Henry VII etc. Verbatim Reprint from Kennet's England, ed. 1719». London, 1870, p. 308).

731

732

Но капиталистическая система, наоборот, требовала именно рабского положения народных масс, превращения их самих в наемников и превращения средств их труда в капитал. В тече­ние этого переходного периода законодательство старалось также закрепить минимум 4 акра земли за каждым коттеджем сельского наемного рабочего и воспрещало последнему прини­мать в свой коттедж жильцов. Еще в 1627 г., при Карле 1, Роджер Крокер из Фонтмилла был осужден за то, что выстроил в своем имении Фонтмилл коттедж и не отвел для него 4 акров земли; еще в 1638 г., при Карле I, была назначена королевская комиссия с целью добиться соблюдения старых законов, в осо­бенности закона о 4 акрах земли; еще Кромвель запретил в радиусе 4 миль от Лондона строить дома,: при которых не было бы 4 акров земли. Еще в первую половину XVIII века сельскохозяйственный рабочий жаловался в суд,  если к его коттеджу не отводилось от 1 до 2 акров. А теперь он счастлив, если при коттедже имеется маленький огородик или поодаль от него можно снять несколько квадратных сажен земли.

«Земельные собственники и арендаторы действуют здесь рука об руку», — говорит д-р Хантер. — «Несколько акров при коттедже сделали бы рабочего слишком независимым»[99].

Насильственная экспроприация народных масс получила новый страшный толчок в XVI столетии в связи с Реформацией и сопровождавшим ее колоссальным расхищением церковных имений. Ко времени Реформации католическая церковь была феодальной собственницей значительной части земли в Англии. Уничтожение монастырей и т. д. превратило в пролетариат их обитателей. Сами церковные имения были в значительной своей части подарены хищным королевским фаворитам или проданы за бесценок спекулирующим фермерам и горожанам,

732

733

которые массами сгоняли с них их старых наследственных арендаторов и соединяли вместе хозяйства последних. Гаран­тированное законом право обедневших земледельцев на извест­ную часть церковной десятины было у них молчаливо отнято[100]. "Pauper ubique Jacet», — воскликнула королева Елизавета после одного путешествия по Англии. На 43 году ее царство­вания правительство вынуждено было, наконец, официально признать пауперизм, введя налог в пользу бедных.

«Авторам этого закона было стыдно открыто высказать его мотивы, и потому вопреки всем обычаям он вышел в свет без всякой преамбулы» (пояснительного предисловия)[101],

Акт, изданный в 16-й год царствования Карла I, 4, объявил этот закон постоянным, и лишь в 1834 г. ему была придана но­вая, более строгая форма [102]. Эти непосредственные последствия

Реформации не были, однако, самым важным ее результатом. Церковная собственность составляла религиозную твердыню традиционных отношений земельной собственности. С падением этой твердыни не могли устоять и эти отношения [103].

Еще в последние десятилетия XVII века иомены, независи­мые крестьяне, были многочисленнее, чем класс арендаторов. Они были главной силой Кромвеля и, даже по признанию Маколея, представляли выгодный контраст по сравнению с кутилами-дворянчиками и их слугами, сельскими попами, на обязанности которых лежало покрывать брачным венцом грехи отставных барских любовниц. Даже и наемные сельские рабочие были все еще совладельцами общинной собственности. Приблизительно к 1750 г. исчезают иомены[104], а в последние десятилетия XVIII столетия исчезают всякие следы общинной собственности земледельцев. Мы оставляем здесь в стороне чисто экономические пружины аграрной революции. Нас интересуют ее насильственные рычаги.

Во время реставрации Стюартов земельные собственники провели в законодательном порядке ту узурпацию, которая на континенте совершилась везде без всяких законодательных околичностей. Они уничтожили феодальный строй поземельных отношений, т. е. сбросили с себя всякие повинности по отно­шению к государству, «компенсировали» государство при помощи налогов на крестьянство и остальную народную массу» присвоили себе современное право частной собственности на поместья, на которые они имели лишь феодальное право, и, наконец, октроировали сельским рабочим Англии законы о по­селении («laws of settlement»), которые, mutatis mutandis [с соответствующими изменениями], оказали на английских земледельцев такое же влияние, как указ татарина Бориса Годунова на русское крестьянство.

734

«Glorious Revolution» (славная революция) вместе с Вильгельмом III Оранским[105] поставила у власти наживал из землевладельцев и капиталистов. Они освятили новую эру, доведя до колоссальных размеров то расхищение государствен­ных имуществ, которое до сих пор практиковалось лишь в уме­ренной степени. Государственные земли отдавались в дар, продавались за бесценок или же присоединялись к частным поместьям путем прямой узурпации[106]. Все это совершалось без малейшего соблюдения норм законности. Присвоенное таким мошенническим способом государственное имущество наряду с землями, награбленными у церкви, поскольку они не были снова утеряны во время республиканской революции, и состав­ляют основу современных княжеских владений английской олигархии[107]. Капиталисты-буржуа покровительствовали этой операции между прочим для того, чтобы превратить землю в предмет свободной торговли, расширить область крупного земледельческого производства, увеличить прилив из деревни поставленных вне закона пролетариев и т. д. К тому же новая земельная аристократия была естественной союзницей новой банкократии, этой только что вылупившейся из яйца финан­совой знати, и владельцев крупных мануфактур, опиравшихся в то время на покровительственные пошлины. Английская буржуазия защищала здесь лишь свои собственные интересы и с этой точки зрения поступала столь же правильно, как и шведские горожане, которые, наоборот, соединившись со своим экономическим оплотом — крестьянством, поддерживали королей, насильственно отбиравших у олигархии награбленные ею коронные земли (начиная с 1604 г. и затем позднее, при Карле Х и Карле XI).

Общинная собственность — совершенно отличная от государ­ственной собственности, о которой только что шла речь, —

735

была старогерманским институтом, сохранившимся под покро­вом феодализма. Мы уже видели, что насильственная узурпа­ция ее, сопровождаемая обыкновенно превращением пашни в пастбище, началась в конце XV и продолжалась в XVI веке. Однако в те времена процесс этот совершался в форме отдель­ных индивидуальных насилий, с которыми законодательство тщетно боролось в течение 150 лет. В XVIII столетии обнару­живается прогресс в том отношении, что сам закон становится орудием грабежа народной земли, хотя попутно крупные фермеры применяют и свои собственные маленькие методы[108]. Парламентской формой этого грабежа являются «Bills for Inclosures of Commons» (законы об огораживании общинной земли), т. е. декреты, при помощи которых лендлорды сами себе подарили народную землю на правах частной собствен­ности, — декреты, экспроприирующие народ. Сэр Ф. М. Иден „ пытающийся изобразить общинную собственность как частную собственность крупных земельных собственников, заступив­ших место феодалов, сам опровергает свою хитроумную адво­катскую речь, требуя «общего парламентского акта об огора­живании общинных земель»» признавая, следовательно, что для их превращения в частную собственность необходим пар­ламентский государственный переворот и, с Другой стороны, настаивая на законодательном «возмещении убытков» экспро­приированных бедняков[109].

Когда место независимых иоменов заняли tenants-at-will — мелкие фермеры, арендовавшие землю погодно, сброд людей, рабски приниженных и зависящих от произвола лендлорда, то систематическое расхищение общинных земель наряду с гра­бежом государственных имуществ особенно помогло образо­ванию тех крупных ферм, которые в XVIII веке назывались капитальными фермами[110] или купеческими фермами[111]; эти же причины способствовали превращению сельского населения в пролетариат, его «высвобождению» для промышленности.

Для XVIII века не было еще в такой степени ясно, как для XIX, что национальное богатство тождественно с народной

736

бедностью. Отсюда энергичнейшая полемика в экономической литературе того времени относительно «огораживания общин­ных земель». Из огромного материала, лежащего передо мной, я приведу только немногие места, особенно ярко иллюстри­рующие положение того времени.

«Во многих приходах Хартфордшира», — пишет одно возмущенное перо, — «24 фермы по 50—150 акров в каждой соединены в 3 фермы»[112]. «В Нортгемптоншире и Лестершире очень распространилось огораживание общинных земель, и большинство новых лордств, образовавшихся благо­даря огораживанию, превращено в пастбища; вследствие этого во многих лордствах не распахивается и 50 акров, хотя раньше распахивалось до 1 500 акров... Развалины стоявших здесь некогда жилых домов, сараев, конюшен и т. д.» — вот единственные следы, оставшиеся от прежних жите­лей. «В некоторых местах от ста домов и семей осталось всего... 8 или 10... В большинстве приходов, где огораживание началось всего 15 или 20 лет тому назад, сохранились лишь очень немногие из тех земельных собствен­ников, которые обрабатывали землю раньше, когда поля еще не были огорожены. Далеко не редки случаи, когда 4 или 5 богатых скотоводов узурпируют большие недавно огороженные лордства, которые раньше находились в руках 20—30 фермеров и такого же количества мелких соб­ственников и других жителей. Все они с их семьями изгнаны из своих вла­дений, вместе с ними изгнано и много других семей, которые находили у них работу и пропитание»[113].

Под предлогом огораживания лендлорды захватывали не только пустующие соседние земли, но зачастую также и земли, обрабатываемые сообща или отдельными лицами, арен­дующими их у общины за определенную плату.

«Я говорю здесь об огораживании открытых до того времени полей и земель, которые уже были обработаны. Даже авторы, защищающие огораживания, признают, что вследствие огораживании усиливается монопольное положение крупных ферм, повышаются цены на жизненные средства и сокращается население... Даже огораживание пустошей, в том виде, как оно практикуется в настоящее время, лишает бедняков части их средств существования и увеличивает фермы и без того уже слишком круп­ные»[114]. «Если земля», — пишет доктор Прайс, — «попадает в руки не­многих крупных фермеров, то мелкие фермеры» (которых он раньше характеризовал как «массу мелких собственников и фермеров, обеспечи­вающих себя и свои семьи продуктами обрабатываемой ими земли, овцами, которые содержатся на общинной земле, птицей, свиньями и т. д., так что им почти не приходится покупать средства существования на рынке») «превращаются в людей, вынужденных добывать себе средства к существо­ванию трудом на других и покупать все, что им нужно, на рынке... Выпол­няется, быть может, больше труда, так как больше принуждают к труду...

737

Города и мануфактуры будут расти, потому что туда сгоняется все большее количество людей, вынужденных искать себе занятий. Вот те результаты, к которым неизбежно должна приводить концентрация ферм и к которым она действительно приводит в нашем королевстве в течение уже столь многих лет»[115].

Общие последствия огораживании он резюмирует следую­щим образом:

«В общем положение низших классов народа ухудшилось почти во всех отношениях, мелкие землевладельцы и фермеры низведены до уровня поденщиков и наемников; в то же время добывать средства к жизни в этом положении им стало труднее»[116].

Действительно, захват общинной земли и сопровождавшая его революция в земледелии отразились так резко на положении сельскохозяйственных рабочих, что, по словам самого Идена, заработная плата их в 1765—1780 гг. стала падать ниже мини­мума, вследствие чего ее приходилось дополнять из средств официальной благотворительности. Их заработной платы, го­ворит он, «хватало лишь для удовлетворения абсолютно необ­ходимых жизненных потребностей».

Послушаем теперь одного защитника огораживании и противника д-ра Прайса.                                 

«Неправилен вывод, будто страна обезлюдела, поскольку население¹ не расточает более свой труд на открытых полях... Если после превращения, мелких крестьян в людей, вынужденных работать на других, приведено;

в движение большее количество труда, то это только выгодно и желательно i для нации» (к которой претерпевшие превращение крестьяне, разумеется, 3 не относятся) «... Продукта получается больше, если их комбинированный труд применяется на одной ферме: таким путем создается излишек для ману­фактур и, следовательно, число мануфактур — этих золотых россыпей нашей страны — возрастает соответственно количеству производимого хлеба»[117].

738

Сэр Ф. М. Иден, человек торийской окраски и «филантроп» дает нам, между прочим, образчик того стоического спокойствия духа, с которым экономисты рассматривают самые наглые нарушения «священного права собственности» и самые грубые насилия над личностью, если они требуются для того, чтобы заложить основы капиталистического способа производства. Бесконечный ряд грабежей, жестокостей и измывательств, со­провождавший насильственную экспроприацию народа начи­ная с последней трети XV и до конца XVIII столетия, приводит его лишь к следующему «весьма удобному» заключительному размышлению:

«Необходимо было установить надлежащую (due) пропорцию между пашней и пастбищем. Еще в течение всего XIV в большей части XV столе­тия один акр пастбищ приходился на 2, 3 и даже 4 акра пашни. В середине XVI столетия пропорция эта изменилась так, что 2 акра пастбищ стали приходиться на 2, позднее на 1 акр пашни, пока, наконец, не была достиг­нута правильная пропорция: 3 акра пастбища на один акр пашни».

В XIX веке исчезло, конечно, и самое воспоминание о связи между земледельцем и общинной собственностью. Не говоря уже о позднейшем времени, сельское население не получило ни копейки вознаграждения за те 3 511 770 акров общинной земли, которые были у него отняты между 1801 и 1831 гг. и подарены лендлордам парламентом, состоящим из лендлордов.

Наконец, последним крупным процессом экспроприации земли у земледельцев является так называемая «Clearing of Estates» («очистка имений» — в действительности очистка их от людей). «Очистка» представляет собой кульминационный пункт всех рассмотренных выше английских методов экспро­приации. Выше мы видели, что уже не оставалось независимых крестьян , которых можно было бы вымести, и дело теперь дохо­дит до «очистки» земли от коттеджей, так что сельскохозяйст­венные рабочие уже не находят себе необходимого места для жилья на обрабатываемой ими земле. Что такое «Clearing of Estates» в собственном смысле» мы можем узнать, лишь обратившись к горной Шотландии, этой обетованной земле современных романов. Там процесс этот отличается своим систематическим характером, широтой масштаба, при кото­ром он совершается разом (в Ирландии лендлорды сносят по нескольку деревень одновременно; в горной Шотландии сразу «очищаются» земельные площади по величине равные

739

740

германским герцогствам), и, наконец, особой формой экспро­приируемой земельной собственности.

Кельты горной Шотландии жили кланами, каждый из которых был собственником занятой им земли. Представитель клана, глава его д или «большой человек», был собственником этой земли лишь в силу титула совершенно так же, как англий­ская королева является в силу своего титула собственницей всего национального земельного фонда. Когда английскому правительству удалось подавить внутренние войны между этими «большими людьми» и прекратить их постоянные набеги на территорию равнинной Шотландии, то главы кланов отнюдь не отказались от своего старого разбойничьего ремесла; была изменена только его форма. Собственной своей властью они пре­вратили свое право собственности в силу титула в право частной собственности и, натолкнувшись на сопротивление рядовых членов клана, решили согнать их с земли путем открытого насилия. «С таким же основанием король Англии мог бы пре­тендовать на право сгонять своих подданных в море», — говорит профессор Ньюмен[118]. Эту революцию, начавшуюся в Шот­ландии вслед за последним восстанием сторонников претен­дента , можно проследить в ее первых фазах по работам сэра Джемса Стюарта[119] и Джемса Андерсона [120]. В XVIII сто­летии для согнанных с земли гэлов запретили к тому же эмиграцию, так как хотели насильно загнать их в Глазго и другие фабричные города[121]. Как пример метода, господст­вующего в XIX столетии [122], мы возьмем здесь «очистки»,

произведенные герцогиней Сатерленд. Как только бразды прав­ления попали в руки этой особы, весьма просвещенной в вопро­сах политической экономии, она решила немедленно же при­ступить к радикальному экономическому лечению и превратить в пастбище для овец все графство, население которого прежними мероприятиями аналогичного характера уже было уменьшено до 15 000 человек. С 1814 по 1820 г. эти 15 000 жителей — около 3 000 семей — систематически изгонялись и искореня­лись. Все их деревни были разрушены и сожжены, все поля обращены в пастбища. Британские солдаты были посланы для экзекуции, и дело доходило у них до настоящих битв с ме­стными жителями. Одну старуху сожгли в ее собственной избе, гак как она отказалась ее покинуть. Таким путем эта дама присвоила себе 794 000 акров земли, с незапамятных времен принадлежавших клану. Изгнанным жителям она отвела на берегу моря около 6 000 акров земли, по 2 акра на семью. Эти 6 000 акров раньше пустовали и не приносили собствен­никам никакого дохода. Герцогиня обнаружила столь высокое благородство чувств, что сдала землю в среднем по 2 шилл. 6 пенсов за акр тем самым членам клана, которые в течение столетий проливали кровь за ее род. Всю награбленную у клана землю она разделила на 29 крупных ферм, предназначенных для овцеводства, причем в каждой ферме жила одна-единственная семья, большей частью батраки фермеров-англичан. В 1825 г. 15 000 гэлов уже были замещены 131 000 овец. Часть аборигенов, изгнанных на морской берег, пыталась прокор­миться рыболовством. Они превратились в амфибий и жили, по словам одного английского автора, наполовину на земле, наполовину на воде, но и земля и вода вместе лишь наполовину обеспечивали их существование[123].

741

Но бравых гэлов ждало новое и еще более тяжелое испыта­ние за их горно-романтическое преклонение перед «большими людьми» клана. «Большие люди» почувствовали запах рыбы. Они пронюхали в нем нечто прибыльное и сдали морское побе­режье в аренду крупным лондонским рыботорговцам. Гэлы были изгнаны вторично[124].

Но, в конце концов, и часть пастбищ для овец, в свою оче­редь, превращается в охотничьи парки. Как известно, в Англии нет настоящих лесов. Дикий олень, обитающий в парках ари­стократов, является уже как бы домашним животным, жирным, как лондонские олдермены. Шотландия представляет собой последнее убежище этой «благородной страсти».

«В горных областях», — пишет Сомерс в 1848 г., — «площадь под ле­сом значительно расширилась*. (*В шотландских «deer forests» [«охотничьих парках»] нет ни одного дерева. Овец угоняют прочь, на место их сгоняют оленей на голые горы в называют это «deer forest». Таким образом, здесь нет даже лесоразведения.) Здесь, по одну сторону Гейка, вы ви­дите новый лес Гленфеши, там, по другую его сторону новый лес Ардверики. Там же перед вами Блэк-Маунт, огромная недавно созданная пустошь. С востока к западу, от окрестностей Абердина до скал Обана, тя­нется в настоящее время непрерывная полоса лесов, между тем как в дру-гих частях горной страны новые леса находятся в Лох-Аркейге, Гленгарри, Гленмористоне и т. д. Превращение земли в пастбища для овец.  выгнало гэлов на менее плодородные земли. Теперь олень начинает вытеснять овец, что повергает гэлов в еще более безвыходную нищету...Охотничий парк и народ не могут ужиться вместе. Тот или другой должен исчезнуть. Если в ближайшую четверть века места для охоты будут численно и по своим размерам возрастать в такой же степени, как они возрастали в прошлую четверть века, то ни одного гола не останется более на родной земле. Это движение среди земельных собственников горных местностей вызвано отчасти модой, аристократической прихотью, страстью к охоте и т. п., отчасти же они торгуют дикими животными, имея в виду исклю­чительно выгоду. Ибо фактически участок горной земли, отведенный для охоты, оказывается во многих случаях несравненно более доходным, чем тот же участок, превращенный в пастбище для овец... Любитель, ищущий места для охоты, готов предложить такую плату, какую только позволяют размеры его кошелька... Бедствия, постигшие горную Шотландию, не ме­нее ужасны, чем те, которые постигли Англию в результате политики норманских королей. Дикие животные получили больше простора, но зато людей теснят все больше и больше... У народа отнимают одну вольность за другой... И гнет ежедневно возрастает. «Очистка» и изгнание населения проводятся собственниками как твердо установленный принцип, как агро­техническая необходимость, подобно тому, как на девственных землях Америки и Австралии выкорчевываются деревья и кустарники; и эта операция совершается спокойным, деловым образом»[125].

Разграбление церковных имуществ, мошенническое отчуж­дение государственных земель, расхищение общинной соб­ственности, осуществляемое по-узурпаторски и с беспощадным

743

744

терроризмом, превращение феодальной собственности и соб­ственности кланов в современную частную собственность — таковы разнообразные идиллические методы первоначального накопления. Таким путем удалось завоевать поле для капита­листического земледелия, отдать землю во власть капитала и создать для городской промышленности необходимый приток поставленного вне закона пролетариата.

3. КРОВАВОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО С КОНЦА XV ВЕКА ПРОТИВ ЭКСПРОПРИИРОВАННЫХ. ЗАКОНЫ С ЦЕЛЬЮ ПОНИЖЕНИЯ ЗАРАБОТНОЙ ПЛАТЫ

Люди, изгнанные вследствие роспуска феодальных дружин и оторванные от земли то и дело повторяющейся, насильствен­ной экспроприацией, — этот поставленный вне закона проле­тариат поглощался нарождающейся мануфактурой далеко не с такой быстротой, с какой он появлялся на свет. С другой стороны, люди, внезапно вырванные из обычной жизненной колеи, не могли столь же внезапно освоиться с дисциплиной своей новой обстановки. Они массами превращались в нищих, разбойников, бродяг — частью из склонности, в большинстве же случаев под давлением обстоятельств. Поэтому в конце XV я в течение всего XVI века во всех странах Западной Европы издаются кровавые законы против бродяжничества. Отцы теперешнего рабочего класса были прежде всего подвергнуты наказанию за то, что их превратили в бродяг и пауперов. Законодательство рассматривало их как «добровольных» пре­ступников, исходя из того предположения, что при желании они могли бы продолжать трудиться при старых, уже не су­ществующих условиях.

В Англии это законодательство началось при Генрихе VII. Согласно акту Генриха VIII от 1530 г., старые и нетрудо­способные нищие получают разрешение собирать милостыню. Напротив, для бродяг еще работоспособных предусматрива-

744

745

лись порка и тюремное заключение. Их следовало привязы­вать к тачке и бичевать, пока кровь не заструится по телу. и затем надлежало брать с них клятвенное обещание возвра­титься на родину или туда, где они провели последние три года и «приняться за труд» (to put himself to labour). Какая жестокая ирония! Акт, изданный в 27-й год царствования Генриха VIII, воспроизводит эти положения и усиливает их рядом дополнений. При рецидиве бродяжничества порка повто­ряется и кроме того отрезается половина уха; если же бродяга попадается в третий раз, то он подвергается смертной казни как тяжкий преступник и враг общества.

Эдуард VI в 1547 г. — в первый же год своего царствова­ния — издает закону по которому всякий уклоняющийся от работы отдается в рабство тому лицу, которое донесет на него как на праздношатающегося. Хозяин должен предоставлять своему рабу хлеб и воду д, похлебку и такие мясные отбросы, какие ему заблагорассудится. Он имеет право посредством порки и заковывания в кандалы принуждать его ко всякой работе, как бы отвратительна она ни была. Если раб само­вольно отлучается на 2 недели, то он осуждается на пожиз­ненное рабство и на его лоб или на щеку кладут клеймо «S»;

если он убегает в третий раз, его казнят как государственного преступника. Хозяин может его продать, завещать по наслед­ству, отдать внаймы как раба, как всякое движимое имущество или скот. Если рабы замыслят что-либо против своих господ, то они также подлежат смертной казни. Мировые судьи обя­заны разыскивать беглых рабов по заявлению господ. Если окажется, что беглый бродяга три дня шатался без дела, то его отправляют на родину, выжигают раскаленным железом на его груди клеймо «V» и, заковав в кандалы, употребляют для дорожных и других работ. Бродяга, неправильно указавший место своего рождения, в наказание за это обращается в пожиз­ненного раба соответствующего селения, его жителей или корпорации и получает клеймо «S». Всякий имеет право отнять у бродяги его детей и держать их при себе в качестве учени­ков — юношей до 24 лет, девушек до 20 лет. Если они убегают, то до наступления указанного возраста обращаются в рабов своих хозяев-воспитателей, которые могут заковывать их в кан­далы, пороть и т. п. Хозяин может надеть железное кольцо на шею, ноги или руки своего раба, чтобы легче отличать его от других и затруднить ему возможность скрыться[126]. В последней

745

746

части этого закона предусматриваются случаи, когда бедные должны работать на тот округ или тех лиц, которые берутся их кормить, поить и обеспечивать работой. Такого рода рабы — рабы приходов — сохранились в Англии вплоть до XIX века под именем roundsmen (приходчики).

Закон Елизаветы от 1572 г. предусматривает, что нищие старше 14 лет, не имеющие разрешения собирать милостыню, подвергаются жестокой порке и наложению клейма на левое ухо, если никто не соглашается взять их в услужение на два года; в случае рецидива нищие старше 18 лет должны быть казнены, если никто не соглашается взять их на 2 года в услу­жение; при третьем рецидиве их казнят без всякой пощады. как государственных преступников. Аналогичные предписа­ния содержат законы: изданный на 18-м году царствования Елизаветы, гл. 13, и закон 1597 года*.

(*Томас Мор говорит в своей «Утопии»: «Так-то и случается, что жадный и ненасытный обжора, настоящая чума для своей родины, собирает в своих руках тысячи акров земли и обносит их плетнем или забором, или своими насилиями и при­теснениями доводит собственников до того, что они вынуждены продать все свое иму­щество. Тем или другим способом, не мытьем, так катаньем, донимают их, и они, наконец, вынуждены выселиться — эти бедные, простые, несчастные люди' Мужчины и женщины, мужья и жены, сироты и вдовы, объятые отчаянием матери с грудными детьми, все домочадцы, бедные средствами к жизни, но многочисленные, так как земле­делие требовало много рабочих рук. Они бредут прочь, говорю я, покидают свои при­вычные родные места и нигде не находят приюта. Продажа всей домашней утвари, хотя и не имеющей большой ценности, могла бы при других условиях оказать им некоторую помощь, но, внезапно выброшенные на улицу, они вынуждены распро­давать имущество за бесценок. И когда этими несчастными скитальцами истрачено все до последней копейки, то скажите, бога ради, что же им остается делать, как не красть? Но тогда их вешают по всей форме закона. Или просить милостыню? Но тогда их заключают в тюрьму как бродяг за то, что они шатаются вез дела: их обвиняют в безделии, — их, которым ни одна душа не хочет дать работы, как бы» усердно они ее ни добивались». Из числа этих бедных изгнанников, которых, по словам Томаса Мора, прямо-таки принуждали к воровству, «в царствование Генриха VIII было казнено 72 000 крупных и мелких воров» (Hollnshed. «Description of England», v. I, p. 186). Во времена Елизаветы «бродяг вешали целыми рядами, и не проходило года, чтобы в том или другом месте не было повешено их 300 или 400 человек» (Stryps. «Annals of the Reformation and Establishment of Religion, and other Various Occurren­ces in the Church of England during Queen Elisabeth's Happy Reign», 2nd ed., 1725, т, II). Согласно тому же самому Страйпу, в Сомерсетшире в течение одного только года было казнено 40 человек, на 35 наложено клеймо, 37 подвергнуто порке и 183 «отчаянных негодяя» выпущено на волю. Тем не менее, говорит он, «из-за попусти­тельства мировых судей и нелепого сострадания народа это значительное число обвиняемых не составляет и '/i всех действительных преступников». Он добавляет: «Дру­гие графства Англии были не в лучшем положении, чем Сомерсетшир, многие даже а гораздо худшем».)

При Якове I, лицо, праздношатающееся и просящее мило­стыню, считается бродягой. Мировые судьи в Petty Sessions ^20T уполномочены подвергать таких бродяг публичной порке и заключать в тюрьму попавшихся первый раз на 6 месяцев, попавшихся второй раз — на 2 года. Во время тюремного

746

заключения они подвергаются порке так часто и в таких раз­мерах, как это заблагорассудится мировым судьям... Неиспра­вимых и опасных бродяг предписывается клеймить, выжигая на левом плече букву «R», и посылать на принудительные работы; если же они еще раз уличаются в нищенстве, их казнят без милосердия. Эти положения закона действовали вплоть до начала XVIII века и были отменены лишь актом, изданным на 12-м году царствования Анны, гл. 23.

Подобные законы имелись и во Франции, где в середине XVII века парижские бродяги основали так называемое «коро­левство бродяг» (royaume des truands). Еще в начале царство­вания Людовика XVI был издан ордонанс (от 13 июля 1777 г.), который предписывал ссылать на каторгу каждого здорового человека в возрасте от 16 до 60 лет, если он не имеет средств к существованию и определенной профессии. Аналогичные меры предписываются статутом Карла V для Нидерландов (октябрь 1537 г.), первым эдиктом штатов и городов Голландии от 19 марта 1614 г., плакатом Соединенных провинций от 25 июня 1649 г. и т. д.

Деревенское население, насильственно лишенное земли, изгнанное и превращенное в бродяг, старались приучить, опираясь на эти чудовищно террористические законы, к дисцип­лине наемного труда поркой, клеймами, пытками.

Мало того, что на одном полюсе выступают условия труда как капитал, а на другом полюсе — люди, не имеющие для продажи ничего, кроме своей собственной рабочей силы. Мало также принудить этих людей добровольно продавать себя. С дальнейшим ростом капиталистического производства развивается рабочий класс, который по своему воспитанию, традициям, привычкам признает условия этого способа производства как само собой разумеющиеся естественные законы. Организация развитого капиталистического процесса производства сламывает всякое сопротивление; постоянное создание относительного перенаселения одерживает закон спроса на труд и предложения труда, а следовательно и зара­ботную плату, в границах, соответствующих потребности ка­питала в возрастании; слепая сила экономических отношений закрепляет господство капиталистов над рабочими. Внеэконо­мическое, непосредственное принуждение, правда, еще продол­жает применяться, но лишь в виде исключения. При обычном ходе дел рабочего можно предоставить власти «естественных законов производства», т. е. зависимости от капитала, которая создается самими условиями производства, ими гарантируется и увековечивается. Иное видим мы в ту историческую эпоху,

747

когда капиталистическое производство только еще складыва­лось. Нарождающейся буржуазии нужна государственная власть, и она действительно применяет государственную власть чтобы «регулировать» заработную плату, т. е. принудительно удерживать ее в границах, благоприятствующих выколачи­ванию прибавочной стоимости, чтобы удлинять рабочий день и самого рабочего держать в нормальной зависимости от капи­тала. В этом существенный момент так называемого первона­чального накопления.

Класс наемных рабочих, возникший во второй половине XIV столетия, составлял тогда и в следующем столетии лишь очень ничтожную часть населения; его положение находило себе сильную опору в самостоятельном крестьянском хозяй­стве в деревне и цеховой организации в городах. Как в деревне, так и в городе хозяева и рабочие стояли социально близко друг к другу. Подчинение труда капиталу было лишь фор­мальным, т. е. самый способ производства еще не обладал специфически капиталистическим характером. Переменный элемент капитала сильно преобладал над постоянным его элементом. Вследствие этого спрос на наемный труд быстро возрастал с накоплением капитала, а предложение наемного труда лишь медленно следовало за спросом. Значительная часть национального продукта, превратившаяся позднее в фонд накопления капитала, в то время еще входила в фонд потреб­ления рабочего.

Законодательство относительно наемного труда, с самого начала имевшее в виду эксплуатацию рабочего и в своем даль­нейшем развитии неизменно враждебное рабочему[127], начи­нается в Англии при Эдуарде III рабочим статутом от 1349 года. Во Франции ему соответствует ордонанс 1350 г., изданный от имени короля Иоанна. Английское и французское законода­тельства развиваются параллельно и по содержанию своему тождественны. Я не стану касаться рабочих статутов как сред­ства для удлинения рабочего дня, поскольку с этой стороны они уже рассмотрены выше (глава восьмая, раздел 5).

Рабочий статут был издан вследствие настоятельных жалоб палаты общин.

«Прежде», — наивно замечает один тори, — «бедные требовали столь высокой заработной платы, что это угрожало промышленности и богат­ству. Теперь заработная плата их настолько низка, что это опять-таки

748

является угрозой промышленности и богатству, хотя и иной, чем раньше, и быть может, еще более опасной, чем тогда»[128].

Законом устанавливается тариф заработной платы для Юрода и деревни, для сдельной и поденной работы. Сельские рабочие должны наниматься на год, городские же — «на воль­ном рынке». Под страхом тюремного наказания воспрещается выдавать плату более высокую, чем указанная в статуте, причем липа, получившие такую незаконную плату, наказы­ваются строже, чем уплатившие ее. Так, например, еще в Елиза­ветинском статуте об учениках статьями 18 и 19 предусматри­валось десятидневное тюремное заключение для того, кто выдал плату выше тарифной, и трехнедельное заключение для того, кто ее принял. Статут 1360 г. увеличивал меру наказания и даже уполномочивал хозяев заставлять рабочих путем физи­ческого принуждения работать на условиях установленного законом тарифа. Все союзы, договоры, клятвы и т. п., которые объединяли каменщиков и плотников, были объявлены недей­ствительными. Коалиции рабочих рассматривались как тяжкое преступление начиная с XIV века и вплоть до 1825 г., когда были отменены законы против коалиций²¹⁰. Дух рабочего статута 1349 г. и всех последующих законов ярко сказывается в том» что государство устанавливает лишь максимум заработной платы, но отнюдь не ее минимум.

В XVI столетии положение рабочих, как известно, очень ухудшилось. Денежная плата повысилась, но далеко не в той степени, в какой обесценились деньги и повысились цены това­ров. Следовательно, фактически заработная плата упала. Тем не менее законы, направленные к понижению заработной платы, продолжали действовать; вместе с тем отрезывались уши и налагались клейма на тех, «кого никто не соглашался взять в услужение». Статут об учениках» изданный на 5-м году царствования Елизаветы, гл. 3, уполномочивает мировых судей устанавливать определенный уровень заработной платы и видоизменять его сообразно временам года и товарным ценам. Яков I распространил это регулирование труда на ткачей, прядильщиков и все прочие категории рабочих [129]. Георг II

749

распространил законы против рабочих коалиций на все ману­фактуры.

В собственно мануфактурный период капиталистический способ производства достаточно окреп для того, чтобы сделать законодательное регулирование заработной платы и невыпол­нимым и ненужным, но тем не менее все же хотели удержать на всякий случай это оружие из старого арсенала. Еще акт, изданный на 8-м году царствования Георга 11, воспрещает давать портным-подмастерьям Лондона и окрестностей более 2 шилл. 7¹/₂ пенсов поденной платы, за исключением случаев всенародного траура; еще акт, изданный на 13-м году царство­вания Георга III, гл. 68, предоставляет мировым судьям ре­гулировать заработную плату шелкоткачей; еще в 1796 г. потребовалось два постановления высших судебных учрежде­ний, для того чтобы решить, распространяются ли приказы мировых судей о заработной плате и на несельскохозяйственных рабочих; еще в 1799 г. парламентским актом было подтверж­дено» что заработная плата горнорабочих Шотландии регули­руется статутом Елизаветы и двумя шотландскими актами 1661 и 1671 годов. Насколько сильно изменились к этому вре­мени условия, показывает один случай, неслыханный в прак­тике английской палаты общин. Здесь, где в течение более 400 лет фабриковались законы, устанавливающие исключи­тельно тот максимум, которого ни в коем случае не должна превышать заработная плата, Уитбред предложил в 1796 г. определить законом минимум заработной платы для сельско­хозяйственных рабочих. Питт воспротивился этому» согла­шаясь, однако, что «положение бедных ужасно (cruel)». Нако­нец, в 1813 г. законы относительно регулирования заработной платы были отменены. Они стали смешной аномалией в усло­виях, когда капиталист регулирует труд на своей фабрике посредством своего личного законодательства и при помощи налога в пользу бедных дополняет до необходимого минимума

750

плату сельских рабочих. Но и по настоящее время сохранились в полной неприкосновенности положения рабочих статутов, касающиеся контрактов между хозяином и рабочими, сроков расторжения и т. п., — положения, согласно которым хозяину, нарушившему контракт, может быть предъявлен лишь граж­данский иск, тогда как рабочий, нарушивший контракт, подлежит уголовной ответственности.

Жестокие законы против коалиций пали в 1825 г., когда поведение пролетариата стало угрожающим. Однако они пали только отчасти. Некоторые милые остатки старых статутов исчезли лишь в 1859 году. Наконец, 29 июня 1871 г. был издан парламентский акт, претендовавший на то, что он якобы унич­тожает последние следы этого классового законодательства, так как он даровал юридическое признание тред-юнионам. Но другой парламентский акт, изданный в тот же день (акт. принятый во изменение уголовного закона о мерах наказания за насилие, угрозы и посягательство), фактически восстановил прежнее положение в новой форме. При помощи такого парла­ментского фокуса все средства, которыми могли бы воспользо­ваться рабочие во время стачки или локаута (стачки связанных между собой фабрикантов, которые прибегают к одновре­менному закрытию своих фабрик), были изъяты из общего права и подчинены исключительному уголовному закону, истолкование которого всецело зависело от мировых судей, т. е. от фабрикантов. Двумя годами раньше тот же самый г-н Гладстон в той же самой палате общин с известным благо­родством внес законопроект об отмене всех исключительных законов, направленных против рабочего класса. Но дальше ц чем до второго чтения этого законопроекта, дело не пошло» проект был положен под сукно, пока, наконец, «великая либе­ральная партия», соединившись с тори, не набралась смелости решительно выступить против того самого пролетариата, который поставил ее у власти. Не довольствуясь этим преда­тельством, «великая либеральная партия» позволила англий­ским судьям, всегда пресмыкавшимся перед господствующими классами, откопать старый закон против «конспирации»^2П и, применить его к рабочим коалициям. Как мы видим, лишь против собственной воли и под давлением масс английский парламент отказался от законов против стачек и тред-юнионов, после того как сам этот парламент с бесстыдным эгоизмом в те­чение пятисот лет занимал положение постоянного тред-юниона капиталистов, направленного против рабочих.

Точно так же французская буржуазия в самом начале революционной бури решилась отнять у рабочих только что

751

завоеванное право ассоциаций. Декретом от 14 июня 1791 г. она объявила все рабочие коалиции «преступлением против свободы и декларации прав человека»» караемым штрафом в 500 ливров и лишением активных прав гражданина на один год[130]. Этот закон, втискивающий государственно-полицей­скими мерами конкуренцию между капиталом и трудом в рамки, удобные для капитала, пережил все революции и смены ди­настий. Даже правительство террора ²¹² оставило его непри­косновенным. Лишь совсем недавно он вычеркнут из Code penal [Уголовного кодекса]. В высшей степени характерна мотивировка этого буржуазного государственного переворота. «Хотя и желательно, — говорил выступивший докладчиком Ле Шапелье, — повышение заработной платы выше теперешнего уровня, дабы тот, кто получает эту плату, избавился от абсо­лютной, почти рабской зависимости, обусловленной недостат­ком необходимых жизненных средств», тем не менее рабочие не должны сговариваться между собой относительно своих интересов, не должны действовать совместно с целью смягчить свою «абсолютную, почти рабскую зависимость», так как этим «они нарушили бы свободу своих бывших хозяев, теперешних предпринимателей» (свободу держать рабочих в рабстве!), и так как коалиция против деспотии бывших цеховых хозяев есть — что бы вы думали? — есть восстановление цехов, от­мененных французской конституцией[131].

4. ГЕНЕЗИС КАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ ФЕРМЕРОВ

Мы рассмотрели те насилия, при помощи которых были созданы поставленные вне закона пролетарии, тот кровавый режим, который превратил их в наемных рабочих, те грязные высокогосударственные меры, которые, усиливая степень эксплуатации труда, повышали полицейскими способами на­копление капитала. Спрашивается теперь: откуда же возникли первоначально капиталисты? Ведь экспроприация сельского

752

населения создает непосредственно лишь крупных земельных собственников. Что касается генезиса фермеров, то мы можем проследить его шаг за шагом, так как это медленный про­цесс, растянувшийся на многие столетия. Уже крепостные, а наряду с ними и свободные мелкие земельные собственники, находились в очень различном имущественном положении, а потому и освобождение их совершилось при очень различных экономических условиях.

В Англии первой формой фермера был bailiff [управляющий господским имением], который сам оставался крепостным. По своему положению он напоминает древнеримского villicus, но с более узким кругом деятельности. Во второй поло­вине XIV столетия на место bailiff становится фермер, кото­рого лендлорд снабжает семенами, скотом и земледельческими орудиями. Положение его не очень отличается от положения крестьянина. Он только эксплуатирует больше наемного труда. Скоро он становится «metayer», фермером-половинником. Он доставляет одну часть необходимого для земледелия капитала, лендлорд — другую. Валовой продукт разделяется между ними в пропорции, установленной контрактом. В Англии эта форма аренды быстро исчезает, уступая место фермеру в соб­ственном смысле слова, который вкладывает в дело собствен­ный капитал, ведет хозяйство при помощи наемных рабочих и отдает лендлорду деньгами или натурой часть прибавочного продукта в качестве земельной ренты.

В течение XV века, пока труд независимых крестьян и сельскохозяйственных рабочих, занимавшихся наряду с рабо­той по найму в то же время и самостоятельным хозяйством, шел в их собственную пользу, уровень жизни фермера был так же незначителен, как и сфера его производства. Земледельческая революция, начавшаяся в последней трети XV века и продол­жавшаяся в течение почти всего XVI столетия (за исключе­нием последних его десятилетий), обогащала фермера так же быстро, как разоряла сельское население[132]. Узурпация общинных пастбищ и т. п. позволяет фермеру значительно увеличить количество своего скота почти без всяких издержек, между тем как скот доставляет богатое удобрение для его земли.

В XVI веке сюда присоединяется еще один момент, имеющий решающее значение. В то время арендные договоры заключались

753

на продолжительные сроки, нередко на 99 лет. Непрерывное падение стоимости благородных металлов, а следовательно и стоимости денег, было очень выгодно для фермеров. Оно, не говоря уже о других рассмотренных выше обстоятельствах понижало заработную плату. Часть заработной платы превра­щалась в прибыль фермера. Непрерывное повышение цен на хлеб, шерсть, мясо, — одним словом, на все сельскохозяй­ственные продукты, увеличивало денежный капитал фермера без всяких усилий с его стороны, между тем земельную ренту он уплачивал на основе договоров, заключенных при прежней стоимости денег[133]. Таким образом он обогащался одновре­менно и за счет своих наемных рабочих и за счет своего ленд­лорда. Нет поэтому ничего удивительного в том, что в Англии к концу XVI столетия образовался класс богатых для того времени «капиталистических фермеров»[134].

5. ОБРАТНОЕ ВЛИЯНИЕ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ НА ПРОМЫШЛЕННОСТЬ. СОЗДАНИЕ ВНУТРЕННЕГО РЫНКА ДЛЯ ПРОМЫШЛЕННОГО КАПИТАЛА

Осуществлявшаяся толчками, постоянно возобновлявшаяся экспроприация сельского населения и изгнание его с земли доставляли, как мы видели, городской промышленности все новые и новые массы пролетариев, стоящие совершенно вне всяких цеховых отношений, — мудреное обстоятельство, ко­торое заставило старика А. Андерсена (не смешивать с Джемсом Андерсоном) в его работе об истории торговли ²¹³ уверо­вать в непосредственное вмешательство провидения. Мы должны еще остановиться на минуту на этой стороне первоначального накопления. Разрежению самостоятельно хозяйствующего, неза­висимого сельского населения соответствовало не только сгущение промышленного пролетариата, подобно тому как сгу­щение мировой материи в одном месте Жоффруа Сент-Илер объясняет ее разрежением в другом[135]. Земля, несмотря на уменьшение числа лиц, обрабатывающих ее, приносила теперь столько же или даже еще больше продукта, чем раньше, так как революция в отношениях земельной собственности сопровождалась улучшением методов обработки, расширением кооперации, концентрацией средств производства и т. д. и так как сельскохозяйственные наемные рабочие не только принуждались к более интенсивному труду[136], но и все более и более сокращалась та область производства, в которой они работали на самих себя. Таким образом, с высвобождением части сельского населения высвобождаются также его прежние средства существования. Они превращаются теперь в веществен­ные элементы переменного капитала. Оказавшийся между небом и землей крестьянин должен заработать их стоимость у своего нового господина, промышленного капиталиста, в форме заработной платы. Отечественный сырой материал, доставляемый для промышленности сельским хозяйством,

755

постигла та же судьба, что и жизненные средства. Он превра­тился в элемент постоянного капитала.

Представим себе, например, что одна часть вестфальских крестьян, которые во времена Фридриха II все занимались прядением льна, насильственно экспроприирована и прогнана с земли, тогда как другая их часть превращена в батраков крупных фермеров. Одновременно растут крупные льнопря­дильные и ткацкие предприятия, куда "освобожденные» от земли нанимаются в качестве рабочих. Лен имеет совершенно такой же вид, как и раньше. Ни одно волокно его не изменилось, но в его тело вселилась теперь новая социальная душа. Он составляет теперь часть постоянного капитала владельца мануфактуры. Если раньше он был распределен между массой мелких производителей, которые сами вместе со своими семьями выращивали его и выпрядали маленькими порциями, то те­перь он сосредоточен в руках одного капиталиста, который заставляет других людей ткать и прясть на себя. Добавочный труд, затрачиваемый в льнопрядильне, раньше реализовался в виде добавочного дохода бесчисленных крестьянских семейств, а также — во времена Фридриха II — в виде налогов pour Le roi de Prusse*. (*— буквально: в пользу короля Пруссии, в переносном смысле на ветер Ред)

Теперь он реализуется в виде прибыли немно­гих капиталистов. Прялки и ткацкие станки, разбросанные прежде по деревням, теперь подобно самим рабочим и сырому материалу сосредоточиваются в немногих больших рабочих казармах. И прялки, и ткацкие станки, и сырой материал из средств независимого существования прядильщиков и ткачей превращаются в средства командования[137] над прядильщи­ками и ткачами, в средства высасывания из них неоплачен­ного труда. По внешнему виду крупных мануфактур, точно так же как и крупных ферм, отнюдь нельзя сказать, что они образовались из соединения многих мелких производственных единиц путем экспроприации многих мелких независимых производителей. Однако беспристрастного наблюдателя не об­манет этот внешний вид. Во времена Мирабо — этого льва революции — крупные мануфактуры еще назывались manu­factures reunies, объединенными мастерскими» подобно тому как в настоящее время мы говорим об объединенных полях.

«Обращают внимание», — говорит Мирабо, — «лишь на крупные мануфактуры, в которых сотни людей работают под управлением одного директора и которые обыкновенно называют объединенными мануфакту-

756

вами (manufactures reunies). Напротив, не удостаивают и взглядом те ма­стерские, в которых очень большое число рабочих работает разъединенно, каждый на свой собственный страх и риск. Эти последние совершенно отодвигаются на задний план. И это — большая ошибка, так как только они образуют действительно важную составную часть народного богат­ства... Объединенная фабрика (fabrique reunie) может чрезвычайно сильно обогатить одного или двух предпринимателей, но рабочие — это лишь поденшики, оплачиваемые выше или ниже и не принимающие никакого участия в благосостоянии предпринимателя. Напротив, разъединенная фаб­рика (fabrique separee) никого не обогащает, но зато поддерживает благо­состояние множества рабочих... Число прилежных хозяйственных рабочих будет расти, ибо в благоразумном образе жизни, в трудолюбии они усма­тривают средство существенно улучшить свое положение, вместо того чтобы добиваться маленького повышения заработной платы, которое никогда не может иметь важных последствий для будущего и в самом благоприят­ном случае позволяет рабочим немного лучше жить в данный момент. Разъединенные индивидуальные мануфактуры, обыкновенно совмещаемые с мелким сельским хозяйством, являются единственно свободными»[138],

Экспроприация и изгнание из деревни части сельского насе­ления не только высвобождает для промышленного капитала рабочих, их жизненные средства, материал их труда, но и создает внутренний рынок.

В самом деле, те самые события, которые превращают мелких крестьян в наемных рабочих» а их жизненные средства и средства труда в вещественные элементы капитала, создают в то же время для этого последнего внутренний рынок. Прежде крестьянская семья сама производила и перерабатывала жиз­ненные средства и сырье, которые затем по большей части сама же и потребляла. Это сырье и жизненные средства превра­тились теперь в товары. Крупный фермер продает их; ману­фактуры являются его рынком. Пряжа, холст, грубые шерстяные изделия — вещи, сырье для которых имелось в распоря­жении каждой крестьянской семьи, выпрядались и ткались ею для собственного потребления, — превратились теперь в мануфактурные изделия, рынок для сбыта которых образуют как раз земледельческие округа. Многочисленные рассеянные потребители, обслуживавшиеся до сих пор массой мелких производителей, работающих на собственный страх и риск, концентрируются теперь в одно крупное целое, образуют рынок, снабжаемый промышленным капиталом[139]. Так рука

757

об руку с экспроприацией прежде самостоятельного крестьян­ства, с отделением его от средств производства совершается уничтожение сельского побочного промысла, совершается про­цесс разделения мануфактуры и земледелия. И только уничто­жение сельского домашнего промысла может дать внутреннему рынку данной страны те размеры и ту устойчивость, в которых нуждается капиталистический способ производства.

Однако собственно мануфактурный период еще не приво­дит к радикальному преобразованию. Напомним, что ману­фактура овладевает национальным производством лишь очень неполно, основываясь всегда на городском ремесле и сельских домашних побочных промыслах как на широком базисе (Hintergrund]. Уничтожая эти побочные промыслы и городское ремесло в одной их форме, в известных отраслях промышлен­ности, в известных пунктах, она вызывает их снова к жизни в других, потому что она до известной степени нуждается в них для обработки своего сырого материала. Она создает поэтому новый класс мелких земледельцев, для которых обра­ботка земли является лишь побочной отраслью, а главное заня­тие — промышленный труд, изготовление продуктов, прода­ваемых — непосредственно или при посредстве купца — на мануфактуру. Это причина — хотя и не главная — того яв­ления, которое прежде всего сбивает с толку исследователя английской истории. Начиная с последней трети XV века он встречается с непрерывными, только иногда смолкающими жалобами на рост капиталистического хозяйства в деревне и на растущее уничтожение крестьянства. Но, с другой стороны, он видит, что это крестьянство, пусть в уменьшенном коли­честве и при все более ухудшающихся условиях, существует все время[140]. Главная причина этого состоит в следующем:

в Англии попеременно преобладает то зерновое хозяйство, то животноводство, и в зависимости от этого колеблются размеры крестьянского производства. Только крупная промышленность с ее машинами доставляет прочный базис для капи­талистического земледелия, радикально экспроприирует огром­ное большинство сельского населения и довершает разделение земледелия и домашней деревенской промышленности, вырывая

 758

корни последней — прядение и ткачество[141]. А следовательно, только она завоевывает для промышленного капитала весь внутренний рынок[142].

6. ГЕНЕЗИС ПРОМЫШЛЕННОГО КАПИТАЛИСТА

Генезис промышленного[143] капиталиста не отличался той постепенностью, какой характеризуется генезис фермера. Без сомнения, некоторые мелкие цеховые мастера и еще большее количество самостоятельных мелких ремесленников и даже наемных рабочих превратились в мелких капиталистов, а потом, постепенно расширяя эксплуатацию наемного труда и соответ­ственно усиливая накопление капитала, в капиталистов sans phrase [без оговорок]. В младенческий период капиталисти­ческого производства часто происходило так, как в младен­ческий период средневековой городской жизни, где вопрос о том, кто из беглых крепостных должен быть хозяином и кто слугой, решался обыкновенно в зависимости от того, кто из них раньше бежал от своих господ. Но черепашьи темпы этого метода никак не соответствовали торговым потребностям нового мирового рынка, созданного великими открытиями конца XV века. Средние века оставили после себя две различ­ные формы капитала, которые достигают зрелости в самых различных общественно-экономических формациях и до на­ступления эры капиталистического способа производства счи-

759

таются капиталом как таковым; ростовщический капитал и купеческий капитал.

«В настоящее время все общественное богатство попадает сначала в руки капиталиста... он уплачивает ренту земельному собственнику заработную плату — рабочему, налоги и десятину — их сборщику, а ему остается значительная, даже преобладающая, и притом непрерывно расту­щая, часть годового продукта труда. Капиталиста можно рассматривать в настоящее время как собственника, в руки которого все общественное богатство попадает прежде всего, хотя нет такого закона, который обес­печивал бы за ним право на эту собственность... Это изменение в сфере соб­ственности произошло благодаря взиманию процентов на капитал... и не менее знаменательно, что законодатели всей Европы стремились воспре­пятствовать этому с помощью законов против ростовщичества... Власть капиталистов над всем богатством страны есть полная революция в праве собственности; какой же закон или какой ряд законов произвел эту ре­волюцию?»[144]

Автору следовало бы знать, что законы вообще никогда не совершают революций.

Превращению денежного капитала, образовавшегося путем ростовщичества и торговли, в промышленный капитал препят­ствовал феодальный строй в деревне, цеховой строй в городе[145]. Ограничения эти пали, когда были распущены феодальные дружины, когда сельское население было экспроприировано и отчасти изгнано. Новая мануфактура возникла в морских экспортных гаванях или в таких пунктах внутри страны, которые находились вне контроля старых городов с их цеховым строем. Отсюда ожесточенная борьба английских corporate towns [городов с цеховым корпоративным строем] против этих новых питомников промышленности.

Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграб­лению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталисти­ческой эры производства. Эти идиллические процессы суть главные моменты первоначального накопления. За ними еле» дует торговая война европейских наций, ареной для которой служит земной шар. Война эта начинается отпадением Нидерландов от Испании, принимает гигантские размеры в англий­ской антиякобинской войне и теперь еще продолжается в виде «опиумных» войн против Китая и так далее.

760

Различные моменты первоначального накопления распре­деляются, исторически более или менее последовательно, между различными странами, а именно: между Испанией, Португалией» Голландией, Францией и Англией. В Англии к концу XVII века они систематически объединяются в коло­ниальной системе и системе государственных займов, совре­менной налоговой системе и системе протекционизма. Эти методы отчасти покоятся на грубейшем насилии, как, например, колониальная система. Но все они пользуются государствен­ной властью, т. е. концентрированным и организованным об­щественным насилием, чтобы ускорить процесс превращения феодального способа производства в капиталистический и сократить его переходные стадии. Насилие является повиваль­ной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция.

Относительно христианской колониальной системы У. Хауитт, человек, сделавший христианство своей специальностью,

говорит:

«Варварство и бесстыдные жестокости так называемых христианских рас, совершавшиеся во всех частях света по отношению ко всем народам, которые им удавалось поработить, превосходят все ужасы, совершав­шиеся в любую историческую эпоху любой расой, какой бы она ни была дикой и невежественной, безжалостной и бесстыдной» [146].

История голландского колониального хозяйства — а Гол­ландия была образцовой капиталистической страной XVII сто­летия — дает нам непревзойденную картину предательств, под­купов, убийств и подлостей[147]. Нет ничего более характерного, как практиковавшаяся голландцами система кражи людей на Целебесе для пополнения рабов на острове Ява. С этой целью подготовлялись специально воры людей. Вор, переводчик и продавец были главными агентами этой торговли, туземные принцы — главными продавцами. Украденная молодежь за­ключалась в целебесские тайные тюрьмы, пока не достигала возраста, достаточно зрелого для отправки на корабли, транс­портировавшие рабов. В одном официальном отчете говорится:

«Например, одни этот город Макассар полон тайными тюрьмами, одна ужаснее другой, которые набиты несчастными жертвами жадности

 761

и тирании, закованными в кандалы, оторванными насильственно от своих семей».

Чтобы овладеть Малаккой, голландцы подкупили порту­гальского губернатора. В 1641 г. он впустил их в город. Они тотчас же поспешили к его дому и убили его, чтобы «воздер­жаться» от уплаты условленной суммы подкупа в 21 875 фун­тов стерлингов. Опустошение и обезлюдение следовали везде, куда только ни ступала их нога. Провинция Явы Баньюванги насчитывала в 1-750 г. свыше 80 000 жителей, в 1811 г. всего 8 000. Вот она doux commerce [невинная торговля]!

Как известно, английская Ост-Индская компания ^а15 кроме. политической власти в Ост-Индии добилась исключительное монополии на торговлю чаем, как и вообще на торговлю с Ки­таем и на перевозку товаров из Европы и в Европу. Но судо­ходство вдоль берегов Индии и между островами, а также  торговля внутри Индии сделались монополией высших долж­ностных лиц компании. Монополия на соль, опиум, бетель и другие товары стала неисчерпаемым источником богатства. Должностные лица сами устанавливали цены и по своему произволу обдирали несчастных индийцев. Генерал-губернатор участвовал в этой частной торговле. Его любимцы получали контракты на таких условиях, которые позволяли им, лучшее чем алхимикам, делать золото из ничего. Крупные состояния вырастали, как грибы после дождя, и первоначальное накопление осуществлялось без предварительной затраты хотя бы одного шиллинга. Судебный процесс Уоррена Гастингса полон такого рода примерами. Вот один из них. Один контракт на поставку опиума был предоставлен некоему Салливену в момент его отъезда — с официальным поручением — в район Индии, да­леко расположенный от места производства опиума. Салливен продает свой контракт за 40 000 ф. ст. некоему Бинну, а Бинн перепродает его в тот же день за 60 000 фунтов стерлингов. Последний покупатель и исполнитель контракта заявляет что и он еще извлек из него громадную выгоду. Согласно одному Документу, представленному в парламент, с 1757 по 1766 г. компания и ее должностные лица принудили индийцев при­нести в дар 6 миллионов фунтов стерлингов. В 1769—1770 гг. англичане искусственно организовали голод, закупив весь рис и отказываясь продавать его иначе, как по баснословно высоким ценам[148].

762

Обращение с туземцами было, конечно, всего ужаснее на плантациях, предназначенных, как, например, в Вест-Индии, исключительно для экспортной торговли, а также в обреченных на разграбление богатых и густо населенных странах, как Мексика и Ост-Индия. Однако и в собственно колониях про­явился все тот же христианский характер первоначального накопления. Пуритане Новой Англии — эти виртуозы трез­вого протестантизма — в 1703 г. постановили на своем Assem­bly [Законодательном собрании} выдавать премию в 40 ф. ст. за каждый индейский скальп и за каждого краснокожего пленника; в 1720 г. премия за каждый скальп была повышена до 100 ф. ст., в 1744 г. д после объявления в районе Массачусетсского залива одного племени бунтовщическим, были назна­чены следующие цены: за скальп мужчины 12 лет и старше 100 ф. ст. в новой валюте, за пленника мужского пола 105 ф. ст, за пленную женщину или ребенка 55 ф. ст., за скальп жен­щины или ребенка 50 фунтов стерлингов! Несколько десятилетий спустя колониальная система отомстила за себя потомкам этих благочестивых piligrim fathers [отцов-пилигримов], ставшим, в свою очередь, бунтовщиками. Благодаря подкупам и науще­нию англичан они были перебиты томагавками. Британский парламент объявил кровавых собак и скальпирование «сред­ствами, дарованными ему богом и природой».

Колониальная система способствовала форсированному росту торговли и судоходства. «Общества-монополии» (Лютер) были мощными рычагами концентрации капитала. Колонии обеспе­чивали рынок сбыта для быстро возникающих мануфактур, а монопольное обладание этим рынком обеспечивало усилен­ное накопление. Сокровища, добытые за пределами Европы посредством прямого грабежа, порабощения туземцев, убийств, притекали в метрополию и тут превращались в капитал. Гол­ландия, которая первой полностью развила колониальную систему, уже в 1648 г. достигла высшей точки своего торгового могущества.

«В ее почтя безраздельном владении находились ост-индская торговля и торговые сношения между европейским юго-западом и северо-востоком. Ее рыбные угодья, судоходство, мануфактуры не имели себе равных ни в какой другой стране. Капиталы этой республики были, быть может, значительнее, чем вместе взятые капиталы всей остальной Европы».

Гюлих, автор этих строк, забывает прибавить: народные массы Голландии уже в 1648 г. больше страдали от чрезмерного труда, были беднее и терпели гнет более жестокий, чем народ­ные массы всей остальной Европы.

763

В настоящее время промышленная гегемония влечет за собой торговую гегемонию. Напротив, в собственно мануфактурный период торговая гегемония обеспечивает промышленное преоб­ладание. Отсюда решающая роль, которую в то время играла колониальная система. Это был тот «неведомый бог», который взошел на алтарь наряду со старыми божествами Европы и в один прекрасный день одним махом всех их выбросил вон. Колониальная система провозгласила наживу последней в единственной целью человечества.

Система общественного кредита, т. е. государственных дол­гов, зачатки которой мы открываем в Генуе и Венеции еще в средние века, распространилась по всей Европе в течение мануфактурного периода. Колониальная система с ее морской торговлей и торговыми войнами послужила для нее теплицей. Так она прежде всего пустила корни в Голландии. Государст­венный долг, т. е. отчуждение государства — все равно: деспо­тического, конституционного или республиканского, — накла­дывает свою печать на капиталистическую эру. Единственная часть так называемого национального богатства, которая действительно находится в общем владении современных наро­дов, это — их государственные долги*). (*Уильям Коббет замечает, что в Англии вес общественные учреждения назы­ваются «королевскими». но зато долг там «национальный» (national debt).) Вполне последова­тельная поэтому современная доктрина, что народ тем богаче, чем больше его задолженность. Государственный кредит стано­вится символом веры капитала. И с возникновением государ­ственной задолженности смертным грехом, за который нет прощения, становится уже не хула на духа святого, а наруше­ние доверия к государственному долгу.

Государственный долг делается одним из самых сильных рычагов первоначального накопления. Словно прикосновением волшебной палочки он наделяет непроизводительные деньги производительной силой и превращает их таким образом в ка­питал, устраняя всякую надобность подвергать их опасностям и затруднениям, неразрывно связанным с помещением денег в промышленность и даже с ростовщическими операциями. Государственные кредиторы в действительности не дают ничего» так как ссуженные ими суммы превращаются в государствен­ные долговые свидетельства, легко обращающиеся, функциони­рующие в их руках совершенно так же, как и наличные деньги. Но кроме созданного таким образом класса праздных рантье и импровизированного богатства финансистов, выступающих посредниками между правительством и нацией, кроме откуп­щиков налогов, купцов и частных фабрикантов, в руки которых

764

попадает добрая доля всякого государственного займа в ка­честве капитала, свалившегося с неба, государственный долг создал акционерные общества, торговлю всякого рода ценными бумагами, ажиотаж, одним словом — биржевую игру и современ­ную банкократию.

С самого своего зарождения крупные банки, подкрепленные национальными титулами, были лишь обществами частных спекулянтов, которые оказывали содействие правительствам и, благодаря полученным привилегиям, могли ссужать им деньги. Поэтому самым непогрешимым мерилом накопления государственного долга является прогрессивное повышение акций этих банков, расцвет которых начинается с момента учреждения Английского банка (1694 г.). Английский банк начал свою деятельность ссудами правительству денег из 8%;

вместе с тем он был уполномочен парламентом чеканить деньги из того же самого капитала, который он еще раз ссужал пуб­лике в форме банкнот. Этими банкнотами он мог дисконтиро­вать векселя, давать ссуды под товары, скупать на них благо­родные металлы. Прошло немного времени, в эти фабрикуемые самим банком кредитные деньги стали функционировать как звонкая монета: банкнотами выдавал Английский банк ссуды государству, банкнотами уплачивал за государство проценты по государственным займам. Мало того, что он одной рукой давал, чтобы другой взять гораздо больше; даже когда он получал, он оставался вечным кредитором нации на всю дан­ную им сумму до последней копейки. Мало-помалу он стал непременным хранителем металлического запаса страны и центром тяготения для всего торгового кредита. В то самое время, когда англичане перестали сжигать на кострах ведьм, они начали вешать подделывателей банкнот. Какое впечатле­ние произвело на современников внезапное появление этого отродья банкократов, финансистов, рантье, маклеров, спеку­лянтов и биржевых волков, показывают сочинения того вре­мени, например сочинения Болингброка *. (*Если бы татары в наши дня заполонили Европу, было бы очень трудно растолковать им то значение, которое принадлежит среди нас финансисту» (Montesqueu. «Esprit des  loix», ed. Londres, 1769, т. IV, р. 33).

Вместе с государственными долгами возникла система международного кредита, которая зачастую представляет собой один из скрытых источников первоначального накопления у того или другого народа. Так, гнусности венецианской системы грабежа составили подобное скрытое основание капи­талистического богатства Голландии, которой пришедшая в упадок Венеция ссужала крупные денежные суммы. Таково же

765

отношение между Голландией и Англией. Уже в начале XVIII века голландские мануфактуры были далеко превзойдены английскими, и Голландия перестала быть господствующей торговой и промышленной нацией. Поэтому в период 1701-1776 гг. одним из главных ее предприятий становится выдача в ссуду громадных капиталов, в особенности своей могучей конкурентке — Англии. Подобные же отношения создались в настоящее время между Англией и Соединенными Штатами. Многие не помнящие родства капиталы» функционирующие в Соединенных Штатах, представляют собой лишь вчера капитализированную в Англии кровь детей.

Так как государственные долги опираются на государствен­ные доходы, за счет которых должны покрываться годовые проценты и т. п. платежи, то современная налоговая система стала необходимым дополнением системы государственных займов. Займы позволяют правительству покрывать чрезвычайные расходы таким образом, что налогоплательщик не чувствует сразу всей тяжести последних, но те же займы, требуют в конце концов, повышения налогов. С другой стороны, повышение налогов, вызванное последовательно нарастающими долгами, вынуждает правительство при каждом новом чрез­вычайном расходе прибегать все к новым и новым займам. Таким образом, современная фискальная система, осью кото­рой является обложение необходимейших жизненных средств (следовательно, их вздорожание), в самой себе несет зародыш автоматического возрастания налогов. Чрезмерное обложение — не случайный факт, а скорее ее принцип. В Голландии, где эта система укрепилась прежде всего, великий патриот де Витт прославляет ее в своих «Максимах» ²¹⁷ как наилучший способ развить в наемном рабочем покорность, умеренность, прилежание и... готовность переносить чрезмерный труд. Однако нас интересует здесь не столько то разрушительное влияние, которое современная фискальная система оказывает на положение наемных рабочих, сколько обусловленная ею насильственная экспроприация крестьян, ремесленников — одним словом, всех составных частей мелкой буржуазии. Об этом нет двух мнений, даже среди буржуазных экономистов. Экспроприирующее действие фискальной системы еще больше усиливается благодаря протекционизму, который сам является одной из составных частей фискальной системы.

Та крупная роль, которую государственный долг и соответ­ствующая фискальная система играют в превращении богатства в капитал и в экспроприации масс, ввела в заблуждение ряд авторов: Коббета, Даблдея и других, увидевших в государст­

766

венном долге и фискальной системе первопричину нищеты современных народов.

Система протекционизма была искусственным средством фабриковать фабрикантов, экспроприировать независимых ра­ботников, капитализировать национальные средства производ­ства и жизненные средства, насильственно ускорять переход от старого способа производства к современному. Европейские государства дрались из-за патента на это изобретение и, раз попав на службу к рыцарям наживы, не довольствовались уже тем, что с этой целью грабили свои собственные народы, косвенно — путем покровительственных пошлин, прямо — пу­тем экспортных премий и т. п. Они насильственно искореняли всякую промышленность в зависимых от них соседних странах, как, например, была искоренена англичанами шерстяная мануфактура в Ирландии. На европейском континенте процесс этот, с легкой руки Кольбера, был еще более упрощен. Перво­начальный капитал притекает здесь к промышленникам в зна­чительной мере прямо из государственной казны.

«Зачем», — восклицает Мирабо, — «так далеко искать причин ману­фактурного расцвета Саксонии перед Семилетней войной? Достаточно об­ратить внимание на 180 миллионов государственного долга»[149]!

Колониальная система, государственные долги, гнет нало­гов, протекционизм, торговые войны и т. д. — все эти отпрыски собственно мануфактурного периода гигантски разрастаются в младенческий период крупной промышленности. Зарождение этой последней ознаменовано колоссальным иродовым похи­щением детей. Фабрики рекрутируют своих рабочих, как и королевский флот своих матросов, посредством насилия. С каким равнодушием взирал сэр Ф. М. Идеи на ужасы, которыми сопровождалась экспроприация земли у сельского населения начиная с последней трети XV столетия и вплоть до его времени, до конца XVIII столетия; с каким самодоволь­ством он приветствует этот процесс, «необходимый» для созда­ния капиталистического земледелия и «установления правиль­ного соотношения между пашней и пастбищем»; но даже сэр Иден не возвышается до такого же понимания экономической необходимости похищать и порабощать детей для того, чтобы превратить мануфактурное производство в фабричное и устано­вить правильное соотношение между капиталом и рабочей силой. Он говорит:

«Быть может, внимания публики заслуживает следующий вопрос. Про­мышленность, которая может успешно функционировать, лишь похищая

767

из коттеджей и работных домов бедных детей, которые, сменяясь по группам, должны работать большую часть ночи, не зная отдыха; промыш­ленность, которая к тому же смешивает в общую кучу лиц обоего пола, разных возрастов и наклонностей, что неизбежно должно повести к испор­ченности и развращению благодаря заразительным дурным примерам, — может ли такая промышленность увеличивать сумму национального и ин­дивидуального счастья?»[150]. «В Дербишире, Ноттингемшире и особенно в Ланкашире», — пишет Филден, — «недавно изобретенные машины были применены на крупных фабриках, построенных близ рек, способных при­водить в движение водяное колесо. В эти места, находящиеся вдали от городов, внезапно потребовались тысячи рабочих рук; и, в частности, в Ланкашире, неплодородном и к тому времени сравнительно мало насе­ленном, потребовались прежде всего люди. Особенно сильный сирое был на маленькие, проворные пальцы детей. Тотчас же вошло в обычай наби­рать учеников (1) из различных лондонских, бирмингемских и других при­ходских работных домов. Многие, многие тысячи этих маленьких беспо­мощных созданий в возрасте от 7 до 13 или 14 лет были тогда переброшены на север. Обычно хозяева» (т. е. похитители детей) «одевали, кормили в помещали своих учеников в домах, расположенных близ фабрик. Были наняты надсмотрщики для надзора за их работой. В интересах этих над­смотрщиков за рабами было заставлять детей работать возможно больше, так как оплата их зависела от количества продукта, выжатого из каждого, ребенка. Жестокость была естественным следствием. Во многих фабрич­ных округах, в особенности в Ланкашире, эти невинные беззащитные создания, отданные во власть фабрикантам, подвергались самым возмути­тельным истязаниям. Их до смерти замучивали чрезмерным трудом.. били, заковывали в кандалы, подвергали самым изощренным и жестоким пыткам; истощенные голодом до последней степени, превратившиеся в скелеты, они зачастую плетью принуждались к труду... Иногда их доводили до само­убийства!.. Прекрасные романтические долины Дербишира, Ноттингемшира и Ланкашира, скрытые от всякого общественного контроля, сделались мрачным местом истязаний и часто убийств!.. Прибыли фабрикан­тов были огромны. Это лишь разжигало их волчий аппетит. Они стали практиковать ночную работу, т. е. с наступлением ночи место одной группы рабочих, уже изнуренных дневным трудом, заступала на фабрике другая группа рабочих; дневная группа отправлялась в постели, только что покинутые ночной группой, и vice versa [наоборот]. Народное предание в Ланкашире гласит, что постели никогда не остывали»[151].

768

С развитием капиталистического производства в течение мануфактурного периода общее! венное мнение Европы осво­бодилось от последних остатков стыда и совести. Нации цинично хвастались всякой гнусностью, раз она являлась средством для накопления капитала. Прочтите, например, наивную ле­топись торговли, составленную филистером А. Андерсеном ²¹⁸. Здесь превозносится, как высший триумф английской государ­ственной мудрости, тот факт, что Англия при заключении Утрехтского мира вынудила у Испании по асьенто ²¹⁹ право вести торговлю неграми между Африкой и испанской Амери­кой, тогда как до сих пор она вела ее лишь между Африкой и английской Вест-Индией. Англия получила право вплоть до 1743 г. поставлять в испанскую Америку 4 800 негров еже­годно. Этим было создано в то же время официальное прикрытие для британской контрабанды. Ливерпуль вырос на торговле рабами. Последняя является его методом первоначального накоп­ления. И до наших дней «респектабельное общество» Ливерпуля осталось Пиндаром торговли рабами, которая — см. цитирован­ное выше сочинение доктора Эйкина, вышедшее в 1795 г., — «превращает дух коммерческой предприимчивости в страсть, создает славных моряков и приносит колоссальные деньги». В 1730 г. Ливерпуль использовал для торговли рабами 15 ко­раблей, в 1751 г. — 53 корабля, в 1760 г. — 74, в 1770 г. — 96 и в 1792 г. — 132 корабля.

Хлопчатобумажная промышленность, введя в Англии рабство детей, в то же время дала толчок к превращению рабского хозяйства Соединенных Штатов, раньше более или ме­нее патриархального, в коммерческую систему эксплуатации. Вообще для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента рабство sans phrase [без оговорок] в Новом свете[152].

Tantae molis erat создать условия для свободного прояв­ления «вечных естественных законов» капиталистического способа производства, совершить процесс отделения рабочих от условий их труда, на одном полюсе превратить общественные средства производства и жизненные средства в капитал, на противоположном полюсе превратить народную массу в наем­ных рабочих, в свободных «работающих бедняков» — этот

769

удивительный продукт современной истории[153]. Если деньги, по словам Ожье, «рождаются на свет с кровавым пятном на одной щеке»[154], то новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят[155]

7. ИСТОРИЧЕСКАЯ ТЕНДЕНЦИЯ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО НАКОПЛЕНИЯ

Итак, к чему сводится первоначальное накопление капитала, т. е. его исторический генезис? Поскольку оно не представ­ляет собой непосредственного превращения рабов и крепостных в наемных рабочих и, следовательно, простой смены формы, оно означает лишь экспроприацию непосредственных произво­дителей, т. е. уничтожение частной собственности, покоящейся на собственном труде.

Частная собственность, как противоположность обществен­ной, коллективной собственности, существует лишь там, где средства труда и внешние условия труда принадлежат частным

770
лицам. Но в зависимости от того, являются ли эти частные лица работниками или неработниками, изменяется характер самой частной собственности. Бесконечные оттенки частной собствен­ности, которые открываются нашему взору, отражают лишь промежуточные состояния, лежащие между обеими этими крайностями.

Частная собственность работника на его средства производ­ства есть основа мелкого производства, а мелкое производство составляет необходимое условие для развития общественного производства и свободной индивидуальности самого работ­ника. Правда, этот способ производства встречается и при рабовладельческом, и при крепостном строе, и при других формах личной зависимости. Однако он достигает расцвета, проявляет всю свою энергию, приобретает адекватную класси­ческую форму лишь там, где работник является свободным частным собственником своих, им самим применяемых усло­вий труда, где крестьянин обладает полем, которое он возде­лывает, ремесленник — инструментами, которыми он владеет как виртуоз.

Этот способ производства предполагает раздробление земли и остальных средств производства. Он исключает как концен­трацию этих последних, так и кооперацию, разделение труда внутри одного и того же производственного процесса, общест­венное господство над природой и общественное регулирование ее, свободное развитие общественных производительных сил. Он совместим лишь с узкими первоначальными границами произ­водства и общества. Стремление увековечить его равносильно, по справедливому замечанию Пеккёра, стремлению «декрети­ровать всеобщую посредственность»²²¹. Но на известном уровне развития он сам создает материальные средства для своего уничтожения. С этого момента в недрах общества начи­нают шевелиться силы и страсти, которые чувствуют себя скованными этим способом производства. Последний должен быть уничтожен, и он уничтожается. Уничтожение его, превра­щение индивидуальных и раздробленных средств производства в общественно концентрированные, следовательно, превраще­ние карликовой собственности многих в гигантскую собствен­ность немногих, экспроприация у широких народных масс земли, жизненных средств, орудий труда, — эта ужасная и тяжелая экспроприация народной массы образует пролог истории капитала. Она включает в себя целый ряд насильствен­ных методов, из которых мы рассмотрели выше лишь эпохаль­ные методы, как методы первоначального накопления. Экспро­приация непосредственных производителей совершается с самым

771

беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, са­мых грязных, самых мелочных и самых бешеных страстей. Част­ная собственность, добытая трудом собственника, основанная, так сказать, на срастании отдельного независимого работника с его орудиями и средствами труда, вытесняется капиталисти­ческой частной собственностью, которая покоится на эксплу­атации чужой, но формально свободной рабочей силы[156].

Когда этот процесс превращения достаточно разложил старое общество вглубь и вширь, когда работники уже превра­щены в пролетариев, а условия их труда — в капитал, когда капиталистический способ производства становится на собст­венные ноги, тогда дальнейшее обобществление труда, дальней­шее превращение земли и других средств производства в об­щественно эксплуатируемые и, следовательно, общие средства производства и связанная с этим дальнейшая экспроприация частных собственников приобретает новую форму. Теперь экспроприации подлежит уже не работник, сам ведущий само­стоятельное хозяйство, а капиталист, эксплуатирующий многих рабочих.

Эта экспроприация совершается игрой имманентных законов самого капиталистического производства, путем централиза­ции капиталов. Один капиталист побивает многих капитали­стов. Рука об руку с этой централизацией, или экспроприацией многих капиталистов немногими, развивается кооперативная форма процесса труда в постоянно растущих размерах, разви­вается сознательное техническое применение науки, плано­мерная эксплуатация земли, превращение средств труда в такие средства труда, которые допускают лишь коллективное употреб­ление, экономия всех средств производства путем применения их как средств производства комбинированного общественного труда, втягивание всех народов в сеть мирового рынка, а вместе с тем интернациональный характер капиталистического режима. Вместе с постоянно уменьшающимся числом магна­тов капитала, которые узурпируют и монополизируют все выгоды этого процесса превращения, возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации, но вместе с тем растет и возмущение рабочего класса, который постоянно увеличивается по своей численности, который обучается, объединяется и организуется механизмом самого процесса капиталистического производства. Монополия капитала стано­вится оковами того способа производства, который вырос при

772

ней и под ней. Централизация средств производства и обоб­ществление труда достигают такого пункта, когда они стано­вятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собствен­ности. Экспроприаторов экспроприируют.

Капиталистический способ присвоения! вытекающий из капиталистического способа производства, а следовательно, и капиталистическая частная собственность! есть первое отри­цание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порож­дает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрицание. Это — отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: на основе коопе­рации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства.

Превращение основанной на собственном труде раздроб­ленной частной собственности отдельных личностей в капита­листическую, конечно, является процессом гораздо более долгим, трудным и тяжелым, чем превращение капиталисти­ческой частной собственности, фактически уже основываю­щейся на общественном процессе производства, в общественную собственность. Там дело заключалось в экспроприации народ­ной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов [157]

.

773

Глава двадцать пятая. СОВРЕМЕННАЯ ТЕОРИЯ КОЛОНИЗАЦИИ[158]

Политическая экономия принципиально смешивает два очень различных рода частной собственности, из которых один основывается на собственном труде производителя, другой  -  на эксплуатации чужого труда. Она забывает, что последний не только составляет прямую противоположность первого, но и вырастает лишь на его могиле.

На западе Европы, на родине политической экономии, процесс первоначального накопления более или менее завер­шился. Капиталистический режим или прямо подчинил себе здесь все национальное производство, или, где отношения менее развиты, он, по меньшей мере косвенно, контролирует те про­должающие еще существовать наряду с ним и погибающие общественные слои, которые относятся к устаревшему способу производства. К этому готовому миру капитала экономист с тем более трусливым усердием и с тем большим умилением применяет представления о праве и собственности, относя­щиеся к докапиталистическому миру, чем громче вопиют факты против его идеологии.

Иначе обстоит дело в колониях. Капиталистический режим на каждом шагу наталкивается там на препятствия со стороны производителя, который, будучи сам владельцем условий своего труда, своим трудом обогащает самого себя, а не капита­листа. Противоречие этих двух диаметрально противополож­ных экономических систем проявляется здесь на практике в их борьбе. Если за спиной капиталиста стоят силы его метро­полии, он старается насильственно устранить способ произ­водства и присвоения, покоящийся на собственном труде

774

производителя. Те самые интересы, которые заставляют эко­номиста, сикофанта капитала, теоретически обосновывать в метрополии тождество капиталистического способа произ­водства с его собственной противоположностью, — эти же самые интересы побуждают его здесь «to make a clean breast of it» [«очистить свою совесть в этом отношении») и громко провозгласить противоположность этих способов производства. С этой целью он показывает, что развитие общественной произ­водительной силы труда — кооперация, разделение труда, применение в крупном масштабе машин и т. д. — невозможно без экспроприации работников и соответствующего превраще­ния их средств производства в капитал. В интересах так называемого национального богатства он ищет искусственных средств для создания народной бедности. Его апологетический панцирь рассыпается здесь на куски, как дряблый трут.

Большая заслуга Э. Г. Уэйкфилда заключается не в том, что он сказал нечто новое о колониях[159], а в том, что в коло­ниях он раскрыл истину о капиталистических отношениях в метрополии. Как система протекционизма при своем возник­новении[160] стремится к фабрикации капиталистов в метро­полии, так теория колонизации Уэйкфилда, которую Англия в течение некоторого времени старалась осуществлять законо­дательным путем, стремится к фабрикации наемных рабочих в колониях. Это он называет «systematic colonization» (система­тической колонизацией).

Прежде всего Уэйкфилд открыл в колониях, что обладание деньгами, жизненными средствами, машинами и другими сред­ствами производства еще не делает человека капиталистом, если отсутствует такое дополнение к этому, как наемный рабочий, если отсутствует другой человек, который вынужден добровольно продавать себя самого. Он открыл, что капитал не вещь, а общественное отношение между людьми, опосред­ствованное вещами[161]. Г-н Пил д — жалуется он, — взял

775

с собой из Англии на берега реки Суон в Новой Голландии жизненные средства и средства производства в общей сумме на 50 000 фунтов стерлингов. Г-н Пил был настолько предусмотрителен, что кроме того захватил с собой 3000 че­ловек из рабочего класса — мужчин, женщин и детей. Но по прибытии на место назначения «у г-на Пила не оста­лось даже ни одного слуги, который мог бы приготовить ему постель или зачерпнуть воды из реки»[162]. Несчастный г-н Пил! Он все предусмотрел, но забыл только экспортиро­вать английские производственные отношения на берега реки Суон!

Для понимания следующих открытий Уэйкфилда два пред­варительных замечания. Мы знаем, что если средства произ­водства и жизненные средства являются собственностью непо­средственного производителя, то они не являются капиталом. Они становятся капиталом лишь при условиях, при которых они служат в то же время средствами эксплуатации рабочего и господства над ним. Но эта их капиталистическая душа соединена в голове экономиста столь тесными узами с их ве­щественной субстанцией, что он при всяких условиях называет их капиталом, даже при таких, когда они являются прямой противоположностью капитала. Так обстоит дело и у Уэйкфилда. Далее: раздробление средств производства, составляю­щих индивидуальную собственность многих не зависимых друг от друга, самостоятельно хозяйствующих работников, он назы­вает равным распределением капитала. С экономистом выходит то же, что с феодальным юристом. Последний даже на чисто денежные отношения наклеивал свои феодальные юридические этикетки.

«Если бы», — говорит Уэйкфилд, — «капитал был распределен рав­ными долями между всеми членами общества, то ни один человек не был бы заинтересован в том, чтобы. накопить капитала больше, чем он может» применить к делу при помощи своих собственных рук. Это до известной степени и наблюдается в новых американских колониях, где страсть к зе­мельной собственности препятствует существованию класса наемных рабочих»[163].

Следовательно, пока работник может накоплять для себя самого, — а это он может, пока остается собственником своих средств производства, — до тех пор капиталистическое накоп­ление и капиталистический способ производства невозможны. Отсутствует необходимый для этого класс наемных рабочих.

776

Но в таком случае как же в старой Европе была произведена экспроприация у работника условий его труда, каким образом были созданы капитал и наемный труд? Посредством contrat social [общественного договора] весьма оригинального свой­ства. «Человечество усвоило... простой метод содействовать накоплению капитала», которое, разумеется, со времен Адама казалось ему последней и единственной целью существования;

«оно разделилось на собственников капитала и собственников труда... это разделение было результатом добровольного согла­шения и сговора»[164]. Одним словом: масса человечества сама себя экспроприировала в честь «накопления капитала». Но в таком случае следовало бы полагать, что инстинкт этого фанатического самоотречения должен бы во всей своей силе проявиться как раз в колониях, где только и существуют такие люди и такие обстоятельства, которые могли бы пере­нести этот contrat social из царства мечты в царство действи­тельности. Но к чему бы тогда вообще «систематическая коло­низация» в противоположность естественной колонизации? Но, однако:

«сомнительно, принадлежит ли в северных штатах Американского союза хотя бы десятая доля населения к категории наемных рабочих... В Англии... большая часть народа состоит из наемных рабочих»[165]

Да, стремление трудящегося населения к самоэкспроприации в честь капитала настолько ничтожно, что рабство, даже по Уэйкфилду, — единственная естественная основа колониаль­ного богатства. Его систематическая колонизация просто pis aller [неизбежное зло], так как он имеет дело со свободными людьми, а не с рабами.

«У первых испанских поселенцев на Сан-Доминго не было ни одного рабочего из Испании. Но без рабочих» (т. е. без рабства) «капитал погиб бы или, по крайней мере, сократился бы до таких мелких размеров, при которых каждый индивидуум мог бы применять его с помощью своих соб­ственных рук. Так оно и случилось в действительности в последней осно­ванной англичанами колонии, где большой капитал в виде семян, скота и орудий погиб вследствие недостатка наемных рабочих и где ни один поселенец не владеет большим капиталом, чем он может применить с по­мощью своих собственных рук»[166].

Мы видели, что экспроприация земли у народных масс служит основой капиталистического способа производства. Сущность свободной колонии, напротив, заключается в том, что

 777

масса земли остается еще народной собственностью, и потому каждый поселенец может превратить часть ее в свою частную собственность и в свое индивидуальное средство производства, не препятствуя этим позднейшему поселенцу поступить таким же образом[167]. В этом тайна как процветания колоний, так и разъедающей их язвы, их противодействия водворению ка­питала.

«Где земля очень дешева и все люди свободны, где каждый может по своему желанию получить участок земли для самого себя, там труд не только очень дорог, если принять во внимание долю, получаемую рабочим из его продукта, но там и вообще трудно получить комбинированный труд за какую бы то ни было цену»[168].

Так как в колониях еще нет отделения работника от усло­вий труда и от земли — основы последних, или такое отделение является лишь спорадическим или наблюдается на слишком ограниченном пространстве, то в колониях нет еще и обособ­ления земледелия от промышленности, не уничтожена еще сельская домашняя промышленность. Откуда же возьмется там внутренний рынок для капитала?

«В Америке, за исключением рабов и их хозяев, которые комбинируют капитал и труд на крупных предприятиях, нет ни одной части населения, которая занималась бы исключительно земледелием. Свободные амери­канцы, которые сами обрабатывают землю, занимаются в то же время и многими другими работами. Сами они обыкновенно изготовляют часть необходимой для них мебели и орудий. Они нередко строят дома для себя и доставляют продукты своей собственной промышленности на самые от­даленные рынки. Они одновременно прядильщики и ткачи, они изгото­вляют мыло и свечи, обувь и одежду для своего собственного потребления. В Америке земледелие часто является побочным промыслом кузнеца, мельника или лавочника»[169].

Где же остается среди таких чудаков область для «само­отречения» капиталиста?

Великая прелесть капиталистического производства состоит в том, что оно не только постоянно воспроизводит наемных рабочих как наемных рабочих, но и производит всегда соответ­ствующее накоплению капитала относительное перенаселение наемных рабочих. Этим закон спроса и предложения труда удерживается в надлежащей колее, колебаниям заработной

 778

платы ставятся пределы, желательные для капиталисти­ческой эксплуатации, и, наконец, обеспечивается столь необхо­димая социальная зависимость рабочего от капиталиста, — та абсолютная зависимость, которую экономист у себя дома, в метрополии, может многословно расписывать как свободное договорное отношение между покупателем и продавцом, между двумя одинаково независимыми товаровладельцами, владельцем товара — капитал и владельцем товара — труд. Но в колониях эта прекрасная иллюзия рушится. Численность населения здесь растет гораздо быстрее, чем в метрополии, так как здесь многие рабочие появляются на свет уже взрослыми, и однако, рынок труда здесь никогда не бывает полным. Закон спроса и предло­жения труда терпит крушение. С одной стороны. Старый свет постоянно выбрасывает туда жаждущий эксплуатации, одержи­мый стремлением к самоотречению капитал; с другой стороны, регулярное воспроизводство наемных рабочих как наемных рабочих наталкивается на самые неприятные и отчасти непреодо­лимые препятствия. До производства ли тут избыточных наем­ных рабочих соответственно накоплению капитала! Сегодняш­ний наемный рабочий завтра становится независимым, ведущим самостоятельное хозяйство крестьянином или ремесленником. Он исчезает с рынка труда, но только не в работный дом. Это постоянное превращение наемных рабочих в независимых производителей, которые работают не на капитал, а на самих себя, и обогащают не господина капиталиста, а самих себя, в свою очередь оказывает чрезвычайно вредное воздействие на состояние рынка труда. Дело не только в том, что степень эксплуатации наемного рабочего остается неприлично низкой. Последний кроме того утрачивает вместе со своей зависимостью от предающегося самоотречению капиталиста и чувство зависи­мости от него. Отсюда все те печальные явления» которые так открыто, так красноречиво и так трогательно описывает наш Э. Г. Уэйкфилд.

Предложение наемного труда, — жалуется он, — непо­стоянно, нерегулярно, недостаточно. Оно «не только всегда слишком мало, но и не обеспечено»[170].

«Хотя продукт, подлежащий разделению между рабочим и капитали­стом, велик, но рабочий берет себе столь большую долю, что он быстро становится капиталистом... Напротив, лишь немногие, даже если они живут необыкновенно долго, могут накопить крупные массы богат­ства» [171].

779

Рабочие никак не позволяют капиталисту воздержаться от оплаты большей части их труда. Ему нисколько не помогает если он, будучи настолько предусмотрительным, вместе со своим собственным капиталом импортирует из Европы и своих собственных наемных рабочих.

«Они скоро перестают быть наемными рабочими, они скоро превра­щаются в независимых крестьян или даже в конкурентов своих прежних хозяев на самом рынке наемного труда» [172].

Представьте себе ужас подобного положения! Бравый капиталист на свои кровные деньги импортировал из Европы своих собственных конкурентов! Ведь это — конец всему! Неудивительно, что Уэйкфилд жалуется на недостаток за­висимости и чувства зависимости у наемных рабочих в ко­лониях.

«Вследствие высокой заработной платы», — говорит его ученик Меривейл, — «в колониях существует страстное желание более дешевого и более покорного труда, потребность в таком классе, которому капиталист мог бы диктовать свои условия, вместо того чтобы, наоборот, условия пред­писывались ему самому рабочим... В странах старой цивилизации рабо­чий хотя и свободен, но в силу естественных законов зависит от капита­листа; в колониях эта зависимость должна быть создана искусственными мерами» [173].

Каковы же, по Уэйкфилду, последствия такого печального положения в колониях? «Варварская система распыления» про­изводителей и национального имущества[174]. Раздробление средств производства между многочисленными, самостоятельно

780

хозяйствующими собственниками уничтожает вместе с центра­лизацией капитала и все основы комбинированного труда. Всякое предприятие, рассчитанное на продолжительное время, охватывающее многие годы и требующее вложений основного капитала, наталкивается при своем осуществлении на пре­пятствия. В Европе капитал ни минуты не медлит, потому что рабочий класс составляет там его живой придаток, постоянно имеется в избытке, всегда готов к его услугам. Но в колониаль­ных странах!.. Уэйкфилд рассказывает в высшей степени при­скорбный анекдот. Он беседовал с некоторыми капиталистами из Канады и штата Нью-Йорк, где — что следует отметить — волны иммиграции часто задерживаются и оставляют осадок «избыточных» рабочих.

«Наш капитал», — вздыхает один персонаж мелодрамы, — «наш ка­питал был наготове для многих операций, исполнение которых требует значительного времени; но могли ли мы начинать такие операции с рабо­чими, которые — мы знали это — скоро показали бы нам спину? Если бы мы были уверены, что можем удержать у себя труд этих переселенцев, мы с радостью немедленно наняли бы их, и притом по высокой цене. Более того, несмотря на полную уверенность в том, что мы их потеряем, мы тем не менее наняли бы их, если бы были уверены в притоке новых переселен­цев, соответствующем нашим потребностям»[175].

После того как Уэйкфилд великолепно изобразил контраст между английским капиталистическим земледелием с его «комбинированным» трудом и раздробленным американским крестьянским хозяйством, у него вырывается признание и оборотной стороны медали. Американская народная масса в его изображении зажиточная, независимая, предприимчивая и сравнительно образованная, между тем как

«английский сельскохозяйственный рабочий — жалкий босяк (a mi­serable wretch), паупер... В какой другой стране, кроме Северной Америки и некоторых новых колоний, плата за свободный труд, применяемый в зем­леделии, сколько-нибудь значительно превышает самые необходимые средства существования рабочего?.. Несомненно, рабочие лошади в Англии получают гораздо лучшее питание, чем английский земледелец, потому что они составляют ценную собственность»[176].

Но это не беда, ведь национальное богатство оказывается теперь по самой своей природе тождественным с народной ни­щетой.

Однако каким же образом излечить колонии от аптикапиталистической язвы? Если бы разом превратить всю землю из народной собственности в частную собственность, то это хотя

781

и уничтожило бы корень зла, но вместе с ним уничтожило бы и колонии. Искусство заключается в том, чтобы одним выстре­лом убить двух зайцев. Необходимо, чтобы правительство дало девственной земле искусственную цену, независимую от закона спроса и предложения: она заставит поселенца сравни­тельно долгое время работать в качестве наемного рабочего, пока он не заработает такого количества денег, которое позволит ему купить участок земли[177] и превратиться в независимого крестьянина. Тот фонд, который образуется благодаря продаже этих земель по цене, относительно недоступной для наемного рабочего, т. е. тот денежный фонду который выжимается из заработной платы нарушением священного закона спроса и предложения, правительство должно, в свою очередь, употреб­лять по мере его образования на то, чтобы ввозить бедняков из Европы в колонии и таким образом заполнять для господ капиталистов рынок наемного труда. При таких условиях «tout sera pour le mieux dans le meilleur des mondes possibles» ²²³. Такова великая тайна «систематической коло­низации».

«При осуществлении этого плана», — торжествующе восклицает Уэйкфилд, — «предложение труда будет постоянным и регулярным, потому, во-первых, что все переселяющиеся рабочие, — поскольку ни один, из них не в состоянии купить себе земли, пока он не поработает известное время за деньги, — сообща работали бы по найму и таким образом произ­водили бы своему хозяину капитал для применения еще большего коли­чества труда; потому, во-вторых, что каждый, кто бросает наемный труд и становится земельным собственником, как раз куплей земли обеспечи­вает известный фонд на доставку в колонии нового труда»[178].

Октроированная государством цена земли, конечно, должна быть «достаточной» (sufficient price), т. е. настолько высокой, «чтобы воспрепятствовать рабочим превращаться в независимых крестьян до тех пор, пока не появятся другие» готовые занять их место на рынке наемного труда»[179]. Эта «достаточная цена земли» есть не что иное, как смягченное обозначение выкупной суммы, которую рабочий уплачивает капиталисту за разреше­ние удалиться с рынка наемного труда на свой участок земля. Сначала он должен создать для господина капиталиста «капи-

782

тал» для эксплуатации еще большего количества рабочих, а потом должен поставить на рынок труда «заместителя», которого за его счет правительство привозит из-за моря для его прежнего хозяина-капиталиста.

В высшей степени характерно, что английское правитель­ство годами осуществляло этот метод «первоначального накоп­ления», рекомендованный г-ном Уэйкфилдом специально для применения в колониях. Неудача была, конечно, столь же позорная, как провал банковского акта Пиля ²²⁴. Следствием было только то, что поток эмиграции от английских колоний был отклонен к Соединенным Штатам. Между тем прогресс капиталистического производства в Европе, сопровождавшийся усилением правительственного гнета, сделал рецепт Уэйкфилда излишним. С одной стороны, колоссальный и непрерыв­ный поток людей, из года в год направляющийся в Америку, оставляет на Востоке Соединенных Штатов застойные осадки, так как волна эмиграции из Европы быстрее выбрасывает людей на рынок труда востока Соединенных Штатов, чем дру­гая волна успевает унести их на запад. С другой стороны, Гражданская война в Америке имела своим следствием ко­лоссальный национальный долг и вместе с ним гнет налогов, возникновение самой низкой финансовой аристократии, раз­дачу огромной части общественных земель обществам спеку­лянтов, возникшим с целью эксплуатации железных дорог, рудников и т. д., — короче говоря, имела своим следствием самую быструю централизацию капитала. Таким образом, вели­кая республика перестала быть обетованной землей для эмигрирующих рабочих. Капиталистическое производство развивается там исполинскими шагами, хотя понижение заработной платы и зависимость наемного рабочего еще не достигли европейской нормы. Бесстыдное расточение невозделанных колониальных земель, раздаваемых английским правительством аристократам и капиталистам, — что громко порицает даже Уэйкфилд, — в соединении с потоком людей, привлекаемых золотыми при­исками, и с конкуренцией, которую ввоз английских товаров со­здает даже самому мелкому ремесленнику, — все это породило, особенно в Австралии[180], достаточное «относительное пере­население рабочих», так что почти каждая почта приносит пе­чальные вести о переполнении австралийского рынка труда —

783

о «glut of the Australian labour-market», — и проституция расцветает там местами так же пышно, как на лондонском Хеймаркете.

Однако здесь нас занимает не положение колоний. Нас интересует здесь только тайна, которую открыла в Новом свете и громко возвестила политическая экономия Старого света: капиталистический способ производства и накопления, а следо­вательно, и капиталистическая частная собственность предпола­гают уничтожение частной собственности, покоящейся на соб­ственном труде, т. е. предполагают экспроприацию работника.

784